На следующее утро мне позвонила поэтесса М., которая сразу же попросила, чтоб я звал ее Анечкой и никак иначе. Голос у Анечки был как у птички: она не говорила, она пела о весне даже в те моменты своей жизни, когда мешала с говном какую-нибудь другую поэтессу. Стоит отметить, что в отличие от писателя С. Анечка обычно делала это в глаза. На резонный вопрос, откуда она узнала номер моего телефона, Анечка ответила предложением встретиться. Настроение после писательской тусовки было скверное, я решил отвлечься и на встречу согласился. Привел себя в порядок, хлопнул водки и сел в метро. Анечка встретила меня возле входа в кафе. Дождь лил как из ведра. Рядом шла стройка, пахло креозотом. Анечка держала в руке раскрытый зонт. Воздушное создание, худенькая и светлая, она напомнила мне семянку одуванчика. Я боялся нечаянно что-нибудь в ней погнуть. Мы вошли в кафе и сели у окна. За окном сверкало и лилось. Я заказал бутылку водки и маслин, Анечка - маргариту с зонтиком. Я хлопнул рюмку, другую. Анечка сделала маленький глоток. Я хлопнул подряд три рюмки. Анечка взяла быка за рога: она сказала, что восхищается моим поступком. Она уверила меня, что далеко не все довольны тем, как в последнее время старперы-педерасты проталкивают в живые классики писателя С. - довольно низкую и, надо заметить, бесталанную личность. Она восхищается моим гражданским поступком. Она так и сказала: гражданским поступком.
- Это вы про то, как я врезал ему по физиономии? - угрюмо поинтересовался я.
Анечка обомлела от моих слов. Она положила свои тонкие пальчики мне на запястье и спросила, не хочу ли я поучаствовать в создании литературного журнала нового поколения, который станет голосом молодежи; я мог бы вести собственную колонку. Этот журнал будет в оппозиции текущему литературному течению, заявила она. Я ответил, что не очень разбираюсь в литературных течениях и предложил хлопнуть водки. Анечка моргнула, но отказать будущему автору журнала не посмела. Мы хлопнули за литературный процесс, за талант, потом выпили на брудершафт, и Анечка, мило покраснев и промокнув губы салфеточкой, чмокнула меня в губы. От нее пахло водкой и цветочными духами. Смутившись, я стал расспрашивать Анечку о журнале. Анечка отвечала туманно. Как я понял, концепция журнала была проработана не до конца, а деньги на финансирование еще только предстояло найти в некой спонсорской среде, о которой сама Анечка имела довольно смутное представление. Я хмыкнул. Анечка уверила меня, что прогрессивные авторы от идеи журнала писяют кипятком. Она так и сказала: писяют кипятком. Мы выпили еще по рюмке и взялись за руки. Я сделал Анечке комплимент. Что-то нашло на Анечку, она оттолкнула меня и попросила, чтоб я перестал называть ее Анечкой, что ее так даже родная мать не зовет, а на вопрос, как мне следует ее звать, Анечка ответила, что звать ее следует поэтессой М. и никак иначе, что это имя скоро будет у всех на устах, и что мне следовало бы хорошенько его запомнить. Внезапно поэтесса М. расплакалась. Я растерялся. Поэтесса М. достала из сумочки носовой платок и высморкалась. Дождь почти прекратился. На мое предложение отправиться в парк кормить уток, поэтесса М. ответила грустным согласием. Я попросил счет и расплатился. Выглянуло солнце, небо прояснилось. Поэтесса М. развеселилась, я тоже несколько приободрился. Чтоб упрочить веселое настроение, мы выдули в парке по пиву и заняли удобную позицию на берегу. Озеро лежало перед нами как на ладони, утки совершали свой моцион. Мы забыли купить хлеба или какого-нибудь другого крошащегося корма, и поэтесса М. решила покидать в уток мелкие камешки. Прохожие глядели на поэтессу М. неодобрительно, а поэтесса М. ради разнообразия жизни показывала прохожим средний палец. Я говорю "ради разнообразия жизни", потому что так выразилась сама поэтесса М. Вообще поэтесса М. произносила много забавных фраз и мило краснела, когда материлась. Какой-то пожилой даме в драповом пальто сильно не понравилось, что ей показывают средний палец, и она принялась громко возмущаться и требовать справедливости. Но в мире нет справедливости: поэтесса М. заливисто рассмеялась и потащила меня к себе; она жила возле парка, в старинном доме с мезонином. Дом, если верить бронзовой табличке у двери, когда-то принадлежал знаменитому графу Ч., о котором я никогда не слышал. Поэтесса М. снимала комнатку под самым чердаком. Впуская меня внутрь, поэтесса М. возмутилась, что я зову ее поэтессой М.: для тебя я Анечка. Запомнил? Анечка и больше никак. Я простая девушка, приехала сюда из провинциального городка С., и скоро обо мне услышат. Запомнил? Вот и славно.
В квартире царил творческий беспорядок. На бурой от влажных потеков стене тикали старинные часы. Анечка сбросила с дивана все вещи: одежду, бронзовую птицу и какие-то бумаги, упала головой на подушку и заявила, что полежит в таком уставшем виде каких-нибудь пару минут и - в душ, в душ, обязательно в душ, а потом... она подмигнула мне, закрыла глаза и мгновенно уснула. Тонкая ручка свесилась к полу. Я укрыл Анечку одеялом и подошел к окну. Моросил дождь - мелкий, нудный, противный. На подоконнике лежала стопка бумаг. Я решил, что это Анечкины стихи и взял почитать. Но это были не стихи. Это были письма, написанные аккуратным Анечкиным почерком и адресованные Анечкиному любимому человеку. Видимо, Анечка так и не решилась их отправить; а может, никакого любимого человека на самом деле не существовало. В письмах было слишком много личного. Мне стало стыдно, я положил их на место. Анечка застонала во сне. Я сел на табурет возле дивана, и стал смотреть на Анечку. Она беспокойно ворочалась. Личико бледное, ротик приоткрыт. Одеяло постоянно сползало, я осторожно поправлял его. Ударил гром, я вздрогнул, сунул руку в карман и нашел четвертинку. Откупорил ее, поискал глазами, чем закусить, не нашел ничего кроме сухой корки хлеба на подоконнике, и выпил водку так. Мне стало душно, я подошел к окну и попробовал его открыть, но рамы были старые, рассохшиеся, и у меня ничего не вышло. Тогда я нашел на полу клочок бумаги, нацарапал карандашом слова извинений, положил на табурет перед диваном и придавил бумажку бронзовой птицей; вышел из квартиры и захлопнул за собой дверь. На улице мне полегчало. Я подставил лицо под капли дождя и стоял так несколько минут. Ударил гром. Я сунул руки в карманы и пошел на станцию. Какие-то люди все время сталкивались со мной; а может это я сталкивался с ними. У входа на станцию ко мне пристал чумазый цыганчонок; я дал ему червонец. Цыганчонок захотел больше, но появился полицейский патруль, и цыганчонок с воплем "копы!" скрылся в неизвестном направлении. Полицейский патруль посмотрел на меня с подозрением, но не стал останавливать мое нетрезвое продвижение к эскалатору. На эскалаторе я вдруг передумал и захотел вернуться к Анечке, но толпа напирала, а я был слишком пьяный и беззащитный, чтоб бороться с бездушной толпой. Я покорился. Толпа впихнула меня в вагон. Я замер между толстым мужчиной в осенней куртке и девушкой с расшитой бисером сумочкой. Мужчина держал на весу электронную читалку и щурился, читая книгу; девушка морщила носик от моего дыхания. Я отвернулся от нее и уставился в читалку. Это была новая книга писателя С. Я надул щеки, чтоб меня не вырвало прямо на читалку; дождался своей станции и, распихав локтями пассажиров, вышел из вагона.