Аннотация: О технологическом (не религиозном) Спасении.
Поздняя осень. Завхоз школы Сомов, медленно переставляя худые ноги, шёл по центральной улице Квасовки. Было холодно, ветрено, быстро смеркалось. Вдали виднелась берёзовая рощица с голыми, без единого листика, деревцами. Природа скукожилась: экономит силы, чтобы весной возродиться. Под мостиком тёк притихший ручей, а на берегу валялся коровий череп с отломленными рогами. «Ничто не вечно под луной», - вздохнул Сомов, не знаючи позаимствовав Шекспира.
Навстречу, по другой стороне улицы, шествовала учительница Горбунова и завхоза как бы не заметила. Эх, бедолага!.. Лет ещё пять назад она являлась директрисой, а он, Георгий Сомов, преподавал историю, географию да и, случалось, другие науки. В своё время он, один из немногих в деревне, получил аттестат зрелости. Учителей не хватало, и ему предложили временно поработать в школе. И это временное затянулось на двадцать лет. А потом появились дипломированные специалисты. Горбунова ходила важная, гордая, как член палаты лордов. Однажды вызвала к себе и, с деловым видом просматривая какие-то бумаги, спросила:
- Георгий Емельяныч, я что-то не пойму... У вас какое педагогическое образование?
Он промолчал. Горбунова своя, Квасовская, и прекрасно знала, какое.
- Ещё один вопрос. Я случайно проходила мимо класса. Просто ужас! Вы рассказывали об отрезанных ушах, якобы присланных венценосной особе в подарок.
«Проходила... как бы не так! Специально подслушивала», - подумал он и неохотно ответил:
- Ну, существовал такой обычай. Уши врагов преподносили.
- В учебнике по истории я ничего об этом не нашла. Из какого источника вы взяли?
Сомов попытался припомнить... а ведь она, пожалуй, права. Кажется, этот необычный ритуал он выудил не из учебников, а из какого-то фильма.
- Вот что я вам скажу, - с возросшей степенью неприязни продолжила Горбунова. - Педагогического образования у вас нет. А сейчас на это строго смотрят. Есть вакантная должность: заведующего хозяйством...
Нет, тогда он не стал завхозом, а ушёл из школы совсем. Тесть, человек влиятельный, механик ремонтно-тракторной мастерской, предложил:
- Гоша, бросай дурочку валять. Айда ко мне!
В мастерской проработал два года. На третий - здорово шибануло гаком мостового крана по затылку. Ни в прошлое, ни в будущее, как это часто бывает в таких случаях, он не попал. Остался в текущем времени, но сам мир в достаточной степени изменился и отдалился от него. Возможно, это было связано с тем, что бывший учитель стал хуже видеть и слышать.
Лечил сельский эскулап - фельдшер Никифорович; он прикладывал к голове ледяные компрессы, а к груди - выловленных в пруду пиявок. Подлечившись, Сомов всё-таки принял на себя школьное хозяйство. Тем временем Горбунова из директрисы стала учительницей младших классов (нашлись товарищи и пограмотнее, с университетскими ромбами на жакетках). На неё он не обижается. Вначале-то серчал, но сейчас по поводу произошедших в его жизни перемен думает по-философски спокойно: «Что мне ваши звания, должностя? На хлеб я себе зарабатываю, и ладно. А там... там мы ещё посмотрим!»
Оптимистический взгляд на будущее Сомов связывал с тем, что завёл толстую тетрадь, куда стал записывать многочисленные, валом посыпавшиеся мысли.
«Может, оставлю след в истории», - потаённо подумывал, стесняясь собственной дерзости. Припомнил разговор с Горбуновой. Знала б она, курица, на что он замахнулся!
Появились и другие бонусы, о которых Георгий Емельянович узнал чисто случайно. Как-то он ездил в гости к младшему брату, который, не в пример ему, закончил сельскохозяйственный институт и теперь выращивал пшеницу в Ставропольском крае. В Москве пришлось пересаживаться на другой поезд. В запасе оказалось несколько часов. Естественно, посвятил их изучению столицы. Прогуливался по широким бульварам, поражаясь высоте небоскрёбов. Съездил на Воробьёвы Горы. Поторчал у парадного входа, глазея на монументальное здание университета имени Ломоносова. А когда опустил глаза, обратил внимание на двух иссиня-чёрных негров.
И застыл на месте! Вдруг понял, что вполне их понимает. Хотя язык африканцев ранее был совершенно незнаком. Да и теперь не врубился, что за язык. Но подслушивать чужие разговоры неприлично. Тем паче, что негры делились впечатлениями о встречах с девушками лёгкого поведения. Сомов, до зрелых лет хранивший невинность в мыслях и верность единственной жене, засмущался и поспешил прочь.
«Наверно, от встряски мозгов такая способность появилась». Долго ещё дивился этому факту. Объяснял тем, что между нейронами возникли новые связи, а возможно, что подключился, посредством телепатии, к всемирным источникам информации. Об аналогичных случаях сообщали в передаче «Очевидное - невероятное». Надо бы проверить, на какие языки ещё сподобился. Даже подумывал съездить в Южную Родезию или в Северную Ирландию, но всё было недосуг. Да и расходы большие; это ж наглость несусветная: на себя тратиться, когда дети нуждаются. Ну, а в деревне... что в деревне? В Квасовке все на одном языке говорили.
Возле магазина толкался праздный люд. Понятное дело, в деревне сейчас отдышка, уборочная закончилась. Знакомый сварщик из мехмастерской окликнул:
- Емельяныч, подгребай! Дёрни баварского! - и приподнял баночку с пивом.
Нет уж, голову надо беречь, алкоголь на него и до травмы дурно действовал. Неподалёку от магазина - дом тестя. С ним Сомов так и не нашёл общего языка и старался поменьше встречаться. Вытянув шею, заглянул во двор. Тесть, крепкий ещё, бодрый мужчина, сидел на скамейке и покуривал. Перед ним стоял вычищенный до блеска мотоцикл с коляской. Заметив зятя, встрепенулся.
- А, Гоша! Заходи!
«Чёрт меня дёрнул заглядывать!» - ругнул себя Сомов, но вошёл. Тесть оглядел его - длинного, худого, очкастого, - и на его справном лице промелькнула усмешка.
- Всё философствуешь? Эх, Георгий! Ты, можно сказать, нежелательный в природе элемент. Жизнь у нас боле-мене наладилась. Так ведь надо что? Жить и радоваться! А ты ходишь смурной. Ужинать будешь?
- Не буду!
- Это как понимать твоё «не буду»? Что ли, принципиально отказываешься?
И хотя Сомов на вопрос не ответил, тесть решил, что его догадка верна.
- Ну если принципиально, тогда, конечно. А то, может, уважишь? Свеженькой баранинки отведаем, маринованных грибков. Под домашнюю настойку из калины красной, а?
- Серафим Трофимович! - ощущая, что его начинает пробирать дрожь противоречия, сказал Сомов. - Почему это Спинозы размышляли над вопросами жизни и смерти, а мы так крепко застряли на пищеварении?
- А мы не Спинозы, - ответил тесть. - Да и кто их знает, может, и Спинозы начинали размышлять над этими самыми вопросами, только сытно пообедав. Какая мысль, а, Гоша? Хошь, занеси в свою тетрадь. Дарю!
Сомов молча проглотил пилюлю, повернулся и вышел со двора. Но не успел пройти двадцати шагов, как сзади зафыркал мотоцикл. Тесть, экипировавшись по всей форме, в шлеме, делающим его похожим на космонавта, догнал и поехал рядом на малой скорости.
- Никак обиделся, Георгий? - кричал он. - Ежели так - прости. Прости меня, дурака! Вот, ей-богу, не хотел! Садись в коляску, подвезу.
Не отвечая, ускорил шаг. Тесть ехал следом с минуту. Потом развернулся почти на месте, газанул, обдав бензиновой гарью, и умчался восвояси.
«Так-то, - удовлетворённо подумал Сомов. - Выдержал!»
К своей усадьбе, на краю деревни, он подошёл, когда стемнело. Усадьба у них богатая: кроме жилого дома имелась летняя кухня, баня, сарай, амбар, сеновал... Всё пустовало. Вот уже год как они не держали ни коровы, ни бычка, ни поросят. От хозяйства остались куры, семь штук, и один горластый петух. Зато появился взятый в кредит плазменный телевизор со спутниковой тарелкой. Впрочем, Сомов не был против новшеств, ибо спутниковая связь позволяла смотреть много интересных познавательных передач, да вот беда: женщины оккупировали телик и смотрели своё. И сейчас, заметив в одном из окон голубое мерцание, Сомов понял: уже включили.
Из зала, где домашние смотрели телевизор, на секунду выглянула кудрявая головка средней дочери. Этой осенью Вика отправилась в седьмой класс. Слышно, как жена спросила: «Кто там?» И дочь ответила: «Папашка пришёл». Потом выглянула сама хозяйка.
- А, Георгий! Разогрей ужин сам. Нам тут некогда, - высказалась громко, чтоб не переспрашивал.
Одновременно выкатился шестилетний Серёжа и, ухватив отца за полу пиджака, последовал на кухню. Но и сынок пробыл с отцом недолго: схватив пирожок с повидлом, убежал. Сомов поужинал в одиночестве, прошёл в боковую комнатушку и сел за письменный стол. Приоткрыв ящик, извлёк заветную тетрадь. Она почти вся уже была исписана мелким, аккуратным почерком.
Навалилось уже обычное, скребущее чувство одиночества. Он давно хотел, чтоб тетрадь кто-нибудь почитал. В школе теперь работали почти одни женщины. Он приглядывался к каждой, прислушивался. Неизвестно, чем они занимаются на уроках, но в учительской больше про сериалы да шопинг. Единственный мужчина - физик Кочетков. «Вот ему и дам, - решился. - У меня и о натуральных науках тут много». Кочетков держал тетрадь три дня, читал или нет - непонятно; а когда отдавал, весело сказал:
- Ну, Георгий Емельяныч, вы наворотили! Тут без поллитры... то есть, я хотел сказать, без кандидатского минимума не разберёшься. Вам бы в университет на кафедру обратиться.
После чего все узнали, что у него есть уникальная тетрадь. Однако вместо того, чтобы уважать за это небывалое дело, стали относиться свысока, даже открыто насмехаться. И почему все решили, что чепуха и разбираться не стоит?
Из зала раздался рёв. Ясно: Серёжу тащат спать, а он упирается.
- Георгий! Подсоби! - призывный голос жены.
Он с неохотой поднялся и отправился разруливать ситуацию.
- Что у тебя за ребёнок растёт! - с досадой высказалась жена. - Упрямый, бестолковый какой-то!
Она была уверена, что сын в папу пошёл, поэтому и напирает: «у тебя». Не стал спорить, взял Серёжу за руку, отвёл и уложил спать. Уединился в свою келью. Вернулась домой старшая дочь, Анастасия - учится в одиннадцатом классе. Где она пропадает по вечерам, он не знал. Но с матерью, кажется, своими тайнами делилась. А ещё явилась соседка - тоже прибежала смотреть телевизор. Вот, теперь их полный кворум.
Он опять уставился на чистый лист. Что-то не думается, не пишется. Неужели исчерпался?.. Из гостиной доносился оживлённый разговор: обсуждают! Он захлопнул тетрадь и вылез из-за стола. Буду, как все! Пойду смотреть сериал.
При его появлении женщины разом замолкли. Они с минуту хранили молчание, наконец его госпожа не выдержала и сказала:
- Георгий, ты бы пошёл, записал какую-нибудь мысль.
Он горько усмехнулся. Даже родная баба насмехается, а может, и презирает. Если его лишили звания учителя, по общему мнению, опустили, то она, наоборот, резво пошла в гору и теперь является первым секретарём в разросшейся конторе сельской администрации. А что она знает? Усвоила пару инструкций, и вот уже пуп земли.
- Пап! - раздался жалобный зов. - Я не могу заснуть!
Вот же проблема! Сомов, прихватив драгоценную тетрадь, вновь зашёл в детскую и, присев на кровать, тенорком затянул обычное:
Баю-баюшки-баю, спит Серёжа на краю,
На краю Серёжа спит, а над ним ружьё висит.
Никакого ружья, разумеется, не висело, и он пел чисто автоматически, а сам, чтобы не терять время, продолжил чтение последних записей. И вскоре, того не замечая, стал их зачитывать вслух ритмической прозой. Потом спохватился: сын-то уже крепко спит.
- Ну вот, теперь буду знать. Мой труд, по крайней мере, как снотворное, сгодится, - шёпотом заключил и на цыпочках вышел.
Походив по комнате, вспомнил, что в детстве его тоже рано укладывали спать - а так не хотелось, и он лежал с открытыми глазами, и ждал, когда наступит утро. Встрепенулся, как собака, почуявшая дичь. Тут есть над чем подумать!
«Замечаю, что время у детей течёт гораздо медленнее, чем у взрослых. По-видимому, это связано с тем, что дети нетерпеливо ждут будущего. Завтрашний день принесёт им много новых открытий, и этот сильно ожидаемый день, естественно, отдаляется. А у взрослых не так: всё у них уже было, всё приелось, они живут настоящим и за временем не следят, только за новогодним столом удивляются: это ж надо, ещё один год прошмыгнул».
Торопливо писал он, совершенно не ведая, что об этом высказывались и раньше - с древних времён, даже у слепца Гомера были похожие соображения, изложенные гекзаметром.
Вдруг раздался громкий треск, и в коридор, желая узнать, что случилось, выскочили домочадцы и гостья.
- Что такое? Что случилось? - на разные голоса обратились к нему.
Но Сомов и сам не знал. Последним выглянул Сережка и, лукаво блеснув глазёнками, разъяснил:
- Папа, это ружьё стрельнуло.
- Какое ещё ружьё?
- Про которое ты мне пел.
- Ну вот, нашёл о чём петь! - тотчас набросилась жена. - Об огнестрельном оружии! Малому ребёнку!
Сомов, почувствовав себя виноватым, не стал оправдываться. Все, наконец, успокоились и разошлись. Досмотрев сериал, покинула дом соседка. Уснули домочадцы. Стало совсем тихо. Сомов выключил верхний свет и включил настольную лампу. Сидел за столом ещё часа два, перечитывая записи. Не должно быть, что чепуха! Мало ли как отзываются сельчане! Разве они понимают? Дальше своего корыта ничего не видят. Поэтому прав физик Кочетков, надо отослать тетрадь. Будто наяву, перед глазами, потерявшими ближний обзор, возникло уже знакомое высотное здание МГУ с широкими узорчатыми окнами, за которыми, несомненно, сидят профессора и академики; высоченный шпиль с пятиконечной звездой в обрамлении пшеничных колосьев дотянулся до самого неба.
«Так и сделаю. Туда и отошлю!» - окончательно решил он.
Под утро приснилась Горбунова, сидящая в английском парламенте семнадцатого века. Она была в парике с буклями, в парчовой одежде и, наведя на него лорнет, строго сказала: «Ничего у тебя не получится, Сомов!» Но он упрямо крикнул в ответ: «Ещё как получится!» Тут, нарушая сон и восстанавливая текущее время, зазвенел будильник, подсказывающий, что пора в школу, исполнять обязанности завхоза...
В начале января Квасовку чуть ли не по самые крыши завалило снегом. Не шибко верующие, но с охотой принимающие любые празднества сельчане готовились отмечать Рождество. Ближе к вечеру на улице появился буранный вездеход странной конструкции с кабиной из прозрачного стекла. Первым машину заметил дед Михей, выйдя из сортира во дворе.
- Мосье, - окликнул его из иллюминатора господин в необычном для этих мест одеянии с нимбом над головой и залепетал что-то на неизвестном языке.
- Мистер... - выглянул долговязый мужчина.
- Херр... - ещё один, завитой как баба.
Разумеется, дед Михей, имевший начальное образование и до пенсии проработавший скотником, не знал ни одного из иностранных языков, да и во всякоязычной Европе, при освобождении её от фашизма, бесплатную практику не получил, припозднившись с датой рождения. Но во всех обращённых к нему вопросах повторялась фамилия знакомого человека.
- Так вон же ж его хата, Емельяныча-то, - подсказал он. - Видите, из бани дымок курится. Наверно, парится наш Емельяныч.
Действительно, Сомов последним из домашних собирался попариться и заново родиться, как Иисус Христос. Гости ввалились во двор. И учтиво поздоровавшись, представились. С замиранием в сердце выслушивал он имена известных ему, малоизвестных и вовсе неизвестных философов. Был среди них и мелкий иностранный служащий, но почему-то с русским именем, можно сказать, тёзка.
- Кьерк Егор! - картавя, представился он.
- Клерк Егор? - уточнил Сомов. - А откуда вы?
- Из Копенгагена.
- А я завхоз! Значит, вы, как и я, на досуге занимаетесь философией?
- Йе, йе, - ответил клерк Егор. - Я в некотором роде экзистенциалист. Вы читали мои "Философские крохи"?
- Неет, - сконфузился Сомов.
Гости говорили не на русском, но опять случилось удивительное: он их вполне понимал (как тогда с неграми) и отвечал, даже не соображая, какой язык использует для общения. Он радушно предложил всем пройти в хату. Но именитым гостям понравилась баня. Некто француз, по фамилии Сарт или Сатр, заметил паутину с пауками по углам и восторженно сказал:
- Вот явленный нам русский вариант вечности!
Сомов припомнил, что когда-то читал о бане с пауками в каком-то романе из школьной программы, и усердно закивал, соглашаясь. Но он совершенно не понимал, каким образом гости из разных веков стали живыми и собрались вместе. Осмелившись, спросил об этом.
- Мы к вам из двадцать пятого века, - ответили ему. - Наши современники реализовали божественную идею воскрешения всех достойных, не дожидаясь Страшного Суда.
- Ага, на Бога надейся, а сам не плошай, - подхватил Сомов. - Но как это стало возможным?
- Элементарно, Сомофф, - разъяснили гости. - С помощью машины времени. Собственно, мы это не совсем мы, а наши цифровые копии, снятые в прошлом и доставленные в будущее.
Они поведали, что изучая университетские архивы, обнаружили написанную им тетрадь и, таким образом, узнали, что он мыслит и, следовательно, существует. Вот и решили навестить прямо с научной конференции, посвященной его творчеству.
- Вон оно что! - ещё больше изумился он. - А в нонешнем времени меня никто не знает. - и порядком озадачился. - Но почему моей копии не оказалось в двадцать пятом веке?
- Не волнуйтесь, дойдёт и до вас очередь. Мы походатайствуем, - успокоили его.
- Не пройдёт и года, как прибудет техническая группа и запишет вас в цифровом коде, - пообещал один из гостей, приятной наружности, высоколобый.
- Только учтите, это не совсем безопасно, - счел нужным предупредить другой - угрюмый, с острым проницательным взглядом, не иначе, психиатр. - После записи были случаи умственных заболеваний, заканчивающих сумасшествием.
- Да ладно вам, Зигмунд, не нагнетайте. Это, знаете ли, вилами по воде.
- Так уж и вилами? - продолжал гнуть своё угрюмый. - Вспомните, что впоследствии произошло с вами и со мной. Мы таки попали в психушки. Это отмечено в Википедии.
- Я согласен на оцифровку в любом случае! - бесстрашно прервал их Сомов. - Мне очень хочется побывать в будущем. Только вот беспокоюсь... А точно меня запишут? Без искажений?
- Точнее не бывает, - заверил высоколобый. - При вашем воспроизводстве в будущем вы явитесь своей полной копией на момент съёма. Даже не забудете, как вас мама в детстве звала. Если сейчас ещё помните.
- Помню, помню! Она звала меня Гешей! - воскликнул Сомов.
Он был несказанно рад, даже до слёз. Подбросил берёзовых чурок в топку, предложил гостям быть как дома и, когда те разоблачились в предбаннике, завёл в парилку. На минутку покинул их и вернулся с охапкой берёзовых веников.
- Вот, постегайте себя.
- О, старинная русская традиция! - загомонили гости.
- Не есть ли это сеанс садомазохизма, имеющий цель снять либидо? - попытался выяснить (после того как его отстегали) угрюмый господин.
- Да нет, это для здоровья полезно, - пояснил хозяин бани.
Голенькие гости, видимо, в своих прежних жизнях редко посещавшие общественные купальни, целомудренно прикрыли свои детородные органы, сдвинулись теснее и освободили ему место.
- На нашу полку прибыло, - сказал неизвестный философ, круглолицый и улыбчивый. - Хорошо сидим!
Клерк же Егор, экзистенциалист, сказал:
- Господа, на скрижалях Моисея, нам была дана заповедь: «Возлюби ближнего, как самого себя». Однако к ней следует прибавить, что в первую очередь себя и следует возлюбить, чтобы таким образом постичь, как нужно любить ближних.
Всем захотелось пить.
- Хлебный квас употребляете? - живо осведомился Сомов и, не дожидаясь ответа, принёс ковшик кваса, который сам же готовил по рецепту покойной бабушки. И заодно рассказал гостям, что, по-видимому, их деревня обязана названию именно тем, что здесь издревле готовили этот ядрёный, бодрящий напиток.
Гости ковшик мигом выдули. Он принёс ещё один, а потом, видит такое дело, притащил из хаты бадью.
- А не желаете ли искупаться в сугробах! - предложил, когда все порядком разгорячились, и первым же выскочил в морозную рождественскую ночь.
Гости последовали за ним. Барахтались в снежной купели, ухали и крякали от удовольствия. Некто Иммануил глянул на пасмурное небо и пожалел, что не видно звёзд.
- Я тащусь, когда на них гляжу и считаю одним из двух чудес, дарованных человеку.
- А второе чудо - это что? - тотчас поинтересовался Сомов.
Иммануил стукнул себя по впалой груди.
- Это моя душа!
- И вы до сих пор, после оцифровки, считаете, что душа осталась при вас? - скептически спросил Сатр или Сарт.
Похоже, меж ними завязывалась очередная дискуссия. Но Сомов вмешался и подбодрил Иммануила, проникшись к нему симпатией.
- Да вы не расстраивайтесь. Звезды, пусть и за облаками, но объективно существуют! Наступит ясная погода, тучи разойдутся, и они, из вещей в себе, станут вещами для нас.
До глубокой ночи сидели, попивали ядрёный квас и, взбодрённые им, беседовали на философские темы. Завхоз в основном слушал, напрягая остатки повреждённого слуха. Высоколобый господин, усевшись рядом, дружески хлопнул его по голой коленке.
- А собственно, к какой философской школе вы себя причисляете, господин Сомофф?
- Даже не знаю. Я ещё толком не определился.
Общение продолжалось. Даже затеяли дискуссию о происхождении Вселенной. Кто или Что являлось спусковым крючком Большого Взрыва? Рядом в сарае пропел единственный петух. И все разом гипнотически застыли, прослушали петушка с таким видом, точно он и осуществил искомое. В парилку заглянул водитель, остававшийся в кабине - в шлеме и в круглых мотоциклетных очках. Сомов сразу признал в нём тестя.
- А как это вы, Серафим Трофимович, умудрились попасть в двадцать пятый век? - ошеломлённо вякнул он.
- Я механик Ганн, - сухо ответил тот. - Господа! Не пора ли вам закругляться, так как силовые узлы Машины Времени не терпят длительного переохлаждения...
Забрезжил рассвет. В баню зашла хозяйка, разбудила мужа и пожурила за то, что уснул прямо в парилке. Угореть же мог.
- А где гости, уже уехали? - заспанно озираясь, спросил он.
- Какие ещё гости?
- Ну, клерк Егор, механик Ганн... много их было, всех не перечесть. Кстати, механик очень похож на твоего отца. Я даже подумал, что это он и был.
- Вот ещё! У моего папы своя баня, куда лучше. А клерк откуда взялся?
- Из Копенгагена.
- Да ты совсем очумел, - язвительно бросила жена. - Иди снег чистить, опять под утро насыпало.
Он послушно оделся и пошёл чистить, а когда шуровал лопатой, гадал: опять почудилось? К дому - никаких следов, всё под глубоким, белым покровом. Но вот что интересно: бадья из-под кваса стояла пустая! Неужели один всю осушил? Да нет, лопнул бы! Значит, гости из будущего действительно были?
С трепетом в сердце, исполняя обычные, докучливые дела, стал ожидать, когда явится обещанная техническая группа, чтобы его оцифровать. Но долгое время никто не появлялся. Правда, в феврале, в день Защитника Отечества, возле дома остановилась необыкновенная машина, и Сомов, раздетый, выскочил наружу. Его ждало полное разочарование. Оказывается, заехал один умелец из дальнего села, собравший себе вездеход из списанного комбайна «Дон» и разбитых «Жигулей».
- Эй, дядя! - крикнул он, выглядывая из стеклянной кабинки. - Где тут у вас самогонкой можно разжиться?
Уже весной, чавкая по грязи ботами, во двор к Сомовым вошла почтальонка Надя - молодая женщина, которую Георгий Емельянович когда-то обучал истории, а также другим наукам, и застрявшая в деревне после рождения двух близнецов. В эту минуту Сомов выкатывал из погребка пустой, провонявший бочонок из-под огурцов.
- А вам корреспонденция! - звонко известила Надя и протянула ему красивый фирменный конверт.
Он обтёр руки о телогрейку и скоренько надорвал. В конверте лежала рецензия на его тетрадь, отосланную зимой в МГУ. Первый месяц Георгий Емельянович с нетерпением ждал сообщений, но ответ так и не пришёл. «Может, потерялась по дороге?» - с великим сожалением предполагал он.
И - на тебе! Ответили!
Задрожавшими пальцами развернул лист с печатным текстом и приблизил к глазам - работал без очков - и в нетерпении передал почтальонке. Та всё ещё стояла рядом, и в её глазах горело сильное любопытство.
- Надюша, помоги!
- Уважаемый г-н Сомов! - Она с удовольствием стала читать, торопясь и проглатывая слова. - Мы внимательно изучили ваши... если исключить несколько занятных, но не имеющих отношения к... весьма существенные, но давно известные... если они не заимствованы... то вы можете себя поздравить...
- С чем? - не сдержавшись, перебил он.
- С изобретением очередных велосипедов, - медленно и разборчиво закончила Надя.
Сомов побледнел и сел на бочку. Позже внимательно перечитывал отзыв, подписанный доцентом Сорокоумовым, и сожалел, что тетрадь не вернули. День-другой ходил удручённый; однако впоследствии нашёл, чем себя утешить. Надо ведь только радоваться, что человечеству всё, о чём он додумался, давно известно. Позже, в начале мая, когда дороги подсохли, к нему явился дед Михей, ни бельмеса в технике не соображавший, и прикатил с собой велосипед.
- Слышал я, что ты велосипеды изобретаешь, - беспардонно обратился он. - Ну, а починить-то мой, думаю, для тебя всё одно, что стакан воды испить?
Сомов вздохнул, страдальчески сморщился, но велосипед чинить взялся.
- А скажи-ка, Емельяныч, - припомнив былое, осведомился Михей. - Что за гости к тебе в ночь под Рождество пожаловали?
Сомов ощутил себя так, будто его вновь по затылку долбанули увесистым гаком. Чудеса продолжаются? Ну, да ладно, он будет жить-поживать, дожидаясь оцифровки. Когда это свершится? Дождётся ли? Видимо, очередь длинющая. И теперь, оставаясь одиноким, духовно отверженным в этой жизни, остаётся уповать на воскрешение в двадцать пятом веке. Ну, может, в двадцать шестом. А здесь что ему светит? Биологическую функцию он выполнил. У него трое успешно растущих детей. Причём, взрослея, дети всё меньше контачат с ним. Остаётся заняться собой. Совершенствоваться по мере возможности. Чтобы в будущем в своём оцифрованном виде явиться достойным представителем деревни Квасовки начала XXI века.