Аннотация: В соавторстве с Анисимовой Аленой (http://samlib.ru/a/anisimowa_a_o/). Рассказ с весенней Грелки-2013. Занял 8-е место.
1
Суть жизни всякой твари - страдание и надежда. Мне доводилось слышать это от монахов и блудниц, бургомистров и мелужских наемников.
Но никогда не осознавал я эти слова с более убийственной четкостью, нежели в тот ненастный вечер.
Холодная морось секла лицо, сапоги тонули в раскисшем грунте, а в маленькой деревянной церковке уже звонили к вечерне.
Затерянная в чащобах Окраины Лесной торговая миссия Лагендузского Союза готовилась к ужину и вечерней кружке глинтвейна, ничуть не заботясь моими страданиями (да и надеждами), а я стоял под дождем и молился.
Молился о том, чтобы дороги размокли и караван с Восхода, сулящий мне столько горестей, не пришел. Тщетно! Происходи все в полночной стороне, возможно, Господь бы и внял моим молитвам. Но уж точно не тут, за пределами цивилизованного мира, в землях дикого народа. Я знал, что в двух дневных переходах отсюда колышутся на ветру выцветшие степные травы, а теплая, сухая осень продлится еще очень долго...
С башни закричали. К воротам подъезжали повозки. Я вздохнул и твердым шагом направился встречать незваных гостей. Так, наверное, сам Богочеловек шел на казнь.
Повозки въезжали в крепостицу одна за другой. Я внимательно разглядывал путников, стараясь не упустить ни одной детали. Вот в расшитом халате шествует важный кочевник. Рожа каменная - так и тянет по ней врезать. Что везёт - не ясно. Может, кумыс на рынок, а может - проклятое золото из кургана.
Еще - группка торговцев Союза с охраной. Эти возвращаются домой из Степи. Счастливы - полшага, считай, до дома осталось. Через месяц в Гарце будут. Если разбойнички кистенем не приласкают: не только купцы толстобрюхие любят шелка и специи.
Трое окраинцев. Схизматики... Эти веселятся - никак, полгода в лесах проторчали, охотнички. Сейчас продадут меха - и на всю зиму в корчме засядут, вино пить и безобразить.
Ох, не заплакать бы с такими соседями... Впрочем, если я хочу продолжить свое безбедное существование тут, для начала надо разобраться со своими заботами.
Кто еще? Глаза разбегаются. Но никого подходящего вроде бы не видно... Вдруг не приехал?
Я позволил себе тешиться надеждой ровно два вздоха - и мысленно растоптал её.
Что вообще известно о том, кто должен прибыть?
Муж благоразумный, специальный посланец Конклава кардиналов на Восток. Особо прославлен умением проникать разумом в потаенное. Это первое.
Второе - по званию войсковой писарь. Какого войска? Знать бы.
Третье - официальная причина приезда на Восток: обсуждение с Ара-Тильским епископатом (то бишь, единым и единственным оплотом истинной веры в языческой Степи) вопроса о допустимости использования при принятии новообращенных песка вместо воды. Правдоподобно. Мало воды в степи, понимаешь. Особенно на Восходе.
Впрочем, так я этому и поверил. Известно, какими делишками занимается канцелярия епископа.
Четвертое и последнее - знать я ничего из этого никак не должен. Особенно того, что означенный мудрец прервал свой размеренный путь на Восход в столичный Ара-Тиль и понесся в направлении моего любимого трактира, словно в задницу ужаленный.
Хорошо, человечек верный пронюхал и весточку отправил, предупредил. Зачтется. И на этом свете, и на том.
Выводы, Ваше Высокопреосвященство? Извольте.
Вывод первый. Дражайшее и любимое начальство в Святом Городе, благословенной Фратене... Да-да, Ваше Высокопреосвященство, я о Вас... Так вот, начальство во Фратене поняло, что для того, чтобы меня угробить, мало самоубийственного и абсолютно идиотского задания и ссылки за край Ойкумены. А посему попросило своего представителя заскочить ко мне, "по-братски", проверить, не послал ли я свою миссию лесом, не сочиняю ли лживые отчеты за чаркой доброго вина. Заодно убедиться, чтобы уж точно сдох. Лестно, право слово. Но обременительно.
Вывод второй. Судя по описанию, посетить меня должен этакий сучок, крыса пергаментная. Но я слишком давно в нашем деле, чтобы думать, что люди бывают похожи на якобы типичных представителей своего дела.
Стало быть, высматривать следует кого-то, на сучка не похожего. Скорей всего, статного молодца, одоспешенного и конного. В конторе подобных любят. Таких пока не наблюдалось.
Тем временем в ворота начала протискиваться очередная повозка, которая невольно отвлекла от тяжелых мыслей. Поглядеть было на что!
В телеге гордо восседал человек. Я говорю "человек", потому что совершенно невозможно, чтобы верблюд или слон угрюмо кутался в неприлично короткую школярскую мантию, из-под которой выглядывали бы шаровары умопомрачительно алого цвета.
В руках толстый господин сжимал круглый кусок ткани на длинной рукоятке, расшитый золотыми змеями и фиолетовыми цветами. Судя по виду, эта штучка стоила немалых денег - ведь совсем недавно некоторые умельцы навострились делать для таких складной механизм.
Насколько мне известно, вещь называлась "зонт" и использовалась прелестницами далеко на Востоке для защиты от солнечных лучей.
Немужественное происхождение игрушки явно не смущало примечательного путника. Да и использовал он его не по назначению, пытаясь прикрываться от падающей с неба воды. Не слишком успешно, впрочем, - сильный восточный ветер так и норовил выдернуть сей ненадежный щит из рук. Кроме того спутник поминутно забывал о своем намерении остаться сухим и пытался огреть возницу по голове, что-то злобно ему выговаривая.
Наконец, телега остановилась на площадке перед воротами. Пассажир выпрямился, сменил злобное выражение круглого лица на горделивое и самодовольно оглядел окрестности. Мне же представился случай рассмотреть его получше.
Оружия на виду не носит. Высок, весьма толст, однако сбит крепко. Между тридцатью и сорока, и, судя по седине в темных волосах, ближе ко второму. Не молод, значит, а по степным меркам вовсе старец.
Лицом напоминает этакого дворового кошака, ищущего, чего бы стибрить. Особенно пышные усы хороши. В молодости явно получил по роже чем-то тяжелым навроде шестопера. Но черты - что не заплыло жиром и не обезображено шрамами - правильные. Скорей всего окраинец или русин.
Тем временем приезжий с тяжелым вздохом закрыл зонт и посмотрел в небо, надеясь устыдить его взглядом, но перед серыми тучами все были равны. Мужчина спрыгнул с телеги, что-то прорычал кучеру и направился прямиком ко мне.
На ходу толстяк изрядно хромал, так что ему приходилось опираться на зонт вместо посоха. Подойдя, он указал на меня обличающим перстом и величественно прогудел:
- Ты! Разгрузишь вещи и отведешь меня в трактир! Надеюсь, твоих липовых способностей хватило, чтобы подобрать себе глушь с хорошей жратвой!
- Позвольте!.. - начал было я.
- Я калека! У меня нет времени на твою чушь! Бери вещи и расплатись с кучером!
- Да кто... - Я хотел осадить наглеца, калека он там или нет. И тут мне поплохело. Наша перепалка велась на древнефратенском - языке клира, а на толстом пальце красовался перстень кардинала.
Ненавижу преклонять колени! Ненавижу саму мысль о том, чтобы целовать перстень на мужской руке. В этом есть что-то противоестественное. Но вариантов не было. Я бухнулся в грязь и схватил его волосатую лапищу.
Кардинал со злобным воплем отскочил. Оказалось, несмотря на хромоту и размеры, передвигаться он умеет очень быстро.
- Пся крев! - заорал он, переходя, видимо от неожиданности, на русинский. - Ты что, дебил, меня с пригожей паненкой перепутал? С косой до дупы?
Значит, точно русин. А кто там у нас из кардиналов сейчас русин? Ох, память дырявая...
Тем временем мой собеседник успокоился и с огромной брезгливостью посмотрел на так и не облобызанный (слава Богу!) мною перстень.
- А-а, это... - Толстяк растянул губы в усмешке. - Это подарок, который мне сделал один знакомый кардинал. За оказанную услугу.
Я поднялся с земли.
- Разве у кардинала такой не один?
- Он очень высоко оценил мою услугу. Ну, оценил бы, если бы имел возможность со мной говорить. Поэтому подарок на память я взял сам. Перед тем, как покинуть Фратену. Но он не возражает, я уверен...
Русин гордо подкрутил ус.
- А я - не кардинал, - гордо возвестил он очевидное. - Я - Утроба!
И выпятил означенную часть тела, постучав по ней кулаком для убедительности. Звук напомнил барабанный гул.
Я слегка пришел в себя:
- Э-э... Тогда почему я должен тащить ваши вещи в трактир?
- Я войсковой писарь крунный шляхтич пан Утроба! - пояснил он. - Посланник Конклава с решкриптом. Настоящим! А ты - вшивый резидент.
Ситуация помаленьку разъяснялась.
- Как вы узнали меня?
- Хрр... - фыркнул Утроба и ткнул куда-то зонтиком. - Надеешься, я скажу: "исходя из отпечатка этого копыта, цвета волос, что торчат у тебя из ушей, и лекции какого-то придурка, лишенного воображения настолько, что он не смог придумать другого имени, понял, что лошадь зовут Гнедком?" Вот тебе!
Он скрутил фигу и помахал ею у меня перед носом.
- У тебя самое дебильное лицо на этой проклятой площади, а до того мне пришлось заплатить твоему так называемому агенту, чтобы он поднял дупу и соизволил отправить тебе донесение.
Я постоял, осмысливая этот фонтан многословия. Потом посмотрел на предмет, на который указывал зонтик на протяжении всей лекции о копыте. Это оказался след моего сапога.
- Не спать, Гнедок! Я калека, и у меня нет времени и сил на чушь вроде запоминания твоего имени. Тебе оно известно и без меня, надеюсь. Живо в трактир! Потом отвезешь меня в лагерь к этому... как его, огалу, что ли... Сарази. Понятно?
- Понятно, - вздохнул я. - Только огала здесь нет. Три недели, как с войском ушел.
Мой собеседник зарычал на всю площадь. А я пошел к телеге за вещами. Что еще оставалось?
2
В корчме обошлось без приключений. Даже удивительно. Честно говоря, ждал неприятностей. Торговая миссия находилась в землях Окраины Лесной, а мой "гость" был русином. А как русины с окраинцами ладят - всем известно.
В общем-то понятно. С одной стороны, сорок лет назад, когда степняки постучали в двери Заката коваными сапогами, Окраину взяли на пики быстро и болезненно. Дальше досталось бы русинам - но Степь остановилась. То ли завязли во внутренних разборках степные владыки-огалы, то ли хватило им землицы наконец... В любом случае, окраинцы-лесовики затаили обиду на более удачливых соседей.
Прошло время, Окраина более-менее встроилась в Степной уклад, а случайно выжившие князья переженились на дочерях и сестрах огалов, приняли ярлыки на правление и разделили земли своих менее сговорчивых и потому покойных родичей со степняками. И не забывшие обиды окраинцы повадились вместе со степняками ходить в набеги на закатных соседей.
Тем более, что как только по Окраине ударили с Восхода, шляхтичи сразу увидели возможность урвать что-нибудь у заклятых друзей. И таки урывали с завидной регулярностью.
Вот и причины большой и чистой любви народов.
Впрочем, повторюсь, в корчме обошлось без происшествий. Даже если и были желающие выяснить отношения, русин щурился столь недобро, что оное желание тут же отпадало.
Пан Утроба плюхнулся на лавку, потребовал вина и горестно вздохнул:
- Безумцы! Меня послали в приют умалишенных размером с сотню порядочных стран! Я калека, у меня нет сил мотаться туда и сюда по первому слову каких-то желтомордых чертей. Сначала я спокойно плыву в их столицу передать бумаги какому-то телохранителю короля, верховного правителя... или как там это у них называется?
- Одному из нукеров Бара-Огала, наверное, - подсказал я.
- Курва! Пусть будет так, все равно его не увижу. Я сгину в степях и лесах, неприкаянный... Меня запихали в какую-то проклятую лодку и отправили в море считать селедкины хвосты. Наконец, мы приплываем во вшивый городишко, больше напоминающий лагерь углежогов. Не успеваю сойти на берег и восславить Господа, как какой-то урод, не мывшийся с рождения, сообщает, что в столицу ехать смысла нет, а нужная рожа в ставке за пол-мира отсюда. Меня вновь запихивают в лодку, и уже нет сил сопротивляться, я больной человек! И мы плывем полпути обратно, а потом поднимаемся вверх по реке. Начинаю подозревать, что селедке я надоел уже не меньше, чем она мне, потому что к концу плавания не видел ни одного хвоста.
- В реке Горыни нет селедки.
- И хорошо. Видеть её больше не могу. Ну да ладно. Приплываем в ставку. Там хотя бы дали ноги размять. И вот, еще один замарашка сообщает, что меня вот-вот примут. Но не складывается. Видите ли, вам дали такие превосходные рекомендации, что не будет ли любезен доблестный мудростью смотаться еще за тридевять земель и помочь племяннику Бара-Огала огалу Сарази, у которого какого-то там воеводу кокнули в отряде добрый месяц назад? Отыскать, понимаешь, им негодяя в порядке дружеского одолжения. Я пытался объяснить, что, с точки зрения логики, в каждом военном лагере обретается минимум пара тысяч злых усталых психов с оружием, да и ищи теперь ветра в поле - но разве меня послушали?!
- Привыкайте, - пожал я плечами. - Это Степь. Здесь нет логики. Только эмоции, поступки и случай.
- Чушь! На которую у меня нет сил даже отвечать! Логика есть всегда, это основной закон мироздания. Как бы то ни было, усталого калеку опять запихнули в дебильную лодку, на сей раз поменьше. Потом выгрузили, посадили на телегу и доставили сюда через какой-то занюханный пустырь размером с Милосердие Господне и вшивый лесок, шириной не больше книжного переплета! Это, я спрашиваю, достойное обращение с несчастным калекой, готовым отдать Богу душу в любой момент?!
Я затруднился ответить. Мои познания как в медицине, так и славном искусстве притворства подсказывали, что на "умирающем" можно воду возить, а придуривается он для собственного удовольствия.
Впрочем, я мог ошибаться.
- Итак, ты переходишь в мое распоряжение. Все равно ты тут ни черта не делаешь. Найми телегу. Нам надо догнать армию.
Похоже, углубляться в тему моего задания высокий чин не собирался. Это устраивало. Лучше бы он, конечно, отстал вообще - но никогда не получаешь всего желаемого.
От сердца отлегло настолько, что я не удержался от подколки:
- Телегу? Зацный и мосчный пан шляхтич не ездит в седле?
От негодования Утроба закипел и заплевался, словно забытый на огне котелок с кашей:
- Чтобы я. Гоноровый. Крунный. Шляхтич, - произнес он четко разделяя слова. - Не умел ездить в седле? Да я лучший наездник во всем этом Богом забытом мире, хоть и калека!
- Тогда отчего непременно телега? Одних лошадей достать легче, да и проехать на них проще.
- Попомни мои слова, сынок. Эти твари с четырех сторон пинаются, с одной вдобавок кусаются, а еще с одной гадят. Они предатели - и не скрывают этого. Видишь мое лицо? Никогда не садись на лошадь, сынок, если тебя к этому не вынуждают обстоятельства. Ты понял?
- Хорошо, телега. Что-нибудь еще? Не хотите осмотреть место преступления?
- Я уже говорил тебе, что такой чушью не занимаюсь. Даже если бы не прошло двух месяцев - сколько людей было в войске? Сколько в торговой миссии? Со сколькими из них мог быть связан наш покойник? Каким числом дел занимался? Он же не кмет, который растит буряк - и всё. У меня свой метод. Рассказывай, кого и как убили и с кем воюет старик Сарази. Я путаюсь в местных делах. Думаю, уж в таких пределах даже ты осведомлен, Гнедок.
Действительно, о произошедшем в таких пределах я знал. Как-никак, в местной глуши каждое событие перетирается годами. Отчет мой был долог и изобиловал подробностями - не в последнюю очередь из-за того, что пан Утроба постоянно меня прерывал, чтобы задать вопрос, выразить возмущение или отпустить шуточку, с его точки зрения - остроумную.
Приводить отчет здесь в таком виде нет никакого смысла, тем более, что большая часть информации так и не пригодилась моему собеседнику. Поэтому изложу сказанное вкратце.
Жил да был князь Любомудр, прозванный так благодарными подданными за нрав крутой и мерзкий. В юности учился воинским премудростям в Степи вместе с огальскими сыновьями - то бишь был заложником. Может, отсюда и норов.
Принял ярлык на правление, сидел в Долгороде. Схизматик, конечно, но, право слово, ему что кардиналы из Фратены, что патриарх из Зимнева, что вообще епископ Ара-Тиля - вряд ли отличит.
Образчик современного окраинского князя, не более того.
Была у князя одна головная боль в этой жизни - сосед, чтоб его черти взяли, огал Ашер, один из бессчетного множества племянников нынешнего Бара-Огала (дедуля его явно больше интересовался подвигами на кошме, чем на поле брани). Надо сказать, симпатия была взаимной. Уж не знаю, может, один у другого в детстве лепешки с медом тибрил - да и не важно это.
Важно то, что огал Ашер правил в землях, некогда принадлежавших двоюродному деду Любомудра, старцу зело строптивому и не пожелавшему лечь под Степь. С понятным результатом не пожелавшему.
Естественно, пограничные стычки не только не пресекались князем и огалом, но и всячески приветствовались. Ситуация и так была накалена, а тут вскрылся документ, из которого следовало, что деревня с говорящим названием Чертова Дыра (четыре двора, двадцать шесть душ, не считая двух коз, коровы и несчитанного числа кур) должна была платить подати огалу Ашеру, а вовсе не князю долгородскому, как повелось издавна.
Попытались договориться. Ашер хамил. Любомудр упирался рогом. Ашер вспылил, двинул войска и взял Чертову дыру, попутно сжегши два двора из четырех. Корова, кстати, пошла в котел бойцам. Любомудр тоже вспылил, двинул войска и отобрал деревню обратно, разрушив еще один двор. В котлы на сей раз угодили козы и большая часть кур.
Ашер понял, что его совсем не уважают, обиделся и взял Долгород. Любомудр обижаться времени не имел, потому что бежал из города, переодевшись танцовщицей с обручами.
Итог. Ашер остался в Долгороде, а Любомудр понесся собирать данников, должников и друзей. Думаю, историю о танцовщице он предпочел скрыть (впрочем, эту подробность я узнал от того же человечка, что позже донес мне о приезде Утробы, так что я не очень склонен ей верить).
Наконец, важнейшее. Среди откликнувшихся на зов безземельного князя был его побратим из степняков, некто Сарази, как ни странно, тоже огал и тоже племянник. Очевидно, хороший предлог пощекотать двоюродного братца саблей столь воодушевил его, что всю подготовку к осаде Долгорода и командование объединенным войском он взял на себя.
На этом сказка заканчивается и начинается головная боль.
На сборном пункте объединенного воинства огала Сарази и князя Любомудра, кипела жизнь. Чадили костры, ржали лошади, орали десятники, пахло подгорающей кашей и вяленой кониной.
Князь Любомудр три дня как сказался больным и слег в своем шатре. Это не мешало Сарази готовиться к осаде Долгорода. Князь был сasus belli, ещё, возможно, другом - но никак не грамотным воеводой.
А именно такие собрались в шатре огала. Их было четверо, и каждый хорош по-своему.
Франсуа из Астно - наемник с Заката, воевода полка иноземного строя князя Любомудра, командовал единственной княжеской частью, которая выполняла поставленные перед ней задачи. Это его пикинеры не показали спину врагу в битве под Рисой! Они последние стояли на стенах Долгорода - и сумели уйти из обреченного города без потерь.
Франсуа мог быть горд, нетерпим, ценить только золото и открыто презирать нанимателя - но и дрался он за него, не щадя живота. И дрался с успехом. Потому и попал на совет.
Вторым был Катбей, один из людей огала. Неряха и плут, взяточник и вор, особым талантом не выделялся и командовал всего лишь сотней. Но говорили, что, если нужно продумать подлый удар, предательство союзника или засаду, огал шел к нему - и не ошибался.
Третий - Улан-карим, старый нукер, приставленный к огалу любимым дядей Бара-Огалом. В свое время Улан-карим учил юного Сарази скакать на лошади и стрелять из лука, владеть саблей и командовать людьми, сейчас же заведовал личной стражей огала. По-собачьи преданный хозяину, добрый к низшим и относившийся к подопечному, как к родному сыну, седой воитель отличался собачьей же ненавистью к врагам и жестокостью, вошедшей в легенды.
Четвертым в теплой компании был Захар-ильяд. Предводитель саперов, был он слегка не от мира сего. Часами способный говорить о подкопах, осадных машинах и превосходстве степняков над иными народами, ничем другим он не интересовался. Говорили даже, что его сыновья как-то не слишком похожи на родителя.
Последним являлся собравший всех Сарази - молодому, блиставшему в бою и на переговорах, ему прочили Небесный Бунчук Бара-Огала после смерти дяди, что определенно налагает некоторые обязательства на молодого человека.
Совещание проходило тихо и по делу. Нет, некоторые шептались, что Захар-ильяд с презрением смотрит на иноземца, Катбей пытается выставить всех перед огалом идиотами, а тон, которым Франсуа обращается к Улан-кариму, уж слишком снисходителен... Последний же волком глядел на Катбея - вояка, помешанный на чести, не любил коварства.
Но выглядело все прилично. Никто не хватался за саблю, никто никому не угрожал. Определившись с планами, воеводы вскоре разошлись по своим отрядам, за исключением Франсуа.
Поскольку лагерь располагался вблизи от столь милой моему сердцу миссии, он редко отказывал себе в удовольствии выспаться под крышей.
Оставив подчиненных наслаждаться ночной прохладой и обществом комаров размером с собаку, что летели с недальнего озера, он залез на коня и поскакал через лес к миссии.
Темные тени, вой волков и зловещий шепот ветра в подлеске не пугали бравого сорвиголову. Проведя в дороге не менее двух часов, он прибыл в трактир, выпил кружку пива и ушел к себе в комнату. Маленькая, без окон, обшитая свежими досками с дубовой дверью толщиной в мужское запястье, она запиралась на внушительный засов.
Как обычно, дверь он за собой запер. Наутро ее не открыв.
Отсутствие воеводы первым заметил сам Сарази. Утром было запланировано обсудить, какие силы и в каком числе следует придать иноземному полку, изрядно поредевшему после неудачной весенней кампании.
Прибывший на место отряд личных стражников огала с превеликим трудом высадил дверь и обнаружил давно остывшего Франсуа с колотой раной напротив сердца. Орудия убийства в комнате не нашлось.
Дальнейшие поиски ничего не дали. Никаких подозрительных людей в миссии в ту ночь никто не видел. В ворота, по клятвенным заверениям стражи, в тот вечер никто, кроме Франсуа, не входил.
Пройти к двери мог любой - в зале ночью никого не было. Но недоброму гостю все равно пришлось бы просочиться сквозь стену.
Некоторое время армия сбивалась с ног в поисках лазутчиков и прознатчиков. Не нашли. Тем более, что уж очень бодались меж собой воеводы за место правой руки идущего к вершине огала.