|
|
||
Сильные духом. | ||
|
Лайнер летел на Восток. Ближе к проходу недвижно сидел Павел Громов, мужчина нехилого сложения. С ним был вихрастый малыш - остатний, поздний ребёнок. Понимая, что папе не до него, с вопросами не приставал и смотрел в иллюминатор. В первый в своей жизни полёт он напросился сам, в дороге обещал не ныть и обещание пока держал. "А когда ещё сын попадёт на родину предков? - прикидывал Громов. - Наверно, никогда. Последние связи обрываются". Он добирался на похороны отца. Томительно пережидая время, надеялся застать живым. Ведь отец и отправил телеграмму - даже день похорон назначил. Громов знал старика: понапрасну не стал бы дёргать. Значит, плохо ему. Так плохо, что хуже некуда. И даже представлял, как отец велел позвать почтальона и продиктовал текст. Несколько скупых, лишенных эмоций слов. Мать? Она всегда отцу повиновалась. Сколько уже, десять... нет, двенадцать лет Громов не переступал порог отчего дома. Да и то в последний раз, когда заведовал заводским производством, напросился у директора в командировку во Владик, а оттуда - выкроил время - махнул к родителям. Они были рады, мать - до немоты. Поздней осенью гостил, отец вытащил на охоту, и потопали они по свежему снежку в тайгу. Батя в свои семьдесят еще оставался крепким мужчиной. А самодостаточным он был всегда. Никогда никого ни о чем не просил и не жаловался. Три года назад прозвучал первый звонок, и одной ногой отец уже был там, на другом берегу. Но выкарабкался. Так и то, Громов узнал об этом много позже, от одного из братьев; следовательно, отец в тот раз ощущал в себе силу, энергию и стремление преодолеть недуг... Воткнулись в грозовой фронт и испытали все прелести турбулентности. Самолет то проваливался вниз, то его подбрасывало и крутило, как щепку в водовороте. По проходу, придерживаясь за верхние полки, к кабине пилотов прошла бледная, напуганная стюардесса. Может, новенькая, еще не испытавшая подобных напастей, но может и опытная, но почувствовавшая реальную угрозу жизни. Малыш перестал глядеть в иллюминатор и повернулся к отцу: - Папа, это что? - Да ничего, бывает и пострашнее, - успокоил сына Громов. Кто б его самого успокоил и обнадежил. Вот зачем взял с собой пацана? Мало ли - захотел! Можно было прикрикнуть: "Отстань, не до тебя!" - и дело с концом. Теперь пожинай плоды минутной слабости. Не исключено, что грохнутся. Сам-то уже пожил, двух дочерей вырастил. А для чего испытания малолетке? Вон - тоже напрягся, чувствуя опасность. Но ведет себя мужественно: пристегнул ремни и крепко держится за подлокотники. Уф, миновали. Благополучно приземлились. На привокзальной площади, в долине среди сопок, вереница такси. До таежного поселка, где проживали родители, еще под сто верст. Павел договорился, заплатив в оба конца. Последнюю четверть пути, съехав с асфальта, преодолевали по ухабистой, горной дороге. Солнце почти спряталось за дальними отрогами, когда Громов вошёл с сыном в родительский дом. Встретила мать и сообщила, что отец ещё жив, но как телеграмму дал, не встаёт. Постарела мать, изменилась. Такая хлопотунья была, а сейчас - заторможенная, будто сонная. Зашли в спальню. Малыш держал папу за руку. На кушетке лежал худой старик в чёрном костюме и смотрел в потолок. Павел едва его узнал. И всё же, преувеличенно бодро, спросил: - Чудишь, батя? - А, Паша, - тот скосил взгляд. - Спасибо, что приехал. - Да что с тобой? - Устал от жизни. Вот щас попрощаемся, дыхание задержу, и поминай, как звали. - Ты что надумал? Это похоже на самоубийство. Грех! В рай не пустят, - забеспокоился Громов, сам-то верующий два дня в году - на Рождество и в Пасху. - А зачем мне рай? - тяжко отозвался отец. - Моя жизнь была связана с тайгой, семьёй, добрыми соседями. Неужто всё это в раю будет? Пока он говорил, Павел осмотрелся. Комната выглядела сиротски. На стене выделялся темный прямоугольник. Кажется раньше там висело зеркало. Утомившись от речи, старик смежил веки. - Погоди, погоди! Что глаза-то прикрыл? - Лучше уж сам. А то будете потом медными пятаками закрывать. - Прекрати, отец! - Павел резко вышел из спальни и - к матери, сидевшей на табуретке с опущенными на колени руками. - Мама, чем отец болен? На что жалуется? - Да ты ж его знаешь, сынок, ни на что никогда он не жаловался. Вот решил, что пора помирать, и всё тут. Три дня уже не ест. Зачем, говорит, продукты зазря переводить. - А в поликлинику обращались? Анализы делали? - Нету у нас тут поликлиники. - Но кто-нибудь есть? - Фельдшер, Федор Иванович. Да ты ж его должен помнить. Он тебе грудь зашивал, когда ты в одиннадцать лет с кедра свалился. - Ну? - подогнал Павел. - Он уже приходил. Посидели, поговорили... попрощались. Он старенький, сам еле на ногах держится. - Так я его на руках притащу! - рассердился большой начальник Громов, привыкший, чтоб ему все подчинялись. - Где он живёт? - Там же, где и жил, сынок. Малыш, оставшись в спальне, подошёл к деду и двумя руками подхватил седую голову, стараясь поднять: - Дед, а дед... - Ты кто такой? - Внук твой. Зовут Алёшей, как и тебя. Ты меня ещё не видел. Глазки открой, увидишь. - А, внук. - Дед разлепил глаза, с трудом приподнялся. - Ну, вижу. Справный хлопец. - А то, - сказал Алеша. - Я в детсаде самый крутой. - Ладно, - сказал дед, - раз приехал, погожу ещё помирать. - Ага, погоди. Папа рассказывал, что ты охотник, на медведя с рогаткой ходил. - Врёт твой папа. Но, да, охотился. Белке в глаз попадал. А щас уже и руки не те, и глаз не алмаз. - А меня научишь? Тоже хочу охотником стать. - Вон оно что, - удивился старик. - Ты это, прежде чаю мне принеси, в горле пересохло. И покрепче штобы. - Баба, дед чаю просит! - Внук выбежал и затеребил обессиленную бабушку. В избу вломился Павел с возмущённым фельдшером на руках. В передней комнате - никого. Поспешил в спальню, где собрались все. Отец, сидя на кушетке, пил чай, держа кружку двумя руками. - Вот молодец, - сказал Павел. - Что, передумал помирать? - Дедушка передумал, - опередил с ответом Алеша. - Будет меня охоте учить. Ты был против, чтоб я охотником стал. Но теперь согласишься? Не хочешь же, чтоб твой папа умер? Босый фельдшер засучил ногами. - Отпустите меня! - сердито выкрикнул. Высвободившись, подтянул кальсоны и, подойдя к уставшему от жизни соседу, пощупал пульс. - Хм, вполне приличное наполнение. Значит, ещё поживём, Алексей Степаныч? - Дак куда денешься... Дед, поставив на тумбочку кружку, поглаживал потеплевшей ладонью непокорные вихры внука и, прищурив глаз, гадал, не отсырел ли порох в патронах. Повеселела бабка, всех чаем напоила. А вынутый из постели фельдшер уже не сердился, но потребовал, чтобы доставили обратно. Боялся, что сам не дойдёт. Павел пошел его провожать. Возвращаясь в кромешной тьме, обогнул черный силуэт машины, а у ворот нагнал замешкавшихся мужчин. По голосам понял: братья. Они жили неподалеку, работали шахтерами на руднике. Он обнялся с ними и язвительно спросил: - Что ж вы припаздываете? Я за семь тысяч верст и то раньше добрался. - Так нам телеграмму батя не давал, устно сообщили, - осторожно, в предчувствии неизбежного, сказал средний брат. - Что, уже умер? - Да нет, живой! Алешка вылечил. - Какой Алешка? Павел покачал головой. Вот дожили! О ближней родне не ведают. Как, впрочем, и он имена их детей не помнил. Но на правах старшего посчитал возможным пожурить: - Эх, вы! Своего племянника не знаете. - Он врач, что ли? - спросил младший. - Ага, целитель. В детсад еще ходит. Неяркая лампочка над входом осветила три мужские фигуры и отбросила длинные неясные тени. Избавившись от них, вошли в дом.
|