Читая старые фамильные хроники - разных авторов, разных времен, - нередко находишь в них сходные описания одного и того же ритуала. В собственном доме или в просторной - в пол-этажа - квартире; в многодетном семействе или в семье, где единственный наследник болезненно смотрит в окно под надзором гувернантки; в стране, где ровно в пять вечера падает в чайную чашку анемичная струйка, или - где едва не с рассвета до заката пыхтит во флигеле самовар, или - к обеду готовятся колбаски с традиционным капустным гарниром. В различном окружении, в различных декорациях ритуал этот соблюдается до мелочей. После обеда, на котором присутствует все семейство, отец, сидевший во главе стола, грузно поднимается, отодвигая стул. Зажимает в пальцах сигару или трубку, осторожно приподнимает звякающую фарфоровую пару - для него уже заботливо приготовлен чай или кофе - и собственноручно, не доверяя никому, уносит чашечку на блюдце к себе в кабинет. Дверь кабинета плотно закрывается изнутри - массивная, в толстой обивке. За дверью отец проводит полтора-два часа. Это называется - папа работает.
Это время - священно. Отца запрещено беспокоить. Мать, не смеющая предложить ему добавочную чашку, негромко отчитывает прислугу и руководит легкой уборкой, гарантирующей, что ничего не будет с грохотом уронено. Дети тихо играют - в своей комнате или в саду, в той его части, куда не выходят окна кабинета. Очень редко дети пытаются постоять перед дверью, за которой укрывается отец, но изнутри до них не доносится ни звука; нянька, неизменно застигающая их in flagrant, гонит проказников прочь, отчитывая строгим шепотом.
Папа работает. Чем он занимается, отделенный от суеты толстыми стенами, непроницаемой створкой и заботой близких? Наверное, ставит горячий напиток на письменный стол, снимает для удобства сюртук, расстегивает пуговицы на жилете. Садится в привычное кресло, затягивается, выпуская порцию бирюзового дыма под потолок, навечно впитавший запах табака. Делает глоток, отрешаясь от мирских забот и погружаясь в свои раздумья. Медленно начинает перебирать бумаги, открывает толстый том и вооружается карандашом.
Так ли это? Никто не знает. Работа отца - тайна, мистерия, будоражащая фантазию. Дети, чье восприятие не закоснело, невольно чувствуют каверзу, намек на множественность возможностей - иначе с чего бы им караулить под дверью, подчиняясь инстинктивному любопытству?
Папа работает - это заклинание, фраза-замок, способная значить все, что угодно.
Может быть, отец мирно засыпает в кресле, нежимый послеобеденной дремотой, которую не получается победить ни чаю, ни кофе - благо, бодрящая сила крохотной порции слаба. Или, напротив, извлекает из шкапа бутылку коньяка, неторопливо закрывает дно бокала янтарным содержимым и потягивает его, листая газету.
Отец вполне может расслабиться, положить ноги на столешницу, поковырять пальцем в носу, с удовольствием почесать живот. Никто не закажет ему в одиночестве достать из ящика фривольный журнал и рассыпать по столу ворох нескромных открыток; сопя мясистым носом, разглядывать изображения в лупу, отчего глаза отца будут затягиваться радужными пленками.
Он способен рисовать пером на бумаге женские прелести, а рядом - предметы для их ублажения или сладкого истязания; царапать там же гадкие слова - и бормотать, со вкусом повторяя их вслух.
Отец может тяжело прыгать с кресла на стул, словно большая обезьяна, одышливо потеть, пока угрожающий багрянец не сползет с лица на грудь и не обнимет затылок, обремененный парой горизонтальных складок. Он может раздеться догола, не стесняясь своего нелепого тела, кривляться перед зеркалом, корчить рожи, затеять безобразную пляску, плюхнуться на пол и пускать слюни.
Можно вооружиться биноклем, направить его в щель между шторами, избегая предательского отблеска линзы, и ловить в объектив соседку, мальчишку-разносчика или собаку, похотливо увеличивая изображение поворотом медного кольца.
Можно запихивать в рот куски припасенного шоколада, пачкая коричневым руки и подбородок, облизывая ладони и вытирая предплечьем рот.
Можно играть в шахматное сражение, щелчками сбивая фигурки, или занимать себя рукой, или разрисовывать себе лицо.
Многое можно - до тех пор, пока часы не напомнят, что отведенное время кончилось. Тогда отец придет в себя, наведет порядок, застегнет жилет, одернет сюртук. Окинет взором кабинет, расправит усы, водрузит на нос пенсне. Проведет ладонью по затылку, пригладив коротко стриженные седые волосы. Потом - выйдет к семье.
За дверью кабинета останется его тайна. Вне зависимости от того, чем он занимался в уединении, он был там самим собой; теперь же отец - привычен и непроницаем. Детям разрешено подбежать к нему и задать по два вопроса, жена держит наготове просьбу, гувернантка чинно стоит поодаль, всем видом напоминая о своей роли в общих стараниях на протяжении последних полутора часов. Отец скупо шутит и справляется, чем заняты домочадцы. Откуда-то доносится шум.
Папа уже не работает, папа свободен... свободен ли?