Високосный год начался неспокойно, взрывами в Москве, Мадриде и крушением лайнеров. Тем не менее, к лету мои женщины собрались путешествовать воздушным путем. Дочь занималась гимнастикой, а жена - профессионально историей, и посему они, посовещавшись, выбрали Грецию, где в августе должны начаться Олимпийские игры и там же до сих пор находился древний Парфенон. Впрочем, с особенным восторгом они мечтали о теплом, южном море. А меня потянуло на Дальний Восток, где я родился и жил, покуда отцу не дали новое назначение. Неизвестно, когда еще смогу выбраться при такой непредсказуемой жизни.  Мои женщины посмотрели на меня с недоумением.  - И что ты там забыл? - спросила жена.  - Там меня мама родила. Там дом, в котором я провел семнадцать лет, - как мог объяснил и даже пытался соблазнить на совместную поездку: - А может, вместе? Там тоже море есть.  - Какое?  - Японское.  - Нет, мы лучше в Греческом искупаемся.  Хотел поправить, что такого моря не существует, но понял: не переубедишь.  - Ладно, езжайте купаться в Греческом, а я окунусь в Японском.  Речь зашла о расходах. И оказалось, дорога в Грецию даже дешевле обойдется. Но я и тут нашел выход из положения. Мол, мне хватит отпускных, отправлюсь поездом. Так и сделал, хотя это и тяжко: почти неделю в дороге.  Попутчики менялись, и только в Красноярске в купе разместилась супружеская пара, которая следовала до конца. Они ехали в Находку, где собирались купить "Тойоту" и гнать её оттуда своим ходом. Мы поужинали, употребив коньячишко. Немного поиграли в дурака, но надоело, и я стал показывать фокусы. А поутру обнаружилось, что у попутчиков пропали двадцать пять тысяч долларов.  Мужчина молчал и хмурился, а его жена запаниковала, вызвала проводника, бригадира поезда и обвинила меня в краже. Чёрт побери! Наверно, моя физиономия требует составления протокола. Да и поведение под стать. Вот зачем я на ночь глядя карточные фокусы им показывал? Да ещё прибавлял: "Ловкость рук и никакого мошенства".  - С вечера вот тут лежали, а сейчас нету, - показывала дамскую сумку с иноземным лейблом. - А кроме нас с вами в купе никого не было.  На остановке и менты явились. Правда, всё закончилось благополучно.  Нашлись деньги! Ночью опасливая женщина, видно, не доверяя мне перепрятала конверт с валютой под матрас, но заспала и запамятовала. Она извинилась за устроенную суматоху. Но теперь между нами чёрная кошка пробежала, общение кончилось.  Я подолгу смотрел в окно, ощущая бесконечные пространства Сибири, куда мои предки переселились век назад, влекомые столыпинской реформой. Над Байкалом стелился туман. На станции "Ерофей Павлович" аборигены предлагали пирожки с зайчатиной и вареную картошку. От Хабаровска повернули на юг. Вылез на узловой станции и вдохнул свежего, таёжного воздуха. Никто меня не встречал. Да я никому и не сообщал. Зачем обременять?  Вообще-то я планировал остановиться в гостинице. Однако ж не стерпел, спрыгнул с автобуса на окраине и зашёл с приветом к старикам Большаковым. Вера Алексеевна - сестра моей мамы. Небольшой дом с засыпными стенами, низкая притолока в сенях. Ничего не изменилось за прошедшие годы. Впрочем, окна стали ниже. Но возможно - обман памяти.  - А, племянник! Какая там гостиница! Дорого! Оставайся у нас, - тетя Вера сразу признала меня.  Доброе красивое лицо. Темные, наверно, подкрашенные волосы. Её муж, Леонид Петрович, поддакнул. Умный взгляд, глубокие морщины на лбу. Выше - жесткий бобрик. Тётя Вера отправилась на кухню приготовить обед, а он на правах гостеприимного хозяина взялся меня развлекать. Подошел к старинному комоду и, выдвинув верхний ящик, извлек семейный альбом.  Интересный снимок. Группа молодых мужчин в джунглях. Позади неясный контур самолёта. Кажется, один из семейства МИГов. Группа парней, голых до пояса, и только один в куртке, но без погон. Леонид Петрович и есть, наверняка командир. Бобрик тот же, правда, потемнее. Я знал и раньше, что Большакову пришлось нести службу во Вьетнаме, когда там с помощью напалма насаждали демократию американцы.  - Так вы и в воздушных боях участвовали? - спросил хозяина.  - Нет, был инструктором, - ответил Леонид Петрович и предложил сыграть в шахматы.  Несколько ходов мы проделали в темпе. Потом он стал задумываться.  - Один раз, правда, пришлось выйти за рамки полномочий, - дополнил, не поднимая головы от шахмат. - Повстречались с F-4. Ну, принудили защищаться и показывать молодому, необученному вьетнамцу приёмы ведения воздушного боя.  - И кто кого? - поинтересовался я.  - Как видишь. Сижу перед тобой.  Инструктировал Большаков несколько лет и, по моим догадкам, еще не раз выходил "за рамки полномочий". Потом его, ещё довольно молодого, комиссовали из-за тропической лихорадки и как члена партии назначили на командную должность в нашем Горторге. Даже пообещали благоустроенную квартиру в строящемся доме. Но Большаковы её не дождались. Спустя год Леонида Петровича арестовали, обвинив в пересортице и прочих махинациях. В деле фигурировали пятьдесят тысяч - страшно большая по тем временам сумма. Дали семь лет с конфискацией. Но когда к "ворюге и жулику" приехали изымать незаконно нажитое имущество, то немало поразились. Жили Большаковы очень скромно. Две комнатки, махонькая кухня, мебель - самый что ни есть ширпотреб, на стене ковёр местной фабрики. Бывшего боевого лётчика, отличавшегося патологической честностью, подставили акулы торгового "бизнеса". Как водится, перед судом исключили из партии и потребовали сдать партбилет. Но Леонид Петрович заупрямился: "Не вы его мне вручали, не вам изымать".  Отсидев от звонка до звонка в северных широтах и совершенно избавившись от экзотической болезни, вернулся в родные пенаты. Но, разумеется, на командные должности его никто уже не ставил. Леонид Петрович устроился в шахту крепильщиком и десять полноценных лет отработал под землёй.  Спросил, сохранился ли партбилет.  - А как же, - он кивнул. - Я его в завалинку спрятал. Цел и невредим остался. Вон, теперь в шкатулке.  Он задумался над очередным ходом, а я подошёл к комоду. В резной шкатулке лежали старые документы. Красная книжица. Леонид Петрович на фото, молодой и бравый, в военной форме, с тремя звёздочками на погонах. В партбилете лежал свёрнутый вчетверо листок. Заинтересовался и развернул. Справка о посмертной реабилитации Петра Ивановича Большакова, осуждённого по 58-й статье. Видно, отец Леонида был такой же неуступчивый и принципиальный, как сын. То есть наоборот. Сын, как отец. Яблоко от яблони. У них и фамилия значимая.  - Мужики! - позвала тётя Вера. - За стол!  Встал утром совершенно бодрым, свежим, как будто мне вернулись семнадцать мальчишеских лет. Даже захотелось достать ногой до потолка. Что я с успехом делал раньше в квартире на 2,70. Тут потолок был еще ниже, и задача облегчилась.  Дом, в котором я появился на свет, сохранился! Ковчег для специалистов выстроили основательный, на высоком фундаменте, на двух хозяев. Поэтому не снесли подобно многоквартирным баракам, стоявшим по соседству прямо на земле.  Небольшой общий двор. Сердце зачастило, когда увидел высокое крыльцо, с которого однажды свалился, проткнув грудь сучком. Теперь проход к крыльцу отделял забор. Калитку не успел открыть - вышла худосочная женщина и посмотрела вопросительно.  - Мы тут раньше жили...  Она продолжала смотреть со злым недоумением, и мне расхотелось переступать порог отчего дома.  Повернулся уходить и тут заметил вышедшего во двор соседа. Борис Сергеевич! Якушев! Маркшейдер шахты, где работал отец. Я, не дожидаясь, когда признает, назвался.  - А! ну, как же, как же... - он тотчас пригласил в дом.  Неприятный осадок от общения с худосочной женщиной исчез. Борис Сергеевич и его жена прибыли сюда после окончания Ленинградского Горного института. Привезли с собой кучу книг - по геологии, геодезии и, кроме того, сочинения Жюль Верна, Беляева, братьев Стругацких и еще много всяких. Я не любил ходить в библиотеку, да и там востребованные книжки всегда оказывались на руках. А тут - благодать...  Хозяйка отсутствовала. Борис Сергеевич объяснил, что она уехала во Владивосток к дочери и там занимается хозяйством.  - К Ирочке? - спросил я. - А чем же сама Ира занимается?  - Она теперь бизнес-леди, - похвалился Якушев. - Ей некогда.  "Растут люди", - отметил я и прикинул, что если б мы отсюда не уехали, то теперешняя бизнес-леди, вполне могла стать моей женой. Она лет на семь моложе, и я её катал во дворе на качелях.  Якушев постарел, но характером не переменился. Такой же бодрый, живой. С аристократическим лицом - так мне казалось. По-прежнему подтянутый, сухощавый. Тоже понятно. Видно, недобрал веса, проведя детские годы в блокадном городе на Неве.  - Борис Сергеевич, вы уже на пенсии?  - Конечно. Вышел, когда ферму закрыли.  - Какую ферму? - не понял я.  - В последнее время свинарём работал. Шахта-то, где и твой батька трудился, на ладан дышала. Так я при ней свиноферму организовал. Кормили поросят отходами из нашей же столовой.  Маркшейдер-свинарь усадил меня в зале, сходил на кухню, принес легкий закусон. Включил телевизор - с большим экраном.  - Что будем употреблять? - спросил, открыв дверцы стенки, и подмигнул хитро. - Мурфатляр?  - Чего? - Меня обдало паром воспоминания. - Вы это самое... знали, что я приеду?  - Предполагал, - сказал он. - Должен же ты когда-то появиться. Лет десять стоит, тебя дожидаясь.  Вытащил голенастую бутылку с напитком янтарного цвета, показал на телик и лукаво добавил:  - Вот только телевизор без сбоев работает.  Тут уж я вспыхнул, будто электрическая лампочка, перед тем как перегореть. Ну, Борис Сергеевич, подначил! К десятому классу, перечитав фантастическую литературу из его шкафа, я заинтересовался личностью легендарного серба Николы Тесла и увлёкся радиотехникой. Мои родители обрадовались, что я меньше стал шляться по улицам, а больше сидеть дома за паяльником. Однако в душе я оставался авантюристом и новые знания использовал, дабы "расколоть" милейшего соседа. Перед трансляцией футбола, до которого он был охоч, включал специально собранный генератор помех. На экране начинали плясать беспорядочные полосы, а вместо звука слышались тревожные завывания. Я с самым невинным видом заходил к Якушевым, слышал, как Борис Сергеевич ахал, охал и с видом знатока "определял":  - У вас расстроились режекторные фильтры.  - Так ты уж, голубчик, будь добр, настрой, - умолял меня маркшейдер, тогда еще не свинарь.  Я вскрывал "Изумруд" и крутил сердечники. При этом поглядывал на часы. Мой младший брат за стенкой должен, как ему наказывал, через пять минут выключить генератор.  Потом мы смотрели футбол. Дядя Боря был благодарен всеми фибрами души. У него, может, единственного из всех горожан имелся бар (у других горячительные напитки не застаивались). Он доставал бутылку румынского вина. Того самого Мурфатлара. Чудесное вино, приятное, сладкое. Никакого сравнения с ядовитым Солнцедаром, который я со сверстниками употреблял перед танцами. Помнится, Якушев сомневался, а можно ли мне, родители не заругают?  - Можно! - нагло уверял я. - Оно полезно!  Разумеется, являлся и мой подельник, младший брат Петя.  - А вот ему нельзя, - распоряжался я. - У вас, дядь Боря, газировка найдётся?  Находилась и газировка. Подключалась добрейшая тётя Аня, выставляла на стол вазы с шоколадными конфетами, пирожными... Помнится, я удивлялся, почему их Ира равнодушна к сластям, и маме о том рассказал. "Видать, уже наелась на всю оставшуюся жизнь, - объяснила мать. - Хорошая будет жена! На конфеты тратиться не надо".  Мы подняли бокалы, выпили за встречу, и я совсем размяк. Нет, пьяным не стал, с чего бы - с Мурфатлара? Но мне сделалось до чесотки стыдно за прежние подвиги.  - Дядь Боря, извините меня, подлеца. Я ж всё подстраивал... с помехами этими. На пару с братом.  - Я догадывался, - кивнул он. - Все ваши хитрости невооруженным глазом видел.  - Как? видели? - поразился я. - А почему не разоблачали?  - Было интересно с молодежью общаться.  Вот это он меня огорошил!  - Дядя Боря, вы своим примером показали мне... направили... И книги ваши, и вы сами... сподвигли... - меня понесло, как турецкого подданного, но иначе уже не мог. - И простите! Несколько книг я вам так и не вернул. Фактически украл. Вор я, нехороший человек...  - Ага, редиска, - улыбнулся он. - Пустяки! Я был рад, что ты проявляешь интерес к библиотеке.  Нет, ну до чего замечательный человек! Мы вышли в крохотный сад-огород. На участке Якушевых росла раскидистая черёмуха, и на её ветвях мы с братом "тарзанили". Она сохранилась. Однако теперь "наш" участок и участок Якушевых разделены забором.  - Зачем они так? - спросил я, ни минуты не сомневаясь, что ограду возвели новые жильцы. - И ведь сдвинули на пару метров.  - Да пусть, - бывший маркшейдер и, он же, свинарь махнул рукой. - Нам с Аней и этого клочка хватает.  В комнаты, где провёл семнадцать мальчишеских лет, заглянуть не удалось. Но всё-таки от Якушева вышел в хорошем настроении. У магазина наткнулся на пожилую женщину в шляпке и сразу признал: бывшая учительница! До визита к Борису Сергеевичу подумал бы еще, стоит ли подходить, а сейчас кинулся к ней и вырвал сумку из рук.  - Надежда Авдеевна, вы не помните меня?  Она на миг насторожилась, а потом улыбнулась:  - Помню. Такого, как ты, разве забудешь.  И заставила второй раз в тот день забуреть. Конечно же, сразу понял, о чем она. Надежда Авдеевна, знакомясь с нами, беседовала после уроков. И пообещала к каждому зайти домой.  - Вы, ребята, не против?  - Конечно, нет! - первыми откликнулись девчонки-отличницы. - Мы вас чаем с вареньем угостим! Пирогами! Блинами! - наперебой кричали они, из себя выходили.  Мне так не понравилось их подобострастие, и я вполголоса выдал:  - А я собаку с цепи спущу.  Сидел на "камчатке", и наша новая классная, конечно, не расслышала. Но сосед по парте, парень с шипящей фамилией Шершнёв, мстительно глянул на меня и задрал руку.  - Не говори! - Я лихорадочно соображал, что последует дальше. Матери-то не очень боялся. Она для меня не авторитет, в школе знали. Но вдруг отца вызовут? Он день и ночь пропадал на работе, и школу посетил всего лишь раз: когда мне, при хороших знаниях, поставили кол по поведению. При том, что минимально допустимой оценкой по этой "дисциплине" считалась тройка.  - Не скажешь, рубль дам. Ну, два! Ну, три! - последовательно предлагал деньги, пенал с цветными карандашами, клюшку, перочинный ножик... Противному Шершню всё было мало. Я рассвирепел, вытащил этот самый ножик и прошипел: "Тогда я тебя в бок пырну!"  Он опрометью кинулся в проход и пересел на другую парту. Тут уж Надежда Авдеевна обратила внимание на нашу возню. А этот негодяй встал и на весь класс объявил, как я собираюсь её встретить.  Кранты! Сейчас начнётся... Однако последовало невероятное: классная не на меня напустилась.  - А вот доносить нехорошо, Шершнёв.  Меня поддержал Эдик Каменский, парнишка доселе робкий:  - У него собака не на цепи. И вовсе она не кусается!  Как говорится, вопрос был исчерпан. Родителей не вызывали, даже записи в дневнике классная не сделала. Да, Надежда Авдеевна мало изменилась, только, мне показалось, непроходящая печаль появилась на её лице. Уж не от того ли, что с такими уродами ей приходилось возиться почти всю сознательную жизнь?  Я довёл опрятную старушку до подъезда пятиэтажки.  - Надежда Авдеевна, вы уж простите меня, шалопая, за прошлое. За недостойное поведение... Во всяком случае, спасибо вам за всё!  - И тебе спасибо, - сказала она.  - А мне-то за что? - не понял я, пребывая в далёких летах прошлого.  - Ну, как же, сумку помог донести.  На другой день опять подался на прогулку. Бараки, в которых жили мои уличные друзья, снесены. Где их искать? Отправился к центру. Здесь обязательно кого-нибудь встречу.  Расчёт оказался верным. Я увидел, как из сбербанка вышел грузный мужчина, тёмноволосый, слегка кучерявый. Ба! Да вот же он, Эдик Каменский, бесстрашно вставший на мою сторону и с того дня "примазавшийся" ко мне. Он и тогда был крупным, толстым, драться не умел и, естественно, нуждался в защите. Эдик надолго стал не только товарищем, но и, можно сказать, моим служкой. Я не давал его в обиду, но - чего греха таить! - сам нередко над ним потешался. Он и в футбол играть не умел, но всегда находился "при нас". Однажды играли на пустыре, нечем было обозначить ворота, и я предложил Эдику постоять вместо штанги. Второй штангой стал пенек. Эдик прекрасно справился. Только поворачивался задом, когда пробивали пенальти.  А сейчас? По виду - вполне успешный мужчина. Я окликнул. Он тоже меня признал! Обнялись и зашли в летнее кафе. Оычная серия встречных вопросов. Оказалось, Эдик женат на той девушке, с которой я поручил ему встретиться и сообщить, что сильно занят. Это уж случилось перед отъездом. Мы, в самом деле, собирались в дорогу.  - Ну, ты орел! - воскликнул я. - Значит, на Ларисе женился?  - С младших классов был в неё влюблен, - признался он.  Заказали по сто чайного напитка. Как-то неузнаваемо изменилась его речь. Раньше он сильно картавил. И даже в старших классах не мог совладать с буквой "рэ". Пацаны передразнивали, но особенно хорошо получалось у меня. Даже подумывал: может, мне податься в артисты, а не в технический вуз?  Сейчас никаких изъянов в его речи не заметил. Говорит правильно, уверенно, словно оратор с трибуны. Нет, не в артисты и не в инженеры мне надо было идти, а в следователи. Дедукция подсказала, откуда ноги растут. Чтобы убедиться в своих предположениях, стал выспрашивать, не относится ли мой друг к тому славному народу, который пророк Моисей по египетской пустыне долго водил.  - Ошибаешься, - нисколько не робея и не смущаясь, разъяснил Эдик. - Моя мама, Наталья Ивановна, появилась на свет в вятской глубинке.  - А папа? Анатолий Евсеевич? - Я даже припомнил, как звали его отца, директора кинотеатра.  Эдик примолк и наморщил лоб, будто припоминал, где шлялись предки отца.  - Ладно, проехали! - прервал его потуги и предложил тост.  Мы выпили за мир и дружбу между народами, сословиями, классами, кастами, видами и подвидами. Я спросил у Эдика, на какой ниве он сейчас подвизается.  - Да так, - скромно ответил дружок. - Заведую отделом. В банке.  - Ух ты!  - Ага, понимаю твоё удивление. Мол, тюфяк и так поднялся? А знаешь, у меня с детства, из-за насмешливого отношения ко мне, появилась нешуточная, я бы сказал, тяга к адаптации. Великая вещь! В сущности, вся эволюция на ней зиждется. И то, что мы из обезьян, в конце концов, стали человеками, только ей и обязаны.  - Ну, ты и сказанул, - иронически заметил я. - Во-первых, мы не от обезьян, а во-вторых, можно объяснить проще. Тебя не раз тыкали мордой об стол - ты реагировал и научился приспосабливаться. Разве не так? Я не слышу, чтобы ты картавил. А, ясно! У логопедов лечился, да?  - Ни у кого не лечился, - одноклассник лукаво на меня глянул. - Неужели ты не понял?  - А что я должен понять?  - В школе ты был более смекалистый, - засмеялся Каменский. - Ладно, тебе скажу. Я исключил эту злосчастную букву из лексикона.  - Гляди-ка! - удивился я. - Как это ты умудрился?  - А вот так. Сам с собой вёл диалог, тщательно отсеивая недопустимые словечки. Да так наловчился, без запинки уже мог. И за то, что есть такая возможность - моё отдельное спасибо нашему великому и могучему. В нём столько синонимов, я легко выполняю, что задумал. И вполне обхожусь без этой окаянной буквы.  - Ну, поразительно! В самом деле, ни одного "рэ"! Это ж надо так натренироваться!  - Ага. Пожалуй, я сумею выжить в любых условиях. Даже очутившись на планете Нептун, - с уважением к себе подытожил Эдик. - А эту буковку, как видишь, можно совсем изъять. И наш язык нисколько не обеднеет. Зато неуступчивые ценители национальной идентификации лишатся столь значимой метки.  - А сейчас-то зачем выпендриваешься? Говори свободно!  - Иначе уже не могу. Понимаешь, какой-то механизм в мозжечке постоянно действует.  Он вытащил платок и промокнул лоб. Грузный, солидный, с завитками чёрных волос, глаза с поволокой. Нет, всё-таки пророк Моисей, наверно, вывел одного из его дальних родственников из египетской пустыни. Но какой виртуоз! А как же он к жене обращается? Сумел же проинформировать меня, как её зовут, не назвав имени. Ну, гусь лапчатый!.. Да нет, это я гусь лапчатый. Издевался над верным другом! Сделал его приспособленцем!  - Эдик, прости меня, идиота, - я приложил ладонь к груди. - На такую муку тебя обрёк!  - Пустяки, - махнул он рукой, блеснув запонкой на рубашке. - Да и ведь на пользу пошло.  Но меня уже трудно было остановить. Я вновь пошел вразнос и продолжил каяться:  - Я ж тебя штангой на ворота ставил! Ты неподвижным бревном часами стоял.  - Да нет, я понемногу шевелился, - поправил Эдик. - И в ладоши хлопал, когда ты голы забивал. Даже считал себя членом команды. И позволял себе кой-какие изгибы. В нашу пользу.  Ай, какой молодец! Мы еще долго сидели. Потом мой школьный друг заторопился домой. Он хотел расплатиться, а я тряс своим бумажником.  Дорогой к Большаковым пытался хотя бы частично примерить на себе те трудности и мучения, которым по моей прихоти подвергся приятель. Проговаривал события дня минувшего, пытаясь обойтись без буквы "рэ". Получалось плохо.  Тётя Вера поглядела на меня с удивлением.  - Что с тобой, племянник? Вид у тебя...  - Друга повстречал, - ответил я и прорычал, восстанавливая в правах ущемлённую букву: - Тёть Вера, а вы знаете, что Каррл у Кларры укррал корраллы?  - Надо же, - всплеснула она руками.  Время летело. Я шатался по городу, посещая знакомые с детства места - стадион, парк, зашел во Дворец Культуры, где поиграл в бильярд и поболтал с маркером, которого тоже узнал. Еще дважды встречался с Эдиком и пообщался с Ларисой. Она, когда-то неравнодушная ко мне, теперь была банально радушной. Добровольно ходил на рынок за продуктами и рассчитывался своими, чтобы возместить расходы, причиненные Большаковым. Там в основном обитали корейцы и китайцы, а может, и вьетнамцы, которых Леонид Петрович учил искусству побеждать в воздушных боях. Меня окликнули:  - Ходи сюда!  Я подошел.  - Твоя мою не узнаёт? - спросил иноземец. - Я Пак, - заулыбался от уха до уха. - Ну, Ли Сы Ху, по-твоему.  Бог ты мой, тоже однокашник! Он постоянно ходил с короткой стрижкой, и не кто иной, как я, придумал ему эту кликуху. По-русски хорошо говорить он так и не научился. Сразу припомнилось, как мы играли в регби, и я, налетев на стену, сломал руку. Она изогнулась кочергой. Все остолбенели. А этот бесстрашный сын корейского народа подбежал, схватил и стал вправлять. Боль дикая! Я даже сознание потерял. Меня отвезли на скорой в поликлинику, и уже там операцию продолжили профессиональные костоправы.  - Так ты, оказывается, Пак, а не... - сконфузился я. - А что здесь делаешь?  - Маленько торгую. Панчхан, вот. Кимчхи, фунчоза, хве. Бери - не хочу. Кушай - не могу.  - Странно, - меня слегка заклинило. - А я представлял, ты будешь врачом, хирургом.  - Не, Пак в институт не поступил. Экзамен не сдал. Но мал-мала людей ломает. Дедушка научил.  - Ух, ты! Мануальным терапевтом стал?  - Да, Пак умеет вправлять. Хочешь?  - Спасибо, мне уже вправили.  От его услуг отказался, но хве купил. То есть получил бесплатно. Он отказался принять мой полтинник. А закончилась наша беседа тем, что я и у него прощения попросил. За то, что называл оскорбительной кличкой. Хотя, кажется, Пак этого и не просёк.  В сквере, неподалеку от стадиона наткнулся еще на одного знакомого. Игорь, кумир молодежи, классный футболист. Но вот его не сразу признал! Прилично одет, при галстуке, но склеротическое лицо... краше в гроб кладут. Не удержался и спросил:  - Что с тобой, Игорь?  - Популярность сгубила, - объяснил он. - Займи стольник.  Вот так, запросто, но с надеждой. Никак не идентифицируя меня, да и вовсе не пытаясь этого сделать.  - А что мало просишь? - попытался пошутить я по сценарию известной прибаутки: проси, мол, больше, всё равно не дам.  - Ну, двести, - он юмора нисколечки не принял.  - Я на днях уезжаю.  - Но приедешь же еще? - чуть ли не с мольбой спросил бывший центрфорвард.  - Да уж не знаю, - я всерьез задумался и ответил с сомнением: - Может, лет через десять.  - Так через десять и отдам! - пообещал он.  А сам уже заметно остыл в надежде и выискивал взглядом другого прохожего. И я, что называется, прослабил. Одолжил две сотни. А что? Теперь появится стимул приехать еще раз - хотя бы за должком. "Но доживешь ли ты, Игорь, до тех времен - при твоём-то образе жизни?" - вот еще о чем я подумал. Ладно, не будем о грустном.  Владивосток. Благо, сейчас туда пропуск не нужен. Я сел на электричку и поехал в славный город, в котором теперь жила моя несостоявшаяся жена Ирочка Якушева. Вскоре в окне появилось море. Нетерпение меня захлестнуло. Слез на одной из курортных станций, тянувшихся вдоль Уссурийского залива.  Спустившись по каменной лестнице, обнаружил вполне приличный пляж. Лежанки, зонтики, мелкий золотистый песок. Солнечно, тепло, а вот народу не очень. У самой воды разделся. Вспомнил про жену и дочь. Пусть они там в "греческом море" бултыхаются, по греческим музеям ходят, а я уж здесь, в знакомых мне с детства местах. Вон сопка, за ней пионерлагерь раньше располагался, в котором я дурака валял... сезонов пять, однако.  Попробовал ногой темно-зеленую воду. Не парная, но вполне. И тут из моря, как Афродита из пенных волн, выплыла красавица-богиня, прикрытая на груди и на бедрах полосками ткани. О, боги, направилась ко мне!  - А вы ничего сложены, - улыбаясь, заметила.  - Еще бы! - бодро откликнулся. - Блюду форму.  - Купаться собираетесь? - продолжила она. - А прививку сделали?  - Какую прививку?  - Ядовитых медуз у нас тут много развелось, крестовиков. Смотрите, вы рискуете. Их укус очень опасен.  Ага, помню, грозит параличом. Стану во все стороны хромой. Но раньше такие случаи были крайне редки - как если б здесь акула напала. Неужели ядовитые медузы так расплодились? Я с тоской посмотрел на зеленые волны. Рискнуть, что ли?  Но хотелось вернуться домой - к жене и дочери, целым и невредимым. Ладно, перетерпим.  Борис Сергеевич дал мне адрес Ирины. Но дома её не оказалось. А встретил мачо с пробором в смоляных волосах. Так и не понял: охранник или молодой муж? Побродил по набережной, полюбовался стоявшими на рейде кораблями. Всё путем: "Владивосток город далёкий, но нашенский". Помню, раньше над гостиницей "Золотой Рог" гордо реял это лозунг. Сейчас нету, сняли. Наверно, вылинял.  На обратном пути заехал к Виталию, старшему сыну Большаковых, проживающему в пригороде, на Второй речке. Он принял меня как-то... неласково. Или вообще такой, неэмоциональный, или... Раньше Виталий собирал монеты и деньги, положив начало коллекции из тех экзотических, которые привез Леонид Петрович из заграничных вояжей. Однажды, когда дома оказалась лишь тетя Вера, я стащил несколько монет и бумажных денежек. Они лежали открыто в комнате. Так уж не держит ли Виталий в памяти тот давний случай? Выждав момент, когда его жена вышла из комнаты, негромко признался:  - Виталь, извини. Я позаимствовал кое-что из твоей коллекции. Хотел похвастать перед ребятами и вернуть. Но... но не смог... - Я хотел объяснить, что у меня их внаглую отнял уличный отморозок, носивший финку и брюки клёш, но двоюродный брат не дослушал.  - Так это ты стащил? - он сдвинул брови на переносице. - А я-то гадал, куда они делись. Приехал, значит, с повинной за семь тысяч верст?  - Ну да, - не стал я возражать и оправдываться.  - Ладно. Раз с повинной, прощаю, - снисходительно сказал он.  Снял с меня тяжесть проступка, и я, уже облегчённо, спросил:  - А щас? По-прежнему коллекционируешь?  - Ага, - кивнул Виталий. - Коллекционирую. Доллары. Что б ни говорили, а они ещё лет на пятьдесят самая надёжная валюта.  Вернувшись, рассказал Большаковым, что у Валерия всё прекрасно. Но мой отчет почему-то не обрадовал стариков. Больше того, их лица сделались угрюмыми. А, вон оно что! Вспомнили о младшем сыне Андрее, которого давно не видели и в последнее время никаких сообщений не получали.  - А где он сейчас? - спросил я.  - В другом гусударстве, - ответила тетя Вера.  - На Украине, - уточнил Леонид Петрович. - А там оранжевая революция. Паны за власть борются, а у холопов чубы трещат. Ты смог бы навести справки об Андрюше?  Я расспросил подробнее. Впрочем, и раньше знал, что Андрей, когда еще Украина не являлась "другим гусударством", окончил МИФИ и получил направление на Запорожскую атомную электростанцию.  - Не Чернобыль же, - успокаивал я их. - Вроде ничего там не взрывалось.  Но они, после моего "успокоения", встревожились еще пуще.  - Да вы не волнуйтесь, обязательно разузнаю, - увещевал я. - По Интернету поищу. Если что, съезжу. Мне намного ближе. Дайте последний адрес, откуда Андрей с вами связывался.  Потом, правда, поостыл. Вот зачем наобещал? Смогу ли выбраться?.. Они ждать будут, надеяться. Придется взять дополнительный отпуск и махнуть на беспокойную Украину. Эх, где наша не пропадала!  Я предчувствовал, что мне сюда, ох, нескоро выбраться, да и вообще, придется ли. Поэтому старался навестить всех, кого знал и помнил. Встретил одного из уличных друзей, он чуть старше. Именно с ним шастал по тайге, убегая со школьных занятий; летом, случалось, с ночевкой. Меня начинали искать на второй день, а вот Коля был вольной птицей. Рос без отца, мать занята работой и младшими детьми.  Я не удивился, когда увидел его сидящим под мостом с удочкой. Он и раньше был миросозерцателем и мог в лесу присесть на пенек часа на два кряду. Спустился вниз, и мы поговорили.  - Коля, а давай рванём в тайгу! - я загорелся, как порох. - Раньше, помнишь? Хотя бы на денек!  Он отрицательно покрутил головой.  - Клещей щас много. И почти все энцефалитные. Без прививки низзя.  Я поморщился. Ну вот, купаться низзя, в тайге побродить по следам Дерсу Узала - тоже низя. С большой полосатой кошкой не встретишься, за ушком у неё не пощекочешь. Что расскажу своим женщинам, когда вернусь?  - И что ж это такое? - с досадой сказал. - Всякой гнуси столько развелось!  - Да уж, - подтвердил Коля, не отрывая взгляда от поплавка. - Они ж твари неразумные. Не могут догадаться, что можно истреблять самих себя и себе подобных.  В небольшом ведерке трепыхались несколько пескарей. Полагая, что рыбалка и философия основное занятие Николая, я спросил, чем он занимается на досуге. И моё предположение оказалось верным: он вполне понял смысл вопроса.  - Да так, грузчиком работаю. На овощебазе.  "Должно быть, вегетарианец, - подумал я. - Мяса не ест. А рыбу ловит для кошки".  Тетя Вера выслушивала мои "отчеты" о дневных встречах, уточняя, о ком речь, а иногда добавляя, что я так и не выведал и не выяснил. При её общительности она многих знала.  - А вот к дядьке так и не зашёл, - слегка пожурила, когда мне остался день до отъезда.  Понял. Из дядьёв остался в живых младший, Иван Алексеич. Мы беседовали поздно вечером. Мне оставался еще день, и я пообещал тете Вере завтра же проведать дядьку.  Леонид Петрович в наш разговор не вмешивался. Вообще, я заметил, что его живо интересовали только последние известия, преимущественно международной жизни. Но когда жена удалилась проверить заварное тесто, он вдруг предложил:  - Выйдем на минутку.  И поманил за собой. Уже стемнело. С неба за нами подглядывала ущербная луна. Хозяин взял с собой фонарик, а из сарая прихватил гвоздодер. Проследовали за дом. Там Леонид Петрович отковырнул от завалинки доску и вытащил из опилок жестяную коробку. "Наверно, здесь прятал партбилет", - успел подумать я.  - Вот, возьми.  - Что здесь?  - Пистолет.  Я оторопел и зачем-то спросил:  - С патронами?  - Да, с запасной обоймой, - подтвердил он. - Ты ж не самолетом полетишь. А на поезде еще не шманают.  И что мне было делать? Да уж не потому ли Большаков решил меня "вооружить", что я пообещал съездить на Украину? Вот вляпался! Я же теперь вполне мирный семейный человек. Мне ж не двенадцать лет, когда мы мастерили "поджигалы" и стреляли друг в друга. Но я не мог отказать. Принял коробку и спрятал на дно дорожной сумки, предварительно завернув рубашкой.  С утра засобирался выполнить обещанное тетке.  Как же, дядя Ваня, младший мамин брат. Кстати, мать ему привета не передавала. Когда речь зашла о нем, она сердито высказалась, что он "такой-сякой", человеческий облик потерял. А ведь дядя Ваня был едва ли не самой выдающейся личностью в нашей родне. Он приличную карьеру сделал. Окончил техникум, занялся общественной деятельностью, попал в горсовет, а потом и вовсе взметнулся: избрали в краевой исполком. Он перебрался во Владивосток, получил новую квартиру... Да вот же, пристрастился к зеленому змию. И теперь вернулся во свои ясли, а квартиру оставил жене и дочерям.  - А где он щас живёт? - спросил я.  - В бабушкином доме, на сопке.  Конечно, надо навестить, хоть я и не уполномочен мамкой на передачу "привета". Тем паче, про бабушку совсем забыл. Память пробила на давние годы, когда я под стол пешком ходил. Бабушка непременно навещала нас, внуков, в день рождения, совала рубль, трёшку или там червонец. Деньги-то менялись. Другие гости, спецом приглашённые гульнуть на именинах, тоже взяли в привычку дарить деньги - как бы компенсируя затраченные на них расходы. Детям их подношения не перепадали, оставаясь у родителей. А бабушка всем внукам и внучкам вручала из рук в руки, отозвав в сторонку. Может, развращала нас, приобщая к культу денег? Не знаю. Но теперь вспомнил об этом, и на меня накатила волна благодарности. Мы покупали конфеты, пряники, семечки. Не исключаю, может, кто-нибудь из сродственников и на курево соблазнялся.  В бабушкином доме сидел незнакомый дедушко, в майке и трико, нестриженный и небритый. Ну, да кто тут еще мог обитать? Он! Дядька Иван! Глянул на меня буднично, как будто я вчера забегал. Видимо, тетя Вера сообщила братцу о моём приезде.  - Проходи, садись. Рассказывай, как живёшь.  - Иван Алексеич, я что хотел? Бабушку бы проведать. А то даже не знаю, где она похоронена.  - Ну, молодец, коли так! Я тоже у мамки давно не отмечался. Щас соберусь.  Пока он переодевался, я разглядывал неухоженное жилье. А ведь у бабушки всегда был порядок. Припомнилось едва ли не первое с братом самостоятельное путешествие к ней. Я уже научился писать, а брату только предстояло идти в школу. Мы пришли к бабушке в воскресенье, а она, наоборот, собиралась уходить. Посмотрела на нас, достала потертый кошелек и выдала нам по монетке уже и не помню какого достоинства.  - Квасу себе купите, когда домой пойдёте.  И ушла. Дядя Ваня, молодой еще тогда, сидел за конспектами.  - Куда она? - спросили мы.  - В церковь, - не без досады ответил дядька.  - Так бога же отменили, - недоумевал я.  - Что с неё возьмешь? Малограмотная. Не понимает, что материя первична, а сознание вторично.  Мы с братом этого тоже не понимали. Но нас больше интересовало, откуда у бабушки столько монет в кошельке.  - Наменяла, - объяснил дядька. - Будет нищим раздавать.  Единственная действующая церковь находилась на другом краю городка, и мы представляли, как бабушка, опираясь на трость, бредёт через весь город, раздавая монеты нищим. Теперь в углу комнаты сохранилась "божница". Дядька, хоть и оставался атеистом, иконостас не трогал. Он долго искал брюки, а я ждал. С удивлением заметил на подоконнике дорогущую бритву "Браун", в фирменной упаковке.  - Не пользуетесь? - не удержался, спросил.  - А, это... - небрежно бросил он, как будто бритву сделали в местной артели инвалидов. - Дочь подарила.  Наконец, оделся, и мы пошли на кладбище... то есть, нет, в другую сторону.  - Сначала в гастроном, - разъяснил дядька и посмотрел, проверяя, как я отреагирую. - Ты уж извини, племяш, пенсия через неделю.  Он поставил меня в трудное положение. Тетя Вера предупредила, чтобы я "не вздумал" его угощать. Каюсь, нарушил завет, взял в гастрономе "беленькую" - по дядькиному выбору, самую дешевую. Кроме того, он попросил прикупить конфет и печенья. Странный, однако, вкус, подумал я, нашел, чем заедать. А вот витрину с колбасными изделиями прошел мимо, только недобро глянул и пробурчал: "Дожили! Триста сортов". Пластиковые стаканы нам дали бесплатно.  Улица закончилась; дорога пошла вверх, и там, на склоне сопки, привольно расположился город усопших. Мимо нас проезжали новые русские на вороных джипах. А иногда по пути попадались маргиналы, ни разу не прибегавшие к услугам Кутюрье. Вот так, здесь, у кладбища, пересекались пути-дорожки новых русских и новых нищих.  Дядька указал на высокую березу.  - Вон ориентир. Запоминай.  И мы прошли на могилу бабушки. Вокруг всё заросло дикой травой. Навели кой-какой порядок, подмели наломанными ветками и присели за железный столик. Чем дольше я пребывал здесь, тем сильнее ощущал вину. На этот раз перед бабушкой. Давно мы получили телеграмму от тёти Веры о её смерти, а я впервые здесь. Мать-то нашла возможность слетать на похороны, благо тогда цены на авиабилеты еще не достигли заоблачных высот.  - Ну, давай помянем. - Дядька разлил по стаканам.  Рука у него подрагивала. Я по табличке - вслух - подсчитал, что бабушка прожила восемьдесят три года.  - У нас в роду много долгожителей, - прокомментировал он и искоса глянул на бутылку. - Вот только я, видать, нарушу традицию. Через полгода мне стукнет семьдесят и... поминай как звали. Эта злодейка меня прикончит.  Я промолчал. Ну, сознает же человек. А раз сознает, может, и справится с пагубной привычкой.  - А уж моя мать могла б еще жить и жить, - продолжил дядька. - Крепкая была, крестьянской закваски.  - Отчего же она скончалась?  - Жить стало скучно. Вот и ушла преждевременно.  - Как это - жить скучно?  - Долго рассказывать, - он помолчал и всё же поведал. - Прикинь, племяш, что выпало на долю её поколения. Коллективизация, война, послевоенная разруха. Бедность и нищета. Искалеченных, раненых, убогих - тьма тьмущая. И государство не имело средств обеспечивать. Грошовые пособия, да и то каждый год - строгие проверки. Чтобы, скажем, оторванная на Курской дуге нога опять не выросла.  Нахмурил лохматые брови и вздохнул.  - Вот твоя бабушка и помогала таким. Мы-то побогаче других жили. Твой дед фартовый был мужик, завербовался на Сахалин. Длинные рубли получал, рыбу мешками привозил. А потом сгинул бесследно. И стали мы жить гораздо хуже. Но бабушка уже втянулась, и не могла обходиться без миссионерской деятельности. Ну, да ты парень грамотный, знаешь, привычка свыше нам дана.  - Замена счастию она, - подтвердил я.  Сделав лирическое отступление, дядя Ваня в очередной раз потянулся за бутылкой. Мы ещё выпили, и он продолжил:  - Потом оправились. Военные раны зализали и стали жить лучше. Убогих и нищих, как корова языком слизала. Я на должность заступил. Бывало, мать пенсию мне суёт, а я ей: "Потрать на что-нибудь". А она и не знала, куда тратить. Одевалась скромно, лисий воротник - роскошью считала. Однажды у церкви зазевалась, так какой-то мужик сам ей рубль сунул. Посчитал, что нищая. Короче, племяш, помощи некому стало оказывать, она и заскучала.  - От этого разве умирают?  - А то! Жизнь без смысла - страшная штука, - пояснил развенчанный общественно-политический деятель. - Позже и я оказался в подобной ситуации. Ну, это когда убедился, что коммунизм - идея фикция. Тогда-то и стал заглядывать на дно бутылки.  К нам подошёл трясущийся в паркинсоне мужик. Дядька и ему налил.  - Выпей, голодранец, помяни моих предков.  Мужик выпил, нисколько не обидевшись на "голодранца". Потом мальчик и девочка подбежали. В курточках не по размеру. Им мы отдали конфеты и печенье. Потом на аллее появилась старушенция. Сначала она подошла к солидному господину, грустившему у массивного гранитного постамента с барельефом типичного братка. Значит, и у нас тут, постреливали. Но грустивший даже не заметил старушки. Она подошла к нам. Запасы продовольствия у нас кончились, и я вложил в её сухую ладошку червонец. Дядя Ваня, уже порядком захмелевший, ухмыльнулся:  - Молодец, племяш! Дело бабушки продолжаешь. Правда, ты проявил активность, остограмившись. А мать всегда трезвой помощь оказывала, - новая мысль озарила его спитое лицо. - А ведь, если б она пережила, перетерпела те жирные годы, то теперь вновь приобрела бы вкус к жизни. Эвон их сколько: нуждающихся, обманутых, брошенных.  Памятник у бабушки был довольно простой: стандартная мраморная плита. В левом верхнем углу выгравирована звёздочка, а ниже даты рождения и смерти - православный крест. Я подивился такому странному сочетанию символов.  - Как же без звёздочки, - разъяснил дядя Ваня. - Двух сыновей, моих старших братьев, для Красной армии взрастила. Погибли в Отечественную. Только я да сестры припоздали родиться, войну детьми встретили. Я, правда, убегал из дому - воевать. Но меня вернули, не проехал и ста вёрст. Ты чего, говорят, парень. Война вчера ночью без тебя закончилась.  Я смотрел на дальние сопки, заросшие дремучей тайгой, в которой мне так и не удалось побывать; за сопками море, в котором мне так и не удалось искупаться. Смотрел и думал: когда еще приеду сюда? И кого застану в живых? Сердце щемило. Смысл вояжа вылупился, как птенец из яйца - сам собой. В Храмы с позолоченными куполами я хожу только на экскурсии, так почему б не здесь, где меня мать втихаря в молочном возрасте крестила, не покаяться?  Стоял тёплый солнечный день, когда жить и жить хочется, и дальнейшее существование сулило еще много удовольствий, предлагало море соблазнов. Дул легкий ветерок, охлаждая лицо. На берёзе, которая росла в изголовье могилы, весело плясали листочки. Наверно, эта кудрявая берёза оказалась последняя из всех, кому бабушка могла что-то дать.