Аннотация: Для подтверждения сошлюсь на непререкаемый авторитет А. П. Чехова.
Калачёв за верстаком собирал двигатель. Он кисло выслушал известие, что начальник цеха улетел отдыхать в Грецию. Сам-то Калачёв никогда ещё не уезжал дальше, чем за сто вёрст. Если не считать службы в армии, в Приамурье. Но то было давным-давно, и впечатления тех лет стёрлись. Да и не по собственному желанию туда попал.
- Начальству, конечно, позволяется ездить, куда заблагорассудится, - сердито сказал он, - а я вот, простой работяга, лишён того. Я вскорости тоже в отпуск должен пойти, так разве меня выпустят за границу?
Он пошарил рассерженными глазами вокруг себя - шпонка затерялась, - не нашёл и наклонился поглядеть на полу.
Ему внимала табельщица, нормировщица, общественница Клара Новикова, однофамилица знаменитой артистки. Это она и сообщила про начальника.
- Ну, что вы такое говорите, Николай Петрович! - взбудоражилась она. - Вы живёте в свободном мире! Покупайте путёвку, оформляйте визу и езжайте хоть на Мадагаскар!
- Легко сказать - покупайте, оформляйте... А на какие шиши?
- Отпускные получите, зарплату за прошедший месяц, можете аванс взять. У вас, Николай Петрович, последний шанс на цивилизованный мир посмотреть. На пенсию пойдёте - точно уже не выберетесь!
- У меня отец пол-Европы прошагал и, между прочим, ни копейки не истратил, - проворчал он.
- Кто спонсор? - удивилась и заинтересовалась Клара. - Подробнее, Николай Петрович! С чьей помощью ваш отец пустился в турне?
- С помощью войны, - веско ответил Калачёв. - Слышала, небось, про такую: Великая Отечественная.
- А! - врубилась она. - Нам это не грозит. В следующей мировой бойне будут воевать роботы. Значит, так. Я завтра рекламные буклеты принесу. Сами выберете, что понравится.
Эвон как вышло: ляпнул, походя, а дело-то всерьёз оборачивается. И всегда у него так. Не привык держать язык за зубами. И правду-матку резал прежде, чем подумать: а стоит ли?
Проклятая шпонка не отыскивалась. Грузный, широкий, он наклонился до самого полу. "Может, действительно рискнуть? - колебался, опустившись на карачки. - А, рискну! Где наша не пропадала!"
Клара ещё чуток пощебетала, поправила светлую кепку с козырьком и убежала из цеха.
Калачёв ощутил жажду и пошёл к сатуратору эдаким гоголем. Он ухмылялся, похохатывал и хвастал работягам, что поедет в Грецию. Ладонь у него широкая, пухлая, и он, видно, в подтверждение того, что едет за границу, ударял ей кого по загривку, кого по спине.
На окраине города единственной трубой дымил заводик, чудом уцелевший от глобальных преобразований, тренькал допотопный трамвай. Калачёв шёл домой пешком. Жил он неподалёку, в районе одноэтажных избушек. Сразу за проходной нос к носу столкнулся с сухощавым, элегантным мужчиной.
- Аркаша, ты, что ли? - С этим Аркашей он когда-то работал вместе; больше того, был его наставником, учил вьюношу, как шабер в руках держать. Но сейчас Аркаша выглядел по-иному: легкая летняя шляпа, кожаная папка подмышкой. Интеллигент!
- Не узнал? - запросто улыбнулся. - Как поживаешь, Николай Петрович?
- Всё так же.
- И жена всё та же? - пошутил Аркаша. - Так уж и ничего новенького?
- Да вот, собираюсь в Грецию ехать.
- Хорошее дело. И супругу с собой берёшь?
Про это Калачёв ещё не подумал. На двоих, пожалуй, финансов не хватит. Кроме того, Евдокия, выйдя на пенсию, завела небольшое хозяйство. Прикупила десяток кур и козу, чтобы зимой, спасаясь от безделья, вязать из козьего пуха носочки и варежки для внучат. Вот пусть и занимается курами и козой.
- Да нет, знаешь: дом, хозяйство. Один поеду.
- Ну, и правильно! - одобрил Аркаша и подмигнул. - К чему в Тулу со своим самоваром? В Греции всё есть!
Аркадий торопился; они разошлись, и Калачёв потопал дальше.
"Нет, ты всерьёз надумал в Грецию ехать? - со всей строгостью самоанализа спросил себя. - Может, хватит дурака валять?"
Он вытер пот со лба салфеткой, которые им давали для протирки оборудования. А если по-серьёзному, без дураков? Ехать в Грецию было делом невозможным, фантастическим. Вспомнил опять, что в жизни никуда не ездил, и у него даже чемодана приличного нет. Ехать за границу - боже ж, это сколько хлопот!
"На кой тебе эта Греция? - продолжал ворчать второй мыслитель в нём. - Курортники там на пляжах в одних плавках разгуливают, а ты ещё с зимы семейные трусы с начёсом не снял".
По проторённой дорожке зашёл в забегаловку, в которой южный брат Джава Харлам торговал "живым" пивом, заказал кружку и присел за грязный столик. Утолив жажду, понову озадачился. Представил себя - грузного, косолапого - разгуливающим по морскому пляжу в узеньких плавках и сплюнул в сердцах. Нет, только под ружьём!
"Никуда не поеду! Зря на Клару насел".
Взял ещё одну кружку (на последние рубли), ополовинил её, посолив по краюшку, и в нём опять зашевелился бес сомнения. Ну, мало ли, раньше никуда не ездил! Раньше и жизнь по-иному шла! Вспомнил, как дожидались отпуска, как заранее планировали, на что пойдут отпускные. Пять последних лет дом, оставшийся от родителей, перестраивали. А то ж халабуда стояла, накренившись к улице. Так что заняться было чем, и деньги находилось куда потратить. Даже Евдокия бежала в день расчёта в кассу - "перехватить" его, как бы, не дай бог, не загулял! Конечно, и сейчас много чего следует купить, но всё не такое необходимое. И Евдокия не ждёт его с отпускными.
"Да, такого шанса, может, больше не выпадет, - вновь переменил мнение Калачёв. - И ничего-то я в жизни не увижу, так и помру тёмным человеком".
А что там Аркаша насчёт самовара намекал? Точняком выдал. Калачёв свою Дусю в виде самовара и представлял. Крутобокая и жаром пышет. Ну, не самовар - самоварка, учитывая её женский пол. Она на год старше, и её уже не очень-то интересует постельная акробатика. Можно будет оторваться перед пенсией. Вон и Аркаша не сомневается, что в Греции всё есть. Так какие препоны? Руссо туристо уже давно не в облике морале.
Голова у него от всех мыслей стала тяжёлой, будто чугунный котёл: казалось, ударь по ней кулаком - зазвенит на всю округу.
"А ведь сам виноват, дурень старый. Первый об этом жужжать начал! А оно колом вылезло".
Ясно, дальше слов, рассуждений дело вряд ли пойдёт, его не так-то просто сдвинуть с места, но вот что скверно: не поедет если в Грецию - будет всю оставшуюся жизнь каяться, сожалеть, что прошляпил, упустил такое заманчивый вояж!
- Дай допить, - подсаживаясь, попросил какой-то бомж.
- Я и сам с усам, - пробурчал Калачёв, поднимая кружку.
Припекало солнце. Он свернул с расплавленного асфальта на разухабистую улочку. Вот и его усадьба с махоньким огородом, обновлённый дом, в который можно ещё вкладываться и вкладываться. На него, свирепо рыча, кинулся вислоухий, пегий щенок. И Калачёв досадливо поморщился: вот глупое создание! Чужой зайдёт - хвостом виляет, а на хозяина, вишь, чего-то злится. Впрочем, это, наверно, от того, что пиво оказалось некачественное. Чует собачка - по запаху.
- Брысь!.. - сердито крикнул и запнулся, забыл вдруг, как щенка кличут.
- Брысь!.. - повторил и собрал лоб в морщины. Кличка щенка совершенно вылетела из головы.
Он присел на скамейку и, схватив глупыша за шёрстку, стал напряжённо вспоминать, как его зовут. "Как же тебя, ну..." - понукал себя, но вспомнить не смог.
- Склероз...
На крыльцо вышла Евдокия, неодобрительно глянула на него и, конечно же, решила, что он пьяный. Чутьё еще то, собачьему не уступит.
- У, красномордый, - пробурчала. - Брось щенка! Иди в хату. Брось, говорю, Шти...
- Цыц! - раздувая в гневе ноздри, прокричал Калачёв. - Я сам хочу вспомнить!
Она, не понимая, вытаращила глаза, а он огорчённо махнул рукой: поздно предупредил, чего уж там вспоминать, когда сказано.
- Эх, влезла же ты! Ну, кто тебя просил! Пшёл вон, Штирлиц, - встал со скамейки и потопал в хату.
Евдокия налила рассольника, присела рядом. Покончив с супом, он положил ложку и вздохнул.
- Дело такое. Предложили в Грецию ехать. Не знаю, как и быть. Чего присоветуешь?
Евдокия слегка удивилась, но в целом к новости отнеслась терпимо.
- А мне одинаково, где ты отпускные просадишь. В Греции ли, здесь ли с собутыльниками.
Он опять обозлился.
- Эх, Дуся, никакого у тебя внимания к человеческой душе нету!
Поужинав, походил по комнате, взглянул на себя в старое, с трещиной, зеркало. Пожалуй, зарос. И на тот случай, если придётся ехать в Грецию, надо привести себя в порядок. Сел па табуретку, выдвинув её на середину комнаты.
- Евдокия! Постриги меня.
Жена, до ухода на пенсию, работала парикмахером в бане. А сейчас, скучая по профессии, бесплатно стригла соседок, заодно обмениваясь сплетнями. Ну, да он не вмешивался: её дело. Она вошла в комнату, взглянула на него.
- Чего стричь-то? Стричь нечего. Неделю назад стригла.
И независимо вышла. Он тяжело задышал. "Ну, змея подколодная. Может, назло ей в парикмахерскую сходить? В салон модных причёсок!" Подумал так, утешаясь. Хотя загодя знал: ни в какой салон не пойдёт. Да и в кармане ни копейки. И если уж честно признаться, стрижку затевать рано. Однако эту чёртову бабу надо как-то приструнить.
Во дворе раздался радостный лай Штирлица, и Евдокия совсем иным, прямо-таки сахарным голосом пропела:
- Ой, да кто к нам пожаловал!.. Генечка, сыночек наш дорогой! Как вы там живёте? Серёженька с Танечкой не болеют ли?
И второй голос, басовитый, уверенный, ответил: - Всё нормально, мама. Отец с работы пришёл?
- Агашеньки! Сидит. А что ты хотел?
- Деньжат у вас одолжить.
- На что тебе, сынок? - заинтересованно спросила Евдокия.
- Новую мебель хотим купить.
- Милые вы мои, хорошие! Да я всей душой. Но как к нему, борову, подступиться? Знаешь, что он удумал? В Грецию собрался ехать!
- К-куда? - прокудахтал Геннадий.
- В Грецию.
- Ну, это он пошутил, - уверенно сказал сын. - Что ему там делать - в его-то годах? Да он и молодым никуда не ездил.
- Я тоже так думаю. Это он хитрит, чёрт старый, хочет отпускные зажилить. И ведь всё до копейки просадит. С приятелями-то!
- А ты не позволяй, мама. Нельзя ему так распускать себя.
- Вот ты и скажи, сынок.
- И скажу! Щас поговорим. И ты, мать, уж поддержи мою просьбу. Вдвоём-то мы его обломаем.
- Да уж! - с готовностью подтвердила Евдокия.
Они вошли в хату. Калачёв слышал весь разговор до последнего слова. Вначале сообщение сына обрадовало его. "Вот и все дела. Отпускные отдам Генке, а отпуск проведу дома, в усадьбе. И ну её в баню, эту Грецию!"
Правда, не понравилось, что они решили без него и за него. Он изредка бывал в гостях у сына и находил их мебель весьма приличной. Противление нарастало: "С жиру бесятся!"
- Здравствуй, отец. Я по делу.
- Слышал.
- Вот и хорошо. Мать не против. А ты?
- А я ещё подумаю.
- Чего думать-то? - тотчас встряла Евдокия. - Сыну помочь не желаешь!
- Спокойно, мама, - остановил её Геннадий. - Ты, отец, в самом деле, утихомирился бы чуток. Знаю, у вас ни копейки сбережений нет. Поэтому - полный резон мне деньги одолжить. А я позднее в сбербанк положу, на твоё имя. - Он помолчал, улыбнулся. - Ты с моей тёщи пример бери. Получает ведь копейки какие-то, а на срочном вкладе у неё - сто тысяч. А как же, говорит, на похороны коплю...
- Ты, Генка, брось меня жизни учить! - Калачёв вспылил. - Сосунок ты ещё против меня с наставлениями лезть. Чихать я хотел на твою тёщу! Возьму и поеду в Грецию. А вам - фигу с маслом!
- Ну, отец! - Геннадий вспыхнул как порох. - Я это запомню!
Он решительно вышел из хаты. Евдокия, жалобно причитая, побежала вслед за ним. Калачёв опять остался один. Тяжело задышал, засопел. Полез в холодильник, однако, чего хотел, не обнаружил и рассвирепел ещё больше. "Колода! Не могла квасу сготовить". В горле першило, сердце неспокойно колотилось. Вышел наружу. Евдокия с потерянным видом сидела на крылечке и смотрела в пустое ведро.
- Евдокия, стольник нужен.
Она сердито глянула на него.
- А накось, выкуси!
Калачёв с бешенством пнул ведро, замахнулся и выругался. Евдокия зашмыгала носом. Он возвратился в комнату, присел на кушетку, облокотился на спинку и тяжело задышал. Вошла Евдокия, молча собрала кой-какие вещи, завязала в узел.
- У меня нет сил терпеть твои оскорбления, - сказала, кривя губы. - Пошла я. К Геннадию. Внуков буду нянчить. И пока ты с извинениями не придёшь, ноги моей здесь не будет!
- Иди! Иди! Извинениев захотела!
И жена пошла к Геннадию нянчить внуков.
"Проживу один, - Калачёв положил дрожавшие руки на колени. - И твёрдо себе обещаю, первым мириться не пойду!"
Вот только досада: выдворив Евдокию, ему самому пришлось кормить домашних животных. Он насыпал курочкам зерна, отпихнул от себя наглого петуха, подкинул травы козе.
Всё сделав, бездельничал, пытался смотреть телевизор, но в доме душно, жара не спадала, и он решил идти спать в сарай. Отнёс туда матрас, подушку, простыни, лёг на спину. Из летнего загона на него с недоумением смотрела коза. А к ночи она стала недовольно мекать.
"Чёрт бы её побрал, - злился Калачёв. - Ведь её, кажется, и доить надо. Пущу завтра на шашлыки".
Он долго не мог заснуть. Думал о предстоящем отпуске - ехать или нет в Грецию; думал о том, что остался одинок, и никто его не ценит, не уважает. А ведь всю жизнь старался, горбатился! Вырастил детей. И результат? Дочь за тысячу вёрст уехала и только открытки на праздники шлёт, а сын... на миг подумал, что шибко круто с сыном и женой обошёлся, но тут же сердито отогнал эту мысль. Нет, он не виноват! Они виноваты. Прожитая жизнь казалась совсем неудачной... Пахло сеном. В крыше сарая зияла щель в ладонь шириною, и в эту щель нагло заглядывала звезда.
Клара подкатила к нему, едва он вошёл в цех, и протянула несколько буклетов.
- Вот, Николай Петрович! Как обещала. Выбирайте. Афины, Эгейское море, золотые пляжи, оливковые рощи, - щебетала она. - Эх! Завидую! Ну, я побежала. Отпуск вам оформлять. Привезёте мне за пособничество лист смоковницы.
- Чой-то такое? - не понял он.
- Ну, ещё говорят: фиговый листок, - жеманясь, пояснила она. - Им на скульптурах интимные места прикрывают.
Вот коза-дереза! Фигуристая баба. Её на пару в Грецию прихватить бы, на пляжах с ней поваляться. Правда, он знал, у Кларочки и без него ухажёров хватает. Дома - муж, а на работе энергетик Казибеков к себе в кабинет частенько зазывает. Небось, не для бесед об экономии электричества.
Взял брошюры, прошёл в раздевалку, наклонился снять туфли, и тут перед глазами запрыгали огненные точки. Он всяко пытался от них отделаться, они не исчезли. А голова гудела с вечера, ломило в затылке, в ушах стоял звон.
И Калачёв пошёл в медпункт. Оттуда его послали в поликлинику. Доктор измерил давление. Сто восемьдесят на сто двадцать. Доктор сказал, это много. Велел пройти кардиограмму, долго разглядывал зубцы на бумаге, определил, что гипертония, предынфарктное состояние, выписал бюллетень и рецепты в аптеку.
Весь день провалялся дома, глотал таблетки. Столько навалилось напастей! Ещё и эта болезнь: гипертония. Вот до чего Греция довела! От таблеток напала вялость, сознание затуманилось, и он забылся. Посреди ночи вдруг проснулся с ясной головой и чёткой мыслью: "А всё-таки съезжу! Назло всем!" Опять представил себя прогуливающимся по берегу моря в плавках, но теперь это его не смущало, а весело будоражило. Мало ли, как будет выглядеть в глазах других! Не хотят - пусть не смотрят. Плевать на всех! Да и не один же он такой - таких-то, пузатых да косолапых, много. Поди, не смущаются, отдыхают в своё удовольствие.
"Еду! Железно! Буду купаться в Греческом море, пить сладкое вино, заедать оливками. Бабу себе найду, сброшу давление."
Но наступило ещё одно утро. Здоровье вроде пошло на поправку. Калачёв вышел из сарая, сел на чурбак, закурил. Трава приятно щекотала босые ноги. Он потянулся, сладко зевнул, и ночные мысли показались сущим бредом. Зачем куда-то ехать?.. Нет, он проведёт отпуск, как в прошлые разы: с утра поделает кое-чего по хозяйству, потом с сознанием исполненного долга положит в карман денежку и пойдёт на прогулку. Встретит приятелей, выпивка, тары-бары. В субботу же будет ходить в баню, в воскресенье на базар, и всё основательно, не впопыхах - времени хватит! Да и Геннадию надо помочь. Всё-таки родной сын, как не помочь, если возможность есть. А то скажет, совсем зарвался родитель.
И по хозяйству есть чем заняться: забор подправить, скамейка шатается. С чего начать? "И щель заколотить надо", - вспомнил, подошёл к сараю и потрогал прислонённую к стене лестницу. Но лестница показалась чересчур хилой, ненадёжной, а сарай слишком высоким. Он отошёл, ничего не сделав. Оглядел свои акры. Крыжовник и ранетки ещё не созрели, а смородина поспела и стала обсыпаться.
"И чего Евдокия резину тянет?" - недовольно подумал и тут же в сердцах матюгнулся: Евдокии-то нету! В двенадцать пообедал - в холодильнике ещё остались припасы. Отдохнул после обеда и сильно заскучал. Рук прикладывать ни к чему не хотелось. Кто заметит? Кто похвалит за усердие?..
В калитку постучали. Встрепенувшись, Калачёв сунул ноги в домашние тапочки и пошлёпал к воротам. Тьфу ты! Соседка (которая живёт напротив) припёрлась. Он даже и не помнил, как её звать. Она контачила с Евдокией. И вот же, сквалыга какая! Вечно просит. То у неё соли не оказалось огурцы посолить, то луку - борщ заправить... Оно по мелочи, но всё одно, подозрительно что-то, такая постоянная нехватка. Подойдёт ласково, переговорит о том о сём, а потом с искательным взглядом: "Дуняша, у тебя того-сего не найдётся?" А Дуся и рада стараться.
- Нету Евдокии! - опередил он.
- А когда подойдёт?
- Не знаю!
- Ну, извините, что потревожила, - скукожилась старуха и ушла не солоно хлебавши. Это ей не с Евдокией тары-бары разводить.
Он закрыл калитку на щеколду. Чтобы не надоедали.
Однако вскоре опять побеспокоили. И кого там несёт? Может, Евдокия одумалась и вернулась. Нет, на этот раз молодая парочка. Она - маленькая, изящная блондинка. Он - длинный, сутулый, в очках. К ним, приветливо крутя хвостом, подбежал Штирлиц.
- Какая миленькая собачка! - заискивающе воскликнула незнакомка.
- Штирлицем звать, - самодовольно сказал Калачёв. - Вы ко мне по какому вопросу?
- Хотели попроситься к вам на квартиру.
К Калачёвым и раньше заглядывали подобные просители. Однако он отмахивался: "Да ну их! Стеснять будут". Сейчас же, оставшись один, решил: "Пущу! Места хватит".
Он провёл гостей в дом, показал уже давно пустовавшую Генкину комнату. Зашла речь о цене.
- Мы много не можем, - конфузясь, предупредила девушка.
- Да ладно уж, я по-божески, - снисходительно сказал хозяин.
Договорились. И квартирант, его звали Гарольдом, тут же вручил вперёд за месяц.
- Располагайтесь и пользуйтесь. - Калачёв оживился. - Вот шкаф, вот кровать и всё прочее, а на кухне можете варить и жарить.
- Большое вам спасибо! - хором поблагодарили квартиранты.
Они уехали за вещами и через час вернулись с поклажей. Калачёв помог им устроиться и отправился в магазин. Купил две поллитровки, колбаски, сыру. Настроение хоть куда, о болезни совсем забыл. "Вовремя они подвернулись. И люди, по всему видать, образованные".
Однако, возвратившись домой, почувствовал себя обкраденным: квартиранты затихли в снятой комнате и носу не показывали. Он места себе не находил. Подумав, нашёл предлог и постучался к ним. Гарольд сидел в глубине комнаты у окна и писал, а жена его, Света, поднялась навстречу.
- Извиняюсь, у вашего мужа голова не закружится, ежели на крышу сарая придётся залезть?
- Вообще-то он занят.
- Да нет, не закружится, а что? - очкастый Гарольд бросил писанину и повернулся к Калачёву.
- Тогда, извиняюсь, подлатайте мой сарай. В настоящее время я в нём сплю, а через прореху в крыше звёздочка заглядывает. Ну, да я не в претензии на неё. Но вдруг - дождь?
Гарольд сразу согласился помочь. И Света вышла во двор. Калачёв показал им на небо, откуда ночью светит звёздочка, и полюбопытствовал, какая.
- Извините, я с астрономией не на короткой ноге, - с сожалением сказал Гарольд. - Но если вы сильно желаете, я могу узнать.
- Да, ладно, пущай остаётся неизвестной, - не стал его напрягать Калачёв.
Квартирант взял молоток, гвозди, доску и храбро полез по лестнице. Минуту постучал и спустился, посасывая большой палец левой руки.
- Ой, что у тебя с пальцем, Гарик? - испуганно спросила Света.
- Пустяки! - улыбаясь, ответил он и, повернувшись к Калачёву, доложил: - Всё сделал!
Калачёв удовлетворённо потёр руки.
- Ну, теперь после трудов праведных, а также вследствие знакомства... прошу к столу!
Квартиранты не отказались пообедать. Света принесла паштет из печени, зелёный горошек, а Калачёв выложил на стол свои припасы и выставил стограммовые, гранёные стопки. Света сразу сказала, что не пьёт. Калачёв налил по полной себе и Гарольду. Она удивлённо повернулась к мужу.
- Неужели всю выпьешь?
- А как же! - бодро отозвался тот. - За новоселье!
Уже после первой стопки он раскис, побледнел, вторую одолел в три приёма, а третью смаковал с отвращением. "Слабый попался компаньон", - разочаровался Калачёв. Напуганная Света подняла опьяневшего мужа и повела в комнату. Калачёв остался один. Вновь стало скучно, тоскливо.
"Вот так и весь отпуск просижу".
Открыл вторую бутылку. Даже теперь, когда ему разонравилась перспектива отдыхать дома, что-то удерживало от поездки за границу. Словно справляя тризну, наливал себе по рюмке. Когда выдоил последние капли, перебрался на диван и уснул с мыслью: "Конченый я человек".
И ещё одно утро наступило. Калачёв проснулся оттого, что услышал: кто-то стонет. Приподнялся на локтях, повертел головой и никого не увидел. "Так это же я и стоню", - догадался он. Никогда ещё, ни с какого похмелья не чувствовал себя так скверно, гадко. С трудом поднялся и, качнувшись, вновь сел на кровать. Опять, уже наяву, застонал.
- Николай Петрович, что с вами? - рядом оказалась Света, глаза испуганно распахнула.
- Попить...
- Сейчас принесу. - Она убежала.
Он лежал и нервничал. Почему она медлит?
- Светочка, - прохрипел, - водички мне. Ты забыла?
- Я кипячу, - откликнулась она. - А то мало ли: лето, жара, инфекции...
- Да на кой! - он чуть не выругался. - Тащи сырой! Внутри всё горит.
Она принесла попить и сделала холодный компресс на голову.
- Может, скорую вызвать?
- Не надо, - отказался он, сморщившись. - У меня похмелье выходит. И потом это... видно, опять давление подскочило.
- Да вы с ума сошли! При гипертонии водку пить?
- Всё одно помирать, Не сегодня, так завтра.
- Не хороните себя заранее, Николай Петрович.
Света велела принять лекарства, распахнула окна, а когда он ещё попросил пить, принесла кефира. Калачёв, ублажённый, расслабленный, поднял голову повыше и стал ей рассказывать, что вообще-то он здоровый мужик и ещё неделю назад и знать не знал про гипертонию.
- Все напасти, пошли, когда мне в Грецию предложили ехать. Даже, скажу, сам же и возник.
- Так ведь радоваться надо! - воскликнула Света.
- Ты была там?
- Нет, не доводилось. Но у нас с Гариком остались самые приятные воспоминания от поездки на юг, в Сухуми. Мы, когда поженились, дикарями туда ездили. - Её глаза просияли. - Там хорошо! Представляете: море. Чуть-чуть руками или ногами шевелишь и уже достаточно - держишься на воде. Мой Гарик до этого плавать не умел, а тут, впервые в жизни, поплыл. Теперь у нас в планах на Ривьеру съездить. Ну, это ещё когда будет. Сейчас на стипендии живём.
Где эта Ривьера Калачёв не знал, но и не стал выяснять.
- А чо он пишет у тебя?
- Диссертацию. И вы уж его не слишком отвлекайте, ладно? Если нужно будет, лучше меня попросите.
Выжав из него обещание, что не будет больше тревожить и отвлекать мужа, Света долго рассказывала о поездке на юг. Калачёв, не выражая чувств, слушал. К полудню ему стало полегче, но не настолько, чтобы встать. Света выходила на кухню, где готовила обед, возвращалась и присаживалась рядом.
Во втором часу появился Гарольд, и Света убежала его кормить. Потом и Калачёву, прямо в постель, принесла тарелку овощного супа.
- Не полезет, - отказался он.
- Нет-нет, попробуйте! Я вам жиденького принесла.
Всё-таки уговорила, он сел и поел. Отдышался.
- Света, значит, ты советуешь ехать в Грецию?
- Конечно, Николай Петрович!
В комнату, тихо поздоровавшись, заглянул квартирант.
- Заходи, Гарик, - пригласил Калачёв. - Присаживайся. Ты это... извини уж, что я вчерась напоил тебя.
- Да я сам виноват, - Гарольд смущённо улыбнулся и поправил очки.
- Так вот, Света, - Калачёв, похлебав супа, остался сидеть на кровати, одеялом прикрывая голые колени, - вам всё это просто. Снялись с места и полетели. А для меня - проблема. Лет десять ещё назад я даже говорить об том не стал, совесть не позволяла. Мы детей ростили, дом строили: у нас каждая копейка на учёте была. Мы спокон веку привыкшие к экономии, к скупой жизни - это у нас от отцов и дедов идёт. Вон у тебя ногти накрашенные, серёжки в ушах - это мне и щас непонятно.
- А водку же пьёте! Совесть позволяет! - с жаром возразила Света. - Какая тут экономия?
Калачёв будто с разбега в лужу сел. Ну, Светка, подсекла! Но неожиданно в его защиту подал голос её муж.
- Это исключение, которое лишь подтверждает правило, - заметил он. - Вы, Николай Петрович, верно выразили принципы рациональной жизни. Всё, что не греет, не делает сытым, - безусловно лишнее. Но человек - существо многозначное. В нём накапливается протест жёстким конструкциям жизни. И тогда, как говорится, режь последний огурец. Я правильно рассуждаю?
- Гарик, дай я тебе лапу пожму! - расчувствовался Калачёв. - Понимаешь ты, всё понимаешь! Именно так и есть. Копится оно, копится, а потом ка-ак подкатит, и... вдрабадан!
Света укоризненно посмотрела на мужа.
- С каких пор, Гарольд Витальевич, ты пьянство стал пропагандировать?
- Я не про... Просто пытаюсь объяснить сей факт.
Они заспорили. Калачёв заскучал, услышал постороннее покашливание и, повернув голову, в открытом окне увидел знакомое лицо. Недоумённо подумал: "Аркаша-то как сюда забрёл?" А тот, в неизменной летней шляпе, всунулся в окно и улыбнулся.
- Я к тебе, Коля.
- Ко мне? - ещё раз удивился Калачёв.
- Ты же сам приглашал, - сказал Аркаша. - Как я мог пренебречь.
Теперь и Калачёв припомнил, как в глупой радости, что поедет в Грецию, пригласил зайти на неделе, до отпуска.
- Ах, да, - кивнул он. - Заходи, Аркаша. Нечего через окно глазеть.
Аркаша вошёл в дом. Калачёв с удивлением оглядел гостя. На нём лёгкий, светлый костюм, белая рубашка и замшевые туфли.
- Ты куда вырядился?
- Никуда, - Аркаша пожал плечами. - Что с тобой стряслось, Коля? Встретились, орлом смотрелся.
- Маленько прижало. Ты присаживайся. Эх, и угостить нечем!
- У меня есть. - Аркаша вытащил из-за спины и поставил на стол продолговатую, завёрнутую в тонкую бумагу куклу. - Я на всяк случай винца с собой прихватил. Кавино Имигликос Белое. Долго выбирал. Пока не вспомнил, куда ты наметился. Оттуда оно - из Греции.
- Ух, ты! - Калачёв оживился, разглядывая бутылку. - Света, ты там из холодильника принеси, что есть. Понимаешь, гость пришёл, дорогой.
Света слегка скуксилась - опять, мол, пьянка начинается - но просьбу исполнила. Через пять минут все, кроме Калачёва, сидели за столом и дружно уговаривали хозяина ехать в Грецию. Он вставал, но ему опять делалось дурно. Света успокоилась: вино некрепкое, живительное, легко отдающее энергию южного солнца. Сидели ещё долго.
В шестом часу взвизгнул соскучивший по хозяйке Штирлиц, и во двор вошла Евдокия. Она сразу последовала в сарай. "Из-за козы вернулась", - ревниво подумал Калачёв, заметивший блудную жену через окно. Впрочем, через пять минут вошла в хату, поглядела на Аркашу, на квартирантов, глянула на мужа и заморгала, жалостливо сморщив лицо.
- Чуяло моё сердце. Заболел, что ли?
Он только рукой махнул. И, между прочим, приметил новую кофточку на ней, необычную завивку волос, аромат духов. Наверно, невестка постаралась: приодела в что ей не надо, завила, надушила...
- Ах ты, господи, беспомощный, - Евдокия открыла сумку, вытащила пакет. - Ел-то хоть?.. На вот пирожки с капусткой. Свежие, сегодня испекла.
Угостила и гостя, и квартирантов, недоумённо на них поглядывая. Но уже почувствовала себя хозяйкой. Сунула в шкаф вещички, присела рядом с кроватью и доложила мужу, будто и не бывало никакой ссоры:
- Оттудова я, от Геннадия. Серёженька с Танечкой о тебе вспоминали. Чо, мол, деда не приходит. А Геннадий деньги на мебель уже нашёл. В кредит взял! Сначала не хотел брать, обдираловка, мол. Но потом Нагиев его уговорил. В Совкомбанке мало дерут.
- Это какой Нагиев?
- Ну, который по телику выступает. А тебе велел передать, чтоб ты обязательно ехал в Грецию.
- Нагиев? Велел мне в Грецию? - с недоумением спросил Калачёв. - Откуда он меня знает?
- Да не Нагиев велел, а Геночка! Экий ты, право, бестолковый. Говорит, наш отец разве не заслужил? Пущай хоть раз в жизни по-человечески отдохнёт.
Калачёв был рад-радёшенек. Ему льстило, что все собрались вокруг него и говорят о нём. Он сидел, прикрываясь одеялом, и на его изборождённом морщинами лице пробилась улыбка.
- Раз уж и Геннадий того хочет. Еду! Решено и подписано.
- А ещё Гена сказал, чтобы ты и меня с собой взял, - жеманясь, прибавила Евдокия. - Ты, мама, говорит, тоже заслужила.
Вон оно что! Вот к чему весь этот прикид! К Греции баба приготовилась.
- Финансов на двоих не хватит, - пугаясь, возразил Калачёв.
- Кредит возьмём, как наш сынок.
- А дом, хозяйство на кого? - продолжал упорствовать Калачёв.
- Мы посмотрим! - тотчас с жаром, вклинившись в дебаты, пообещала Света и повернулась к мужу. - Верно, Гарик?
- Верно! - бодро пообещал тот.
- А козу кто будет доить? - не отступал Калачёв.
- Я подою! - квартирант, интеллигент хренов, небось, и не знавший, как к козе подойти, немедленно согласился.
Матерь божья! Ведь и в самом деле придётся ехать и самоварку Дусю с собой брать. А что? Вон как расцвела баба от одной только мысли о скором путешествии. Прямо помолодела. Верхнюю пуговку на кофточке расстегнула. Ну и ну!
Окончательно проблема, ехать или нет, разрешилась на следующий день и совершенно неожиданно. Опять зашла соседка (та, которая без имени) и обрадовалась, увидев, что хозяйка в этот раз дома.
- Вот вы, наконец, и оба два, - заискивающе сказала она.
И далее плачущим голосом сообщила о своей беде. У её трёхлетнего внука, сына дочери, обнаружилась страшная болезнь в лёгких. Задыхается мальчик, в любой момент может умереть. Нужна операция, которая стоит очень дорого.
- Мы материнский капитал обналичили и так собрали, сколько смогли, а всё одно не хватает. К соседям обращались. Кто чем помог. И вы уж, сколько сможете. Могу и расписку дать.
- Надо ж такие маленькие и болеют, - горестно сказала Евдокия. - И куда Бог смотрит?
Совершенно не подумав, высказала претензию к верховному существу и тут же, опомнившись, испуганно прикусила язык.
Калачёв в этот раз обошёлся к просьбе соседки благосклонно. Это не на абы что, а на дело. А то ведь задолбала по мелочам.
- Так и быть. Вот в понедельник отпускные получу. - Он прибавил, повернувшись к жене. - Что-то мне расхотелось в Грецию ехать.
- Конечно, конечно! - подхватила Евдокия. - Обойдёмся! Нам и в своём саде-огороде позагорать можно.
- Вот спасибочки-то, - соседка заморгала, руки на груди сложила. - Мы в самом скором времени постараемся рассчитаться.
- Да ладно, чего там, - великодушно сказал Калачёв. - Сможете - так рассчитаетесь. А на нет - и суда нет. На доброе дело не жалко. А то мы тут с Евдокией с жиру начали беситься.
- Да, аж поссорились, - подтвердила Евдокия. - И это самое, Людмилочка... - выдавая тайну, глянула искоса на мужа, - ...у меня немного припрятано. На всяк пожарный. Добрые люди, хоть я с их ничего не требовала, совали мне за стрижку.
Калачёвы даже обрадовались, что проблема с поездкой в Грецию так легко разрешилась. Николай Петрович почувствовал себя гораздо лучше: шум в ушах прекратился, давление пропало, а уж про то, что "помирать пора", и не заикался. В понедельник он сам отнёс отпускные нуждавшейся соседке, а насчёт несостоявшейся поездки так сказал: - Может, и вправду в Греции всё есть, да не про нашу честь.