Шумный рынок с утра колбасило. По случаю субботы желающих что-нибудь "толкнуть" оказалось больше, чем мест. Ну, да Пафнутьев на всякий случай прихватил с собой клеенку. Расстелил на земле и выложил из рюкзака последние оставшиеся от библиотеки книги - некоторые размером с кирпич. "Время собирать фолианты и время продавать их", - усмехнулся, переиначив библейское изречение. Раньше-то он относил свои сокровища в букинистический отдел книжного магазина. Но потом отдел прикрыли. "Все меньше заглядывают, - с прогрессирующей печалью разъясняла знакомая продавщица. - Совсем народ не хочет читать".  ″И я свою лепту в статус кво внес″, - подумал он, вполне осознавая, что нынешнее положение вещей вполне обязано и ему, бывшему успешному журналисту, ″властителю дум″ в годы кардинальных перемен.  Рядом остановился дородный мужчина в светлом летнем костюме и лукаво прищурил левый глаз.  - Здорово, Пафнутий!  - Привет, - книготорговец откликнулся без всякого интереса. Подошедший был его школьный товарищ Боря Моисеев, с которым он, впрочем, давно уже не контачил. Однако же школярскую кликуху, без зазрения, употребил, как будто еще не встали из-за парт. В первых классах Пафнутьев писал, ″как курица лапой″, да и в последствии каллиграфией не овладел. И где-то в классе девятом учительница литературы, разбиравшая его каракули, с неудовольствием бросила: ″Ну, дъяк Пафнутий опять руку приложил!″ - разумеется, кого-то процитировав. Пацаны не стали разбираться. Но так и стали кликать: кто дъяком, кто Пафнутием. И вслед за учительницей, просили писать поразборчивей. Интернета тогда еще не водилось, а именно у Игорька Пафнутьева многие приноровились списывать домашние сочинения. Боря же Моисеев тогда ничем особенным не выделялся, но у него тоже была кликуха: ″Моисей″. Хотя из пустыни он никого не выводил.  Одноклассник наклонился и взял книжку.  - Тэкс, Эразм Ротердамский. "Похвала глупости". Занятное название, - оценил, полистал и взял следующую. - Тэкс. Дневники пейсателя. Знаем, наслышаны. Тэкс. Люцифер. "Этика в кипящей среде".  - Что? - Пафнутий бросил взгляд на томик, оказавшийся в пухлых ладошках Моисея.  - Хе-хе, - засмеялся тот. - Это я так... приколоться хотел.  - Подошел поболтать?  - Ну вот, сразу быка за рога. Плохой из тебя торговец. Ты не дави на своего потенциального покупателя. Даже если он склонен потрепаться в такой прекрасный денек. Нет, в самом деле. Почему б нам, однокашникам, не пообщаться в офф-лайне?  Пафнутьев нахмурился.  - Ладно, пообщались и хватит. Уступи место другим. Вон, молодой человек к моим книгам тянется.  Моисеев посмотрел через плечо и добродушно засмеялся.  - Да это ж мой охранник. Андрюша, поди в павильон! Неча за мной шастать.  Молодой человек послушно отошел, а Моисеев с любопытством продолжил разглядывать книги.  - Не пойму, - проворчал Пафнутьев. - У тебя, что ли, своей библиотеки нету?  - Есть, но в основном классики марксизма-ленинизма. Карл Маркс, Фридрих Энгельс, Владимир Ильич в пятидесяти пяти томах. Ну и разумеется, Иосиф Виссарионович в одной шеренге с ними. А что? Пусть себе стоят. Вдруг опять окажутся востребованными.  - Ты и партбилет хранишь?  - А как же. В инкрустированной шкатулке за тысячу долларов. И книжки иногда почитываю. Правда, Маркса так и не смог осилить. Шибко умный. Или заумный. Энгельса предпочитаю. Он тоже, как и я, был частный собственник, фабрикой владел. И у нас с ним схожие проблемки. Читать его - сплошное удовольствие. Прямо тащусь, как он разбирает экономические отношения господ Робинзона Крузо и Пятницы на необитаемом острове.  Пафнутьев промолчал, не желая втягиваться в разговор.  - А твой товар отлично сохранился, - нимало не смущаясь, продолжил Моисеев. - Признаюсь, у меня тоже проснулся интерес к кладезям мудрости. Это ж все человеки сочинили. И далеко не худшие из нас... Ладно, складывай в свою торбу. Оптом возьму!  - Шутить изволишь?  - Если я говорю, посмеиваясь, не значит, что шучу... Эй, товарищ! - прикрикнул Моисеев на неопрятного волосатого мужика, поднявшего "Похвалу глупости". - Положь назад. Куплено!  - А я, может, больше дам, - заартачился тот.  - Иди сначала вымой свои длани. И на будущее знай, что к источникам знаний надо прикасаться чистыми конечностями, - выдав нравоучение мужику, Моисеев опять повернулся к однакашнику. - Не беспокойся, Пафнутий, я за ценой не постою. Я на добро еще какой отзывчивый! До сих пор помню, что ты в школе сочинения давал мне списывать.  Пафнутьев поверил и с видимым облегчением стал складывать книги в рюкзак.  - Шагай за мной, - как-то совсем по-барски приказал Моисеев. - Зайдем в мою таверну, там и рассчитаюсь. Только просьба: сам неси. Мне вредно поднимать тяжести.  Худой Пафнутьев закинул рюкзак за спину и, согнувшись вопросительным знаком, последовал за справным, похожим на тумбу, покупателем. Зашли в кафе, примыкающее к рынку и имеющее выход на улицу, сели за свободный столик. Место за соседним - занял невесть откуда возникший охранник Андрюша. И почти сразу подлетел чернявый официант в белой манишке.  - Борис Михалыч, чего желаете?  - Чего желаешь, Пафнутий? - обратился Моисеев к школьному товарищу, по-прежнему молчаливому и хмурому.  - Минеральную. И салат из овощей.  - Ты рази вегетарианец?.. Притащи-ка нам, Рубен, по шашлыку и бутылёк армянского. Я думаю, мне все-таки удастся уговорить моего школьного друга выпить за сделку и откушать свиных ребрышек.  Официант мигом улетучился.  - На меня зря заказал, - твердо сказал Пафнутьев.  - Да ладно, не будь так агрессивен, - тотчас откликнулся Моисеев. - Я на тебя удивляюсь. Ты же, по существу, нищий. И мне смешно: нищий вегетарианец. Не обижайся, я без всякой задней мысли. Просто показалось абсурдным такое сочетание. До сего дня считал, что вегетарианцем может быть только состоятельный человек. У кого есть возможность покупать взамен мяса овощи и фрукты в широком ассортименте... Ладно, молчу.  Он поблагодарил официанта, который принес шашлыки, зелень и графинчик с коричнево-золотистой жидкостью.  - Мне не наливай, - стоял на своем Пафнутьев.  - Да ладно, чего уж там, по рюмочке.  - Не буду, я же сказал.  - Ты упрямый, как... Молчу, молчу. Но сдается мне, что ты и сейчас своей идеологией, как инвалид костылем обороняешься.  - Я оказался вне идеологий, - вдруг пожаловался Пафнутьев и положил правую руку к левой части груди. - У меня мотор перебои дает.  - Так в небольших дозах коньяк полезен, - оживился Моисеев. - Рубен самого лучшего принес. Без обману.  - Да уж верю. Хозяина, работодателя надуть - это запредельно.  - Ты и в самом деле плохо смотришься, Игорь, - Моисеев в первый раз назвал собеседника по имени. - Может, бальзам Битнера заказать?..  - Ладно, не зови своего "полового", - Пафнутьев поднял налитую ему рюмку коньяка и махом выпил.  Моисеев тоже выпил.  - Ну вот, сидим рядком, говорим ладком. Мне нравится! Жаль, что наши отношения так и не поднялись до семейного уровня. Я-то и сейчас не против. Правда, представить тебя своей половине в настоящий момент не могу. Она с подругой собирает ракушки на берегу Индийского океана.  - А подруга является твоим тайным осведомителем и любовницей?  - Ну, подколол! Узнаю прежнего борзописца. Во всяком случае, спасибо за компанию. Я ведь совсем не злодей и могу быть благодарным.  - Это за списанные-то сочинения?  - И за них тоже. - Моисеев вытащил пухлый бумажник. - Тэк-с. Ты торговал поштучно. Больше стольника за томик тебе вряд ли кто дал бы. Чтецы серьезной литературы перевелись, а для украшения интерьера твои книжки не подойдут. Полиграфия не та.  - Ладно, - махнул рукой Пафнутьев. - По сто, так по сто.  - Э, да ты совсем не въехал в рыночные отношения! - с досадой сказал Моисеев. - Мне даже за тебя обидно. Почему не торгуешься?  - Да пошел ты! Учить еще будешь. Закончим. И это... вычти из своего гонорара, что я тут наел и напил.  - Обязательно вычту, - пообещал Моисеев и извлек из бумажника рыжую купюру с памятником малоизвестному путешественнику Хабарову. - Держи, сдачи не надо. Все равно у тебя нету. И вот что. Театральное представление на этом закончим. Делаю тебе гнусное предложение: пойдешь ко мне работать?  - Действительно, гнусное. И кем ты меня хочешь взять?  - Ну, сторожем, дворником. Или в розничную торговлю. Последнее тебе уже знакомо.  - Много чести, - коротко бросил Пафнутьев.  - Опять в пузырь лезешь, - хозяин-барин осудительно покачал головой. - Слушай, я всегда недоумевал, почему гордость по Библии считается самым большим грехом.  Бывший властитель дум помедлил с ответом. Коньяк нисколько не добавил ему веселости.  - Ну, что тут объяснять, - с неохотой, наконец, объяснил. - Гордому человеку Бог не нужен. Гордый человек себя на место Бога ставит.  - А, ну понятно. Создатель опасается, что его с пьедестала турнут. А ты ведь тоже гордый. Сталбыть, неверующий.  - Я тебе не говорил, что неверующий. И что верующий, не утверждал.  - Не хочешь показывать свой духовный стриптиз? Ну и не надо. Не буду назойливым. "Человек - это тайна", - сказал один из авторов твоих книжек. А я - без тайн! Я напрямки с тобой. И, представь, уже обеспечил себя индульгенцией. Пожертвовал на строительства храма. Даже был представлен настоятелю. И мы вполне дружески побеседовали.  - Наш пострел везде поспел, - проворчал Пафнутьев. - А про игольное ушко настоятель тебе ничего не говорил?  - В которое скорее пролезет верблюд, чем богатый человек?.. Нет, он тактично промолчал. Это только ты не отступаешь от своих "прынцыпов". Ты их, как крест на Голгофу, тащишь. Но не думай, у меня тоже есть свое кредо. Что морщишься? Не хочешь слушать? А я все-таки выскажу. Полагаю, что без принципов и убеждений вполне можно прожить. Больше того, думаю, они вредны. На самом деле, всё решают обстоятельства. А любое убеждение, пусть самое благородное, заточенное на добро, при точном следовании ему зачастую обращается в противоположность и становится источником зла. Кто провозглашает принципы и отвергает обстоятельства - вовсе не добр.  - И ты всегда следуешь своему кредо?  - А то!  - Ну вот, один из примеров, что принципы все-таки есть. Даже пусть в таком извращенном виде, как у тебя.  - Ну, подколол, - засмеялся Моисеев. - Мне приятно с тобой беседовать. Ладно, с горних высот спустимся на землю. Как живешь? Как твой Станислав?  - Ты разве... - Пафнутьев застрял с вопросом, но справился с собой. - Разве моего сына знаешь?  - Всё еще в облаках витаешь, - укоризненно качнул головой Моисеев. - Даже не ведаешь, что твой Стасик учился с моей дочерью. Правда, в старших классах я перевел Соньку в гимназию. А сейчас она в нашем университете. Мог и в Сорбонну послать. А почему бы и нет? Пущай свой след оставила бы на Елисейских полях, вдоволь нагулялась бы по набережной Сены. Но она предпочла остаться в родном отечестве. Куда, говорит, я от вас, папенька с маменькой.  Он вытащил из кармана большой шелковый платок и протер подобревшее лицо. Но тотчас вернул ему ироническую ухмылку.  - Лукавит, проказница. Тут не иначе, шерше ля хом. Ну, то есть, ищите мужика. Или как там у них, у французов...  - Борис Михайлыч! - окликнул его охранник. - Гляньте в окно.  Моисеев посмотрел в широкое окно с витражным стеклом, выходящее на улицу, и поморщился. У входа тормознул автомобиль с оранжевой полосой на боку. Из салона вышел господин с кожаной папкой, тотчас заприметил хозяина кафе и приветливо взмахнул рукой. Секундами спустя, появился в дверях. Моисеев уже надел на себя маску приветливости и пригласил:  - Присаживайся, Анатоль Григорьич.  - Рассиживаться мне особо некогда, - сказал гость, однако присел. - Я заехал напомнить, что срок исполнения предписаний истек.  - Ты это... не гони лошадей, дорогой, - попросил Моисеев. - Подожди хотя бы еще недельку.  - Не можем. Не только у вас, в бизнес впряженных, время эквивалентно деньгам.  - Намек понял, - хозяин кафе вздохнул и опять достал бумажник.  - Да ты что, Борис, - укоризненно качнул головой мужчина и огляделся.  - Ах, да, - сказал Моисеев, поднимаясь. - Уединимся.  Они прошли в служебные внутренности кафе. Вскоре появились вновь, и Моисеев, с вежливой улыбкой на губах проводил гостя до дверей. Потом вернулся к столику. Улыбка слетела с его лица.  - Ну, достали шакалы! - злобно сказал он. - И доят, доят... Да когда же это всё кончится?!  - Тяжела шапка Мономаха, - усмехнулся Пафнутьев. - Вот сейчас ты заговорил без легковесной иронии. Эк тебя разобрало.  - Разберет. Большая часть прибыли уходит. Вот и приходится цены набавлять. Ужом вертеться. И всё ведь на шею трудящихся масс ложится.  - Во как! О "трудящихся массах" стал беспокоиться?  - Слушай, Игорь, - всерьез попросил Моисеев. - Поработай на пользу рынка, а? Напиши статью о мздоимцах! С тем азартом и перцем, как раньше писал. Я сам тебе гонорар выплачу, не поскуплюсь.  - Изволь. Только выложи всё. Фамилии, адреса, явки, суммы, которые ты отваливаешь. И найди редактора, который этот материал возьмется опубликовать.  - Ладно, проживем, - остывая, проворчал Моисеев. - Надо делиться. Это - по-христиански. И все-таки обидно. Сколько их, таких деятелей, развелось. Мама родная! Думаешь, они для пользы дела стараются?  - У меня таких иллюзий нет.  - Ты мне скажи, дружище, почему все-таки практика всегда так разительно отличается от теорий?  - Из-за этого самого. Из-за отсутствия принципов.  - Думаешь? - Моисеев опять наполнил рюмки коньяком. - Давай дернем, Игорек. Помянем незлобивым словом неосуществленные мечты нашего поколения.  - Ладно, так и быть, - в тон ему отозвался Пафнутьев, поднимая рюмку. - Поддамся обстоятельствам.  - Ага, - оживился Моисеев. - Все-таки на халяву и уксус сладкий, верно?  - Ну и гад же ты! Сейчас в твою рожу коньяк выплесну.  - Ой, не надо. Вон Андрюша насторожился... Андрей, отбой! Дяди шутят. Но если без шуток, Игорь. Я бы с удовольствием не этим козлодоевым, а тебе и твоим товарищам по перу репарации платил. Это ж вы кидали увесистые каменюги в прежнюю систему, расшатали её и прикончили. А мы воспользовались. Щас я, как никак, владелец пяти торговых точек и вот этой фазенды. А сравни, кем был. Мелким партийным бесом! Теперь же стал боссом. Как же, как же, помню твои зажигательные статейки. Ты убедительно доказывал, что в каждом деле хозяин нужен, свободный и энергичный. Тогда всё устроится. И вот он я, воплощенная твоя мечта - свободный предприниматель.  - Ну, не совсем уж свободный. Скорее не предприниматель, а пресмыкатель...  Моисеев вздохнул.  - Оказывается, чтобы ни перед кем не пресмыкаться, надо быть нищим. Как ты. И даже не мечтать, что выпутаешься из нужды... Может, все-таки пойдешь в сторожа?  - В цепные псы капиталиста?  - Ой-ей-ей! Ты не остри, я всерьез. Я же понимаю твое положение. Тебя везде выставили, никому ты не нужен в нынешней обстановке. Так окажи милость. Пойди навстречу моему желанию творить добро. Все-таки мы друзья детства, однокашники. И насчет своих книг - как пожелаешь. Считай, что в ломбард сдал. Появится возможность - выкупишь.  - Спасибо, - Пафнутьев поднялся. - Мне надо идти.  - Отказываешься? - Моисеев продолжал сидеть. - Ладно, бог с ней, с работой. Заходи так просто. Поболтаем под коньячок.  Однако и заходить "так просто" Пафнутьев не пообещал. Но руку на прощание подал. Кафе он покинул через те двери, которые выходили на территорию рынка. Обошел несколько ларьков и купил хлеба, молока, небольшой кусок сыра, мороженую курицу. В последнюю очередь зашел в бутик "Вина" и, даже не поглядев на витрину, как всегда попросил у продавщицы бутылку ″Кавказа″ - портвейна родом из Дербента.  - Разобрали, - ответила продавщица, русоволосая девушка с большим бюстом. - Да вы кагор возьмите. Цена та же и обороты примерно те же.  Она поставила на прилавок большую бутылку, и он, не переча, взял в свободную руку, мельком глянул на этикетку. На ней, красочным узором, - храм с куполами. Пафнутьев обратил внимание на пластмассовую затычку.  - Насколько я знаю, раньше кагор натуральными пробками затыкали, - хмуро бросил он.  - Так пошли навстречу пожеланиям клиентов, - обаятельно улыбнувшись, пояснила продавщица, - Вы покуда ту расковыряете, вас кондрашка хватит.  Услышав её оправдания и, видимо, желая погасить назревающий конфликт, из подсобки вышел черноволосый и горбоносый мужчина. Однако Пафнутьев уже остыл и с безразличием подумал: ″А, нынче всё паленое″.  - Давайте уж сразу две, - попросил он.  Житель гор - может, и в самом деле из Дербента - поощрил желание покупателя.  - Канечно, бери болше. Зачем лишный раз ходит, ноги отбиват, - следом пододвинул ближе к покупателю блок в яркой упаковке. - Сразу и сигарет возми, кайф ловить. Ай, хороший сигареты! ″Адамант″ называется.  - Сигареты тоже с гор привез? - вновь нехорошо заводясь, спросил Пафнутьев.  - Зачем так говоришь, дарагой, - владелец лавки был сама любезность. - Ваш человек паставляет. Кундяев-Пундяев, слышал?  Пафнутьев молча положил бутылки в сумку. Сигарет брать не стал (слава богу, сын не курит!) и покинул рынок.  Лифт не работал. На дверях к прежнему плакату "Нет запчастей" добавился еще один, более суровый: "Не влезай - убьет". Пафнутьев передохнул и поднялся на четвертый этаж. На лестничной площадке, остановился, достал из кармана куртки патрон с лекарством, но передумал принимать, и опять спрятал в карман. Дома его ждал Станислав, сын-инвалид. Он сидел в коляске и смотрел телевизор.  - Че-то ты долго, батя, ходишь. Принес?  Пафнутьев молча подал ему семисотграммовый пузырь с вином. Станислав быстренько, зубами, сдернул полиэтиленовую пробку и приложился к бутылке. Потом отлип от нее, посмотрел на этикетку с храмовыми куполами и слегка удивился.  - На этот раз решил церковным вином меня опоить? - бросил, с довольной ухмылкой.  "Вот, на самом деле, мой крест", - подумал Пафнутьев. Он с детских лет учил сына жизни и одной из первых преподнес заповедь, что нужно противиться насилию. Станислав вполне следовал наставлениям. В восемнадцать - без колебаний, внимая отцу - пошел служить в армию. "Тот не мужчина, кто не служил", - с презрением к тем, кто откосил, внушал ему Игорь Петрович. Но сейчас с отчаянием осознал: "Вот и воспитал на свою голову". Прослужив месяц, сын вернулся домой калекой, с перебитым позвоночником. Не уступил "дедам", попытавшимся сделать его беспрекословным лакеем.  Пафнутьев прошел на кухню, кинул в кастрюлю мороженую курицу, чтоб оттаивала, стал готовить салат из помидоров и огурцов. Вот уже почти год длилось для него это мучение. Когда многочисленные обращения к врачам, кандидатам и докторам наук от медицины ничего не дали, в семье начались черные дни. Нервы сдали у всех. Отца и сына покинула жена и мать - еще молодая, желающая пожить для себя, женщина.  "Не могу, - расплакавшись, сказала она Пафнутьеву. - Мне надо отдохнуть от этого кошмара".  "Отдохни", - согласился он, обвиняя в случившемся не обстоятельства жизни, а только себя. Уже в том посчитал себя виноватым, что когда-то, на кураже успеха, связал свою жизнь с молоденькой, ничего еще в жизни не понимающей студенткой журфака. Полгода сожительствовал с ней, то есть по христианским канонам занимался прелюбодеянием, а потом когда Елена "невзначай" забеременела, торжественно бракосочетался. Сейчас ей и сорока нет, и даже по первому взгляду ясно, что далеко еще не кончился ее "бабий век". Оставив мужа и сына, она недолго ходила в невестах; ее подобрал состоятельный мужчина - моложавый, преуспевающий бизнесмен, с которым сам же Пафнутьев и познакомил ее, когда был "на гребне успеха", на одной из презентаций.  Правда, сына Елена не забыла и часто навещала. Но от матери в первую очередь отказался Станислав. При встречах кривился, усмехался, говорил словами рекламы из телевизора: "Мама, береги себя, заботься о себе". Она, понимая его иронию, долго не задерживалась. Поглядывала на часы: "Ой, мне надо". И Стас её выпроваживал: "Да, ты иди-иди, мама, раз надо". А однажды, в нетрезвом виде, высказался резче и оскорбительней: "Шагай - трахайся". Озлобился сын, что ему, девятнадцатилетнему юноше, сексуальные удовольствия недоступны.  Пафнутьев стал встречаться с бывшей женой вне дома. Она передавала деньги. В первый раз он с возмущением отказался. Тогда еще работал, имел дачу, машину. Теперь ничего не осталось, и в глубине души жаждал получить очередную подачку. Но Елена все реже выходила на связь. Не имеет возможности помогать? Глобальный кризис коснулся и её нового мужа? А может, излечилась от сострадания?.. Время всё лечит.  Он вернулся из кухни в комнату с разносом.  - Поешь. Свежий салат. Что же ты из горлышка? - подал стакан и, присев на диван, молча наблюдал за тем, как сын налил до краев и выпил до дна.  Это безумство продолжалось уже полгода. Все началось с того, что сын подружился с соседом, бывшим летчиком, довольно молодым еще, списанным по состоянию здоровья. А может, из-за алкоголизма. Хотя, это тоже болезнь. Пафнутьев все чаще заставал Станислава в компании говорливого пилота, который рассказывал и руками показывал, как он исполнял фигуры высшего пилотажа на истребителе пятого поколения. Стас, воспитанный на литературе, отобранной отцом, и даже ходивший с ним в театр на постановку об отважном летчике, лишившемся ног, спрашивал у отставного пилота:  - Это правда, Павлыч, что у вас в авиации даже безногие самолетами управляют?  - А, ты про Мересьева? Ну, это когда было! Ты современные книжки почитай. Например, этого... как его?.. Пелевина. Он понты кидает, что первым космонавтам специально ноги отрезали.  - Зачем?  - Чтоб по габаритам подошли.  Как ни странно, но подобный бред вечно пьяного соседа развлекал сына. Правда, потом Павлыч окончательно спился, перестал платить за квартиру и куда-то пропал. Однако Стас уже вполне обходился без его компании. Участковый врач, наблюдавший за сыном, безмятежно посоветовал: "Что поделаешь? Пусть расслабляется". Пафнутьев подавленно прогнозировал: "А что дальше? Наркотики? И я сам будет бегать, отыскивая продавцов этого зелья".  А ведь был, был светлый период, когда они с сыном опять сблизились. Пафнутьев и без врачей понял: надо парня чем-то увлечь, занять. Однажды Станислав с любопытством просмотрел видеокассету с "сырым" материалом, которую Игорю Петровичу передали для ознакомления. "Вот оно!" - обрадовался Пафнутьев и с очередной подачки Елены купил для сына видеокамеру.  "Панасоник" изучали вместе. На балконе, выходящем на оживленную улицу, закрепили штатив. Масштабное увеличение один к пятидесяти позволяло снимать лица людей, суетящихся внизу, крупным планом. Стас часами сидел за камерой.  - Пап, а ты будешь использовать отснятый материал? - заинтересованно спрашивал, опять, после долгого перерыва, обращаясь не безлично, а называя ″папой″.  - А как же, - обещал Пафнутьев, с надеждой глядя на оживленное лицо сына.  Снятое переносили на компьютер, выбирали самые интересные моменты. Снимать было что. На противоположной стороне улицы - крупный "Универсам" с большими витражными окнами. Много людей, входящих и выходящих из раздвижных дверей. Разные лица: удовлетворенные и не удовлетворенные. Счастливые и мрачные.  Для монтажа пришлось осваивать программу "Adobe Premiere". Сын часами сидел за монитором, работая с материалом. Пафнутьев всячески поощрял его занятия. "А ведь неплохой из моего Стаса получится монтажер, - с тайным удовлетворением думал он. - А может, и режиссер″. Под руку рассказывал сыну об одном бельгийце, который буквально из ничего, создал фильм о дожде, снимая обыкновенной любительской камерой.  - "Оскара" ведь получил! - интриговал он. - Главное, тему найти. Умение и, я не побоюсь сказать, талант у тебя есть.  Особенный интерес оба проявили к съемкам действий дорожно-патрульной службы. Здание напротив стояло на перекрестке, и правый поворот был запрещен знаком. Гаишники, прячась за углом, и подкарауливали многочисленных любителей проехать "как проще".  - Сегодня за день сорок три нарушения, - докладывал Стас явившемуся домой отцу. - Деньги без протоколов хапают! Ты думаешь, эти ребята о безопасности движения беспокоятся?  - Я так не думаю, - улыбался Пафнутьев. - Я даже предполагаю, что запрещающий знак они для своих меркантильных целей вывесили.  Тогда еще он мог улыбаться.  - Эх, - сожалел сын. - Жаль, их разговоры не доступны.  Действительно, на отснятом материале слышался общий шум улицы, гудки машин, изредка отдельные выкрики. Но что не сделаешь для родного ребенка, больного и увлекшегося! Пафнутьев посмотрел в видоискатель камеры и заметил на полом фонарном столбе - как раз в том месте, где обычно торчала машина ДПС - монтажное оконце. Ранним утром, когда улица еще пустовала, он вышел на улицу и закрепил скотчем внутри оконца свой диктофон. Через день снял и отдал сыну. Тот даже руки в нетерпении потирал, копируя записи на компьютер.  - Ну, и что у нас там?  - Погоди, пап, засинхронизирую видео и звук.  Отличные получились сюжеты!.. Вместе смотрели. Вот гаишники остановили "мерс". Из салона высунулось приветливое лицо и рука со стодолларовой бумажкой: "Ребята, мне некогда, я опаздываю".  Красная "мазда". На весь экран симпатичное, слегка лукавое девичье лицо. Припухлые губы, большие серые глаза, прядка волос упавшая на чистый лоб. Отец и сын застыли, прильнув к экрану. В кадре появился молодой румяный инспектор.  - Сержант Попов. Ваши документы!  - Какие документы, Попов? Я у френда взяла тачку на пять минут.  И звук записался превосходно! Жаль, не изобрели еще устройства, фиксирующего запахи. Но с этой целью прекрасно справился сержант Попов.  - От вас за версту несет!  - Правда? Хорошо пахнет? Это я шоколадный ликер пила.  - Значит, так, гражданка...  - Я - Света Соколова! Заходите в "Атлантиду", я там танцую.  - Значит, так, Света Соколова. У вас целый букет нарушений.  - Ладно, не перечисляй, сержант. Сколько я должна? - беззаботно спросила девушка. - Хошь, натурой рассчитаюсь?   Сержант выпучил глаза и оглянулся на свою машину.  - Нас, это самое, двое. Лейтенант в машине сидит.  - Нет проблем, - Света Соколова обаятельно улыбнулась. - Я вас обоих удовлетворю. И тебя, Попов, и лейтенанта твово.  ...Станислав ударил кулаком по клавиатуре, динамик резко щелкнул, а экран заплыл синим цветом "смерти" с черными буквами спасательной инструкции на английском.  С того дня у сына не прекращались психозы. Он оскорбил мать, угас в своем увлечении к съемкам и загудел по-черному со списанным летчиком-соседом. А когда летчик исчез, Станислав, испытывая недостаток в компании, предлагал отца "присоединиться". Но Пафнутьев, на ногах перенесший инфаркт, постоянно чувствовал напряжение сердца и от застолий уклонялся. От больницы он лечь отказался, лечился по рекомендациям участкового врача, который наблюдал также сына.  Особенно мрачное настроение завладело парнем, когда приблизился год, как его призвали в армию. Он становился все более нервным и агрессивным, на вопросы отвечать не хотел, но, наконец, сам обратился к отцу:  - Такое дело, батя. Приказ объявили о новом наборе.  - Ну да, я тоже слышал, - Пафнутьев обрадовался, что сын заговорил.  - Дембель вот-вот начнется для тех, кто призывался со мной, - хмуро продолжил Станислав. - Так ты это, если про меня будут спрашивать, скажи, что еще не вернулся.  - А где же ты...  - Остался на сверхсрочную! - с раздражением бросил сын.  - А кто будет спрашивать?  - Девушка может спросить.  - Ну, так пообщался бы сам.  - Незачем напрягать других, - процедил Станислав.  И больше об этом разговоров не затевал.  Он как следует "расслабился". Задремал, откинув голову назад. Пафнутьев с болью смотрел на знакомые черты... худощавое мужественное лицо с длинными прядями темно-русых давно не стриженных волос. Вполне симпатичный парень. Всё замечательно... кабы не эти обездвиженные ноги. Стас проснулся, посмотрел на отца с недоумением - но недолго, и стал глазеть на экран. Что-то не понравилось. Раздраженно потыкал на кнопки - пульт не слушался. С досадой зафитилил им в угол. Пульт распался на несколько частей. Потом все-таки опомнился и пробурчал: "Извини, батя".  - Ладно, успокойся. Новый куплю. А сейчас сам вместо пульта буду, - попытался пошутить Пафнутьев, подошел к телевизору и стал переключать программы.  - Дальше, дальше!.. Погоди, что это?  Сын увидел на экране знакомого актера, прежде любимого. Теперь тот играл необычную для него роль молодого монаха, над которым измывался странный тип - несуразно одетый носатый старец. Пафнутьев облегченно вздохнул, увидев, как сын смеется над шутками и проказами старого кочегара. Но вдруг Стас напрягся, затих. К старцу привели мальчика на костылях. Тот истово прочитал молитву, взывая к господу богу, прося об исцелении мальчугана.  "Ну, Ванечка, костылики тебе больше не понадобятся". И вот, чудо, - мальчик пошел. Пафнутьев так увлекся происходящим на экране, что на минуту забыл о сыне. И тот напомнил о себе. В телевизор с силой шмякнулась граната - бутылка недопитого вина. Разлетелись осколки. А с толстой электронно-лучевой трубкой ничего не сделалось; лишь остатки вина смазали изображение.  - Эх, батя! Лучше б ты меня с пяти лет в школу боевых искусств отдал, чем проповеди читать.  Пафнутьев сник. Пацан ведь совсем. Постарше того, которого "исцелили" в телевизоре, но все равно мальчишка. Водке предпочитает сладенькое вино. Он услышал - не из телевизора - от сына странный звук, похожий на всхлипывание. Затем Стас приложился ко второй бутылке и свесил голову на грудь.  Пусть поспит. Надо идти на кухню, готовить обед или там ужин. Но нет сил. Не хочется вставать. Однако пришлось. Позвонили в дверь. Пафнутьев нехотя поднялся, прошел в коридор, а дверь в комнату, где они сидели, плотно прикрыл.  На лестничной площадке - девушка. Симпатичная, стройная. Крупные завитки каштановых волос.  - Добрый день! - попыталась улыбнуться, но в темных, чуть раскосых глазах не пропадало беспокойство.  - Здравствуйте, - выговорил он.  - Извините за вторжение. Вы же отец Станислава?.. Папа упомянул о встрече с вами, и я сразу вспомнила про Стасика. Он давно на связь со мной не выходил. В последний раз сообщил, что послали на труднодоступную "точку". Но ведь уже прошел год...  - Он остался на сверхсрочную, - отозвался Пафнутьев, чувствуя себя идиотом.  - Вот как? - девушка удивилась, а ее беспокойство заметно возросло. - Стас не сообщал мне о таком намерении. У него и в мыслях не было!  - Да, знаете, для меня это тоже неожиданность, - с отчаянием соврал Пафнутьев и, чувствуя, что вот-вот расколется, сухо сказал: - Простите, я занят.  Закрыл за ней дверь и прошел в комнату, где "сверхсрочник" пускал пузыри. Рядом с ним, на столике, стояла ополовиненная бутылка кагора с куполами на этикетке.  Пафнутьев опустился на диван. Сцепил руки и тоскливым взглядом окинул комнату. Убогое холостяцкое жилье. В углу запыленный компьютер, на лоджии заброшенная видеокамера на штативе. Пустые - теперь уже - книжные полки. Единственная книга одиноко стоит в среднем ряду. Библия старого издания, приобретенная им еще в те годы, когда достать её было сложно. Однако сидевший в нем дух противоречия толкнул его и на этот "подвиг". Он посчитал необходимым иметь "вечную книгу" - как и надлежало всякому культурному человеку на исходе второго тысячелетия христианства.  Потянулся к полке и взял в руки. Увесистая и объемная. Ветхий и Новый завет. Псалтырь, молитвы. Бог это любовь? Верую, ибо нелепо? Нет, бог это, прежде всего, надежда.  Фильм по телевизору закончился. Кочегар, и сам, в сущности, бесноватый, излечил еще одного душевнобольного. Пафнутьев полистал библию, нашел молитву, с помощью которой юродствующий старец исцелил мальчика. Вспомнил недавний разговор в кафе, вопросы Борьки Моисеева и свои ответы. Горько усмехнулся. ″Смирился-таки, гордый человек, да?″  - Владыка, Вседержитель, Святой Господь, - читал он вслух негромким голосом, - наказывающий, но не умерщвляющий, поддерживающий падших и поднимающий поверженных, телесные страдания людей исцеляющий, молимся тебе, Боже наш, раба твоего Станислава болящего посети милостью твоей, прости ему всякое согрешение вольное и невольное... - Он еще раз посмотрел на сына и с особым напором и отчаянием продолжил. - Господи! Врачующую твою силу с небес ниспошли, прикоснись к его телу, угаси жар, прекрати страдание и исцели всякую скрытую немощь, будь врачом раба твоего Станислава... Восстань же от одра болезни и от ложа страдания здравым и исцеленным!  Закончив, поднял взгляд на сына. Воспринял ли он хоть что-нибудь? Дошло ли до его сумеречного сознания, о чем экспромтом просил у Бога?.. Сердце оборвалось в свободном полете, в глазах завис черный туман. Ослабевшая рука зашарила в нагрудном кармашке рубахи... "А-а!" - вырвался стон.  Стас поднял голову.  - Сынок, таблетки, там... в куртке...  Стас, разворачиваясь, резко дернул за колесо; коляска опрокинулась, и он оказался на полу, сам беспомощный...  Пафнутьев очнулся, почувствовав, что ему разжимают челюсти.  - Открой рот! - наклонившись к отцу, требовал сын, зажимая в одной руке капсулу с таблетками.  Повиновался. Замер на секунду, ожидая действия лекарства. Вот уже и слова рождаются и с трудом извлекаются наружу. А коляска по-прежнему валяется на полу.  - Ты? Выходил в коридор?  - Как Мересьев дополз, - разъяснил Станислав. По искусанным губам у него сочилась кровь. - В коридоре зацепился за тумбочку и поднялся на руках. А назад уже шел на ногах, цепляясь за стены.  - Как же ты... - Пафнутьев не договорил, еще трудно было.  - Я забыл, что болен. - На лице сына появился испуг; видимо, он опять вспомнил, что болен, и засомневался, способен ли передвигаться.  - Сядь рядом, - с беспокойством попросил Пафнутьев. - Отдохни. Расслабься.  Стас послушался и, развернувшись мелким переступанием ног, сел на диван.  - Да уж, на кухню за водой я вряд ли смогу, - оправдался он. - Может, винцом таблетки запьешь?  - Мне уже лучше. Не надо.   Пафнутьев ощутил, что может поднять руку, и приобнял сына. Припомнилось, что точно также год назад они сидели рядышком, плечом к плечу, оба еще полные сил и здоровья. Отчаяние, будто отдельное живое существо, скукожилось и отступило. Тяжелый крест, который Пафнутьев столько времени тащил на себе, уже не казался ему непосильным, а стал привычным, неотъемлемым и даже необходимым...