Со измерительные приборы, переборы, недоборы. Куски кровли, стуки лапой по огородной ограде. Что-то случается и потом ничего у меня не получается и тогда все огорчаются. Кидаются и кусаются, косят траву на рассвете, как будто другого времени не нашлось. Я не обидчивый, я забывчивый и кровоточивый. Молчание, торчание, ворчание, пищание, топотание ягнят. Высокая концентрация, прострация, изящная конституция, унизительная жестикуляция. Не тычь в Меня пальцем! Я хрупок. Не ношу тапок, но все же хрупок. Хлопки в ладоши, платки в калошах, потолки в рюшах. Виляние, излияние, накаливание, распыление, грохотание пылинок на проселочной дороге, да, рядом с огородной оградой, проще забором, даже не проще, а правдивее. Пропасть народу идет утром в церковь на постоять. Я же сижу, и тихо, совсем тихо, еле шевеля, провожаю их глазами, любуюсь платками и по-разному шаркающими ногами. Миллион новостей, совместное дрожание различных отраслей. Простите, забыл представиться - «Поэтическая Собачка», очень приятно, я знаю, да и мне тоже, что и Вам приятно. Мучительное ожидание, слюни уже текут, а обедом еще несколько часов не запахнет. Букашки, сыроежки, скорлупки у орешков. Кто это крадется в обход? Как он только смеет? Ходить в обход категорически запрещается, и ведь вопиюще неприлично крадется то, прямо выпятив зад. Куснуть что ли? Или не куснуть? Может не вкусно, весь день потом ведь стыдно за себя будет, если не вкусно. А, если вкусно, то получится, что кто не рискует, тот не пьет шампанского, хотя я шампанское точно не пью, не, не хочу этот зад, наверняка не вкусный. Скучно и голодно, а это еще раннее утро, солнце только встает, и капли холодной росы до сих пор щекочут под хвостом, я сижу и облизываю травинки, пытаясь притупить чувство голода. Сыроземляной запах, туповодяной вкус. От земли веет прохладой, а от едва поднявшегося солнца распространяется жар, трава высыхает, шаловливые муравьи начинают бездумные хороводы, причем непременно вокруг и меня и на мне же. Хороводы, караваны, методические планы. Аномальные явления на фабрике... тьфу, чешется. Не хорошо вчера получилось, как-то не по-человечески, криминально как-то, я ведь определенно так не хотел, а все равно получил веслом по хребту. Неспокойный район все же. Коллективное сознательное в наших краях до неблагоразумия сильно развито. На меня взгромоздилась безысходность, сидит и качает пухлыми отекшими ногами прямо перед глазами, как я хочу перегрызть всем горло, намочить кровью пол в избе, проглотить запах, уронить коробки с кафельной плиткой, лежащие в сарае. В одном маленьком городе жила одна маленькая девочка, которая любила облизывать с сахарницы соль, а с перечницы сахар, она также любила рисовать углем на асфальте и знакомиться с голыми людьми, правда это плохо кончилось. Вариантов нет, я окончательно один, остался в этой навязанной серо-бурой шкуре, хотя страстно хочу воевать, но флаг мне в руки, простите, в лапы никто не вручает и не посылает в добрый путь за победой. Они правы, победы нет, флагов нет, и война оловянных солдатиков избитое развлечение, бесполезное разоблачение и колбаса холодного копчения. Ветряные мельницы нахально вертят лопастями, и как им не стыдно, кружить голову сутками. Так, вот и цыплятки прискакали, ходят, бродят бездельем страдают, мне вон тот нравиться с лысой головой, пойти, что ли его съесть, нет, лень встать, не пойду, пока погреюсь на солнышке. Где Я? В начале или конце пути, все дома покинуты, все друзья убиты, вся судьба давно пришла и уже успела скрыться за углом булочной. А ты, ты, да, я к тебе обращаюсь! Ты, где был, когда я облизывал полу беззубым ртом свои раны, и тихо взвывал от боли в углу своего сарая. Ты был далеко, друг мой, далеко и твоя шкура блестела на солнце, а моя пахла гнилью, и глаза трескались от слез. Ты был там, с судьбой и мыл свои лапы моими слезами, подлый из тебя друг получился. Воспользовался моей ушедшей судьбой и съел ее крендели и пряники, на которые она потратилась в булочной. Криво очерченный подбородок, слабо пришиты глаза, губы вырезал сторож, а кудри съела коза. Вероятность соскользнуть с травы минимальна, я нахожусь на ровном участке земли, но пусть это странно, я скатываюсь куда-то вниз, или куда-то вверх, вместе со своим двориком, домом и деревней, со всем по определению буквоДешным. Служба закончилась, косыночки опять замелькали, только вот почему, то, что под косыночками не ощущает полетососкальзывания, миндальные монеты сыпятся поверхностно по потолку треснутых надежд. Хорошо вздремнулось, наверное, все уже пришли и вовсю наготавливают еду на весь день, сейчас по двору разольется домашний запах супов и пирогов, и мне из этого удовольствия опять ничего не достанется. Надоело питаться полевками, даже жалко их, что я все о еде, да о еде. Мне не до самокритики. На заборной паутине высохли последние капли влаги, паука едва видно. Он смотрит на меня, я на него, и нам хорошо от этого взаимолюбования.
Я плохо закончился, довольно лысоват, не хватает нескольких частей, продолжая ждать друга, коварного любителя мучного. Мы славно замусорили свет болезненно героическим лаем. О чем я вспоминаю, когда меня нет, вспоминаю желания: есть, чесаться, издавать звуки, по инерции, инстинктивно, меня закопали подле этого забора и написали о моей поэтичности. Я свое отслужил, понюхал и дал понюхать. Но до сих пор без тебя не могу, даже когда последнее мое помогает расцветать цветам. Моя передняя левая лапа раньше сгнила, нежели остальное, благодаря тебе, кто носит тебя на своей голове? Если бы у меня были глаза, они точно были бы грустными. Мне больше тебя жаль, я вот весь в тебе, а ты и не знаешь, простил ли я и мучаешься, ищешь.