[Необходимое пояснение: автор знает обо всех допущенных в тексте анахронизмах. Тем не менее, он не считает нужным строго придерживаться реалий в настолько фантастическом произведении]

Завтра с рассветом я отправлюсь кормить воронов. Прошу простить за выражение - я растерял навыки общения за эти годы и оттого выбрал неверные слова. Никто не вздернет мой посиневший труп на грязной веревке над площадью и не отяготит мое исстрадавшееся сердце кусочком свинца.

Я просто выйду из ставшей такой привычной за эти годы камеры - восемь на четыре фута, маленькое зарешеченное окошко - пройду под тяжелыми взглядами стражи по темным, почти не освещенным галереям древнего замка, ставшего мне почти что домом. Потом спущусь по длинной, причудливо изогнувшейся, словно пищевод некоего древнего чудовища, винтовой лестнице, протянувшейся в недрах древней крепости, кажется, на милю-другую.

Ступеньки разной высоты, скалясь щербинами, будто нарочно станут выворачиваться из-под моих уставших ног. В висках застучит кровь - бешено, срываясь с ритма, замирая, чтобы вновь ринутся по жилам.

Но наконец предо мной откроется тяжелая дверь и я выйду во внутренний двор. Каменная площадка, двадцать на двадцать шагов одуряющей свободы, полчаса рекомендованной прогулки. О премудрые эскулапы! Ими взвешено, подсчитано и измерено все, необходимое достойному джентльмену в трудном положении.

Мне даже не мешают кормить моих воронов - наоборот, я получаю дополнительный паек хлеба, чтобы побаловать моих товарищей во время ежедневной прогулки. Жаль лишь, что птицы не очень охотно клюют его. Ничего не попишешь - ворону нужно мясо, а человеку... Не будем о том.

На чем я остановился? На врачах, конечно же. Да, сэр, уверяю вас - это место не лондонский Бедлам, никак нет! Это даже не психушка - такие слова не пристало произносить в приличном обществе, а общество здесь наиотменнейшее, смею заверить.

Пансионат Стэйди-рок предоставляет свои услуги тем несчастным, коим требуется уединение и забота. Это крайне респектабельное заведение - среди моих соседей один епископ, двое министров и даже... тсс!.. принц крови.

Поэтому досужая толпа, готовая платить за удовольствие поглазеть на жалких психов, остается за воротами сего почтенного учреждения. За такими развлечениями - в Бедлам. Потому на мне свежая одежда. И оттого мне выделена целая комната с тюфяком и видом из зарешеченного окошка, за удовольствие избавиться от которого я готов променять местный комфорт на лондонскую общую палату, заполненную буйными моими братьями во скорби.

Впрочем, это не отменяет того факта, что Стэйди-рок все же приют умалишенных, а ваш покорный слуга - несчастный безумец, говорящий с тенями в ночной тиши.

Утром же я буду свободен - на целых тридцать минут. Две тысячи и еще сто ударов сердца проведу я со своими друзьями.

Впрочем, во всем найдется и темная сторона. На протяжении этих мгновений морской ветер вновь будет обдувать мое заросшее неопрятной щетиной лицо. Как не прячься от него, зарываясь носом в воротник старенького пальто - не поможет, увы и еще раз увы.

И уж точно не найду я в себе сил поднять глаза к небу. Там, наверху, парят они. Хуже всего, если одна из них решится спуститься вниз, чтобы отнять пищу у милых моих птиц.

Мерзость! Летающая, отвратительная, неизвестно как допущенная Господом в его чудный мир...

Чайки - ужаснейшие из птиц. Между небом и морем болтаются они, неприкаянные и отвратные, словно парижские клошары, ныряют в пучину вод за пропитанием, смея казаться созданием небес. А может, напротив - из морской пены выныривают они на погибель всем нам?

Что это шумит? Там, за окном, из которого так прекрасно видно море, раскинувшееся за крепостными стенами, далеко внизу под скалами утеса, на котором и стоит Стэйди-рок... Шторм? Волнение? Буря?

Затопит ли нас? Неужто волны пошли на приступ?

Боль, невероятная боль стыда, воспоминаний и страха жжет меня изнутри. Темнота ночи перестает быть уютной, она скрывает от меня врага.

Крики чаек. Твари никак не успокоятся. Их проклятые голоса ножами врезаются в мой истерзанный мозг.

И я кричу вслед за ними, пожираемый своей немощью. Мой вопль будит соседей и тревожит их души. Запричитал епископ. Заплакал принц. Белухой стонет министр. Неважно. Главное, Он не слышит этого. Хотя Он все равно придет под утро, перед самым рассветом, чтобы терзать меня. Но это будет позже.

А пока - я кричу!

Глубокое синее небо отражалось в лагуне. А казалось - небо в небе. Легкие барашки волн играли друг с другом в догонялки. Сочная зелень на берегу перемежалась одурительно яркими красками цветов - насыщенным красным, воздушно-белым, безумно-фиолетовым.

Стоявшая на якоре "Катрин", устремившая в небо воздушные шпили мачт, казалась нездешним видением, воздушным кораблем из сказки, застывшим на грани небес и вод миражом.

Посмотришь - и остолбенеешь в восхищении, очарованный неземной картиной.

По крайней мере, так представлялось некоему нетерпеливому молодому джентльмену, мерившему шагами палубу. Воочию насладиться зрелищем корабля со стороны возможности ему никак не представлялось, так что он удовлетворялся игрой воображения, рисовавшего самые обворожительные образы.

Ах да, конечно же, он до рези в глазах мог наблюдать заросли на берегу и дно, видимое сквозь прозрачную воду поразительно четко.

Кольцо кораллового рифа, слегка выступавшее из воды, окружало плоский, будто стол, остров, лишь в одном месте размыкаясь достаточно, чтобы мог пройти не слишком крупный корабль, каковым и являлась яхта, на борту которой он находился.

Несмотря на присущие молодости претензии на пресыщенность и цинизм - воистину, кто не был все познавшим и от всего уставшим циником во времена, когда и жизни-то не видел? - так вот, несмотря на эти не слишком-то положительные качества, усиленные врожденной вздорностью и живостью характера, молодой человек был совершенно очарован.

Отброшен, отметен доморощенный нигилизм светских салонов - здесь, в царстве ярких красок, не было место серым полутонам и скрытым насмешкам. Когда Господь создавал это место, он предназначил его для абсолютов.

Юноша открыл в себе романтика.

Излишне добавлять, что этим юным кретином был не кто иной, как ваш покорный слуга. Впрочем, прошедшие годы многое изменили. Я не смею даже претендовать на то, чтобы считаться тем же самым человеком, под ногами которого когда-то ласково покачивалась надраенная до белизны дощатая палуба.

Пусть же повествование мое так и продолжится - от третьего лица, коим ныне я, всеми забытый в стоне и скрежете зубовном старого замка, и являюсь.

Взгляните лучше на того молодого человека, который некогда носил моё имя: порода видна в каждом движении, ростом невысок, основательной комплекции, брыли, словно у доброго английского бульдога, ранние залысины заставляют казаться и так высокий лоб доподлинным храмом мысли.

Конечно, имей такую внешность докер, ему можно было бы лишь посочувствовать. Но если имя твое значится среди самых блистательных британских фамилий, а в тени генеалогического древа прячется пухлый бумажник... О, тогда мир воистину принадлежит тебе безраздельно!

Жаль только, что к стремлениям сердечным это не относится. Увы, этому молодому человеку пришлось оставить дом и пуститься в плавание по бурным морям вовсе не от любознательности.

Кошелек и интеллект - далеко не все необходимое в ухаживании за юными барышнями из хороших семей. Внешность, к сожалению, тоже играет роль. И то, что по прошествии времени обещает обернуться крайне достопочтенным обликом истинного сына Британии, в юности представляется невыносимым уродством - как самому обладателю этой наружности, так и жестоким прелестницам, раздающим авансы лишь с тем, чтобы после забрать их с процентами.

В любом случае, молодой джентльмен оказался не у дел. Лишь воспитание и обостренное чувство прекрасного удержали его от кутежа. На своей лондонской квартире он сидел часами, вперив взор в стену, оклеенную зелеными обоями.

Если бы не апатия, он всерьез задумался бы о самоубийстве.

Именно в эту важную минуту жизни на пороге возник старый приятель по Итону - Генри Каннингем.

Мистер Каннингем был весел и растрепан. Высокий, лохматый, не обращающий ни малейшего внимания на правила хорошего тона и этикет, Генри отдавал все свое внимание тому, что полагал (ошибочно, по мнению многих) наукой.

Будучи не столь обеспечен, как хозяин дома, гость обладал сбережениями, достаточными для спокойной жизни, лишенной унизительной для благородного человека службы ради жалованья.

Неудивительно, что Каннингем регулярно клянчил у всех своих богатых знакомых средства на осуществление очередного безумного прожекта, крайне необходимого Короне, а главное - лично Каннингему.

Впрочем, Генри все равно любили - за легкость характера. Однако в поисках филантропов это помогало мало.

На сей раз Каннингем захотел яхту. "Катрин", принадлежавшая хозяину дома, была способна доставить Генри в самые короткие сроки аккурат в Тихий Океан, дабы тот мог утолить свои желания изучать дикарей на островах, умирать от тропических болезней и закусывать вино кокосами среди экзотическихсмуглянок.

Идея неожиданно для самого Каннингема, рассчитывавшего лишь на совместный обед в клубе со старым приятелем и невероятно удивленного тем, что наконец-то просящему было дано, встретила самое глубокое понимание.

И вот, наш юный джентльмен, закованный в строгий черный сюртук, будто рыцарь в доспехи, потеет под южным солнцем и меряет шагами палубу в ожидании.

- Мистер Каннингем, определенно, заставляет себя ждать, - голос пастора Смита прервал размышления хозяина яхты.

Священник был третьим членом их небольшой экспедиции. Сойдясь с Каннингемом на почве интереса к Полинезии, Смит более интересовался геологическими аспектами возникновения атоллов и местной фауной, нежели разумными обитателями островов.

- Очевидно, у него на то есть причины, - кивнул владелец яхты.

- Грех говорить такое, но, мне кажется, его пугает мысль о том, что не он первый может ступить на открытый нами остров.

Молодой человек рассмеялся:

- Клянусь небом, я не только уступлю ему эту честь, но и сам вышвырну пройдоху из шлюпки на берег, раз уж он решил поиграть в первооткрывателя.

Священник поглядел искоса на юношу сквозь стеклышки пенсне, но ничего не сказал. - Не волнуйтесь, любезный святой отец, меня не хватил солнечный удар. Просто на этих берегах так хочется жить... Чопорность только повредит.

- Ну-ну... Смею заметить, сэр, что вы недостаточно серьезно относитесь к моменту. Все же новый остров...

- Вы так считаете? Как я понял из наших разговоров, тут этих островов не меньше тысячи. Нет ничего выдающегося в открытии еще одного, не так ли? Да и плыли мы сюда именно за этим, если верить моему другу мистеру Генри.

- Мистер Каннингем, несомненно, умный человек, - выразительно поднял брови священник. - Умный и... увлекающийся. Наш мир за последние десятилетия стал очень мал. На североамериканский Запад регулярно приходят поезда с Восточного побережья. Пароходы и винджаммеры сделали путь до Индокитая весьма легким. В джунгли Черного Континента и Южной Америки регулярно отправляются экспедиции. Разве что полюса пока стойко держат оборону... Что уж говорить о море! Полинезия действительно включает в себя добрую тысячу островов - но все мало-мальски крупные и пригодные для жизни давно нанесены на карты и поделены между великими державами.

- Этот кажется мне... немаленьким. И полным жизни.

- Определенно. В том-то и дело. Возможно, мы присутствуем при последнем из географических открытий.

- А как насчет этнографии, святой отец? Думаете, мы встретим аборигенов?

- Полноте! Вы слишком много общаетесь с мистером Каннингемом, сэр. Наши картографы могли проморгать остров... Но пропустить остров населенный - это слишком даже для них. Боюсь, бедного Генри не ждет исполнение его желаний.

- Это для него давно вошло в привычку. Сколько я его знаю... А, вот и он! Мистер Каннингем, где вы изволили пропадать? Вы что, полностью обчистили арсенал моего бедного судна?

Появившийся на палубе Генри действительно имел крайне воинственный вид. Облаченный в белый тропический костюм, вооруженный двумя револьверами и крайне опасного вида ржавым матросским тесаком, неведомо откуда добытым, этнограф-любитель лучился счастьем.

Вслед за ним на палубу поднялся Жак - папуас, воспитанный при католической миссии, способный изъясняться на некоторых местных наречиях, а равно на крайне паршивом французском, был нанят в качестве переводчика в последнем порту.

Настоящего имени Жака выговорить не мог никто - так что сей смуглый и мрачный тип прозывался всеми именно так. До сих пор не могу я уяснить для себя, что происходило в бритом его черепе, скрытое вечно покорным взором воловьих очей - да и происходило ли вообще.

- Дружище, не будь занудой! - провозгласил Генри. - Капитана Кука в этих водах... Ну, почти в этих... съели. Нет ничего страшного в том, что я вооружился. Ладно, где твои бездельники-матросы? Пусть спустят шлюпку!

Уже в шлюпке, влекомой вперед мерными гребками шестерых вооруженных моряков из команды судна, Генри наклонился к хозяину яхты и театральным шепотом уведомил его:

- На самом деле, я не ожидаю увидеть на этом острове обитателей. Полинезийцы, видишь ли, морской народ. Нас бы уже окружали их лодчонки, если бы тут кто-то жил. Ну, по крайней мере, бы мы их увидели.

Как сильно он ошибался, достопочтенная компания осознала, обнаружив на берегу старое кострище. А молодой человек лишний раз порадовался, что успел обсудить с капитаном яхты меры предосторожности.

Десяток аборигенов пресмыкался на земле. Коленопреклоненные, не позволяли они себе даже поднять взора на англичан. Один, оставшийся на ногах, пританцовывал, подпрыгивал, цокал языком.

Затейливая татуировка на лице, казалось, жила собственной жизнью. Не разберешь - то ли малахитовый дракон душит синюю обезьяну, то ли яшмовый орел в бирюзовом небе когтит рыбу прямиком из воды.

Непростой был тот рисунок, куда как непростой! Росло подозрение, что дело даже не в мимике, чьи мельчайшие движения изменяли картинку. Татуировка, похоже, совершала метаморфозы сама по себе, шевелясь, будто не до конца раздавленный таракан.

Абсурдность ситуации заставляла нервничать, нащупывать в кармане верный "бульдог". И ладно бы только татуировка!

Аборигены походили на полинезийцев в той же степени, в какой достойные джентльмены - на эфиопов. Больше всего гордыми, будто высеченными из твердого дерева, лицами туземцы напоминали североамериканских индейцев.

Когда береговая партия наткнулась на них, аборигены повели себя, в принципе, ожидаемо. Бухнулись на колени - за исключением одного: то ли шамана, то ли вождя - у других такой живописи на лицах не было.

Это соответствовало представлениям собравшихся о том, как дикарь должен встречать Белого Человека. Но все же беспокоило.

А уж взгляды, бросаемые стоявшим на Жака, отнюдь не демонстрировали миролюбия, никак нет! Доподлинно ощущалось, что, встреться аборигенам папуас без белых - навряд ли бы ему оказали такие почести.

Жак пытался найти со стоявшим общий язык. Тщетность усилий была заметна даже владельцу "Катрин".

Каннингем шепнул в сторону:

- Этот язык точно не родственен островным наречиям, господа. Слишком много согласных. И, кажется, в нем есть артикли.

Смирившись с поражением, бедолага Жак махнул в сердцах рукой и посмотрел на нанимателей с потаенной надеждой.

Приказа прекратить бесплодные попытки не последовало. Но тут переводчика спас его столь неразговорчивый собеседник. Властно отстранив с пути своего Жака, местный сделал шаг к англичанам.

Каннингем успел грозно глянуть на матросов, но те и без него понимали, что демонстрировать нервозность нельзя.

Вождь (или шаман?) внимательно посмотрел на европейцев. Поднял с земли веточку и начертил на песке фигуру рыбы. Положил импровизированное перо на землю и отступил назад, вопросительно глядя на европейцев.

Каннингем подступил к рисунку. Стер его. Показал рукой на корабль в лагуне - и тут же быстрыми движениями набросал под ногами - та же "Катрин", но под парусами, наполненными ветром, бежит по кудрявым волнам. Генри всегда отличался некоторым художественным дарованием. Не подвело оно и на этот раз - в таком ракурсе корабль напоминал быстрокрылую птицу.

Шаман кивнул. Совершенно по-европейски. И сказал:

- Нида.

Увидев, что его не понимают, указал на парящих в воздухе чаек, на корабль в гавани и повторил:

- Нида.

Обвел рукой европейцев, сообщил:

- Нид.

Показал на своих соплеменников:

- Туд, - подумал, ударил себя в грудь. - Айту.

Так было положено начало.

Солнце нещадно палило. По веткам деревьев скакали пестрые тропические птицы. Молодой человек, с изяществом истинного денди помахивающий тяжелой тростью, лениво прошел сквозь туземную деревушку, состоявшую из куцых травяных хижин, безразлично миновал развалины храма, напоминавшие средневековую крепость, продрался сквозь тяжелую зелень кустов и вышел на пляж.

Там он застыл, безо всякого интереса глядя на корабль на якорной стоянке и чаек, вьющихся над коралловым рифом.

Прошло уже три месяца со времени высадки на остров. Владелец "Катрин" начал откровенно скучать. Однако спутники его и команда судна не разделяли чувства.

Каннингем поначалу с выпученными глазами носился за Айту, оказавшимся шаманом племени. Язык туземцев, коих на острове насчитывалось более шести сотен в трех поселениях, оказался довольно непростым, однако Каннингема это не остановило. Через полтора месяца он уже изъяснялся на нем - хотя и с большим трудом, практически не понимая того, что ему говорили.

Особый восторг у Генри вызвали обнаружившиеся развалины древнего храма. Очевидно, когда-то местные обладали весьма развитой цивилизацией - иначе объяснить циклопическое строение, огромное и древнее, не выходило.

"Катрин" перегнали по лагуне поближе к руинам. Между берегом и яхтой замелькали шлюпки. Начались раскопки.

Впрочем, команда не разделяла энтузиазма Каннингема. Очень уж дурные мысли навевала громада храма, выстроенного из желтого камня, явно завезенного из-за пределов острова. Галерея громоздилась на галерею, огромные проемы окон слепо смотрели на европейцев, легкие мостики переплетались самым неожиданным образом, чтобы шагом дальше оборваться в пустоту в двадцати с лишним футах над землей.

И это только снаружи!

Внутри складывалось впечатление, что место это никогда не задумывалось для людей. Низкие, но очень широкие двери вели в коридоры, обрывающиеся вдруг отвесно вниз или заканчивающиеся глухой стеной в два человеческих роста, на которую следовало как-то взобраться, чтобы пройти немного дальше - и упереться в тупик.

Даже предназначение крепости оставалось непознанным - храмом её называли больше по привычке, нежели веря в изначальные предположения.

Туземцы не препятствовали исследованию, но ничего не разъясняли. Сами же внутрь не заходили.

Когда отчаявшийся Генри вознамерился взорвать очередной тупик порохом, будучи убежден, что слышит пустоту при простукивании стены, неожиданно воспротивился пастор Смит.

В доходчивых выражениях нарисовал он картину, от которой мурашки забегали по коже еще сильнее.

- Вы знаете, джентльмены, что я увлечен геологией и гидрологией, - начал он.

Когда возражений не последовало, продолжил:

- С самого начала обратил я внимание на удивительные особенности этого острова. Плоский, обречен он как будто бы на то, чтобы волны захлестывали его целиком в любое мало-мальское ненастье. Однако же этого не происходит. Имя спасителю сего любимого Богом уголка - риф. Необычайно высокий, закрывает собой он от бурлящих вод беззащитное побережье, за что честь ему и хвала.

Дождавшись, когда спутники его осознают сказанное, священник подытожил:

- Однако остров сей вовсе не так прочен, как кажется. Представляя из себя кратер давно уснувшего вулкана, почти скрывшегося под водой, имеет он и слабые места. Именно здесь, под храмом, скала надломлена и держится лишь попущением Всевышнего. Боюсь, что взрыв может вызвать оползень, который опрокинет в воду немалую часть здешней суши, попутно разрушив и спасительный риф. И когда придет волна - а после оползня она непременно придет - ничто не защитит этого места!

В результате сей познавательной проповеди с идеей взрыва пришлось распрощаться. Лишь остались стоять в храме два сиротливых пороховых бочонка, вернуть которые на корабль вечно не доходили руки.

Да и опасности особой они не представляли - даже если бы местные знали, что такое взрывчатка, навряд ли бы они забрели в глубины угрюмого строения.

Итак, мистер Каннингем погрузился в изучение быта дикарей, а пастор занялся своими геологическими штудиями.

Та же часть команды "Катрин", которой выпадало счастье быть отпущенной на берег, время свое проводила в общении с туземками - не слишком симпатичными, но весьма дружелюбными созданиями, с которыми было возможно общение на языке куда древнее любого из придуманных человеком.

Итак, невысокий юноша один пребывал в тоске и скуке. Впрочем, что это я? До последнего момента компанию в печали невольно составлял ему Жак - хотя назвать папуаса достойным собеседником не повернулся бы язык даже у самого либерального из свободолюбцев.

Переводчик чурался туземцев, старался не покидать корабля и вообще вел себя странно. Впрочем, наконец и его сломили трели тропических птиц и идиллическое спокойствие благословенного острова - не далее как несколько минут назад, проходя через поселок, молодой человек имел возможность наблюдать Жака, увлекаемого в хитросплетение хибар одной из аборигенок.

Впрочем, юноша тут же отвернулся, полагая недостойным джентльмена обращать внимание на подобные ситуации. Наивные дети природы резвились в своем островном раю, будто Адам с Евой до грехопадения.

Молодой джентльмен пожал плечами и флегматично начертал наконечником трости на песке чайку, птицу, с которой отождествляли их туземцы.

- Трудитесь, дружище? - раздался позади веселый голос Каннингема.

- Трудитесь тут вы, друг мой, а равно почтенный пастор и выделенные вам на раскопки матросы. Я же лично просто пытаюсь не преставиться от невыносимой скуки.

- Ну-ну! Не будь занудой, старина!

- Что оторвало вас от шамана, Генри? Мне казалось, вы готовы общаться с ним до Второго Пришествия с тех пор, как освоили их обезьянье наречие.

- Естественно, нужда развлечь своего старого приятеля и благодетеля. Я выяснил нечто потрясающее.

- Действительно? - удивился молодой человек.

- Мне удалось слегка затронуть суть их поверий и преданий в последнем разговоре.

- Похвально. И что же такое... развлекательное вы нашли в них, что заставило вас нестись сюда, будто на крыльях?

- Знание, дружище, знание. И какое! Представь себе, они действительно не понимают моря и не плавают даже в лагуне.

- Ну, мы ведь и так это понимали, не так ли?

- Но погоди! Их предания говорят о том, что они когда-то были великим народом, правящим на огромных равнинах - тут я не очень понял - пока их не поглотило море. Правда, они это красивей запомнили - мол, какие-то "рыбы", водные демоны забрали земли себе...

- Восточная Атлантида? Как банально...

- Отнюдь нет, старый ты циник! Видишь ли, они верят в то, что конец света начался с потерей первых их территорий - и продолжается посейчас. Их конец света закончится только, когда исчезнет и этот остров. Более того, ожидают они своих рыб со дня на день - люди-чайки, видишь ли, в их эсхатологии что-то вроде предвестников. Так что нас приняли не за богов, а за провозвестников прихода демонов.

- Становится понятно, отчего они столь добры к нам. Боги прощают, а вот с приближенными демонов лучше не ссориться.

- Конечно. Между прочим, у них какой-то религиозный праздник вечером. Зовут и нас. Надо соответствовать.

- Раз надо, так надо. Вы, Генри, будете Люцифером или Вельзевулом?

Небо приобрело сочный фиолетовый оттенок. Первые звезды - глаза невиданных древнихисполинов - смотрели пристально на грешную землю. Голосили в зарослях пестрые их обитатели. Троица первопроходцев шла по тропе, ведущей от пляжа к главному селению островитян.

Ничто не предвещало беды, когда из кустов со свистом вылетели три стрелы с тяжелыми тупыми наконечниками и врезались в головы британцев, оглушив их. Каннингем успел попытаться подняться, но удар дубины отключил его сознание.

В себя англичане пришли внутри травяной хижины, связанные по рукам и ногам. Слабый огонек горел внутри древнего треножника. Перед ним стояла деревянная тумба, украшенная знакомым по лицу шамана орнаментом - таким же текучим и непостоянным в неверном свете углей. Похоже, что это был алтарь.

Несколько фигур собрались вокруг него. Спорили, горячились, размахивали руками в полумраке. Наконец, одна из них - женская - произнесла что-то резко. Остальные замолчали.

Каждый из англичан почувствовал, как сильные руки приподнимают невежливо его голову, вливают в глотку некое острое, зловонное питьё, от которого тут же в глазах зарябило, а в голове наступило помутнение, сменившееся через десяток минут кристальной ясностью сознания.

Сколь часто впоследствии убеждал я себя, что все дальнейшие события - лишь плод видений, вызванных проклятым наркотическим напитком туземцев! Но до конца проделать это мне так и не удалось.

Пастор не смог подавить возмущенного возгласа, на который тут же последовал ответ - все тем же женским голосом, говорящем на туземном языке, но на сей раз англичане поняли значение слов ясно и четко.

- Так-так. Значит, демоны-чайки действительно не ведают языка людей. А напиток богов нужен не только в ритуале, но дает, как и сказано, власть над наречиями.

- Что... вы... делаете? - выдавил из себя Генри.

- Я не собираюсь отчитываться. Люди, приготовьте все. До захода луны предстоит сделать многое.

Дальнейшие слова англичан были проигнорированы.

Пастор тихо обратился к Каннингему:

- Знаете, Генри, учитывая, что вы рассказывали, я не удивлен. Раз мы для них - посланцы нечистого, стремящиеся уничтожить весь мир... Можно их понять, не так ли?

- Смит, меня занимает иное. Где наш друг? Что сделали они с ним? Я не видел его с тех пор, как очухался от этого пойла.

И в самом деле, где находился юный владелец яхты, доставившей их в столь богатые на приключения воды?

Я не зря упомянул о том, что телосложения сей молодой человек был крайне основательного - и выражалось это не только в обширности его заслуживавшего всяческого уважения живота. Юноша, дай он себе такой труд, мог бы гнуть на спор подковы.

Пережив несколько неприятных минут из-за напитка, джентльмен принял решение освободиться - и принялся за исполнение плана с присущей ему энергией.

Лианы, служившие вместо веревок, не могли выдержать могучего напора рук и ног истинного сына старушки-Англии.

Впрочем, понимая, что в схватке шансы его против нескольких дикарей пренебрежительно малы - револьверы беспечные путешественники давно уже не брали с собой на берег - юноша сумел в темноте незаметно протиснуться под не до конца доходившей до земли травяной стенкой хижины.

Сейчас он стоял, вжавшись в эту самую стенку с другой стороны, ждал, когда в затекших руках и ногах восстановится кровообращение и до рези в глазах вглядывался в окружающую темноту, освещенную лишь сумасшедшими звездами Млечного Пути, столь ясно видимыми из этих широт.

Где-то вокруг стучали туземные барабаны, зарево ярких костров поднималось в небо - безумный праздник безумных туземцев набирал обороты. Но юношуокружали лишьджунгли.

Идти на штурм хижины молодой человек был явно не готов. Внутри было не меньше четверых вооруженных аборигенов. Бросать друзей - тоже было не в правилах сего джентльмена. Он мог лишь стоять, в бессилии сжимая кулаки и ждать - то ли идеи, то ли откровения.

Тем временем из хижины раздались крики. Крики боли.

Юноша вздрогнул. И в страхе побежал. Лишь у кромки леса сумел обуздать он трусость. Замер, прислушиваясь, в густых зарослях.

Крики продолжались долго. Очень долго. До сих пор отдаются они у меня в душе - а сколько лет прошло!

Внезапно хижина будто взорвалась изнутри. Изуродованный алтарь отлетел в сторону. Тренога опрокинулась, угли просыпались на землю. Туземцы разлетелись в стороны, словно сметенные детской рукой оловянные солдатики.

На своих местах остались лишь истерзанные тела друзей молодого джентльмена - выпотрошенные, словно рыбы, изуродованные - и демоническая фигура их мучительницы.

Перед ней стоял, переливаясь голубоватым светом - и поверьте, я не вру, говоря об этом - старый знакомый европейцев, Айту, шаман.

- Ты! - голос его прозвучал словно из бездонной бочки. - Ты, позорящая имена шаманов прошлого! Что ты сделала?

Молодой человек даже не удивился, что вновь понял слова туземцев.

- Это ты - позор рода, - ответила женщина. - Словно безмозглая нелетающая птица, идешь ты к охотнику, вместо того, чтобы сражаться.

- Что ты сотворила с провозвестниками?

- Убила их. Чтобы чайки не достались тебе. Пойми, Айту - мы не обязаны терпеть конец мира, пусть он и предсказан. Мы вольны в делах своих. Мы можем дать рыбам отпор!

- Так нельзя! Разве так должен действовать покорный богам шаман? Лишь следуя их постановлениям, можно отвести беду, если над нами смилостивятся! Чего ты добилась?

- Я справилась со злом быстрее. Проще. И кто тебе сказал, что я нуждаюсь в милости и покорна твоим духам, Айту?

Дальнейшее почти что не сохранилось в сознании юноши. Зарницы гуляли по небу, рычали ветры, носились в воздухе шары, сплетенные изо льда пополам с пламенем, сходились в битве орел и змея, дракон и гигантская жаба, обезьяна и тигр. Человеческое сознание не может выдержать такого зрелища, оставшись неизменным.

Наконец, все кончилось.

На развалинах разоренной хижины стоял Айту - одинокий и усталый. Он пнул труп поверженной противницы - в смерти стала она на верхнюю половину ослицей, а на нижнюю - птицей.

Потом пошел по развалинам, подсчитывая убитых и осматривая остатки утвари. Молодой человек видел это, таясь в зарослях.

- Она что, дала им напиток богов? И их всего двое... - пробормотал Айту и крикнул: - Эй, слышишь меня? Никто не причинит тебе зла!

Молодой человек не ответил.

- Еретичка повержена! - продолжил шаман на удивление безрадостно. - Конец света не отменить! Ты погибнешь на жертвенном алтаре Великих в эту ночь. Как и было предсказано, Владыки проснутся и заберут себе всю сушу! Выходи! Все предрешено - будут смрад, и воды, и смерть, и ужас на вечные времена для всех! Гаденыш... Выходи, и сделаем то, чего ты хочешь! Ненавижу богов...

Последнее прозвучало совершенно обреченно.

Но молодой джентльмен не размышлял - он уже бежал по ночным джунглям, ежеминутно рискуя упасть и сломать себе что-то. В ушах стучали далекие барабаны и кровь, бегущая по венам. В небе каждую секунду возникали сполохи - будто от далекой грозы, но яркие, разноцветные.

Остров оказался воистину безумным. И это безумие поглотило самого джентльмена, повело его вперед, на крыльях, будто подсказывая дорогу.

Неизвестно, сколько времени прошло, прежде чем слепая судьба вывела его к деревушке, казавшейся этим утром столь спокойной и мирной. Все обитатели были на празднике - на большой поляне далеко в глубине островка.

Молодой человек сунулся в одну из хижин в надежде раздобыть что-нибудь, чем можно вооружиться. На ощупь начал разбираться, что вокруг. Под руку попался каменный нож.

Возблагодарив Всевышнего за вспоможение, юноша продолжил поиски - и остолбенел, нащупав в темноте нечто, принятое им сначала за освежеванную и местами обкусанную свиную тушу. Однако не тронутая неизвестным мясником голова... Голова у туши оказалась совсем не свиная, а в ухо был вдет десяток колец. Тех самых колец, которыми столь гордился бедолага-Жак, чьи страхи имели, оказывается, под собой самое надежное основание.

Юный джентльмен перекрестился, выбежал из хибары и ринулся к морю. На пляже было светло - и не только из-за звезд.

Пытающаяся нащупать выход из лагуны "Катрин", идущая на всех парусах, была прекрасно видна в свете десятков горящих стрел, обрушивавшихся на нее с берега. Кое-где стрелы вошли в обшивку, заставив ее тлеть, но большого пожара пока что не было.

Видимо, капитану было некого поставить к пушкам - немалая часть команды была на берегу и вряд ли судьба ее была завидна.

Судовладелец в сердцах позволил себе крепкое словцо. Переправиться на корабль не было никакой возможности. Но в то же время он не мог позволить себе сдаться.

Ему вспомнились давешние слова пастора Смита. Эти людоеды и мракобесы считали его вестником Судного Дня? Так пусть обрушится гнев Господень на грешников. А он, истинный христианин и англичанин, окажет Всевышнему всяческую помощь.

Молодой человек побежал к храму.

Запас факелов и огниво он обнаружил внутри, как и ожидал. С бочонками тоже ничего не случилось.

Он уже стоял на каменной площадке возле входа, набираясь решимости ткнуть горящим факелом в насыпанную им дорожку пороха, ведущую внутрь храма, когда позади из кустов появился шаман.

Вид его был страшен. Татуировка потемнела и казалась угольно-черной застывшей маской из дерева на лице дикаря. Тело, облаченное в набедренную повязку, в лучах факела казалось невероятно массивным.

- Почему ты бежишь? - спросил шаман.

- А почему вы догоняете? - не нашел лучшего ответа англичанин.

Шаман устало вздохнул:

- Нет способа изменить то, что предрешено. Если добрые духи решили, что владычество зла необходимо, я смиряюсь и служу приходу зла. То есть тебе. В надежде на лучшее. Пойдем.

- Сейчас, - заверил юноша и воткнул дикарю под ребро каменный нож, найденный в хижине.

Как ни странно, магических перевоплощений не последовало. Не было и огня, ветра и воды. Просто Айту осел на землю, как полагается получившему смертельный удар.

Впрочем, шаман был сильнее многих людей. Перед смертью он успел сказать целую фразу. Вот слова его:

- Наверное, хорошо, что я этого не увижу.

Потом он испустил дух, мгновенно истлев и превратившись в пепел.

Юноша в страхе отступил от того, что когда-то было телом. Это место скрывало в себе слишком много тайн - тайн, которым не следовало быть раскрытыми.

Не дрогнувшей рукой ткнул он факел в пороховую дорожку.

Когда ударил взрыв, он был уже довольно далеко в джунглях.

А потом пришла волна...

За окном уже почти светает. Осталось рассказать совсем немного, чтобы закончить столь хорошо известную вам историю, сэр.

Море смыло все, что было на острове. Деревья, птицы, дикари, древний храм - ничто не пощадила стихия. Мне повезло - меня, уцепившегося за ствол пальмы, увлекла в бушующий океан первая же волна. Там, качаясь на верной пальме между небом и водой, осознал я всю бренность и трусость свою, подсчитал, сколько белых людей и туземцев погибли по моей неоспоримой вине - и горько заплакал.

Первый день я проспал. Ночью ко мне пришел Каннингем. Он сидел, сложив ноги по-турецки, на стволе и курил свою любимую вишневую трубку.

- Дружище! - начал он радостно. - Дружище, а я ведь знаю еще одну культуру, которая ждет конца света... Напомнить?

И исчез, будто и не было его никогда.

Слова его заронили ко мне в душу горькие семена сомнений. Когда я на второй день пытался ловить руками мелкую рыбешку и рвал ее зубами, чтобы добыть хоть немного влаги, сердце мое было полно черных предчувствий.

Ночью же на сей раз мне явился пастор Смит - как жаль, что я столь плохо знал его при жизни!

Он сказал, мудро и непоколебимо:

- Все же, есть разница. Мы ждем не торжества ужаса, но Царствия Божьего, справедливости и счастья. То, что перед приходом его человек отойдет от Господа настолько, что навлечет на себя погибель - пугает, а не радует нас. И все же, у нас есть надежда - ведь мы не споспешествуем злу, а истребляем его в себе, надеясь на то, что пророк окажется не столь прав, как нам по недомыслию мнится сейчас.

Так успокаивал он меня до тех пор, пока я не заснул, как младенец - но все же зияющая червоточина осталась в моей душе, хотя слова его и были абсолютно верными.

На утро, не дожидаясь ночи, на мою пальму прибыл Айту. В отличие от остальных визитеров он казался почти живым.

- Вот видишь, - убеждал он меня, - предначертанного не изменить.

- Не было никаких рыб и владык, - возражал я ему.

- Неважно, - улыбался он грустно. - Зло все равно уничтожило последнюю землю моего народа, а сам народ - повержен. Зло побеждает, как и было предсказано. Напрасно я ждал милости и прощения. Или ты думаешь, толстый человек, что то, что тебя сейчас подберет твой корабль - вот он, на нем тебя уже заметили - так вот, ты думаешь, что это победа добра?

"Катрин", сумевшая спастись в открытом море, действительно подобрала меня на третий день моего свободного плавания.

Потом четыре дня штормило, а когда, наконец, шторм завершился и мы отважились подойти к заветным координатам, не оказалось там ни острова, ни рифа - лишь обломки деревьев плавали по воде. Шторм завершил начатое взрывом, погрузив на дно морское последнее из великих географических открытий.

"Катрин" же проследовала обратно, в милую Англию, где прожил я десять не самых дурных лет своей жизни перед тем, как усилившиеся кошмары завели меня под гостеприимный кров Стэйди-рока, будь он проклят во веки веков.

Боль воспоминаний стихает. Я уже могу свободно дышать - стыд не стискивает грудь. Сейчас вы, дорогой сэр, которому каждую ночь пересказываю я эту историю вдоль и поперек на протяжении последних пятнадцати лет в моменты, когда от боли отказывает зрение, поднимитесь и уйдете.

Да, не качайте так головой, друг мой. Вашей юной, пустой головой с добрыми бульдожьими брылями, посаженной на бочонкообразную шею. Вы, который только станет мной - лишь мираж. Фантом, придуманный, чтобы облегчить ожидание момента, когда придет настоящий Гость со свитой.

Первым в камеру, конечно, ввалится Каннингем, вечно улыбающийся - смерть позволила ему остаться мальчишкой на веки вечные.

Потом зайдет пастор - добряку не доставляет никакого удовольствия присутствовать на наших маленьких междусобойчиках, он чутко ощущает мою боль - но никак не может повлиять на прискорбные наши обстоятельства.

Третьим зайдет Он - Айту, проклятый шаман, донимающий меня своими вопросами, пытающий ими, словно палач щипцами.

Но сегодня - сегодня наш разговор пройдет по-другому, уверяю вас, добрый сэр. Даже если я не получу свободы от решеток Стэйди-рока, навечно освобожусь я от докучливого мучителя.

А все потому, что я все-таки понял, как ему ответить. Недаром душу мою тянуло к воронам - та часть меня, что скрыта, уже знала правду и пыталась докричаться до помутненного сознания.

Я скажу так:

- Я не знаю, что есть добро и что есть зло. Я не знаю, что предначертано, а что нет. Дело вообще не в этом. Мы люди - и можем поступать лишь так, как кажется нам верным. Добрым. Не злым. Неизвестно, кто выйдет победителем в войне стихий и начал. Чайки, ежедневно борющиеся с морем за пищу - дураки. Но в любой борьбе никогда не останутся в проигрыше волны и вороны. Им всегда найдется пища на наших полях сражений.

Да, сэр, вороны и волны - они всегда выходят победителями!

Вот только волны я не люблю.