С женщинами Ивану Плужкову не везло. В молодости был один случай, когда невеста убежала от него к дружку, которого он сам же с ней познакомил. Иван долго ухаживал, и оставалось всего-ничего: объясниться в любви. Но вот объясниться-то он и стеснялся. Как начинал об этом думать, совсем терял дар речи. А дружок этих объяснений знал несколько - в различных вариантах. Потом он приглашал Ивана в гости, молодая и счастливая хозяйка подавала закуски, а Плужков неприметно за ней наблюдал и думал: "Могла ведь и моей женой быть". А позже у них появились дети, Иван глядел, как они резвятся, и думал: "Могли ведь и моими быть".   Еще случай. Плужков познакомился с ней, когда учился в ШРМ. Они вместе готовились к выпускным экзаменам, и Иван, заметив, что она по физике и химии соображает лучше его, похвалил и предложил: "Тебе, Света, надо двигать в вуз! И она, послушала его доброго совета. Они продолжали встречаться, но все реже и реже. А однажды Света прямо ему сказала:   - Извини, Ваня, но я познакомилась с другим человеком. У нас общие интересы и увлечения. Он инженер, как в скором будущем и я.   - Конечно, раз общие интересы, - согласился Плужков. А что ему оставалось делать? Рвать и метать? Но он же ясно видел, что для нее выбор окончательный и пересмотру не подлежит.   Сам-то он, после недолгой учебы, устроился на завод слесарем. Очень скоро его старательность заметили и включили в группу инструментальщиков. Он постоянно сидел на одном месте и выдавал штампы. Иногда запоздало сожалел, что выбрал такую профессию. Нет, сама-то работа ему нравилась, потому что получалась. Но досадно, что в цеху трудились только мужчины, не считая замужней табельщицы. А ведь многие знакомятся с будущими женами именно на производстве. Правда, один раз выпал случай и ему познакомиться прямо в цеху. К ним забрели прибористки замерять атмосферу и освещенность, и к одной из них, легкой, воздушной, с неземным именем Венера, он сразу прикипел. Тогда ему стукнул четвертак, куда дальше тянуть-то?.. Учитывая прежние ошибки, сразу взял быка за рога: сделал предложение. Она не удивилась, спросила только, сможет ли он обеспечить семью. Плужков ответил, что сможет, потому что недавно сдал на пятый разряд, да ведь и у нее профессия.   - На меня не рассчитывай, я существо слабое, - сообщила Венера. - Так что все зависит от тебя. Вот, например, мне захочется провести отпуск в Сочи. Ты, Ванечка, сможешь меня спонсировать?   - Пока нет.   - На нет и суда нет, милый.   Странно, что младший брат Сенька еще до армии женился. Потом, правда, развелся, а впоследствии и вовсе закуролесил. "Ты, брат, стеснительный чересчур", - определил он.   - Видать, ты в отца пошел, - говорила и мать. - Он на мне поздно женился.   - А Сенька в кого пошел? - спрашивал Иван.   - В козла рогатого! - сердито отвечала мать.   Она умерла, так и не дождавшись, когда он женится. А Сенька продолжал куролесить, недостатка в женщинах не испытывал. Главное, непонятно, чем брал. Был бы писаным красавцем, а то - ничего подобного! Братья выглядели похоже: среднего роста, плотные, лобастые. Правда, Сенька имел ямочку на подбородке, что по утверждению маминой подруги Анфисы Прокофьевны свидетельствовало о врожденной способности очаровывать женщин. Вот Сенька еще с юности и утвердился, что он привлекательный, а впоследствии так и держался на том. Иван, к сожалению, ямочку на подбородке не имел.   Был в его жизни еще один случай, когда до загса оставался один лишь шаг. За этой он ухаживал с месяц, познакомившись прямо на улице: допекло. Она жила на квартире у одной бабки, а работала в костюмерной мастерской. Ната не требовала, чтобы он развлекал её разговорами, но теперь уже Иван сам, не выдерживая молчания, начинал рассказывать новой подруге, кто он, чем занимается, каковы его взгляды на жизнь. Она слушала и громко смеялась, как будто он выдавал невесть что смешное. Плужков радовался и даже старался шутить специально, сильно поднатужившись, однако успех, как ни обидно, оказывался обратно пропорционален старанию.   Его холостяцкую квартиру она посещала с охотой, иногда оставалась до утра. Он первый же и намекнул, что, мол, все одно мы как муж и жена, давай распишемся. Этим ее удивил и, кажется, обрадовал. По крайней мере, в тот вечер Ната была как никогда ласкова и разговорчива.   А через день она исчезла. Иван ходил к бабке выяснять - не появилась ли квартирантка? Та сердито мотала головой, так как за последний месяц ей не уплатили.   Плужков рассчитался за подругу, и бабка стала радушней.   - Куда же она могла деться? - расспрашивал он. - Может, к родителям поехала, чтобы объявить о нашей помолвке. Как вы думаете, Глафира Петровна?   - Может, и к родителям.   - Ну, тогда я еще зайду.   - Ага, заходи, - миролюбиво приглашала хозяйка.   Он заходил в течение месяца, каждодневно. Потом бабка, пожалев его, известила:   - Зря ты по ней убиваешься.   - А что такое?   - Да аферистка она. Я тебе не хотела говорить: ей милиция интересовалась. Может, поэтому и удрала.   - Не может такого быть! - пораженно воскликнул Плужков. - Она же ведь в костюмерной мастерской работала.   - Наврала, поди, - бабушка поглядела жалеючи, с любопытством сощурила не по возрасту живые глазки. - А скажи. Она у тя ниче не выманила? В долгу не осталась?   - Да нет, - он пожал плечами.   - Легко, значит, отделался. Радуйся!   Радости было мало. Опять пошла жизнь сугубо холостяцкая. Плужков ходил на работу, изготавливал штампы, над иными, сложными, корпел подолгу, и чем больше корпел, тем неохотнее расставался - как будто с хорошими подругами. Заканчивая, подолгу гладил поверхность металла подушечками пальцев, точно кожей своей делал окончательную доводку. А ту энергию, что оставалась, расходовал на обустройство квартиры. Все еще надеялся, что когда-то его одинокая жизнь кончится, и придумывал для будущей хозяйки всякие удобства: шкафчики, полочки, выпиливал, чеканил... Завел цветы в красивых горшках, отделал кафелем ванную и туалет, регулярно красил, клеил... Большой любитель подымить, добровольно наложил на себя запрет: в квартире ни затяжки - а то вдруг появится хозяйка, а тут табачищем пропахло.   Вот только не появлялась. Годы шли, стало пошаливать здоровье, а на висках выступила изморозь. Мужская сила тоже, естественно, пошла на убыль. Но зато копилась нежность. Плужков чувствовал, что нежность переполняет его до макушки; он бредил иногда, как будет ласков с женой, на руках носить - в буквальном смысле, если, конечно, попадется не слишком тяжелая... Никакая не попадалась! Пробовал пить горькую, но еще тошнее становилось. Пробовал размышлять утешительно: "Значит, на роду написано. Права мама, в отца я пошел". Но и эта мысль перестала утешать. Хоть и поздно, да женился-таки отец. А он все бобылем живет.   Изредка заходил Сенька - веселый, ласковый, обнимал и целовал, называл братом единственным, разлюбезным. Однажды зашел особенно взбудораженный и пригласил на сорокалетие. Боже! Брату уже сорок. В назначенный день Иван приоделся и с подарком отправился к Семену. Цветы, пышный букет роз, протянул встретившей его Людмиле, последней жене брата.   - Люда, это вам.   Она улыбнулась и сказала:   - Большое спасибо! Только я не Люда, а Клара.   Иван сконфузился, пробормотал извинение и за столом сидел скованный. В разгар веселья тихонько вышел на кухню. Он знал, что брат прибежит следом. Семен явился через минуту. В гостиной играла музыка, пели и кричали, а здесь, на кухне, Иван на правах старшего читал младшему мораль, которую закончил так:   - Ну да бог с ними, с женами. Я вижу, ты выбираешь таких, которые не очень расстраиваются, когда их бросаешь. Но ведь у тебя и дети есть! И наверняка имеются такие, о каких ты даже не подозреваешь. Как они без отца-то? Тебя совесть не мучает?   Сенька, хмельной и веселый, отпарировал:   - Я думаю, они рады, что живут на белом свете. Ну, может, меня, папашу своего, маленько матерят. Но ведь рады же, рады! И, в сущности, должны благодарить меня, что я подарил им жизнь. А вырастут - станут рабочими, врачами, инженерами. Значит, и обществу от меня пользы больше, чем от тебя - ни разу не женатого.   Ивана, как обухом по голове, стукнули. Лицо у него сморщилось, губы запрыгали. Сенька бросился к нему, обнял.   - Брат, прости! Не хотел, не думал обидеть. Прости, брат!   - Да ладно. Иди к гостям. А то они сейчас прибегут за тобой.   На лбу у Ивана добавилась еще одна морщина. Да, прав брат. Пользы обществу принес мало. Подолгу анализировал предыдущие ошибки, провалы со сватовством и думал, что повторись ситуация - не оплошал бы, не проморгал. И объясниться как-никак смог бы, и сберкнижка с солидным вкладом теперь появилась. Жених хоть куда. Но где же невеста?   Однажды забежал сосед сверху - за какой-то мелочью, а потом стал захаживать довольно часто, просиживал вечера. Маленький, вертлявый, он бегал по квартире, разглядывал чеканку, резьбу по дереву и восторгался:   - И это все ты сам? Ну, молодец! Хвалю и завидую. Лично я уже лет пять досуг провожу в бессмысленных склоках с ближними.   - С кем это? - полюбопытствовал Иван.   - С женой и дочкой. Спелись, от двоих приходится отбиваться. А ты, я вижу, до сих пор холостяк. Одобряю! Я у тебя душой отдыхаю. Ты очень правильно сделал, что сохранил свободу.   - Да вообще-то я не очень дорожу ей, свободой, - признался Иван. - Я холостяк без охоты.   - Что? - сосед весь так и вскинулся. - Неуж-то замуж хочешь?   - Не, замуж не хочу, а вот жениться...   - Ну это ты не знаючи, что тебя ждет. А я на своей шкуре испытал. И не вздумай хотеть!   - А я хотел бы, - вздохнул Плужков.   - Ну, полно! Действительно б хотел, давно нашел хомут на шею. Хошь мою дурынду напрокат взять? Нет, серьезно! Просто мне любопытно, сколько с ней стерпишь: неделю, день или всего час.   Сосед был, кажется, навеселе, и ему легко болтать такое. Позже, ближе узнав Ивана и убедившись, что тому и в самом деле фатально не везло с женщинами, он сменил тактику: лез с советами, представляя себя опытным ловеласом. Однажды принес газету.   - Читай! Специально для тебя купил.   - Что это?   - Брачные объявления, - сосед не выдержал, подхихикнул.- Сплошные хохмы! - Ткнул пальцем в текст. - Вот твоего возраста: Хорошо сохранившийся мужчина, шестидесяти лет, с уживчивым характером, любящий уют... Слушай, может, и тебе написать?   - Мне не шестьдесят. Да и себя хвалить неудобно.   - Ну, давай я напишу. Полбанки поставишь?   Пристал, как банный лист. Иван нахмурился и отказался от его услуг. Однако в субботу вечером поллитру все-таки поставил. А в воскресенье, в пять утра, его разбудил звонок в дверь. Опять сосед! И сказал он тоном Тараса Бульбы, неудовлетворенного поступком сына Андрия: "Ну, ты меня напоил, ты и похмеляй".   Теперь Иван по вечерам не спешил домой. Он прогуливался по набережной, смотрел на водную гладь реки, по которой неторопливо двигались прогулочные теплоходы. С них доносилась музыка, на палубах танцевали, и женщин было больше, чем мужчин. И навстречу ему шли женщины, он поглядывал на них, не рискуя, правда, заговорить с ними. Почти все были красивые, нарядные. Они довершали красоту окружавшего мира, и Плужков, приободряясь, размышлял: "Вот, эти деревья, зеленая трава, река, воздух не принадлежат же лично мне - и ничего, и ладно; и все эти женщины - так ли важно единоличное обладание?"   Помня, что дома его ждет вздорный сосед, гулял до потемок. Но от того оказалось не так просто избавиться. Случалось, он караулил во дворе, а то и звонил посреди ночи, когда Плужков уже смотрел не первый сон. Иван беседовал с ним минут пять и выпроваживал, ссылаясь на то, что устал и охота спать. А про объявление все-таки думал, примерялся. Может, все-таки сходить в газету?..   Раз на лестнице, у лифта, его остановила дородная женщина с темными ниточками бровей. Это и была жена соседа. Рядом дочь, взрослая девица, тоже высокая и обещающая стать дородной.   - Простите. Это вы живете под нами?   - Вполне возможно, если вы надо мной.   - Вот что, шутник, - взорвалась женщина. - Каждый день муж приходит от вас пьяный - это во-первых, а во-вторых, от него духами несет. Завели у себя притон! Хочу вас предупредить, что если так будет продолжаться, я напишу на вас заявление.   - Вы, однако, ошиблись, - опешил Плужков.   - Я пока еще не слепая и не глухая. И обоняние у меня в норме. Отговорки оставьте при себе! - верхняя соседка еще выше подняла голову, тронула дочь за рукав, и они вошли в кабину лифта.   Вот так да! Плужков стоял обескураженный. В тот вечер он никуда из квартиры: чтобы увидеть соседа и потолковать с ним по-мужски. Тот не упустил случая забежать.   - Ты обожди-ка, в комнату не рвись, - Иван попридержал его в коридоре. - Супруга твоя не велела ко мне заходить.   - Что? - сосед вскипел. - Да как она посмела?   - Уж не знаю как, а только не велела. Говорит, ты тут у меня пьешь и духами пропитываешься.   Сосед помчался вверх.   "Щас будут выяснять отношения", - подумал Иван. И точно, минутой позже услышал сверху крики. Далее последовали грохот, звон, и даже как будто воинственные японские вопли: как будто сошлись в рукопашной. Кто вышел победителем - неясно, только сосед забегать перестал. А шум и крики с тех пор частенько достигали обостренного Иванова слуха. По этому поводу он думал: "Ну, что за люди! Нет, если я женюсь, у меня будет иначе".   Нежность к возможной подруге продолжала копиться катастрофически. Но и годы прибавлялись. Пришла очередная осень. Уже не очень-то разгуляешься, на улицах зябко, ветрено, после работы тянет в уют, в свое гнездышко и чтоб ждали жена, дети... внуки. Однако нет гнездышка, не свил. И в холостяцкой квартире никто не ждет, и не греется к его приходу ужин. Чтобы поужинать, приходилось заходить в Комбинат общественного питания и получать порцию щей и биточков с комбинированным гарниром.   Близился уже конец ноября. Плужков зашел в Комбинат, поднялся на второй этаж, отстоял в очереди и сел за столик в зале. Большие окна смотрели на покрывшуюся ледяным панцирем реку. На пластиковой стене разгуливали медведи Шишкина.   Иван неторопливо хлебал щи. И тут подкатила тележку уборщица зала. Он мельком глянул на нее и задержал взгляд.   - Глафира Петровна... вы? - безошибочно назвал, так как всех знакомых ему женщин мог сосчитать на пальцах.   Она глянула на него неузнавающе.   - Не припомню тебя. Хотя лицо вроде знакомое.   - Ухаживал за вашей квартиранткой.   - А-а! Чтой-то раздался ты, голубчик. Таким важным стал. Я и не признала. Наверно, в Горсовете заседаешь?..   - Да нет, как работал на заводе, так и работаю.   Бабка обрадовалась, как будто встретилась с близким родственником и, забыв про обязанности, присела рядом.   - А я, голубь ты мой, сюды устроилась. Сидела, сидела дома, а здоровьишко все хуже и хуже, ноги не носют. Ну, раз так, думаю, надо на работу подаваться, а то совсем слягу.   - Я вас, кажется, отвлек от дела.   - Ниче! Обойдутся, - она небрежно махнула тряпкой, чуть не угодив ему по щеке. - А ты женился? Не-ет? - протянула с удивлением. - Всё выбираешь, привередничаешь?   - Да нельзя сказать, чтобы...   - Ну, тады помогу! У меня на примете есть одна синичка. А будешь ее обихаживать, так и журавушкой станет. - Глафира Петровна встрепенулась и придвинулась. - Разувай ухи. Она недавно у нас, помощником повара взяли. Без диплома, без мужа, без никому. А двое детишек. Решила, значит, поближе к продовольствию держаться. Девка хорошая, уступчивая. Или, слышь, тебе не подходит, что она с дитями?   - Да это ничего, - ответил Плужков. - Конечно, я еще на своих рассчитываю, хотя бы на одного, а всего если трое будет, так, пожалуй, оно и в самый раз.   - Ну, так я сичас кликну Марийку.   - Что?.. Нет, погодите, - кровь ударила ему в голову.   - А чего годить?   - Нет, знаете, я сегодня... не в форме. Вы меня прямо удивили, Глафира Петровна. - Иван поднялся из-за стола, не докончив ужин. - Знаете, я еще подумаю.   - А чего думать? - крикнула она вслед. - Смотри, додумаешься, что никому нужон не будешь!   Плужков продолжал ходить в Комбинат питания, но если раньше ему ничего не стоило переступить порог, то сейчас он волновался как мальчик, явившийся на свидание. С особенным волнением подходил к витрине выдачи. Отсюда открывался вид на кухню с ее плитами, котлами и обслуживающим персоналом. Иван вглядывался: которая из женщин Марийка? Вон та, наверное: - над ней другие командуют, как старослужащие над новобранцем. Ее миловидное лицо бледно и устало, колпак низко опущен и наполовину прикрывает маленькие аккуратные уши. Молодо выглядит, но лет тридцать пять всё же можно дать... Он так засматривался на нее, что его подталкивали сзади: "Давай двигай, дядя! Ты что, заснул?"   Теперь его нежность была обращена не в пустое пространство, а к конкретному человеку. Он перебирал скудные сведения, что сообщила Глафира о Марийке, приплюсовывал свои наблюдения. "Наверно, тяжело ей сейчас. Но ничего, расцветет. Окружу лаской, заботой. С кухни, если не нравится, пусть уходит и найдет работу по душе. Или же вообще пусть дома сидит с детьми. Зарплаты у меня хватит, да и сбережения теперь есть".   Всё распланировал, только одно осталось: подойти и познакомиться. Он успокаивал себя, пытался преодолеть внутреннюю дрожь: "Не мальчик же. Опыт громадный. Надо напрямую: да, мол, хочу с вами сойтись... хотя нет, слово какое-то грубое".   Бабка Глафира спрашивала:   - Решился, Иван? Али другую невесту сыскал?   - Да как сказать, - пытался утаить, но срывался на правду: - Никого я не нашел.   - Так че тогда?   - Да это... надо подготовиться.   И продолжал высматривать Марийку, а однажды обжегся об ее встречный взгляд. Она, правда, сразу же отвернулась. "Эге, - покраснев, подумал Иван. - Видно, тетя Глаша поведала ей обо мне".   Запуржил декабрь. Плужков зашел в Комбинат и в последний день старого года - пораньше, чем обычно, в четвертом часу. В кармане его пиджака лежал конверт с премией за хорошую работу. Случалось, присоединившись к мужикам, Иван отмечал некоторые праздники, а уж в наступающий Новый год обязательно причащался - много не пил, но грамм двести себе позволял. Однако сегодня был трезв, как стеклышко. Мужики выпили и разбежались продолжать веселье по домам. Новый год - праздник семейный.   В зале стоял гомон, дверь внизу то и дело хлопала, впуская новых посетителей. В углу - елка, под потолком натянуты нити со снежинками из ваты и разноцветными флажками. Нарядно, празднично. А вот кормили как всегда: суп овощной, котлеты...   - С наступающим! - крикнули в самое ухо. Опять Глафира - в чистом белом переднике, веселая, глаза помаргивают. Даже она, похоже, причастилась.   - И вас тоже, - дружелюбно поздравил.   - Ну седня, голубь мой, ты уж никуда не денешься, - погрозила пальцем. - Марийка знает про тебя и очень желает с тобой поговорить.   Как гром среди ясного неба!   - Ну если очень желает...   - Я сичас кликну!   Она пошла на кухню, к котлам и закричала: "Эй, Синицына? Ты где?.. Вы не видели Синицыну?" Кто-то солидный, скорей всего повар, ответил: "В мясной отдел отправил".   Плужков, разом вспотев, отставил тарелку. А тарелок, неубранных, уже много скопилось, он их сложил стопкой и отодвинул на край стола. Полез в карман за папиросами и уже достал одну, помял пальцами, но вовремя вспомнил, что здесь курить не положено, и опять сунул в пачку.   В проходе, сообщающемся с кухней, возникла Глафира с Марийкой. Старуха что-то нашептывала женщине и показывала рукой в его, Плужкова, сторону. Он как раз сидел под картиной Шишкина, и нижний медвежонок примостился на его лысине. Марийка, почти не отрывая от пола ног в войлочных тапочках, медленно подошла. И сегодня в рабочем халате, только вместо колпака на голове белоснежный кокошник с серебристой короной.   - Тетя Глаша сказала, что у вас ко мне срочное дело, - проговорила тихим голосом и повернула голову к старухе. Та не мешала, близко не подходила, только кивала, поощрительно улыбаясь.   - Глафира Петровна преувеличила... особой срочности нет, - выдавил он, понимая, что чертова бабка соврала и ему, и Марийке, свела нагло. И все-таки очень не хотел, чтобы Марийка ушла. - Но вы, однако, присядьте.   Она присела на краешек стула. Плужков глубоко вздохнул, наморщил кожу покрытого испариной лба. "Главное, мы оба, кажется, понимаем, к чему идет..."   - Глафира Петровна, наверно, обо мне вам говорила. Я Плужков Иван... Васильевич, - сообщил он и пожалел, что добавил отчество. - Я тут давно у вас ужинаю. Захожу после работы...   Бабка Глафира, заметив, что они заговорили, не стерпела и примчалась с тележкой. Плужков сразу замолк, и Марийка тоже молчала, в смущении опустив голову. Старуха принялась убирать со столика грязную посуду и при этом поглядывала то на него, то на Марийку - всем видом показывая, что скоренько приберет: воркуйте, голуби, воркуйте. Тарелка выпала из ее скрюченных рук - и шмякнулась о пол. Бабка нагнулась поднимать осколки, икнула и сказала:   - Хорошая примета!   Сидевший за соседним столиком богатырского сложения хмельной парень пророкотал:   - Верно говоришь, мать. Круши все подряд! - и стукнул пустым стаканом по столу.   Наконец, она отъехала. Плужков осмелился взглянуть на Марийку... Эх, представилась бы возможность - сутками любовался! Марийка сидела напряженная, сосредоточенно смотрела на белые, с отмытыми до прозрачности ноготками руки. Лишь на мгновение решилась поднять голову. Он поймал ее взгляд и продолжил:   - Работаю, значит, на заводе... Работа в общем хорошая, платят вовремя, меня ценят... - он замешкался, не зная, что еще сказать, и в подтверждение того, что его ценят, вытащил из кармана конверт. - Вот, премию дали...   Но тут опомнился, чуть ли не с ужасом подумал: "Что я горожу! Ведь она может подумать, что я хочу купить её", - и, ужасно сконфузившись, перевел разговор на другую тему.   - И живу я тут неподалеку, на улице Пушкина, дом тридцать семь, первый подъезд десятый этаж. Высоковато, но это ничего - лифт почти всегда действует. Зато когда выйдешь на лоджию, такой простор открывается! Даже мясокомбинат на том берегу виден. Квартира двухкомнатная, еще родители получали. Ну, там ремонт - это все сам делаю. Стены итальянскими обоями обклеил: зеленые такие с розовыми цветочками...   Он высказывался с возрастающим беспокойством, с сомнением - то ли говорит, так ли? "Господи, это ж я продолжаю себя рекламировать!" Всей уверенности, прежнего опыта - будто и не бывало, опять как в шестнадцать лет.   - А вы... вы где живете? - нашелся он.   - Мы тоже недалеко, на улице Есенина.   - А, знаю эту улицу, - отозвался он, взбодрясь от того, что она ответила. - За виадуком или перед?   - Перед.   - Я слышал, у вас дети. Двое? - спросил, попытавшись при этом улыбнуться, всем видом показать, что он не против детей.   - Две дочери, - ответила Марийка, и лицо ее заметно оживилось. На этот раз даже глаз не опустила. И он увидел, что они светлые такие, зрачки с коричневым ободочком. - Оля школу заканчивает, а Леночка в шестом классе.   - Странно, - удивившись, пробормотал он, так как ее детей представлял маленькими. - Так вам самой сколько уже?.. Ой, извините за нескромный вопрос. Я знаю, что у женщин об этом неприлично спрашивать.   - Да уже спросили, - она слегка улыбнулась. - А мне и отвечать не надо. Вы уже называли эту цифру.   - Какую цифру? - он ничего не мог сообразить.   - Номер вашего дома.   - Странно, - повторил он, чуть ли не обрадовавшись. - Я думал, вы намного моложе. Хорошо сохранились... А мне уже сорок три. В наших годах, согласитесь, труднее это самое... знакомиться. На танцы ведь мы не ходим, дискотеки не посещаем. Хотел я, правда, вас на прогулочном теплоходе пригласить - покататься. Да вот беда: река уже замерзла.   К их столику подошел узкоплечий, патлатый мужчина в пуловере с подносом в руках. Кивнул на незанятый стул:   - Свободно?   - Угу, - сморщившись, с сожалением выдавил Плужков.   Марийка привстала, но Иван просяще растопырил ладонь на уровне груди - подожди, мол. И она опять присела.   Мужчина оказался между ними, расставил тарелки и принялся хлебать овощной суп. Ел он, склонившись, чуть ли не доставая длинным носом тарелку. Выхлебал до дна, выпрямился и, отодвинув тарелку, заметил:   - Ну, здесь всё по поговорке.   - По какой поговорке? - недоуменно откликнулся Иван.   - Щи - хоть белье полощи, - и прибавил спокойно, убежденно: - Воруют, конечно.   Марийка покраснела и, понимая, что выдает себя, вспыхнула до корней волос. Плужков ощутил приступ сильного недружелюбия к незнакомцу.   - Вы тут... не очень-то!   Мужчина окинул взглядом Марийку и будто только сейчас понял, что она из столовского персонала. Фыркнул:   - Простите. К присутствующим это, конечно, не относится, - пододвинул к себе второе и повернулся к Плужкову. - Не воруют, думаете? Осмелюсь заверить: тащат кто что сможет. Всюду и везде. Кто у котлов, тащит мясо, кто у шелков, тащит шелк, ну и так далее.   - А если с металлом дело имеют? - пробурчал Плужков.   - Тащат металл! - Этот в пуловере одновременно жевал котлету и в темпе говорил. - Вы о себе? Ну-ка, ну-ка, припомните: не может такого быть, чтобы не утащили.   "А ведь он прав, - нахмурился Иван, припомнив, как совсем недавно прихватил с завода уголок для полок.   - Только не подумайте, что я осуждаю. Все правильно: се ля ви! - незнакомец повернулся к Марийке. - Вот вы, которая у котлов, подтвердите, что это так. Я ведь все равно в милицию не побегу.   - Не знаю, - пролепетала Марийка. - Я недавно здесь.   - Все ясно! Первые искушения, да? Мучаетесь?   - Да, - растерянно пролепетала Марийка.   - Ну-ну, успокойтесь. Это скоро пройдет. Будете, как та тетя, - он, не оборачиваясь, ткнул вилкой назад, за плечо, указывая на буфет.   И, странное дело, подчинившись ему, Плужков повернул голову и стал разглядывать буфетчицу - громкоголосую, внушительную женщину, которая в этот момент переругивалась с покупателями. А мужчина докончил котлету, выпил компот и отправил в рот сливу. Плужков запоздало, по-прежнему чувствуя к нему крайнее нерасположение и уже "тыкая", рубанул напрямую:   - Ну, а ты сам-то... что тащишь?   - У меня, между прочим, единственная в мире профессия, с которой абсолютно никакого навару, - усмехнувшись, ответил незнакомец, поднялся и зашагал прочь.   - Кто ж он такой есть? - озадаченно спросили с соседнего столика.   Иван опешил. Оказывается, хотя бы часть разговора, слышали и другие.   - Может, дирижер симфонического оркестра? - предположил кто-то. - Окромя палочки им нечего тащить.   Иван замолк. Он вдруг забыл, о чем говорил с Марийкой и как сейчас продолжать. Ниточка наладившейся связи и понимания напрочь оборвалась. Правда, Марийка не уходила. Но сидела, онемев. Кровь от ее лица отхлынула, она выглядела бледной, будто после операции, и смотрела мимо.   Рядом страдал от невысказанной нежности Иван Плужков. С отчаяния, предчувствуя, что ничего не выйдет и на этот раз, он пододвинулся к Марийке ближе и сиплым голосом, переступив внутренний барьер, проговорил:   - Так я о чем...   - Не надо. Не объясняйте, - остановила Марийка движением руки. - Невозможно нам... нельзя. У меня две дочери. Что они скажут?   Иван молчал, но все смотрел на нее, морщил лоб и нос, пытаясь найти последний, решающий довод.   - Марийка! Где ты, Марийка? - донеслось, перебивая другие крики, из кухни.   Она поднялась. Войлочные тапочки неслышно зашлепали по полу. Плужков провожал её взглядом, пока она не исчезла на кухне. Поднялся и пошел к выходу.   - Иван! Погоди-ка! - раздалось сзади. Он нехотя повернулся.   - Погоди-ка, - бабка Глафира подскочила, запыхавшаяся. - Ну? Сговорились? Иван махнул рукой и, сгорбившись, точно на его плечи навесили невидимый, ро тяжкий груз, спустился вниз в раздевалку. Глафира Петровна стала убирать со стола и заметила оставшийся на нем незапечатанный конверт. Деньги! Воровато оглянувшись, сунула в карман фартука...   Новогоднюю ночь Плужков провел один. Его, правда, приглашал к себе товарищ по работе, звонил несколько раз. "Нет, не могу", - отказал Иван. И к брату не пошел. Боялся опять попасть впросак с его женами. И только под утро, заслышав сверху очередной концерт без заявок, покинул своё жилище. "Даже на праздник собачатся. Может, действительно хорошо, что я один?"   Еще не рассвело. На самодельной дворовой горке каталась недогулявшая молодежь. С небес сыпал снег, кружился бриллиантами в свете фонаря, падал на щеки и таял. Навстречу Ивану устремилась чья-то фигура. В одной руке держала слетевшую с головы шапочку, а в другой тянула к нему конверт. Марийка?   И впрямь!   - Вы забыли, - проговорила она, объясняя. - Мне Глафира Петровна в конце смены передала.   Впрочем, в бело-рыжем тумане нового дня он не разобрал, что у нее в руках. Первое, о чем подумал, что она летит к нему с распростертыми объятиями. И крепко прижал к себе, чувствуя, как затихает, успокаивается любимая его женщина...