Вышка с гнездом под зонтиком на этом кусочке пляжа всего одна.
Спасатель появляется не рано - ближе к одиннадцати; он идет неторопливо мимо бунгало, мимо бассейнов - специально, наверное, чтобы все видели: теперь они под присмотром, теперь они в безопасности. Спасатель юный, невысокий и загорелый в цвет темного янтаря. У него длинные линялые голубые шорты, и линялая сумка на длинном ремне, и длинные волосы, собранные обручем, тоже линялые - как стертая от частых прикосновений позолота. Обойдя владения, он карабкается на вышку, вынимает стопы из кроссовок, садится, задрав на перила ноги, вставляет в уши черные проводки и замирает, глядя на Коринфский залив.
Я лежу в шезлонге и думаю о спасателе. Ростом он мне по плечо. Если я вдруг разучусь плавать, или в воде ко мне подкрадется любящая опасные забавы судорога, или посланная проплывающей яхтой волна оглушит меня ударом в затылок, как он будет меня спасать? Станет ли он метаться вокруг моего огромного тела, избегая судорожных объятий утопающего, точно рыбка-лоцман, держащаяся в недосягаемой близи от сопровождаемой ею акулы? Зацепит ли ловко сзади за горло и повлечет к недалекому берегу, словно крошечный буксир - тяжелую баржу? Хватит ли у него сил?
Почему он не надевает заранее тесные пляжные тапки? Его босым пяткам, беспечно пекущимся сейчас под солнцем, придется торопливо шлепать по раскаленным каменным плитам, по острой - без песчаных окошек - гальке, а в море их будут подстерегать серо-зеленые, с режущими гранями, глыбы, облепленные упругими красными моллюсками, и черные морские ежи, похожие на разбухшие в воде шипастые плоды не растущих здесь каштанов. Что, если спасатель замешкается, скача на одной ноге и выковыривая из другой впившуюся в ступню колючку? Если рассечет себе подошву и остановится, чертыхаясь, чтобы стянуть пальцами края кровоточащего пореза?
Зачем ему эти проводки в ушах? Я могу захлебываться, а спасатель, озирающий в это время иную часть залива, не будет иметь об этом понятия. Наверное, в конце концов он все же заметит краем глаза суету под вышкой. Кто-нибудь даже влезет к нему на помост и дернет за плечо, указывая рукой на место, где я уже погрузился в волны. Спасатель вскинет пятки с перил, спрыгнет со стула. Поднявшийся человек будет мешать ему, заткнув собой узкую лестницу. Спасатель столкнет его, уронит, задержавшись, чтобы отмахнуться от негодующего возгласа, припадет на колено, босиком метнется к морю. Галька и ежи. Прыгнув в волны, он поплывет ко мне, вонзая руки в воду быстрыми яростными стежками. Нырнет. Может быть, скорчившись на дне, я даже успею различить разъеденными солью глазами его силуэт.
- Хэлп, - шепотом выдыхаю я, развалившись в шезлонге. Спасатель на вышке не поворачивает голову.
Я встаю и, поджимая пальцы, бреду к морю. Вхожу в него и лениво плыву в прозрачной воде. Когда камни в глубине превращаются в игру отблесков, оборачиваюсь к берегу. Вышка торчит вдали, белый выгоревший зонт раскрыт над ней. Того, кто сидит под зонтом, почти не видно. Если со мной сейчас случится несчастье, на этом все и кончится. Мне приходится возвращаться. С каждым гребком, с каждым толчком волны в спину, становятся различимее нацеленные в зенит пятки, голубое пятно шортов, ноги, грудь.
Отфыркиваясь, вытирая ладонью лицо, я шествую к шезлонгу. Ложусь и привычно отыскиваю взором вышку. Отсюда, с суши, наблюдать за ее обитателем лучше и проще. Простая истина открывается мне. Молодому спасателю вовсе незачем покидать свое место в выси. Назначение спасателя - в том, чтобы, пока он сидит здесь, позолоченный, янтарный, лучащийся, никому из видящих его не хотелось утонуть.