Всё началось с телепередачи и покатилось, как снежный ком с горы. В тот день жена смотрела у соседки сериал, а Фёдор Абросимов сидел дома и, зевая, поглядывал на экран. Он даже вздремнул в удобном плюшевом кресле.   "Пора просыпаться!" - шепнул внутренний голос. Открыл один глаз - удивился и открыл второй. На экране увидел себя. Только глаза у мужчины были чуть уже, но может, телик искажал. Что ж, встречаются двойники. Фёдор припомнил, что даже как-то показывали Ленина и Брежнева, праздно разгуливающих по Красной площади. Ведущий что-то спросил, и экранный Абросимов, прежде чем ответить, оттопырил нижнюю губу и дунул под нос.   И вот тут Фёдор пошёл в разнос!   "Моя же привычка!" - налил стакан пива и залпом выпил. Мужик на экране посмотрел на него, как бы завидуя, и задвигал кадыком. Фёдор пощупал свой - ну да, такой же.   Он добавил звук, чтобы послушать, о чём вещают. Ведущий спросил у экранного двойника, сколько весит упитанный олень. Тот не успел ответить. Требовательно зазвонил телефон. Потревожила жёнушка.   - Оглох, что ль? - сердилась Анфиса. - Мама к тебе приехала! Стоит под окном и зовёт.   Эх, мама! До сих пор не научилась пользоваться домофоном. Абросимов поспешил к маме. Она ждала у подъезда и с кем-то разговаривала. Ага, с бродячим котом, выглядывающим из отдушины. По лестнице ступала с трудом, на площадках останавливалась, отдыхая. Пока поднимались, передача закончилась. Фёдор провёл маму на кухню и угостил чаем.   - Богато живёте, - сказала она, макая печеньку в кружку. - Всё у вас хорошо. Токо одно не пойму: почему детьми не обзавелись?   Абросимов примолк, ощутив себя виноватым. Анфиса имела взрослую дочь от первого мужа, а вот от Фёдора так и не понесла. Не услышав ответа, мать осуждающе покачала головой.   - Мы бедно жили, так и то я сподобилась четырёх родить.   Он опять завис.   - Что ты, мам, говоришь? Нас же трое всего! Я, Даша и Маруся.   - Нет, четверо, - заупрямилась она. - У тебя брат-двойнятка был. Рази не помнишь?   - Нет.   - Ну, ещё бы, - мать напряглась и сама с трудом припомнила. - Три года тебе от роду было, когда Федя пропал.   - Ты что, мать! - Абросимов вздрогнул. - Это ж я Федя. Вот он, перед тобой.   - А, ну Петя. До сих пор вас путаю.   - И что с ним случилось? Куда он мог пропасть? - не понял Фёдор. - Ты, мать, напряги память-то.   - Видно, цыгане увели. Их табор рядом, на пустыре, стоял. - Мать подумала. - А может, его свинья съела. Мы тада свинью держали в пристройке к дому. Пришли с отцом с работы, а Пети нет. Токо пуговица в загоне. И свинья сытно так хрюкает. Ты-то тихий был, никуда не уползал.   Тут Абросимова пронзило током.   - Нет, мам, не съела Петю свинья! - сообщил он. - Жив и здоров наш Петя! Перед твоим приходом по телику показывали.   - Ась? - переспросила мать. - По телику? Надо ж!   То ли не поверила, то ли не поняла. Он не стал её напрягать. Самому бы разобраться. "Надо уточнить, что за передача была", - уложил задремавшую мать на диван и взялся за телефон. Со студии любезно ответили, что у них передачи с Петром Абросимовым не было. "Может, фамилия у брата иная? - соображал Фёдор. - В три года ведь пропал, вряд ли помнил свою".   Ещё раз позвонил. Теперь ответили не столь любезно и разъяснили, что в указанное время вещание транслировалось из Москвы, справляйтесь там.   Вернулась Анфиса, просмотрев сто первую серию телесериала и обсудив с соседкой последние перипетии. Глянула на спящую мать, недовольно покачала головой и сняла с неё замшевые туфли. С женой Фёдор вестью не поделился. И даже никаких эмоций выказывать не стал. В последнее время они охладели друг к другу. Может, из-за этих проклятых серий, что Анфисе стали дороже всего на свете.     На другой день Фёдор по служебному телефону дозвонился до ЦТ. Автоматический женский голос попросил оставить сообщение после гудка. Торопливо, путано рассказал, что ему нужно, и передал номер домашнего телефона.   Вернувшись домой, весь обратился в слух. И так до позднего вечера. Анфиса спокойно посапывала в спальне, а он ходил и ходил по комнате или сидел возле телефона, гипнотизируя аппарат взглядом. И дождался! Ближе к полуночи телефон заверещал.   - Спасибо за звонок, - поблагодарил женский голос на этот раз приятный и живой. - По существу запроса сообщаем, что в указанное вами время шёл репортаж нашего спецкора из Чукотки.   - И с кем ваш человек беседовал? - с волнением спросил Фёдор.   - С оленеводом Сидоровым.   - С каким ещё Сидоровым? - не подумав, брякнул, но тотчас припомнил: и сам ведь предполагал, что у Пети фамилия иная. - А точнее не подскажите? Где он проживает?   - Чукотский автономный округ, посёлок Кунавгай. К сожалению, точный адрес сообщить не имеем права. Нам неизвестно, желает ли оленевод Сидоров общаться с вами.   - Да вы что говорите! - вскричал Фёдор. - Он же брат мне!   Проснулась Анфиса, подала голос.   - Ты чо орёшь, как на базаре?   Москва дала отбой.   Явившись на работу, Абросимов сел за компьютер, влез в интернет и нашёл всё о посёлке Кунавгай. Да, было там оленеводческое хозяйство. Фёдор набрал номер их телефона.   - Моя слушает, - ответил мужской голос, пробиваясь через шумы огромного пространства.   - Как мне связаться с оленеводом Сидоровым? - спросил Абросимов.   - Никак нельзя, - разъяснили ему. - Сидоров погнал стадо.   - Куда погнал?   - Далеко погнал. В Петропавловск на Камчатке.   - И большое стадо?   - Очень большое, - ответил абонент из Чукотки. - Полторы тысячи олешек. Что ему передать, когда выйдет на связь?   Выслушав подробный ответ, абонент из Чукотки отключился, а Фёдор ещё с минуту слушал короткие гудки. За окном тёмная ночь. Он долго не мог уснуть. Донимали мысли о брате. Ходил по комнате, заваривал чай и даже, не уняв нервы, допил оставшуюся с последнего праздника водку.     Утром, выйдя из спальни, Анфиса посмотрела на мужа и ужаснулась.   - Господи, что у тебя за вид? Что с тобой происходит?   - Мне на Чукотку надо, - объявил он.   - Час от часу не легче! Чего ты там забыл?   - Брат у меня там нашёлся.   - Ну вот, - проворчала Анфиса. - Нет, чтобы на соседней улице найтись, а то аж на Чукотке. Да ты знаешь, что туда только самолётом можно долететь?   - Ну и полечу.   - Билет громадные деньги стоит. А как ты узнал, что у тебя брат на Чукотке?   Фёдор рассказал обо всём и признался жене, что на него давно тоска навалилась. Раньше он не знал отчего, а теперь понял: то была тоска по брату. Анфиса выслушала и покачала головой.   - Тебе не на Чукотку, а к доктору надо. Доктор от тоски вылечит.   Он обиделся и замкнулся. Понял, от Анфисы поддержки ждать нечего, не переубедишь. С братом же никакой возможности связаться нету, если погнал оленей. Какая по дороге связь? Абонент не доступен. Разве что на берёзу повыше залезть. Но откуда на Чукотке берёзы?   Скверно, что младшие сёстры, которые о существовании Пети даже не подозревали, тоже выступили против поездки. И только мама идею одобрила. Но на его беду единственная защитница вскоре слегла с острой почечной недостаточностью и так и не встала. Фёдор похоронил мать, ощущая двойное горе - за себя и за Петра. Ведь брату не доведётся встретиться с мамой.   Впоследствии неудачи его преследовали, точно какая-то могущественная, но недружелюбная сила не захотела, чтобы он встретился с братом. С работы не отпускали, запарка была. Когда в очередной раз директор объявил, что отпуска не даст, Фёдор уволился по собственному почину. А ведь приличная работёнка у него была. Он трудился на спичечной фабрике и за годы долгой безупречной работы стал мастером цеха, даже не имея специального образования.   Анфиса, семейный бухгалтер, на дорогу не выделила ни копейки, и Фёдор решил продать машину. На пути к авторынку замечтался о встрече с братом, с теплом стал вспоминать, как Петя беседовал с журналистом. "Видать, не просто оленевод, а знатный оленевод, раз интервью удостоился. И, наверно, все олени у него в стаде упитанные, - соображал с удовлетворением. - Хм, а интересно: сколько ж всё-таки весит, такой вот, упитанный олень?"   И еще одна мысль по пути возникла. А что если машину не продавать, а пуститься в путь на ней? Вот только купил он "Ладу" с рук, уже сто тысяч спидометр накрутил... но если подшаманить, перебрать ходовую... Не успел притормозить, чтобы вернуться в гараж и посоветоваться со спецами, как вдруг перед самым капотом возникла старенькая женщина, сильно-сильно похожая на покойницу-мать. Фёдора даже в мистику кидануло: мать восстала из гроба с последним наставлением? Он резко крутанул баранку вправо. Фонарный столб из бетона оказался крепче его машины.   Две недели пролежал в больнице. Ссадины и царапины поджили, но травма головы давала о себе знать. "Кто я и что со мной?" - попытался понять, когда поморгал глазами и увидел светильник на потолке.     В палате появились двое.   - Доктор, это излечимо? - спросила полная женщина знакомым голосом, и Фёдор, поднапрягшись, вспомнил, что это его жена Анфиса.   - Реабилитация может быть долгой, - ответил мужчина в белом халате и с фонариком на лбу. - Раньше не замечали за мужем странностей?   - Как же. Объявил, что надо срочно ехать на Чукотку.   - Фуговая амнезия, - определил доктор. - После черепно-мозговой травмы такое бывает. Больные настойчиво стремятся куда-то уехать.   Абросимов заволновался и хотел возразить, что к брату собирался ещё до травмы. Попытался встать, но доктор предупредил его намерение, нажав широкими ладонями на плечи.   - А о цели поездки сообщал вам?   - Как же, сообщал, - подтвердила Анфиса. - Рассказывал про брата Петю, которого ещё в младенчестве съела свинья. Но потом оказалось, вовсе не съела, а цыгане украли и увезли на Чукотку.   - И от кого он получил столь занимательные сведения? - продолжал расспрашивать доктор.   - От своей мамаши.   - Понятно. Старческий маразм.   "Что ж они о маме так?" - возмутился Фёдор и хотел возразить, но не смог, к горлу подступили спазмы. Доктор заметил чрезвычайное волнение пациента и велел медсестре сделать дополнительную инъекцию.   "Эдак они и впрямь сделают меня сумасшедшим, - затихая после укола, подумал Абросимов. - Надо бежать!"     Среди ночи поднялся, прокрался мимо задремавшего вахтёра и выскользнул на улицу. Анфиса встретила его как рецидивиста, сбежавшего из колонии строгого режима.   - Это ты? Как посмел?..   - Молчи! Мне к брату надо, - оборвал он и полез в гардероб за вещами.   Жена стала кому-то звонить.   "Как бы санитары не явились", - обеспокоился Фёдор, вернулся в комнату, выхватил трубку из её рук и со шнуром вырвал из телефона. Анфиса смотрела на него, как на окончательно сошедшего с ума. Но дальнейшими своими действиями, обстоятельным сбором в дорогу, решением денежных вопросов, он доказал, что вполне здрав и дееспособен. Она угомонилась и, провожая, предъявила ультиматум:   - Езжай хоть к чёрту на кулички. Но если через месяц не явишься, я буду считать себя свободной.   - Мало времени даёшь. Вдруг не успею.   - Ну, хорошо. До дня святого Валентина буду ждать.   Он и не представлял, что это за святой и когда его день, но растрогавшись, потянулся к ней.   - Нет уж, - Анфиса отстранилась. - Обжиматься не будем. Езжай, с богом, Фёдор!     На самолёт денег не хватило, и он отправился на железнодорожный вокзал. "Доберусь поездом до Хабаровска, а там видно будет". Мест туда не было, купил билет до Е-бурга, надеясь, что в этом крупнейшем уральском городе выбор побогаче.   В поезде, слава богу, ничего не случилось. Правда, разговорчивый попутчик всю дорогу толковал, что надо остерегаться воров, которых де в уральской столице кишмя кишит из-за благоприятного расположения вблизи различных лагерей и колоний. Фёдор слушал вполуха, но бумажник из ненадёжного наружного кармана куртки переложил в отдельный отсек дорожной сумки и застегнул на замочек.   Через двенадцать часов благополучно вышел. Простояв полчаса в кассе, приобрёл билет до Хабаровска, чему чрезвычайно обрадовался. Но нужно было ждать почти сутки. На привокзальной площади, не имея определённых намерений, залюбовался на величественный монумент. Двое мужчин навечно взобрались на гранитную глыбу. Старый мастеровой в фартуке и верхонках отправлял на фронт молодого танкиста в шлёме и комбинезоне. Фёдор тоже служил в танковых войсках, и в военном округе ещё долго держался его рекорд по преодолению полосы препятствий. Он наклонился и стал читать, что написано на плите у подножия памятника. А когда опустил руку, чтобы подхватить поклажу, рука нашарила воздух.   Стало нехорошо. Но ещё хуже сделалось, когда вспомнил, что бумажник с документами и деньгами упрятал в сумку. Крутанулся, надеясь засечь злоумышленника, и увидел убегающего парня с похожей сумкой. Кинулся вслед, но тот затерялся в толпе.   Ночью спал тут же, в привокзальном сквере. Лето прощально просигналило дневной жарой, к вечеру уступив полномочия осени. Что же делать? Возвратиться домой? Выслушивать от Анфисы: "Я так и знала!" К утру озяб, сел на скамейку и выгреб из карманов мелочь. Пожалуй, на короткое телеграфное сообщение хватит. Дескать, вышли денег на дорогу, подробности при встрече. Но нет! Танкисты не сдаются.   За нарядным зданием вокзала работали мостовые краны, и Фёдор отправился туда в надежде подзаработать. Возле громадной фуры примайновали поддон с ящиками.   - Ну, чо, мужик, зенки пялишь? - окликнул молодой водитель. - Давай помогай. Не обижу.   И Фёдор подключился к погрузке, старался, исходил обильным потом. На перекуре разговорились, и незадачливый путешественник во всём исповедался Гоше, владельцу фуры.   - Брат - это святое, - согласился тот. - Могу до Омска подбросить, а дальше уже сам, автостопом. Хоть на Чукотку, хоть на Аляску.   Благополучно миновали большой город Тюмень - столицу деревень, как сказал Гоша. Фёдор, поглядывая на высотные нарядные здания, удивлялся: "Надо ж, такую столицу для деревень отгрохали".     - Эй, Федя! - водитель растолкал задремавшего пассажира.   Остановились в степи, у перекрёстка. Гоша пояснил, что ему надо налево.   - Там, неподалёку, живёт моя подруга. А ты лови попутку и езжай дальше. До Омска осталось всего ничего, час езды. - Он подмигнул. - А то, может, со мной? Затеряемся на день-другой в камышах.   - В каких камышах?   - Да это из песни.   - А-а, - Фёдор припомнил; как же, хорошая песня. - Нет, Гоша, ты же знаешь, я спешу.   - Ну, счастливо!   Путешественник вылез из кабины, помахал на прощанье и стал ловить попутку. Машины проносились мимо с громадной скоростью и не думали останавливаться. Подул ветер, принёс тёмные тучи. Зарядил дождь, следом повалил снег. Неласково встретила Сибирь-матушка. Фёдор застегнулся на все пуговицы, руки спрятал в карманы. Он проторчал на обочине больше часа, намок, окоченел и понял, что ловить здесь нечего. Топать пешком до Омска? Ага, может, на машине и "всего ничего", а пешком к утру не доберёшься. Быстро темнело, и в наступивших сумерках зажглись огоньки. Но не слева от дороги, куда свернул Гоша, а почему-то справа. Они манили и казались совсем рядом.   "Ладно, направо и пойду. Поди, пустят переночевать. А утро вечера мудренее".   Дорога оказалась грунтовой, тяжёлой для ходьбы, размокла от дождя, покрылась лужами. Увязнув в жиже, Фёдор даже ботинок потерял. Да хоть и нашёл - толку: внутри хлюпала вода. Огоньки, к которым он с надеждой шёл, не приближались, а удалялись и потом исчезли совсем.   С трудом, из последних сил, продолжал пробираться вперёд. Сквозь тёмные, рваные облака глянула луна и высветила стоявшие пообочь избы. Насколько мог, прибавил шагу и свернул в первый двор. Злобно взлаяла собака. На крыльцо вышел мужчина, всмотрелся в темноту и спросил у путешественника, кто он такой.   - Фёдор Абросимов, из Вятки. Пустите переночевать.   - Шагай к третьему дому, - предложил мужик. - Там Мария живёт. Она всех привечает.   Абросимов воспользовался советом. Тут дворовый барбос встретил иначе, даже не тявкнул, а приветливо замахал хвостом.   "Ежели не откроют, пересплю с ним в будке", - с похоронным юмором подумал Фёдор.   Нет, на стук открыли. Ввалился в сени и, запнувшись о порог, рухнул на пол.     Проснулся в постели, слабый и потный. Хотел вздохнуть воздуха и затрясся в кашле. В груди отдалось болью. В комнату вошла женщина с кружкой в руках.   - Сюда, Василь Никитич, - позвала она, и следом за ней появился пожилой мужчина с фельдшерским саквояжем.   - Температура у него, горит весь, - сказала женщина и, заметив, что гость пробудился, предложила попить.   Фельдшер достал стетоскоп и прослушал больного. Покачал головой.   - Ты откуда такой взялся?   - По пути зашёл, - просипел Фёдор.   - И куда добираешься?   - До Чукотки.   - Вона куда! - удивился фельдшер. - Но путешествие придётся отложить. По-хорошему, надо бы в больницу. Страховой полис имеешь?   - Нету у него ничего, - ответила хозяйка, и Фёдор смутно припомнил, что ночью, в горячке, исповедовался ей. - Пусть у меня полежит. Я его народными средствами полечу.   - Ну, пусть. Всё одно дороги расхлябило. А вездехода в моём распоряжении нет.   В комнату заглянули мальчишки. Сначала совсем маленький и смелый, следом постарше и последним отрок, лет десяти.   - Вот и твоя троица, Мария, - фельдшер осклабился. - Если выходишь мужика, то и четвёртый, поди, появится.   - Вы ска́жите, Василь Никитич, - смутилась хозяйка.     Только через неделю Фёдор встал с постели. Подошёл к окну и сощурил глаза от слепящего белого света. Огород, занесённый снегом. Вдали голая роща. Чёрные силуэты ворон на ветках. От стекла несло холодом, а вот в хате было натоплено. Но Фёдора постоянно морозило. И хозяйка как-то ночью, уложив ребятишек, осталась с ним в комнате, чтобы согреть. Такой способ лечения, видимо, тоже относился к народным средствам.   Прошёл месяц. Про брата Абросимов помнил, но теперь спокойней. "Наверняка уже перегнал оленей и вернулся в свой посёлок. Как его?.. Кунавгай". Поправившись, делал всё, что мог. Рубил дрова, чистил снег, убирал в сарае. Даже, когда хозяйка пожаловалась, что ломят руки, пробовал доить корову, но не получилось, хотя и старался. О брате с Машей старался говорить поменьше, но когда сидели за новогодним столом, она сама напомнила, и он понял, что Маша признает его законное право на братство. Не то, что Анфиса.   - Соскучился по брату, да? - спросила покорно, готовясь к разлуке. - Только ты погоди ехать. Крепкие морозы стоят.   Он терпел, всё больше втягивался в хозяйство, чтоб не быть нахлебником. Корову, в конце концов, научился доить. С первой зазвеневшей капелью, засобирался в дорогу. И тут Маша призналась, что понесла от него.   - Не может такого быть! - воскликнул он, вспомнив, что Анфиса укоряла его в неспособности.   - Ну, как знаешь, - Маша откликнулась с приметной обидой.   Наверняка подумала, что не рад известию. Нет же, совсем нет! Не возвращаться же к коварной Анфисе, которая родила себе дочь и удовлетворилась. А с какой лёгкостью отпустила! Выметайся, мол, пока не придёт день святого Валентина. Кстати, когда он? Поди, давно прошёл.   - Маша, мне бы только брата встретить! - горячо заверил. - А потом я обязательно вернусь.   - Ладно, - встрепенулась она. - К тому времени как вернёшься, пожалуй, уже и рожу.   - Ты постарайся. Я сына хочу.   - Я постараюсь. Мне не впервой. - Она погладила по светлой голове подбежавшего мальчугана, самого младшего, Мити.   Позже, когда он в последний раз чистил сарай, Мария, стряпавшая ему в дорогу, беседовала на кухне с пацанами.   - Дети, скоро у вас появится ещё один братик, - сообщила она.   - Братик тоже будет без отца? - спросил самый старший, чернявый Ваня.   - Да почему же? Дядя Федя его отец.   - Если он будет отцом нашего братика, значит, и нам будет отцом? - сделал вывод средний, слегка рыжий Коля.   - Ну, это вы спроси́те у него самого, - предложила им мать.   Когда Абросимов окончательно собрался в дорогу, мальцы подошли к нему и попросили:   - Ты уж возвращайся, дядя Федя. Нам без тебя никак. - Наверно, так же они просили прежних отцов.   Напоследок Маша навялила ему гармонь, оставшуюся от первого мужа. Абросимов удивился: как же, в бега подался, а гармонь не взял?   - Не убегал он и не думал даже, - разъяснила Маша. - Линию электропередачи ремонтировали, и он с подгнившим столбом упал.   - Расшибся? - Фёдор почувствовал себя неловко. - Так тебе пособие должны платить. Он же пострадал на производстве.   - Какое там пособие, - вздохнула Маша. - Он без трудоустройства работал. Бери гармонь. В дороге веселее будет.   - Я вообще-то не умею.   - Да ну, у тебя уши большие, музыкальные. Сыграй нам что-нибудь на прощанье.   Он приладил гармонь на груди. Мария угадала, медведь на уши ему не наступал. Бедная мать, имея низшее образование, из кожи вон лезла, чтобы вырастить детей образованными. Работая в две смены, приобрела сыну баян и записала в музыкальную школу. Он походил и бросил. А инструмент позднее, придя из армии, подарил племяннику. Другое уже было на уме.   Прошёлся по басам, потом по голосам. Пальцы памятливо подчинялись. Звуки сложились в простенькую мелодию про Чижика-Пыжика. Маша похвалила, сказала, что хорошо играет. А вечером, за прощальным ужином, Фёдор выпил пару стопок и сам уже потянулся к гармошке. В армии, в танковой роте, его принуждали быть запевалой, и сейчас, подыгрывая себе, запел незабываемое: "Не плачь, девчонка, пройдут дожди! Солдат вернётся, ты только жди".   Уезжал рано утром с Василь Никитичем на карете скорой помощи, запряженной каурой лошадкой. Маша сунула в карман тощую пачечку денег: - Возьми, Федя. Чем могу.   - Спасибо. Я верну, - пообещал он. - И я вернусь! Доехали до центральной усадьбы, там пересели на машину с красным крестом. Фёдор сидел в просторном салоне рядом с изнеможденным мужиком. Подумал - с больным. Но по пути тот рассказал, что едет в город помочь Василь Никитичу: загрузить строительные материалы для ремонта фельдшерско-акушерского пункта.     В Омске ссадили на автовокзале, где в ряд выстроились красавцы-автобусы. "Не с моими финансами здесь околачиваться", - здраво рассудил Абросимов и, вспомнив совет Гоши, отправился на стоянку дальнобойщиков. Те отнеслись с недоверием. Лишь один пожилой мужик, который гнал фуру в Новосибирск, поинтересовался, много ли знает анекдотов. Фёдор неуверенно пожал плечами.   - А языком горазд молоть?   - Да нельзя сказать, чтобы...   - Жаль. Э, да у тебя гармонь! Ладно, садись. Ночью будешь мне бодрые марши наигрывать.   Вот и наигрывал в дороге, что мог, что подбирал на ходу. Водитель остался доволен. Правда, попенял: "Вроде весёлое играешь, а всё одно печально выходит". Абросимов этого объяснить не сумел. Может, так получалось из-за того, что гармонь принадлежала погибшему человеку. Иногда их на бешенной, недозволенной скорости перегоняли иномарки; из салонов, усиленная мощными усилителями, неслась не наша музыка. Слышали ли пассажиры иномарок звуки одинокой гармони? Всё-таки, наверно, слышали - в паузах, когда неугомонные негры из джаз-бандов отдыхали.   Примерно на полпути заехали в мотель и в кафе-ресторане хорошо отобедали. Причём, водитель вышел первым, и Фёдору пришлось расплачиваться.     В Новосиб прибыл, уже почти ничего в кармане не имея. "Ну, гармонь меня и здесь выручит", - подумал, добрым словом помянув Машу.   В родном городку тоже водились уличные музыканты, и он всегда бросал им монеты. Теперь, в городе миллионщике, насмелился сам развлечь публику. В поисках подходящего места, проехал на троллейбусе и сошёл у здания Оперного Театра. Огромный купол завораживал взгляд. На большой афише жгучая, черноволосая красавица. Спустился в подземный переход, где было потеплее, надыбал пустой ящик, присел и расчехлил гармонь. Первым делом исполнил лирическую песню, о которой упоминал Гоша-дальнобойщик. Ту самую, где герой потерялся в камышах. Сыпал снег буланому под ноги, В спину дул холодный ветерок. Ехал я проезжею дорогой, Заглянул погреться в хуторок.   Странная мысль пришла в голову. Не мешало бы свечку поставить за здравие проходимцу, который в Е-бурге стащил вещи. Иначе не довелось бы заглянуть в хуторок к Марии. Народ пение заценил. Останавливались, кидали в шляпу монеты. А один интеллигентного вида мужчина, наверно, спешащий на "Кармэн", укорил: "Что ж ты, человече, не остался с хуторянкой? Какого чёрта к нам занесло?" Не знал, что Фёдору надо с братом встретиться. Перебрав известные и вспомнившиеся мелодии, заиграл нечто, даже себе неведомое. И, прислушиваясь, помечтал: "Закончу путешествовать, музыку начну сочинять". Подошёл детина в чёрном длиннополом пальто.   - Эй, мужик. Ты откуда такой взялся?   - Вятский я. А ты кто такой, чтобы на меня наезжать?   - Я смотрящий, - сказал детина. - У нас тут своих певцов пруд пруди. Подь отсюда.   Фёдор поднялся и переместился в более неприметное место. Однако смотрящий и тут достал. Он вытащил из кармана нож, выщелкнул лезвие и с размаху вонзил в меха. Гармонь распалась на две половинки.   - Свободен!   Так закончилась его стезя музыканта, певца и композитора. Куда теперь? На вокзале к нему подошёл худой мужик, назвавшийся Валерой.   - Ты свободен? - спросил он. - Я в Кемерово еду. Мама там у меня живёт. Пожаловалась, что крыша протекает. Сам-то я строитель со стажем, но теперь только командовать могу. Грыжа, мать её, на позвоночнике вылезла. Подможешь?   Кемерово находилось в стороне от главной дороги. Встреча с братом опять откладывалась. Но Валера ведь предлагал работу и не требовал документов. Фёдор согласился.   - Ну, погнали пчёл в Одессу! - весело сказал Валера и повёл в буфет, перекусить.   Про Одессу он, конечно, пошутил. Хотя в первый момент, услышав про этот черноморский город, который совсем не по пути, Фёдор озадачился.     Двенадцатого апреля, в День космонавтики, в камеру УВД Красноярска водворили ещё одного беспаспортного бродягу. Здесь уже было людно; личности, оригинально драпированные, едва уместились на скамьях вдоль глухих стен. Один, в бушлате и тельняшке, чрезвычайно общительный, поинтересовался у новосёла, кто он и откуда.   - Фёдор Абросимов. Из Вятской губернии.   - А здесь как очутился?   - На Чукотку добираюсь.   - Ну, жаль не на Гавайи. А то б я тебе попутчиком стал.   - А к кому вы там?   - У неё такая маленькая грудь, а губы алые, как маки, - нараспев сказал моряк. - Пустился я в далёкий путь, чтоб встретить девушку из Нагасаки...   - Нагасаки вроде не на Гавайях, - поправил Фёдор.   - Ой, да какая разница! Все дороги ведут в Гонолулу.   В тёмном углу сидел человек в драной шубе. Он молчал и слушал. Потом, осмыслив услышанное, крикнул: "Эй, кто тут на Чукотку собрался?" - Фёдор откликнулся. А этот, в драной шубе, сообщил, что он как раз из Чукотки. Фёдор ещё раз глянул, внимательней. Боже ж ты, мой! Да уж не брат ли это? Не Пётр ли? Похож! Только глаза ещё больше сузились и скулы сильнее выступили. Ну так у них на Чукотке снег на солнце блестит, глазам больно, вот и прищуриваются. И скулы понятно откуда. Ветра в тундре сильные, всё лишнее сдувают. Особенно в пути, когда на дальние расстояния оленей перегоняешь.   Этот, в шубе, тоже стал приглядываться. Фёдор встал и протиснулся в угол.   - Простите, вы не Сидоров?   - Да, я Сидоров.   - Уж не к брату ли едешь?   - Да, к брату.   - Ты - Пётр?   - Нет. Роман.   - Вот так номер! - Фёдор сильно озадачился. - Выходит, тебе, Петя, цыгане не только фамилию, но и имя переменили.   - Какие цыгане?   - Которые тебя трёхлетним мальчонкой выкрали.   - Может быть, - кивнул Роман Сидоров. - Я себя примерно лет с пяти помню, с детского дома. А моё фамилиё... У нас в детдоме Ивановых много было, Петровых много, так меня Сидоровым записали. А вы... ты... кто?   - Я с рождения и по сей день Фёдор Абросимов. Брат твой! Я к тебе добираюсь.   - Вон чо, - заулыбался Сидоров. - Ага, мне из конторы сообщили, что брат разыскивает. Так я не вытерпел и - навстречу.   - Ну, здравствуй, брательник! - голос у Фёдора дрогнул от избытка чувств. - Я так долго добирался!   - Так и я долго, - охотно разъяснил Сидоров. - Самолётом долетел до Хабаровска. Там ждал пересадки, мал-мала гулял, да и засмотрелся на памятник...   - Э! На какой памятник? Нашим танкистам?   - Не, путешественнику Хабарову. Он на денежках нарисован. Я показал бы тебе, но сичас не могу. У меня целую пачку вместе с чумадоном спёрли.   - Надо же! - ахнул Абросимов. - Со мной тож самое.   Кто-то отодвинулся, они присели рядышком, и Фёдор рассказал, как труден был его путь.   - И я. Без копейки поехал дальше, - вторил Сидоров. - На товарняках добирался. В Биробиджане мне повезло. Завскладом Абрам Маркович, хороший человек, на работу взял - без паспорта. Сказал, а зачем мне твой паспорт? Как потопаешь, так и полопаешь.   - Ну-ну, - подбодрил Фёдор.   - Я, брат, географию плохо знаю, но помню, были города: Тында, Усть-Кут. В Усть-Илимске рельсы кончились, и я пересел на баржу. С боцманом Гришей подружился, помогал ему казахскую водку на север везти.   - А чем закусывали?   - Дак рыбой из Енисея. Потом, уже в Подтёсове, понял, что не туды плыву. Однако Гриша не хотел со мной расставаться. Склонял до Игарки идтить, а дальше советовал, морским путём, на Грумант податься. Там, говорит, шахтёрам хорошо платят.   - Ну, брат, ты даёшь! - с облегчением сказал Фёдор. - Раньше говорили, что все дороги ведут к Риму. Тут мне сказали, что в Гонолулу. А ты решил, что все дороги ведут к брату.   - Ага, я сошёл в Подтёсове, чтобы плыть на Юг, к Красноярску. Однако опять застрял, Енисей замёрз. Хорошо, добрая женщина на зиму приютила.   - Да, встречаются ещё добрые люди. Нам с тобой везёт. Дак ты скажи, Петя... ой, Рома... брат ты мне или не брат?   К ним прислушивались и приглядывались.   - Вот заладили: брат, не брат, - пробурчал некто. - Эй, родственнички! Может, вам пора обняться, коли невзначай встретились?   Абросимов и Сидоров разом встали и крепко обнялись. Федя прижал брата к себе и не хотел отпускать. Кончив обниматься, они опять сели рядышком, в уголку, и заговорили тише, уединившись. А в камере продолжали обсуждать их встречу.   - Экая славная минута - встретить брата в обезьяннике! - улыбаясь, сказал морской волк, добирающийся в Нагасаки.   - Да какие они братья, - с сомнением сказал мрачный тип в широкополой потёртой шляпе. - Один на чукчу похож, а второй - обрусевший мордвин с Поволжья.   - Так известно, русский и чукча - братья навек, - влез в разговор кареглазый бомж.   - Путаешь ты, татарин. Раньше говорили, что русский и китаец братья навек, - поправил мрачный тип. - А потом не слабо выясняли "родственные отношения" на Даманском.   Круглолицый таджик, не имеющий регистрации и обобранный до тюбетейки, заискивающе улыбаясь, заметил:   - Рюские ко всем в братья набиваются. Даже к тем, кто их клятыми врагами считает.   Пожилой мужчина с лицом, изборождённым морщинами, как танковый полигон рытвинами, тоже внёс в разговор три копейки:   - Да уж, раньше много чего утверждали. У нас над сельсоветом до сих пор плакат висит: "Человек человеку друг, товарищ и брат". Только вылинял шибко.   - Принимали желаемое за действительность, - прогундосил мрачный и глубже надвинул шляпу. - А на самом деле хoмo хoмуни ляпус ест.   - Не понял. Кто чего ест? - переспросил танковый полигон.   Слабо мерцали закрытые решётками лампочки, клубился табачный дым. Дебаты меж арестантами продолжались. А новоявленные братья негромко, не отвлекаясь, говорили меж собой и не могли наговориться.   - Я уже думал, что ничего путнего в моей жизни не произойдёт, - исповедовался Фёдор. - Мало того, меня чуть не признали сумашедшим, когда я решил искать тебя. А вот теперь новая семья образовалась. Скоро сын народится. И всё благодаря тебе, брат. Да-да, не возражай! Сидел бы я сиднем на месте до дней своих последних, и тут - на тебе: ты на экране. Слушай, братишка, я так и недослышал тогда, сколько весит упитанный олень.   - Упитанный олешка-то? - отозвался то ли Петя, то ли Рома. - Считай, полтора центнера потянет.   - Ну, слава богу, встретились! - продолжил спичечных дел мастер, с любовью глядя на оленевода. - Ведь ты мне не просто брат, а близнец! Потому и чуем мы друг друга через любые расстояния. Потому и тоска была. А вот интересно, кто из нас старший, а кто младший? Эх, уже не узнаем. Умерла наша мама-то, спросить не у кого. А как бы она порадовалась нашей встрече!      Железная дверь со скрипом открылась, и в камеру вошёл служивый. Он и раньше входил и уводил с собой то одного, то другого сидельца. На этот раз остановил взгляд на Сидорове и велел идти за ним.   - И я пойду, - поднялся Фёдор. - Мы братья, вам легче будет разобраться.   В дежурной комнате Абросимов и Сидоров терпеливо объясняли, кто они такие.   - Ну, что с них возьмёшь? - нахмурясь, спросил смуглявый мент.- Похоже, не врут. Однако выпустить без документов не годится. Всё одно задержат. Не к нам доставят, так в соседнее отделение.   Он потому нахмурился, что наполовину считал себя цыганом, и ему не понравилась часть истории с похищением ребёнка его сородичами. Другой мент, светловолосый белорус, предложил:   - Давай, им справки выдадим. Этому напишем, што ён со слов Сидорова является Абросимовым. А этому, в драной шубе, што со слов Абросимова ён является Сидоровым. Як-нияк, а с сябе ответственность снимем. Я фамилий не перепутав? - обратился он к братьям.   Братья дружно закивали. С отпечатанными на принтере справками покинули милицейский участок.   - Ну и куда стопы направим? - озаботился Фёдор.   - Я, брат, в Подтёсове на пристани работал, мешки с мукой и сахаром разгружал, - ответил бывший оленевод и показал вдаль, где кланялись гусаки портальных кранов. - Давай туда.   - Возьмут ли? - усомнился бывший спичечный мастер.   - С руками и ногами оторвут. Навигация началась. Да и справки у нас есть - с печатями.   Фёдор согласился, что в первую очередь надо подзаработать. Деньги ещё никто не отменял. К ним с просьбой включить в "бригаду" обратился таджик в тюбетейке, которого выпустили следом. Братья были не против. Только они не поехали, а пешком пошли. Остереглись, что их, как зайцев, опять в милицию загребут. Нет уж; почему б не прогуляться по славному городу Красноярску.   На улицах была весна в полном разгаре. С плакатов улыбался Юрий Гагарин. Полноводный Енисей нёс свои воды в Северный Ледовитый океан. Братья шли по проспекту "Красноярский рабочий" навстречу новой жизни. Рядом семенил примазавшийся к ним бородатый таджик, похожий на того смешного армянина, который часто мелькает на экранах телевизоров...