Аннотация: Продолжение истории вятича Мечеслава, современника киевского князя Святослава Храброго. В этой главе с Мечеславом (уже не отроком Мечшей) происходит встреча, определившая многое в его дальнейшей судьбе
Глава VIII. Бажера
Крик донёсся из болотного тумана. Тонкий, жалобный, и какой-то... скорбный. Словно кричавший считал себя уже покойником, и последняя надежда на спасение пучком мокрой скользкой травы уползала из отчаянно стиснутых пальцев.
Мечеслав насторожился. В той стороне не было привычных ему тропок, и никто из городца не мог быть в том месте. Женщины и дети сидели за стенами, мужчины - или были с ними, или в лесу. Сельские приблудились?
А вдруг болотницы заманивают? Словно мокрой, облепленной тиной и ряской рукой провели по груди. Мечеслав передернул плечами, стряхивая опаску. Помянул Трехликого, коснувшись шнура-гайтана, на котором висел под рубашкой оберег-стрела. Потом, мгновение подумавши, швырнул сквозь зубы в туман связку злых слов - Збой говорил как-то, что такой ругани нечисть не выносит.
Вот снова этот полукрик-полустон.
- Пооомооогиииии... - и оборвалось в тяжкий, рвущий горло кашель.
Мечеславу доводилось слышать русалочий говорок у реки в Зеленую неделю. С тех пор он хорошо помнил, как разговаривает промеж собою нелюдь - ясно, что слова, но ни разобрать, ни повторить ни одно не выходит. Причём было что-то, враз отличавшее этот звонкий, с пересмехом, говорок, и от привычной речи вятичей, и от певуче-протяжного выговора мещеры, и от гортанного клёкота хазарских наёмников - от речи любых живых. Хотя это меж собою - к людям они, говорят, и с людской речью подходят (так говорил Збой, а Немир спорил с ним до хрипоты, доказывая, что все это морок один, не могут они людской речью говорить, только глаза отводят).
А вот чтоб русалки, или болотницы, или кто еще из их рода-племени кашлял - такого было не слыхать.
По чести, соображал все это Мечеслав, уже пробуя тупьем рогатины в воде и грязи дорожку в ту сторону, откуда доносился слабеющий голос.
Руда встревожено заворчал - хозяин собирался туда, куда, как самому псу накрепко внушил со щенячества, было нельзя.
Мечеслав оглянулся на пса. На мгновение закусил губу, принимая решение. И бросил мечущемуся по узкой болотной тропке туда и сюда с протяжным поскуливанием другу:
- Домой, Руда!
Пёс заскулил ещё жалобнее. Не поглядишь, так и не поверишь, что переярок хозяину до середины бедра, подумаешь - слепое щеня, оголодав да замёрзнув, мамку кличет.
- Домой!
Пёс, наконец, подчинился - с видимой печалью и неохотой побрёл по тропе в туман, понурившись, поленом повесив хвост и поминутно оглядываясь - не передумает ли хозяин. Вся суть слуги и защитника восставала в Руде против того, чтобы оставить хозяина сейчас, в явной опасности.
Мечеслав не оглядывался. Медленно брел в жидкой холодной грязи, прощупывая себе путь древком рогатины, делая шаг не раньше, чем убеждался в надёжности дна. Давно уже жижа залилась ему в пошевни, скрыла обмотки, обвислые пузыри на коленях портов, подбиралась к свисавшим с пояса ножнам, потом принялась неторопливо поглощать и их. Оглянись сейчас Мечеслав - не увидел бы тропы, на которой оставил пса, туман поглотил всё.
Не раз приходилось поворачивать, повинуясь изгибам дна, и всё же упрямо выбирая те, что вели к неведомому крикуну.
За месяц до посвящения отрок Мечша, надумав погулять по болоту в одиночку, разведать новые тропки, провалился вот так же, по грудь. Перепугался крепко, что говорить - жуткая смерть в болоте и не мужская. Да и душа в посмертье не к Богам и пращурам отойдёт, а навеки останется гнить в трясине рабою холодных дев с утиными лапами вместо ступней. Казалось уже, чувствовал прикосновения ледяных пальцев к ногам, осторожные, примеривающиеся, когда исхитрился дотянуться сулицею до росшего на твердом месте куста и нагнул его ветки к себе.
Так весь месяц потом и снилось ему то болото, черная грязь, плещущаяся у груди, медленно расседающееся под ногами хлябь и становящиеся всё уверенней, всё властнее холодные прикосновения. И даже то, чего не было наяву - подступающий отовсюду говорок вроде русалочьего, только совсем безрадостный и серый какой-то, будто туман. Туман тоже снился, густой, неподвижный, серым мхом обрастающий голову, будто пень, будто болотную кочку, не давая и отомкнуть рот для крика, позорного и спасительного испуганного крика.
И грязь, подбирающаяся уже к губам.
Только кровь и огонь посвящения изгнали тот сон и тот страх... но вовсе не истребили. Сейчас тот страх бродил где-то рядом.
- Эй! - крикнул Мечеслав, отгоняя его, не страху, понятно, крикнул, неведомому бедолаге. - Ты где?
Очень ясно, до озноба, представилось, как сейчас зашелестит из тумана со всех сторон "зсссссдеээссссссссь", и ледяные пальцы не осторожным касанием, хозяйской уверенной хваткой сомкнутся на еще поднимающихся над грязью плечах, руках, горле, лице.
- Здесь! - надрывно, хрипло со всхлипом, крикнули в ответ. Тонким - сорванным, видать - дребезжащим, но живым голосом. - Тут мы, помоги!
На слух вроде близко - но в болотном тумане на слух полагаться нельзя. На счастье Мечеслава и того, к кому он так медленно торопился на помощь, дно пошло вверх. Вскоре и тропа болотная подвернулась под колени. Мокрый и грязный Мечеслав выбрался на неё, дрожа и стуча зубами, будто пёс.
- Ты где?! - теперь уже навстречу ему раздалось из серой мари. Тревожно звучал голос, хрипло, обессилено - но теперь была в нём и надежда, и новый страх - утратить её.
Болотные сидельцы нашлись вскорости - Мечеслав о них мало не споткнулся, точнее, об него. Совсем молодой паренёк, младше, даже, наверно, и самого Мечеслава, ногами лежал поперёк неширокой болотной тропки. Живот и грудь оказывались уже в грязи, из которой он то и дело поднимал голову в сбившемся набок полотняном колпаке. Лицо было в черной болотной жиже, будто у топляка, ни к встрече будь помянут. Рубаха и полы косматой безрукавки промокли и тоже почернели.
Лежать лицом в болото у крикуна были веские причины - руки его удерживали над топью плечо и рукав кряжистого усатого мужика с посиневшим лицом - только по парку около лица да шевелящимся волоскам под ноздрями можно было угадать, что просевший в трясину по плечи чужак ещё жив.
- Батя! - со слезой крикнул парнишка, многое проясняя для Мечеслава. - Батя, пришли за нами...
На синем лице приоткрылись невидящие глаза, запёкшиеся губы шевельнулись:
Веки, обессилев, упали, отгородив пустой взгляд от тумана и топей. Челюсть в щетине отвисла так, что мало не черпнула болотной тины.
- Давно лежишь? - деловито спросил Мечеслав, опускаясь на корточки рядом с "дитятком".
- Н-н-не з-знна... а... С веч-чера...
Мечеслав чуть не присвистнул вслух, едва прикусив себе язык в самое последнее мгновения - вот именно сейчас как раз не хватало рассердить владычиц топи, свистя в их владениях. С вечера... да уж, провести в трясине ночь - не пригоршня черники, что ещё скажешь. Не диво, что "дитятко" ловит мух зубами, а просевший по плечи здоровенный отец чуть дышит. Дивно, что один ещё может говорить, а второй покуда не умер, вот что по-настоящему дивно.
- Ну-ка... - Мечеслав уложил в грязь перед грудью здоровяка рогатину, лезвием на тропу, древком в болото, чтоб, как потащат наружу несостоявшегося утопленника, древко легло тому под грудь. Потом осторожно погрузил и так мокрую ногу в болотную грязь. Крепко вцепился в плечо усача.
- А ну... Ррразом!
Где-то рывке на шестом грязь недовольно чавкнула, выпуская добычу. Где тягой, где подваживая древком рогатины, Мечеслав выволок бесчувственного мужика на тропу. Оказалось, на плечах у него была ещё и увесистая сума на длинном ремне. Теперь с неё стекала тина и ряска, внутри хлюпало. Мечеслав про себя подивился - над скупостью и жадностью селян посмеивались в городцах часто, но это уж было вовсе через край - цепляться за суму, утопая в трясине. Мог сбросить - сам бы вылез.
Всхлипнув, сын здоровяка уселся на тропу по одну сторону бесчувственного тела отца и нахохлился - встрепанный, мокрый, несчастный, как пичуга под дождем. Мечеслав поймал себя на снисходительной жалости к этому парню и даже удивился - на сколько селянин его младше? Ну на год, ну на два. Не малой ведь, на коня вчера посаженный. Хотя чего там - молодец. Целую ночь лежал на тропе, не давал родителю на дно уйти. Их счастье, что ранняя весна на дворе - будь тут комары, заели бы за ночь насмерть.
- Так тебя Бажерой звать? - нарушил он молчание, нарушавшееся сиплым дыханием отца и стуком зубов сына.
Тот испуганно вскинулся - даже зубами стучать перестал - потом, видно, сообразил, что незнакомец услышал, как его отец называет.
- Так, господин... - нет, не нравился Мечеславу его голос. В баню б ему поскорее, а то пищит комаром. - Господин, не бросай... помоги батю до дому доволочь...
Мечеслав вскинул грязную ладонь и парень умолк.
- Я пока дух перевожу, - сказал он. Не селюк - так бы же стучал зубами... хотя, не будь этих двоих, не было б ему сейчас ни мокро, ни холодно. Но лица перед селянами ронять не след - это как перед младшими отроками. - А пока перевожу, ты мне, Бажера, расскажешь, почему я не должен сейчас полоснуть вас обоих ножом по горлу и отправить туда, откуда сейчас его вытащил.
Глаза у Бажеры сделались как у совы - для пущего сходства ещё и голову в плечи вжал. Мечеслав, не дожидаясь, пока селянину придёт дурь потянуться к своему горе-ножику или к облепленному грязью топору, что у его бесчувственного отца за поясом торчал, пояснил.
- Это - болото у нашего городца. У тебя на рукаве - вышивка, в окрестных родах так рубахи не вышивают, нездешний ты. И вы вдвоем с батей по нашему болоту лазали, тропки разведывали. Вот и объясни мне - зачем, чтоб я не подумал, что вы для Казари старались, как к нам подобраться, пронюхивали.
- Да ты! - совсем уж тонко вскрикнул, почти взвизгнул парень, вскакивая на ноги. "Господин" был мгновенно позабыт. - Да как ты...
И внезапно заревел.
Ой, Трехликий, ой Мара-матушка, ой девы болотные...
Это не младшие отроки. Это похуже. Невольно на ум полез недоброй памяти колт Незда, но Мечеслав устыдился собственных мыслей. Этот парень трусом точно не был - с вечера пролежал брюхом в болоте, спасая отца. Впрочем, Незда полез проводником в лесные края, спасая сестренку... тьфу. Вот и разбери.
- Чего б ты понимал, лесной! - вдруг выдавил сквозь рыдания Бажера. - Ну нездешние мы тут, да! Догадался, да? А что батя от хазар сюда ушёл, ты не догадался?! Батю в Казарь хотели забрать. Он кузницу поджёг, наковальню утопил, сюда подался....
- Батя лучший по железу, - твёрдо ответил Бажера, безуспешно пытаясь вытереть мокрое и грязное лицо точно таким же рукавом. - Он разгадал, почему у руси ножи долго не тупятся и топоры новые выучился ковать, и плуги у него самые лучшие. У посадника в Казари кузнец помер. Говорят, удавился. А наш мытарь и надумал батей посаднику поклониться. Батя нас с братишкой забрал и в бега.
Он вскинул на Мечеслава вывоженное в грязи и тине лицо.
- Я знаю, что ты думаешь, лесной! Что батя себе руку спалить был должен, чтоб к посаднику не идти, да!
Мечеслав поперхнулся. Ничего подобного он совершенно точно не думал. Чудные там у них, получается, слухи про лесных ходят.
- А бате без кузни нельзя. Ему... как певцу голоса лишиться, тогда уж сразу в омут... Как матушка умерла, он только у наковальни и живёт, а из кузни вон - и будто спит наяву.
Мечеслав тем временем разглядывал руки спасенного из болота мужика. А пожалуй, и впрямь кузнец - ручищи здоровые, жилистые, под грязью видны рябины от несчётных мелких ожогов, усы и волосы надо лбом - курчавятся на концах от частого жара.
- Ладно, понял я, чего вы в наши края подались, - оборвал он историю кузнеца, не пожелавшего служить тудуну. - А в топь-то какого горя искать полезли?
- Не горя, железа, - серьезно пояснил успокоившийся Бажера. - Железо ведь в болоте водится. Батя на новом месте решил поискать, где руда родится, самому железо в крицы плавить.
Мечеслав удивился. По чести сказать, ежедневно имея дело с клинками, топорами, рожнами, жалами стрел, кольчугами и шлемами, он никогда до сего дня не задумывался, что железо где-то родится. Оно... оно просто было, и всё. Как земля, вода, огонь или небо. Хотя, если вдуматься, и огонь приходится добывать, и речки где-то берут начало. Вот так живёшь-живёшь, пятнадцатую весну встретишь, думаешь, что мало не всё повидал - и такие новости.
- Ладно, убедил, - сказал он, глядя через плечо Бажеры за его спину. - А вон там чего торчит - ваше?
В тумане за спиною Бажеры виднелся высящийся над болотом шест с висящей на нём тряпкою.
- Где?.. а... так то вешка. Мы с батей тропу размечали...
Мечеслав задумался, уставившись на "вешку". В ней был его рост с третью, Бажериных - так мало не полтора небось. Толщиной с запястье. Тряпка была красная, длиной в локоть.
- Вешка? - переспросил он.
- Вешка, - подтвердил Бажера. - А... а что-то не так?
- Да нет, - так же задумчиво проговорил сын вождя Ижеслава. - Разве что... Хазарской башки сверху не хватает. Или там волчьей...
- А... а... - от потрясения паренёк снова начал заикаться. - А у нас не было... А надо, да?
- Надо, - сурово сказал Мечеслав. - Ну, коли нету, свои пооткручивайте да навтыкайте, всё едино вам без надобности.
Бажера захлопал глазами.
- Слушай, ссс... селянин. Ты знаешь, что такое вешка? Вешка - это куст с заломленной или подвязанной веточкой, это череп звериный на околице тропы, стрелка из веток, у обочины же, ну вица с тряпочкой или стрела сломанная - вица с тряпочкой, слышишь?! А не это... ратовище со стягом! Вешка должна быть видна тем, кто её ставил, а не всякому, у кого глаза есть!
Мечеслав опустил голову, протяжно, со свистом вдохнул-выдохнул сквозь сомкнутые зубы.
- Дурень злее ворога... - подвел он черту объяснениям. Бажера вскинулся, явно собираясь ответить, но, повстречавшись глазами с лесным воином, благоразумно передумал. - Ладно, выдергивай её и волоки сюда.
- З-зачем?
- З-затем! - передразнил Бажеру сын вождя. - Волокушу будем делать. Или, думал, я твоего батю на закорках потащу?
Для двоих места на болотной тропке не хватило, и в наскоро связанную волокушу впрягся Мечеслав. Бажере оставалось идти сзади, следя, чтобы отец не свалился с волокуши в грязь, и она сама не съехала с тропки на каком-нибудь повороте. Поворотов хватало - кузнец с "дитятком" (Мечеслав внезапно для самого себя хихикнул - хорошо "дитятко", скоро усы полезут... представить себе, чтоб его вождь "дитятком" обозвал - это ж думать не хочется, что для этого учудить надо!) явно не искали прямых и коротких путей. Благо хоть один толк от чудовищных "вешек" был - долго искать их взглядом даже в тумане не приходилось. Впрочем, у каждой "вешки" Мечеслав останавливался, укладывал волокушу в грязь, выдергивал жерди с тряпками из земли, и, будто копьё, запускал подальше в болото. Выдергивать было не просто - втыкал явно сам кузнец, и втыкал от души. Вот уж... сила есть, так и разумения не надо, так, что ли? Юный сын кузнеца за спиною сердито сопел, но возражать не решался.
Выдрав третью или четвертую "вешку", Мечеслав вдруг замер с нею в руках.
- Слушай, а это мысль, - сказал он задумчиво, покачивая в руке длинный шест со свисающей с него полосою ткани, будто взвешивая на ладони. - Понатыкать вот таких жердин на пути в самые гиблые трясины. Сунется кто не надо в болота - по ним к мокрым девкам в гости и забредёт. Надо будет отцу подсказать.
Однако и это соображение не спасло ни ту "вешку", что держал в руках Мечеслав, ни следующие, от участи их товарок. Бажера просто-таки испепелял спасителя взглядом, оставалось только дивиться, как от таких взоров мокрая до нитки одежка на Мечеславе не высохла. Ну хоть молчал...
Вскоре туман поредел - зато принялся накрапывать дождик.
Вокруг завиднелись деревца - сперва чахлые и тощие, потом, по мере того, как под ногами переставало хлюпать и чавкать, а островки мха таяли в траве, деревья становились гуще, выше, толще стволами, обильнее ветками и листьями. Болото стало лесом. Беспокояще тянуло дымком, только был он какой-то... необычный.
Ладно хоть тут не было саженных "вешек". Мечеслав с Бажерой перевязали волокушу, при помощи Мечеславова плаща соорудив из неё носилки. Теперь Бажера стал впереди, показывая дорогу. Мечеслав, поглядев на его блестящую от грязи и сырости одежку, и прикинув, как смотрится сам, про себя посулил Лесному Богу добрый гостинец с первой же охоты, за вторжение в его вотчину в столь неподобающем виде. Запах дыма становился всё сильней, пока они не вышли на широкую круглую поляну, посреди которой курились четыре укрытых дерном с ещё зеленой травою похожие на огромные шапки непонятные груды. Жильё? Печи?
- Уголь жжём, - не слишком понятно объяснил Бажера. - Приглядываем поочередно - то я, то брат, то батя.
- Ага... - отозвался Мечеслав. - Тогда скажи своему брату, чтоб выходил из засады. Его с опушки слышно.
- Живко! - крикнул Бажера высоким и пронзительным голосом - всё же сильно он застыл за ночь, раз до сих пор не прошло. - Живко! Выходи!
Паренек с рабочей секиркой в руках появился как раз оттуда, куда мотнул головою Мечеслав. Вышел из-за зеленой груды, держа свое оружие обеими руками перед собой, настороженно зыркая на Мечеслава.
Было Живко, по всему, лет девять - отрок средней поры, по меркам городца. Хотя отроку, который бы так держал топор, готовясь к драке, пришлось бы несладко.
- Да я это, Живко, я, - раздражённо сказал Бажера. - Мы с батей в болото провалились, а вот... а вот господин из лесу нас выручил.
Живко медленно опустил топорище, левой лукою утер нос, а потом вдруг согнулся в поясном поклоне, сорвав с коротко остриженной головы невысокую шапчонку.
- Благодарствую, лесной господин, - тихим серьезным голосом сказал мальчишка. - Наш дом - твой теперь.
Мечеслав вдруг поглядел на него другими глазами. Беглец в чужих местах. Сопляк. Парень, которого никто не учил всерьез биться - ну так, кулаками махать, много дубинкой. Отец и старший брат пошли в болото и пропали. Вокруг ночь. Чужой лес. А мальчишка не побежал прятаться в хату, не бросил топор. Сидел, делал свое не очень понятное Мечеславу дело. И на оклик вышел, готовый драться.
А он не был сыном и внуком воинов. И учить его толком никто не учил.
- Ты это, Живко, - кашлянул Мечеслав, с изумлением слыша в своем голосе неуместные виноватые нотки. - Беги лучше баню нам поставь... покуда мы тут втроём не околели.
Впрочем, на поляне было заметно теплей, чем в лесу, и, подавно, на болотной тропке. Видать, от курящихся груд шло тепло.
- Слышал? - переспросил из-за Мечеславовой спины брата Бажера. - Бегом давай!
Кузнец на носилках хрипло простонал, видать, почуяв знакомый дымный дух.
Рванувшегося было Живко остановил на полушаге оклик лесного:
- Эй, Живко!
Мальчишка замер, оглядываясь.
- В другой раз станешь в засаду садиться, просморкайся как след. А то, как ты сопишь, да носом хлюпаешь, только глухой не расслышит.
Паренек скроил недовольную рожицу, впрочем, немедленно выполнив совет Мечеслава - с шумом высморкался на траву, утёр нос рукавом, а потом вдруг показал советчику длинный розовый язык. И прежде чем Мечеслав успел засмеяться, а Бажера - возмущенно ахнуть, стрелой умчался в кусты меж деревьями.
- Малый ещё, дурной, - извиняющимся голосом сказал за спиною Бажера. Мечеслав только весело хмыкнул.
Все вы тут малые, подумал он. И все дурные. Было от этих мыслей весело, тепло и уютно, словно от вида ползающих по шкуре у очага щенят - вперемешь людских и собачьих.
Дождь вошел во вкус, шумно шурша листвой над головами. Мечеслав на него не слишком оглядывался - мокнуть все равно уже было некуда. Хоть грязь чуток пообмоется.
Построился кузнец, как обычно и бывало, в стороне от большинства домов, у самой речки, кузня чуть повыше бани - что у той, что у другой бока ещё сияли желтизной свежеобтесанных бревен, не успев выгореть и посереть. На кровлю пошла не солома - это-то понятно, соломой покрытая, кузня б горела раза по четыре за лето, а кому такое сдалось? И даже не просто тёсом - поверх тёса кузнец уложил дерн и мох.
Из-под забора навстречу им выскочили три мокрых собаки, так же отличавшиеся от привычных Мечеславу псов, как Живко - от погодков-отроков из городца. Те б неслись молча - эти ещё из-за плетня загавкали. Впрочем, на окрик Бажеры присмирели, подбежали, обнюхали, на всякий случай показали зубы, потерлись у бедра молодого хозяина и быстро убрались обратно во двор - видать, не было у них большого желания по двору под дождем бегать.
А вот взяли б их с собою на болото, глядишь, и не пришлось бы Мечеславу по топи лазить, мимолетно подумалось сыну вождя. Хотя... как знать. Это Руда с сородичами на болоте подмога, а этих кабысдохов как бы самих из трясины вытаскивать бы не пришлось. Да и новую тропку, близко подобравшуюся к знакомым, разведать всяко не во вред.
В бане уже пылала печь-каменка, дым стлался под крышей, сажа пробовала на вкус молодые, не успевшие изнутри почернеть, стены. В узеньком предбаннике, в который заволокли Мечеслав с Бажерой кузнеца, сразу стало тесно.
- Иди домой, ставь горшок на огонь, - сурово распорядился Бажера, повернувшись к стоящему в дверях предбанника брату. - Молока вскипятишь. Как вскипит, отсыпь туда ложку трав из туеска, где мета - три тна под сохой(1) . И меду туда брось, он в третьем справа туеске под лавкой должен быть, коли не сожрали ещё.
- Да кто сожрёт-то?! - захлопал глазами малец. - Мыши, что ли?
- Ага, - подтвердил Бажера своим все ещё высоким и сиплым голосом. - Мыши. Есть тут одна мышь - здоровенная такая, наглая и вороватая. Живко зовут. Перемешаешь с медом, с огня снимешь и оставишь настаиваться под крышкою. Всё понял?
- Понял, - буркнул надувшийся на "наглую и вороватую мышь" меньшой братец.
- Тогда чего тут торчишь? Иди. Мы после придём, если понадобишься, кликнем. И это, одежку сухую поищи, а эту под крышу, сушиться.
Живко медленно вытаращил глаза, переводя их с Бажеры на Мечеслава и обратно.
- А ты... а вы с ним... то есть... значит...
Глаза Бажеры вдруг стали бешенными.
- Пошёл. Вон, - отчеканил он, толкнул младшего узкой длиннопалой ладошкой в грудь - Живко едва не плюхнулся навзничь в лужу через повернувшегося как раз под колени любопытного мохнатого пса - и захлопнул за ним дверь.
Мечеслав тем временем содрал с кузнеца безрукавку, пояс со всеми подвесками, рубаху. Кузнец всхрапывал, открывал бессмысленные глаза, что-то бормотал, порывался встать. Как раз подоспел на помощь Бажера, вместе они стянули с кузнеца хлюпающие пошевни, насквозь сырые обмотки, мокрые порты. Бажера, кусая губу, шептал успокаивающее, гладил отца по плечам тонкими пальцами, с всхлипом прижался лбом к горячему виску.
Лучше б было занести кузнеца в жар одетым - тяжелей носить голое тело - но в бане тоже жил свой Бог и его было не след гневить, а одетым гостям он не радовался.
Раздевши кузнеца, принялись за одежду сами. Пока Бажера избавлялся от обуви и безрукавки и вылезал из штанов, открыв длинные безволосые ноги, Мечеслав успел уже раздеться донага, и только досадовал, что в бане нельзя торопить друг дружку.
- Я уж готов, - выговорил он наконец, оглядываясь на дверь, из-за которой все сильней тянуло жаром. Ведь это же не значит торопить, так? И повернувшись к Бажере, начал. - А ты к...
И поперхнулся.
Бажера стянул свой высокий колпак, обнажив странный, такой же высоты волосяной ком на голове. В следующее мгновение ком рассыпался девятью тонкими косами до середины спины. Ком грязи, налипший на виске, оказался семипалой подвеской - вторая такая же, только сохранившаяся под колпаком чистой, шлепнула по левому виску Бажеры. Влажно зашелестела рубаха, поползла вверх, открывая полные бедра, широкий зад, узкую гладкую спину.
Мечеслав сел на лавку, моля Богов, чтоб в темном углу не было видно его глупую рожу.
"Бажерушка, дитятко"... кого будет называть дитятком отец едва не до зрелых лет? Да уж не сына!
Высокий - и вовсе не от холода! - голос.
Быстро пролившиеся и так же быстро высохшие слёзы.
Тонкопалые узкие ладони - это у сына-то кузнеца?!
Мог догадаться, чурбак дубовый?
Мог.
Где были глаза... что глаза, где башка была, дурень? Ещё других попрекал.
Её и попрекал.
Стало так жарко, что вот просто хоть сам в баню второй каменкой не садись...
А имя-то, имя?! Да даже и назовет разомлевшая от ласки мать или уставший от дочек отец в годах новорожденного сынка Бажерой, Желанным, так уж всяко к зрелым годам облепится медвяное детское имечко ворохом прозвищ попроще.
Дуууррраааак... ооой дурррааак...
Бажера, тем временем, не подозревая о терзаниях своего спутника и спасителя, повернулась к нему лицом. В полутьме качнулись крепкие девичьи грудки с торчащими от холода, будто рога, сосками. Вынула из крайних кос, над левым и над правым висками семипалые медные ладошки. Стянуты косы были так туго, что кожа между ними казалась лысой.
- Перстни сними, господин, и серьгу... - тихо сказала девушка. - Она оберегов не любит...
- Она? - переспросил из темного угла предбанника Мечеслав, послушно стаскивая с пальцев перстни.
- Она, - кивнула Бажера. - Там у нас, - мотнув косами, кивнула на дверь бани, - она обитает. Надо, видишь, было кочета под порогом придушить, господин, как строились, да мы-то явились голые, что соколы, а здешний люд, соседи новые, хоть кузнецу и обрадовались, кочета не дали, курочку только отжалели, благо ещё чёрную, в масть. Ну и завелась... Она.
Оба посмотрели на дверь, в которую им сейчас предстояло войти.
Потом Бажера вздохнула, постукала костяшками пальцев по косяку и негромко сказала:
- Пусти, хозяюшка, в баньке попариться. Живой на полок, неживой с полка.
В бане шумнуло - словно и впрямь кто-то скатился с полка на земляной пол, шурша гривой жестких волос.
- Ну, заносим, что ли, - сказал Мечеслав, подхватывая кузнеца под мышками - там, где тяжелее. Бажера кивнула, подхватив отца за сильные, с большими ступнями, кудлатые ноги. Потом вдруг глянула в лицо спасителю:
- А как господина из леса по имени-то звать?
Ох, и верно... он же не назвался.
- Мечеславом кличут, - глухим, ещё не отошедшим от стыда и злости на себя голосом откликнулся он. - Ижеславу-вождю сын.
_________________
1) На Руси (надо полагать, и до Руси, у восточных славян) существовал целый словарь для простых и сложных меток, которыми помечали борти, прялки, границы владений и многое иное. Своего рода прото-геральдика. "Тень" (мужского рода, множественное родительного падежа "тна") означало горизонтальный короткий отрезок, "соха" - значок наподобие латинской "V".