|
|
||
Однажды зимней ночью в части случился пожар. В череде будней это было Большое Событие, потому и привлекло внимание общественности. То есть попросту среди ночи толпа народу побежала на улицу смотреть.
Я в это время сладко спал. Снился мне замечательный сон. Как будто на тропическом острове я единственный мужчина, а вокруг - куча загорелых обнаженных девушек. И так они все меня любят! В прямом и переносном смысле. Не знаю, как я с ними всеми управлялся, но во сне мне было так хорошо!.. Мы жили дружной шведской семьей. И вдруг то ли землетрясение всколыхнулось, то ли барабаны забили тревогу, но девушки стали разбегаться... Я бросился за ними и от отчаяния... проснулся.
Топот ног был слышен и наяву. Это было неприятно, но не противоречило сну. И я бы закемарил дальше, если бы не крепкие выражения, сопровождавшие этот шум. С моими нежными тропическими девушками мат, озвученный грубыми мужскими голосами, не мог иметь ничего общего. "Тревога!" - вспыхнуло в мозгу. Еще во сне, не размыкая век, я вскочил и метнулся к одежде. И уже в брюках остановился: что-то на тревогу не похоже... Во-первых, команды не слышал. Во-вторых, кто бежал, кто лениво шел, а кто вообще продолжал спать. Да и начальства не было видно. Никакой логики... Что за чушь? Дневальный радостно объяснил:
- Горит спортивный барак! Все идут смотреть.
Я подошел к окну и увидел высокое яркое пламя. Красиво! Хорошо горит! Пламя пожара напомнило мне далекие дни на гражданке, пикники на природе с костерком, опять же девушек... Что это мне все девушек напоминает, усмехнулся я. Как в старом анекдоте: а я всегда об этом думаю! Впрочем, разве это удивительно?
- Антоха, идешь смотреть? - весело окликнул меня Женя Рожкин, сосед по койке. Он быстро натягивал бушлат прямо на нижнюю рубаху. - А то все пропустим!
Женя, деревенский парень, был простодушно любопытен. Драка, пожар и иные происшествия притягивали его с неимоверной силой. Я пустоголовых зевак не люблю. Однако в армии, в роте, где на двухстах квадратных метрах два года живет двести рыл, харь, морд, рож, физиономий и лиц выбирать не приходится. Вернее, можно выбирать лучшее из худшего. Женя был по-крестьянски прижимист, а по характеру - добродушен. Иногда, правда, и добродушные ставят в тупик своей простотой, но это уже мелочи... Почему-то Женя ко мне хорошо относился, и даже иногда делился запасами - это была высшая степень уважения.
Женька убежал, а я остался у окна. Ну, горит, и что интересного? Интересно то, что все идут смотреть, но никто не бросается тушить. К тому же холодно, мороз. Но раз уж проснулся, в казарме оставаться скучно. И я поплелся на улицу. Со всеми.
На улице народ или стоял группами или бегал. Тоже группами. Те, кто стояли, просто вышли посмотреть. А бегающие были пожарным расчетом нашей части - ребята из хозбанды, то есть из хозяйственного взвода. Старый деревянный барак хорошо горел. И подобраться к нему было невозможно: вокруг разливалась такая жара, что таял снег. Это мне понравилось больше всего. Лужи напоминали о весне, а весной, правда, поздней, я должен был идти на дембель. Мысли о дембеле всегда приятны, поэтому на все происходящее я смотрел благодушно.
Но так как командиры должны командовать, а пожарные тушить, то все изображали бурную деятельность. Кто-то бегал с ведром воды, кто-то с багром, а кто с топором. Потом подтащили шланг и стали поливать, но струйка была слабая и до огня еле доставала. Серый шланг в полутьме был еле виден, и со стороны казалось, что парень со шлангом просто вышел капитально помочиться.
Вообще-то казармы, столовая и склады были кирпичные, но были и несколько деревянных зданий. Построили их бог знает когда. Когда Красников еще только начинал свою карьеру. Теперь же его карьера была в самом разгаре, как этот пожар. Или наоборот.
Внимание мое привлек вой сирены, раздавшийся за воротами части. Не прошло и получаса с начала представления, как появилась пожарная команда. Две машины готовы были рвануться на выполнение своей миссии, но что-то их сдерживало. Оказалось, что это дежурный по КПП. Он не получил приказа и поэтому не пускал их на территорию.
- Ты пожар видишь?! - орал ему командир пожарников.
- Вижу.
- Ну, так открывай ворота!
- Не могу! Сейчас позвоним начальству, узнаем...
-...твою мать!
И пока он названивал командиру и получал приказ, барак весело горел, а пожарные досыпали последние минуты сна.
Наконец, машины с ревом промчались через плац и лихо развернулись перед бараком. Я не сходя с места оказался рядом. В самой гуще событий. Двери машин распахнулись, и доблестные огнеборцы в полном боевом облачении высыпали к месту битвы, на ходу приступая к своим обязанностям. Я с удовольствием следил за слаженными действиями профессионалов.
Сначала они под руководством командира осмотрелись на местности и стали искать пожарный гидрант. Люк с гидрантом оказался почти подо мной. Я вежливо уступил свое место. Но чугунная крышка его вмерзла в лед и никак не хотела открываться. Когда все-таки добрались до крана, оказалось, что диаметр пожарного рукава почему-то не совпадает с диаметром гидранта. Они крутили его и так и этак, словно упрашивая увеличиться в размерах, но он не желал меняться, подлец.
А барак горел.
Тогда они бросились в казарму и нашли там правильный гидрант. Вода полилась, и стало скучно. Я осмотрелся, собираясь уходить, и тут вдруг понял, что не увидел еще самого главного. Рядом со мной всего в каких-то двух метрах в пожарной машине в полном боевом снаряжении сидел один из бойцов огневого фронта. Он сидел, свесившись боком из кабины почти до земли и... спал. Потому что был мертвецки пьян. Я даже подошел и ради любопытства понюхал. Ноги его каким-то образом были зажаты между сидением и стенкой кабины, и поэтому он не вывалился наружу. Заботливые товарищи даже укутали его попоной. Больше всего меня поразило не то, что пожарник приехал на задание пьяным, а что при этом был полностью экипирован. Глядя в мерцающем свете пламени на его каску, на тщательно выбритое лицо, на ниточку слюны в углу рта, покачивающуюся в такт порывам ветра, я думал о сложной и тяжелой жизни пожарника... Меня мучал вопрос о том, как это было: сначала пьянка, потом экипировка, или сначала экипировка, а потом пьянка?..
Но на этом пожар не закончился. На утреннем разводе оказалось, что в строю нет Яши Пчелкина. Более того, сосед его по койке Ян Цирулис признался, что ночью Яши тоже не было. После этого в роте наступила тишина. Командир взвода прапорщик Курилов побледнел. Все как-то сразу поняли, что случилось самое худшее. Яша был завзятым спортсменом и ездил на все соревнования. Вообще-то, он был разрядником по лыжам, но так как снег зимой бывал нечасто, то по совместительству Яша бегал, прыгал, метал гранаты и делал все остальное, что подразумевалось под словом “надо”. Все свободное время Яша проводил в спортивном бараке, то есть в спортзале. А в роту приходил перед отбоем. Иногда бывало, что в бараке он и спал с разрешения командира роты или дежурного. Дело в том, что полковник Красников в числе других сооружений строил еще и новый спортзал, и спортсмены как бы из любви к спорту пахали на этом объекте. Поэтому на их несколько неуставную жизнь начальство закрывало глаза.
Посланный в новый спортзал боец вернулся ни с чем, но это было понятно сразу: не будет нормальный человек зимнюю ночь проводить в недостроенной кирпичной коробке, когда можно спокойно поспать в теплой койке. В медпункте Яши тоже не оказалось, как и в столовой и других подсобных помещениях. После одиннадцати вечера его никто не видел, даже его друзья-спортсмены. В самоволки Яша не ходил - ему хватало выездов на соревнования, увольнительных и отпуска, который он получил за очередную победу. Терять все эти льготы одним необдуманным поступком было глупо, а Яша был человеком хоть и простым, но осторожным.
- Пиздец! - подумали двести рыл одновременно. Всякое видели бойцы, но такой смерти никто никому не желал.
- Пиздец! - подумал старшина роты Шмак про пол-литра, которые задолжал ему Яша со своего отпуска.
- Пиздец! - подумал про свои капитанские погоны командир роты старший лейтенант Демин. После всяких отсрочек и проволочек ему должны были присвоить очередное звание в следующем месяце.
Надо идти в штаб докладывать, думал дальше Демин. Надо писать письмо родителям. Надо как-то сказать об этом жене, которая пригрозила, что уйдет, если через месяц не присвоят звания.
А тут еще пришла весть, что пожарники нашли обгорелое тело. Настроение было испорчено вконец. Перед самым уходом на работу возникла идея помянуть Яшу вечерком. Все-таки наш с Яшей дембель был на носу, а это в жизни солдата самое главное.
Мы с моим напарником Леликом не удержались и, используя служебное положение, начали поминки еще днем на работе.
- Какая жуткая смерть! - сказал я, закусывая, и тут же подумал, что это тавтология - смерть всегда жутка.
- А у нас был случай, - начал шофер Гена, хрустя соленым огурцом. - Я служил в ракетных. Так однажды ракета взорвалась. Хорошо без боеголовки была, а то б я хрен сейчас закусывал.
- Ядерная? - недоверчиво спросил кто-то.
- Да ты шо! У нас ядерных не было. Так вот, ее разнесло. Но от взрыва погиб один парень - он стоял рядом. А остальных членов расчета облило топливом. А в нем какая-то дрянь, химия ядовитая, так что они отравились, кожа послезала, в общем, обожгло так, что трое еще погибли, остальных комиссовали.
Мужики стали вспоминать всякие страшные случаи из своей и чужой службы, а я думал о том, почему в час, когда погибает человек, мы часто вспоминаем нечто подобное тому, что произошло с несчастным? Казалось бы, надо, наоборот, помолчать... Ан нет, народ так и тянет за язык. Может, таким способом отгоняют от себя беса? Или как бы успокаивают душу умершего, мол, видишь, не с одним тобой случилось, так что будешь там не одинок?
Я вспомнил тех ребят, что погибли по-глупому в армии. Тех, о ком я слышал или кого знал за время службы. Двое покончили с собой, не выдержав издевательств в первые полгода - один повесился, второй во время стрельб ранил обидчика, ранил прапорщика, что стоял рядом, а в себя не промахнулся.
Один в самоволке попал под поезд. Другого на стройке зацепило краном за гимнастерку. В воздухе он сорвался с крюка и разбился. Трое отравились газом и задохнулись в канализационном люке, вытаскивая друг друга. Газ был без запаха.
В межнациональной драке погиб еще один. И, наконец, предпоследний - последним, я надеялся, стал Яша, был парень из Средней Азии, умерший уже дома, комиссованный, от менингита. Менингит начался в армии, но пока определили что к чему, пока лечили, пока документы ходили по инстанциям...
На войне как на войне?.. А кто с кем? И где в этой войне враг?
В тот день мы практически не работали. Остаток дня до возвращения в часть я в одиночестве бродил по лесу над рекой. Мне хотелось побыть одному и обдумать те мысли, что пришли в голову по поводу смерти Яши.
Каждому из нас когда-то придется умирать. Думать об этом можно только отвлеченно. Если бы мне сказали, что я умру завтра, что бы я делал, что бы думал? Наверное, просто завыл бы от отчаяния и страха, а потом напился бы как свинья, чтобы ничего не думать и не чувствовать.
Потому что один день в этом случае - ничто. Он ничего не меняет и ничего не дает. Особенно, для меня. Чтобы не потеряться, надо во что-то верить, все равно во что. Вот, наверное, чем я отличаюсь от того же Володи-баптиста, моего сослуживца: он умрет спокойно. Зная, что там ждет мир иной, рай, он умрет с псалмом на устах, прославляя Господа и за это.
С другой стороны, если разобраться, в моем распоряжении был двадцать один год. Разве этого мало? Мало. Для чего? Просто еще хочется жить.
А если бы остался еще месяц? А год? Это уже несколько иное. Или нет? Или Срок ничего не меняет? Уж лучше не знать!
Вспомнил я Уралова. Наши разговоры, ночи без сна, литературные опыты и опыты “по бабам”. На мелодию “Маленькой ночной серенады” Моцарта: “ По паре пива, по паре пива, Потом по бабам, по бабам, по бабам...” Я почему-то был фаталистом и думал, что умру через несколько лет от несчастного случая. Эта жизнь меня угнетала. Уралову жизнь нравилась, и он не собирался покидать этот мир раньше, чем в восемьдесят. Был он бабником, любителем выпить, вредным, но общительным и умным человеком с искрой таланта. И что же?
Несмотря на всякие испытания, я живу и, чувствую, буду жить долго, а Уралова уже нет. Глупая пьяная драка. Глупая пьяная телка, которую он защищал от побоев глупого пьяного любовника, тут же предала его, предпочтя мертвому Уралову живого подонка.
В общем, смерть - это плохо.
С другой стороны, не было б смерти, потребовалось бы придумать что-то взамен, потому что иначе мы бы не ценили жизнь.
А мы итак ее не ценим! Тратим по пустякам, добиваемся ненужных целей или лежнем лежим на диване, не делая ничего... А потом: “Жизнь прошла!”
Вот и Яшина жизнь прошла. Но чему она научила нас? Меня? Быть осторожным с огнем? И все? Показала, как хрупка и незащищенна человеческая жизнь? Ну и что? Выявила, что мы суетимся, раздражаемся, ленимся, что все наши поступки идут не из глубины, не по сути, а есть лишь слабый и бестолковый ответ на внешние раздражители? Ну и?.. Как же найти эту глубинную суть, как понять ее, как жить, согласуясь с ней?
Ведь не могу я начать с завтрашнего дня все сначала. Не могу хотя бы потому, что не принадлежу сам себе, что живу во враждебных мне джунглях законов. "Но, - думал я, все больше и больше волнуясь и от этого переходя почти на бег, влетая с размаху в сугробы и не замечая набившегося в сапоги снега, - но может быть и не нужно внешне суетливо проявлять эмоции на каждый такой чих действительности? Может, сермяжная правда жизни и заключается в том, чтобы в любых условиях жить прежде всего в этой самой загадочной глубине? Некой таинственной внутренней жизнью?"
Я почувствовал, как осеняет меня крылом мой ангел, как близко я подошел к самой, может, сокровенной тайне жизни, именно человеческой жизни, жизни личности... Я остановился, озаренный внутренним сиянием с дурацкой улыбкой на лице. Не переставая ощущать тепло, я осмотрелся и понял, что никогда еще так далеко от места работы не заходил. Тропинка давно кончилась или ушла в сторону, я очутился на высоком берегу реки. Вокруг лежал снег, стояли заснеженные притихшие березы и сосны. Было тихо, лишь слегка журчала вода в промоинах прозрачного льда. И такая насыщенность - чем? - такая значительность почудилась мне в этой минуте в этом месте, здесь, сейчас, такая звенящая напряженность мира, что не знаю как и почему слезы навернулись на глаза. Я стоял, покачиваясь, над самым обрывом, замирая, лелея в себе эту умиротворенность, это понимание не умом, а чувством.
Зимний день угасал. Он находился на том перевале, когда свет переходит из блестящего и сверкающего в рассеянный сумеречный: мягкий, теплый, многозначительный, успокаивающий... И в этот момент из-за облака вышло спокойное и задумчивое зимние солнце. И на землю пролился свет. Такой розовато-золотистый, умиротворяющий, задумчивый. Он мягко проник во все. Лед стал прозрачнее, снег мягче и пушистее, белые стволы берез - не такими печальными, а рыжая кора сосен заиграла смолой. Солнце ласково прошлось лучом по моему лицу, проводило капнувшую в снег слезинку и снова ушло за тучи. И сразу упали сумерки. Все закончилось.
Я брел назад с ощущением того, что сегодня не понял, но вплотную приблизился к тайне, к пониманию некой важной истины, которая поможет мне жить, прекратит мои душевные муки и искания. Казалось, еще чуть-чуть и... Да, я не ухватил смысла, не понял символов, не расшифровал кода, но, казалось, что еще немного, еще одно такое душевное усилие и я пойму ЭТО...
В роту я входил еще под впечатлением, пытаясь остаться на том уровне, но... Действительность упрямо брала свое.
- Где ты лазишь, Поп? Проверка идет! - зашипел на меня дежурный, и сразу градус моего состояния понизился вдвое. На груди под бушлатом у меня покоилась грелка с водкой, поскольку мы договорились вечером провести поминки по Яше. Я испугался, что не только потеряю мое мистическое полупрозрение, но и получу вполне физическое наказание...
Но все обошлось.
После отбоя, мы, почти "деды", тесным кружком сели возле яшиной койки.
- Ну, что, бойцы? - сказал Саныч. - Помянем Яшу. Жаль, до дембеля не дотянул. Разливайте!
Мы выпили. Закусили хлебом и квашеной капустой. Говорить не хотелось. Все молча и сосредоточенно хрустели капустой. И от этого громкого хруста мне внезапно стало смешно. Чтобы не прыснуть, я торопливо стал разливать по новой.
- Куда ты торопишься? - недовольно прошипел Саныч. - Никого ж нет! Давай посидим спокойно.
- А если дежурный по полку?
- Салаги на шухере стоят.
В темноте кто-то подсел.
- Мужики, за что пьем?
- Тише! Тише! - зашикали на него.
- Ну, ладно, - уже совсем тихо прошептал голос. - Налейте чуток.
Голос был знакомым, но кто это, в темноте я не разглядел. Поднялся небольшой шум.
- Кто это? - спросил один из нас.
- Какая разница? - ответил другой. - Одним человеком больше, одним меньше... Поминки все-таки.
- Ладно, парни, раз налито, то выпьем за святое, за то, о чем и покойный мечтал. За дембель!
И мы все шепотом, но хором повторили с каким-то восторгом:
- За дембель!!
После второй, естественно, стало легче. Мрачные мысли отступили. Все показалось не таким уж страшным. Ребята задвигались, зашумели, расслабились.
- Тихо! Тихо! - шикали друг на друга. И тихо ржали, давясь смехом.
- Мужики, а кто умер-то? - снова влез последний подсевший.
Мы все возмутились, зашумели.
- Кто это там такой припезденный? - рыкнул Саныч, щелкнув зажигалкой. И замолк.
В неярком свете язычка пламени, дрожащем от нашего перегара, испарений двухсот пар портянок и продуктов ночной деятельности организмов, в общем, в родном воздухе третьей роты на нас с интересом смотрела живая круглая потная рожа Яши Пчелкина.
Зажигалка стукнулась об пол.
- А шо такое? - прозвучал в наступившей темноте невинный голос Яши.
- Дневальный! - заорал Саныч. - Свет зажги!
Вспыхнул свет. Все повскакивали на кроватях, ругаясь. Салаги, досыпая на ходу последние секунды, бежали к своей одежде, думая, что тревога.
Щурясь, мы молча смотрели на Яшу, живого и невредимого. А он непонимающе пожимал плечами.
- А шо такое?
- Христос воскрес! - провозгласил циничный Красюк и перекрестился. Что поделать - он был ресторанным музыкантом. Какое у него могло быть воспитание?
- Воистину воскрес! - выдохнул, наконец, Саныч, и заржал.
И уже было неважно, почему так получилось, кто кого не понял, кто кому не отдал команды или не доложил. Мы ржали как никогда раньше, глядя на удивленную Яшину рожу. И хотя в бараке все-таки кто-то сгорел, в тот момент мы забыли об этом.
И мой ангел улетел...
У всех удивительных событий всегда есть простое объяснение. О нем можно не знать, и тогда событие может казаться невероятным, фантастическим...
Чудесное воскрешение Яши корнями произрастало из нашего восхитительного распиздяйства. Лучше, точнее слова не подберешь. Разгильдяйство - несколько неточное понятие: менее сочное и глубокое, уже смысл и сфера охвата. Это слово еще как бы умещается в официальные, разумные что ли рамки. А вот распиздяйство уже ни в какие рамки не лезет, оно эти рамки сломало, оно повсеместно, в воздухе нашем и в крови, оно всем знакомо, всем понятно, осязаемо, оно родное, оно живет и побеждает.
Так вот. Спортивной подготовкой полка занимался майор Пинчук. Он и гонял спортсменов и прикрывал, когда надо. Так было и в этот раз. Пинчук был ответственным по полку. Это не дежурный по части, а как бы куратор от штаба. Под конец рабочего дня позвонили из округа: завтра срочно прислать на соревнования одного спортсмена. Пинчук сразу решил, что можно совместить приятное с полезным. Увольнительную на следующий день он выписал сразу, вручил Яше, приказал ему быстро собраться и вывез из части на попутной машине. Яша часто "помогал" майору по домашним делам: ремонт и все такое. Все-таки на гражданке он работал шофером. И был даже рад повозиться с машиной. Переночевал Яша у Пинчука в гараже, чтобы не светиться, а наутро спокойно поехал на соревнования, зная, что майор обязательно сообщит в роту. Пинчук, конечно, собирался это сделать, но вечером в штабе никого не было, и он расслабился. В конце концов, сообщить ротному он всегда успеет. Но не успел. Несколько ЧП совершенно его отвлекли: сначала в одной из рот случилась драка. Потом в столовой сломался котел и вопрос с ужином для полутора тысяч солдат повис в воздухе. Вместе с ним зависла и карьера Пинчука. Майор метался как сумасшедший. А в полночь загорелся барак. После пожара Пинчук внезапно слег с высокой температурой, и скорая увезла его в больницу.
В бараке же спал бомж Гера. Его потом опознали по каким-то признакам. Он был странной и неприятной личностью. Человек без возраста, без средств, без дома, без семьи... Он проникал на территорию части, чтобы продать солдатам водки и разжиться едой или куревом, если не мог достать в других местах. Его могли убить или арестовать, но он никого не боялся. Правда, и на глаза не лез. Он мог просто украсть что плохо лежит. Иногда приводил в часть каких-то девок и получал деньги, как сутенер. Самое главное, он доставал водку. Правда, мог элементарно обмануть: взять деньги и исчезнуть. Потом опять объявлялся, был бит и снова как ни чем не бывало жил своей жизнью. Ночевал он часто в недостроенных помещениях, в стогах сена или еще где придется. В этот раз он как-то проник в спортзал, прилег и закурил...
Конечно, Гера тоже был человеком, наверное, несчастным, с изломанной судьбой, но... В общем, я его не любил. Не за внешний вид и мерзкий запах. Не за образ жизни. За что-то другое...
И когда он умер, я не очень расстроился. Жалел его, но не очень. Почему так произошло, не знаю. Я долго думал над тем, почему же смерть одного человека так задела, а смерть другого оставила почти равнодушным. Может, я такой жестокий, черствый человек? Или причина в другом?..
В конце концов, я так и не пришел ни к какому выводу, а новые события постепенно заслонили от меня этот вопрос...
И ангел мой отдыхал.