Аннотация: Первый опыт крупной прозы. Трагикомическая история молодого писателя.
ГЛАВА 1
Я понял, что в жизни надо что-то менять, когда от меня ушла жена. Я стал принимать душ каждое утро. Постригся. Побрился. Совершал пробежки. Правда, бегать я бросил почти сразу. Из-за одышки. И сердце болело. Может, оно болело из-за кофе, но кофе я не бросил: не мог без него обойтись. Я пил кофе каждый вечер, чтоб не уснуть за ноутбуком, на котором писал рассказы. Я мечтал стать писателем; мечтал с самого детства. Мне казалось, что писатели - великие люди, которым есть, что сказать людям. Я пытался сказать хоть что-нибудь и для этого писал без перерыва и не ходил на работу. Большую часть своих рассказов я удалял, не дописывая. Остальные дописывал и тоже удалял. Я пытался что-то сказать, но говорить было нечего - по крайней мере пока. До меня говорили слишком многие. Вереница говорящих людей, почему-то сплошь бородачей, протянулась в далекое прошлое. Я не хотел ударить лицом в грязь перед этими бородачами. Проклятые. Иногда я их ненавидел.
Тем не менее, пару моих рассказов опубликовали в толстом литературном журнале. Критик Н. написал осторожный отзыв, назвав меня "не лишенным потенциала молодым автором"; мне было двадцать семь, я не считал себя молодым, но у писателей молодость, видимо, заканчивается позже. Я обрадовался. Я распечатал отзыв критика Н. на меловой бумаге и показывал его знакомым. Я даже позвонил бывшей жене, но она не захотела меня слушать. Ее мама попросила меня больше не звонить, когда я пьян. И вообще больше не звонить.
Меня пригласили на вручение премии имени П. Мне намекнули, что шансов получить премию у меня нет, но ехать стоит - чтоб завести знакомства в писательской среде. Вручали премию в доме культуры под-ного города Л. Я надел лучший костюм, одолжил у отца денег и сел в электричку. Я очень волновался; боялся, что другие писатели сразу поймут, что я не соответствую высоким требованиям писательского мастерства. Потел как перед экзаменом. К счастью, мои страхи были необоснованны. Никаких особенных требований не предъявлялось. Писатели говорили о премиях, о гонорарах, о том, кто кого подсидел и кто кому лизал задницу до неприличия усердно. Они возмущались поведением коллег; но сами вели себя точно также. Среди определенной части писательского коллектива считалось большим успехом, если писатель сидел - неважно за что. При случае я рассказал, как в конце нулевых загремел на пятнадцать суток за мелкое хулиганство. К сожалению, это не произвело должного впечатления.
Более всего мне запомнилось поведение молодого писателя С. Он очень тонко чувствовал настроение публики, знал, кому надо польстить, а кого - за глаза, конечно, - смешать с говном. Он любил поговорить о себе, о своем потрясающем трудолюбии, но делал это со смущенной улыбкой на холеном лице; от этой улыбки таяли убеленные сединами авторы. Его называли большим талантом; утверждали, что он пишет на уровне русских классиков. Он и ко мне подошел; осторожно похвалил мои рассказы, сказал, что они ему весьма понравились, и спросил, читал ли я его книгу. Я ответил, что не читал, но собираюсь. Он сказал, что не стоит; это постмодернизм, он ознакомился с моими рассказами, написанными в строгой реалистической традиции, и уверен, что мне такое не понравится. Но новую его книгу я обязательно должен прочесть, она как будто написана для меня. Он долго рассказывал о своей новой книге, о том, сколько сил в нее вложил, остроумно обрисовал идею, самокритично посмеялся над некоторыми спорными моментами. Я молча пил шампанское. Шампанское было теплое и выдохшееся. Наконец, писатель С. потерял ко мне интерес, извинился и ушел. Раздался звонок. Пожилая женщина в шляпке с перьями и папочкой подмышкой предложила всем занять места. Я сел в третьем ряду. На сцену поочередно выходили люди. Они говорили что-то о питомцах и гнездах, о преемственности и таланте, вручали награды, пожимали руки. Вскоре я потерял счет премиям. Когда ведущий объявил поэтическую минутку, мне захотелось удавиться. С трудом сдержался, чтоб не убежать. Писатель С. поднимался на сцену два раза; ему жал руку сам Н., а критик Ж. завел речь, в которой назвал писателя С. главной надеждой современной российской литературы. Писатель С. смущенно улыбнулся. На нем была фетровая шляпа и джинсовая куртка, он был высок и строен и напоминал крутого парня из спагетти-вестерна. Не знаю, почему меня от него тошнило; всем остальным он, кажется, нравился. Ближе к концу церемонии писателю С. вручили гитару; оказалось, он еще и бард. Честно, в тот момент я хотел его убить. Писатель С. сыграл что-то собственного сочинения. Люди вставали с мест и хлопали, и я тоже встал и похлопал. Обстановка стала совсем неформальной, деятели искусства перешептывались, тут и там раздавались громкие восклицания и смешки. Под шумок я вышел из зала. Когда я вернулся, наступило главное событие: торжественное вручение премии имени П. Сидевший рядом со мной старичок с головой как грецкий орех поглядел в мою сторону с неудовольствием.
- Вы загородили проход, молодой человек, - сказал он. - Меня могут позвать на сцену для вручения награды, и мне придется перебираться через ваши, с позволения сказать, грабли.
- Простите, - промямлил я и спрятал ноги под кресло; впрочем, старичка на сцену не позвали. Кажется, его это огорчило. Оставшийся вечер он сидел с поджатыми губами и трясущимися руками. Внезапно ведущий заявил, что в ознаменование окончания вечера станцует для дорогих зрителей степ. Он долго репетировал и решил не отказать себе в выступлении. Кажется, многих это удивило, но возражать никто не стал. Ведущий переобулся и принялся отплясывать. Я покинул свое место и ушел в комнату, где располагались столики с шампанским и закусками. Туда уже спешили журналисты, писатели и критики. Столики пустели очень быстро. Я успел урвать бутерброд с сыром, рюмку водки и забился в дальний угол. Маститые писатели хлопали друг друга по плечу, жевали, пожимали друг другу руки, опять жевали, хвалили какие-то книги, снова жевали - честно говоря, они по большей части жевали. Разговоры не утихали ни на минуту, хлебные крошки и брызги шампанского покрывали пол. Писатель С. успевал повсюду: поздравлял лауреатов и находил сочувственные слова для тех, кто не получил никакой, даже самой завалящей премии. На него смотрели с обожанием. Я хлопнул водки и закусил маслиной. Больше ничего на столах не осталось. От духоты в помещении мне стало дурно, и я собрался уйти, но меня перехватил писатель С.; он вручил мне полную рюмку и предложил выпить за развитие дружеских отношений. Я что-то пробурчал в ответ. Писатель С. рассказал, что слава - это тяжелая ноша, что ему было стыдно получать такую-то и такую-то премию, и он ясно понимает: есть много других, более достойных такой-то и такой-то премии, и, говоря это, он пристально смотрел на меня, как бы намекая, что я один из тех достойных. Эти слова, несомненно, должны были лечь бальзамом на мою измученную страданиями душу, но вместо этого меня затошнило. Встав перед выбором: сблевать писателю С. на куртку или врезать писателю С. по физиономии, я, поколебавшись, выбрал второе. Писатель С. упал на задницу и ошалело уставился на меня с пола. Люди поворачивались к нам и замолкали. В наступившей тишине я вышел из комнаты. На следующий день появилась статья в интернет-издании "Журнальчик", в которой меня назвали пьяным молодым человеком, который тайком пробрался в актовый зал дома культуры, тая в душе намеренье учинить безобразный скандал. Утверждалось, что писатель С., будучи добропорядочным человеком, пытался остановить мое пьяное продвижение сквозь церемониальную залу, но я был неуправляем и коварно ударил писателя С. в спину и даже нарочно пихнул локтем поэтессу, находившуюся на шестом месяце беременности. Меня будто бы выдворяли из зала вчетвером, я сопротивлялся, размахивал руками, задевая чужое самолюбие, выкрикивал угрозы, непристойно выражался и так далее и тому подобное. В конце статьи отмечалось, что отношения к писательству я практически не имею, что я случайный молодой человек с улицы, который непонятно каким образом проник сквозь заграждение из двух охранников. Пара моих рассказов, напечатанных в крупном журнале скорее из жалости к моим постоянным мольбам о публикации, - не в счет. Это особенно подчеркивалось. Я вздохнул; наивный, я полагал, что к писательству больше никогда не вернусь.