Пришла весна, и потеплело. Бальтазаров по вечерам всё чаще выходил на лоджию, смотрел на заходившее багровое солнце и на пустырь, освещаемый светилом. Весной произошло, пожалуй, самое знаменательное событие в его жизни. Он наконец-то защитился.
Канитель с защитой длилась долго; Он не попал в план alma mater; пришлось обивать пороги одного из столичных вузов, защищаться на выезде. От него ушла грациозная женщина с лебединой шеей, с которой он прожил три года. Она ожидала от Бальтазарова блестящих успехов, но на всякий случай не регистрировалась, оставляя за собой свободу в выборе вариантов. Что у Элен на уме, он до конца не познал, и в том, что она легко покинула его, обвинял только себя. Еще при знакомстве он похвастался, что со дня на день ждет пригласительную телеграмму из Сорбонны.
- Это где? - заинтересовалась она.
- Университет в Париже.
- И что ты там будешь делать?
- Лекции студентам читать.
- Ой, правда? Меня возьмешь с собой?
- Как пожелаешь.
Бальтазаров тогда пошутил. Изредка это с ним случалось. Никто его в Сорбонну не приглашал, а про свое бахвальство он быстро забыл. И очень удивился, когда, покидая его навсегда, Элен с возмущением сказала:
- А ведь ты мне соврал! Никакой телеграммы из Сорбонны ты не ждал!
Позже, соблазнившись рекламой, Бальтазаров отправился на вернисаж модного художника-авангардиста. Какое ж его было удивление, когда к нему "дыша духами и туманами" подкатила Элен. За бывшей подругой, повинуясь ей, плёлся плешивый старик.
- Ты здесь? - небрежно спросила. - А почему не в Сорбонне?
Надо же, запомнила!
- Да так уж. Не довелось, - пробормотал он.
- А вот мы с Пьером только что из Парижу, - похвасталась она.
Потом на его горизонте появилась Зоя Максимовна; но с ней до сексуальных контактов не дошло. Она была намного старше и опекала, как мать, сагитировала на работу в департаменте Культуры. Вместо безалаберных студентов Бальтазаров теперь общался с замужними женщинами, и, по крайней мере, две из них готовы были с ним пофлиртовать. Но он не был достаточно активным. Наверно, сказывалось воспитание. Его родители проживали в небольшом провинциальном городке, и друг другу никогда не изменяли.
Зрелые леди заводили с ним светские беседы, спрашивали, откуда у него такая интересная фамилия. Он пожимал плечами. Но иногда начинал фантазировать:
- Я родственник царя Валтасара. Того самого, который организовал пир во время взятия Вавилона персами, - вещал он одним. - Скорее всего, мой род идет от остзейских немцев, переселившихся в Россию при Екатерине Великой. Самым известным из них был зодчий Бальтазар Иоганович Куман, - рассказывал другим.
Спрашивали, о чем диссертация. Он и на это всем отвечал по-разному. Сонечки Журавлевой, из музыкального сектора, ответил так:
- О причинах высокой нравственности жителей города Ганау между 1413 и 1428 годами.
Сонечка разочарованно пожала плечиками, совсем не понимая, кого подобная тема могла заинтересовать. Однако эта легенда хорошо накладывалась на прежнюю - что он из остзейских немцев. Вообще же странности его поведения, Сонечка трактовала, как нежелание флиртовать с ней, сменившей трех мужей, но охочей выйти замуж и в четвертый раз.
Зоя Максимовна, женщина строгая и принципиальная, по-прежнему благоволила ему. "Нам такие люди нужны!" - безапелляционно объявила она. Хотя кто его знает, что у неё было на уме. Сотрудницы шушукались, что у их начальницы старый больной муж, и она, оставаясь добропорядочной и верной, заранее готовит ему смену. Ну, мало ли о чем щебечут женщины в минуты досуга!
Близких друзей Бальтазаров не имел, и свободное время проводил за компьютером. Еще при защите кандидатской научный руководитель, просмотрев его работу, посоветовал сократить и весомую часть оставить для докторской. Однако ж молодой аспирант был расточителен, много идей выложил. Потом с удивлением обнаружил что его тезисы, расписанные и размазанные, послужили основой для докторских диссертаций неизвестных ему историков. Огорчился, конечно, но, может, совпадение? И генерировал новые и новые идеи, однако теперь в открытый доступ не выкладывал, а сохранял в отдельном разделе компьютера. То был продуктивный период в его биографии. Бывало, среди ночи он поднимался и, торопясь, стучал по клавиатуре одним пальцем, а в конце завершал восклицательным знаком: внимание важная мысль! Иногда, не жадничая, ставил и три штуки.
И вдруг, в очередной раз активизировав компьютер, вместо обычной заставки, увидел черный экран со зловещей надписью: DISK BOOT FAILURE . Вот проклятая железяка! Пришлось обращаться к специалисту. Тот снял жесткий диск и колдовал над ним неделю. Наконец объявил окончательный диагноз: диск полетел.
- А восстановить можно?
- Нет, блины испорчены, - ответил этот хлебопёк, испытующе поглядел на огорченного клиента и сказал: - Но можно считать данные на другой носитель.
За эту операцию он загнул несусветную сумму. У Бальтазарова таких денег не было.
- Я подумаю, - нерешительно сказал он.
- Ну, если надумаете, звоните.
Деньги можно было найти. В конце концов, взять кредит. Но Бальтазарова охватила депрессия. Дескать, всё суета сует, кому оно надо. И следом, видимо, от душевного дискомфорта, нарушилась физиология. Появилась изжога, боли в желудке. Он принимал таблетки, тянул время, надеясь, что пройдет. Но приступы повторялись всё чаще. Пришлось обратиться в лечебно-диагностический центр. Начался скучный период обследований, после которого ему объявили, что ничего страшного нет, но посоветовали переменить образ жизни и пить не спиритус вини, а минеральную воду.
"Вот те раз! - обескуражено подумал Бальтазаров. - Я ж и так жил достаточно скромно". Теперь он не вскакивал по ночам, озаренный неожиданной мыслью, а глядя с лоджии на заходящее солнце, неизменно думал, что в скором времени оно будет светить для других.
В отпуске, который выпал на июль, закиснув от скуки и безделья, он взял льготную путевку на экскурсионный теплоход. На борту познакомился с учёным, доктором наук. Виталий Ильич подарил свою последнюю монографию. При общении с ним трудностей не возникало, можно было молчать. Авторитет высказывался сам, не требуя комментариев. Они сидели на палубе, Бальтазаров смотрел на проплывающие мимо дремучие берега и думал о том, что они выглядели точно так же для тех путешественников, которые проплывали мимо триста лет назад.
Виталий Ильич уверенно излагал:
- Все-таки несправедливо устроена природа. Люди преклонных лет, развившиеся нравственно и эстетически, не могут пользоваться её прелестями, потому что физически изношены. А молодость все делает не так - не понимая, глубоко не чувствуя. Я вот только сейчас понял, как можно красиво полюбить женщину.
"Да-да", - кивал Бальтазаров, находя его мысли похожими на свои. У доктора наук были остренькие, высоко поднятые уши. Бальтазаров соображал, как физиономисты оценивают людей с подобными ушами: "Наверно, гений... А может, эльф".
- Именно сейчас, когда с идеологическим бессмертием практически покончено, эта несправедливость дает о себе знать исключительно остро, - продолжал Виталий Ильич нанизывать мысли на вертел сознания.
- А почему вы считаете, что с идеологическим бессмертием покончено? - насмелился спросить Бальтазаров.
- Всё больше состоятельных верблюдов. И не один из них не изъявляет желания пролезть в игольное ушко, дабы попасть в рай.
"Да-да", - опять немо согласился Бальтазаров.
- Мне неуютно от безысходности. Это безумство - объявлять приоритет личности в такой исторический момент, когда пошатнулась вера в бессмертную душу... Или, простите, вы веруете?
- Не так, чтобы очень.
Мимо прохаживалась женщина с веселыми глазами и ладной фигурой. Она споткнулась на ровном месте и воскликнула: "Ой!" Мужчины, полагая, что незнакомка повредила ногу, одновременно поднялись, подхватили и усадили рядом. Женщина назвалась Жизелью и призналась, что её всегда влекло к людям с развитым интеллектом. Она как бы, между прочим, сообщила номер своей каюты. Когда удалилась, между новыми друзьями будто кошка пробежала.
- Уступите её мне! - чуть ли не взмолился доктор наук. - Вы молоды, на вашем жизненном пути еще встретится не одна такая Жизель.
- Но она, кажется, уже сделала выбор, - пробормотал Бальтазаров, припомнив, что Жизель чаще обращалась к нему.
- Ну, разрушьте представление о себе чем-нибудь низменным, - упрашивал Виталий Ильич. - Например, пукните в её присутствии.
- Знаете что: не буду я пукать, - уступая старшему по возрасту и научному званию, сказал Бальтазаров. - Зайдите к ней и скажите, что я не здоров. А я, так и быть, залягу в каюте и почитаю вашу монографию.
Впоследствии они виделись редко. Кажется, Виталий Ильич переселился в номер Жизель и, не снимая ботинок с ног, забирался в ее постель. Только однажды Бальтазаров состыкнулся с ними на верхней палубе. Ученый помолодел лет на десять. Он приложил руку к груди и слегка поклонился. Таким, значит, способом отблагодарил.
Общение с престарелым скептиком и внезапное превращение его в оптимистического любовника, добавили Бальтазарову чувство неудовлетворенности. Домой он вернулся в субботу вечером, а поднявшись в воскресенье, обнаружил, что все у него есть, только свежих носков нет, и, если идти покупать, то придется на босу ногу. Он вздохнул и принялся стирать бывшие в употреблении.
До конца отпуска оставалась еще неделя. Бальтазаров слонялся без дела и вспоминал, что говорил попутчик. На самом деле, всё гораздо проще, заключил он. И в молодости, и в старости люди жаждут наслаждений, но в молодости обычно не хватает средств, а в старости - здоровья.
В те дни Бальтазаров страдал от одиночества и готов был пообщаться с любым, кто подвернется. Случай вскоре представился. Он познакомился с мужчиной, проживающим тремя этажами ниже. Тот по вечерам выходил во двор в спортивном костюме синего цвета с красными лампасами. Красавец! Правильные черты лица, густой, посеребренный на висках волос. Сам-то Бальтазаров не считал себе удачной особью мужеского пола. Широкий лоб с залысинами, крупный нос, приземистая фигура, как будто он не интеллектуальной деятельностью занимался, а всю жизнь таскал мешки на грузовой станции. Сосед сидел на скамейке и, когда Бальтазаров проходил мимо, шлепнул рядом с собой ладонью.
- Садитесь!
- Вы, наверное, тренер? - вежливо спросил Бальтазаров, приняв приглашение.
- Ошибаетесь! - охотно разъяснил мужчина. - Я техник-смотритель. Между прочим, под нами, на глубине трех с половиной метров, проходит коаксиальный кабель стратегического назначения. Только молчок. А то за матчасть сильно бьют.
- Простите, не понял.
- Сразу видно, в армии не служили, - снисходительно хмыкнул новый знакомый. - А я вот воевал во Вьетнаме и побывал в плену у америкосов. О, как они меня пытали! Требовали, чтобы я выдал им технические данные нового секретного оружия. А я ничего не мог сообщить, потому что отлынивал от учебы. Позже, когда меня обменяли, наши бойцы стали расспрашивать, как там в плену. Ой, сказал я им, учите матчасть, а то за незнание сильно бьют.
Бальтазаров засомневался, что этот краснобай воевал во Вьетнаме: "Сколько ему лет? Да уж не анекдот ли он мне впаривает?" О себе рассказывать не хотелось, но собеседник не отлипал и всё выпытал. Узнал про защиту диссертации и попрекнул:
- Что же ты молчал? Не по-соседски!
Вместе поднимались в лифте, и сосед, назвавшийся Петром Сергеевичем Савушкиным, проинформировал:
- Я живу в сто первой. Ихь бин ферштейн?
Бальтазаров поехал выше, раздумывая, как это понимать: принять за приглашение, что ли? И в тоскливый, ненастный вечер отправился в гости. Петр Сергеевич встретил, ничуть не удивившись, как будто знал, что в этот самый час к нему придут с бутылкой коньяка. Вежливо пригласил в комнату, и тут же из другой вышла дородная женщина и, не сказав ни слова, удалилась из квартиры. Дверью она хлопнула громко; Бальтазаров смутился, подумав, что его визит станет возможной причиной семейного конфликта. Но Савушкин бодро разъяснил:
- Да ты не тушуйся, у нас полная демократия. Каждый делает, что хочет. Моя Розочка, например, до сих пор посещает драматический кружок. Однажды идем вместе по улице. И я секу, что с ней многие мужчины здороваются. "Кто это?" - спрашиваю. "Да так, говорит, члены моего кружка"...
Бальтазаров понял, что Савушкин вправляет ему очередной анекдот, вновь выставляя себя действующим лицом. А еще понял, что таких историй предстоит выслушать множество. Выпили за знакомство. Хозяин пододвинул гостю тарелку с ломтиками неаккуратно нарезанной колбасы.
- Закусывай плотнее, - ухаживал он. - В преферанс играешь?
- Нет... Вообще-то по молодости, еще в студентах, играл.
- Ну и зря забросил. Всякий интеллектуально развитый человек играет в преф.
- А если - не развитый?
- Тогда в чего попроще. Например, в "дурака". Ну, а если дурак состоятельный, то может доставить себе другое удовольствие: оставить свои бабки в казино. В Монте-Карло не доводилось бывать?
- Нет, - улыбнулся Бальтазаров. - Однако про Вис-Баден наслышан. Один русский литератор частенько там бывал и проигрывал большие суммы.
- Понятно, - кивнул Савушкин. - Граф Толстой - мужик простой. Ждал в прикупе туза, а пришла пиковая дама. Только позволь, дорогой товарищ, дать тебе добрый совет. Предмет надо постигать не только теоретически, но и практически. Как говорил Спиноза: теория мертва, а древо жизни вечно зеленеет.
Бальтазаров не стал его поправлять. Выпили еще. Савушкин вдруг побледнел, откинулся на спинку стула и стал массировать левую часть груди.
- Что с вами? - встревожился гость.
- Мотор барахлит.
- Может, врача вызвать?
- Да ты не волновайся, уже лучше, - Савушкин выпрямился. - Я и без врача знаю свой диагноз.
- И какой?
- Все болезни от недопития. Давай ещё жахнем!
"Вот выход! - подумал захмелевший от крепкого коньяка Бальтазаров. - Так держать! Кому какое дело до моих болячек?" Захотелось распахнуть одёжки и обнажить душу. Тем паче, что Савушкин преодолел приступ и продолжал интересоваться:
- А о чём твоя диссертация?
- Не стоит об этом, - махнул рукой. - Знаешь, Пётр Сергеич, раньше я считал, что моя научная работа - главное в жизни. Но сейчас, увы, уже так не думаю.
- Оклад-то хоть повысили?
- Да. Я с первой надбавки приобрел себе новый костюм и туфли. И что? Дальше-то что?
- А ты ещё один костюм прикупи! - бодро присоветовал Савушкин и опять наполнил рюмки.
- А-ха-ха! Для чего вы делаете деньги, спросил Максим Горький у американского миллионера. А чтоб из них делать еще деньги, не задумываясь, ответил тот. Нет, Сергеич, меня не прельщает эта экспонента, устремленная в бесконечность. Я больше озабочен тем, что меня девушки не любят. - Бальтазаров пьяно рассмеялся.
Хозяин воспринял его замечание буквально. Лукаво подмигнул и потянулся к оранжевому телефону с белыми кнопками, стоявшему на тумбочке.
- А мы их упросим! Будут любить! - Долго названивал, но без успеха. - Черт подери, Тамарка где-то шляется, - комментировал по ходу звонков. - Ну, уж Ксюша-то наверняка дома, - набрал еще один номер, и ему ответили.
Разговаривал долго, сыпал шутки и прибаутки, пригласил в гости. Но его собеседница отказывалась от встречи. В комнате стояла тишина, Бальтазаров слышал голос той, которая отвечала. Она просила, чтобы не сердились. У неё нашлись собственные делишки. Савушкин продолжал уговаривать. И тут противно скрипнула входная дверь - вернулась жена. Он быстро скомкал разговор и положил трубку.
Бальтазаров решил, что лучше удалиться, и неловко поднялся, опрокинув стул. Хозяин вышел провожать и на лестничной площадке подосадовал, что номер не пролез:
- Принесла ж её, нелегкая!
- Ты же говорил, у вас полная демократия, - напомнил Бальтазаров.
Савушкин вздохнул.
- Демократия демократией, но дерется моя Розамунда больно. Знаешь эту женскую привычку: таскать за волосы.
Позже Бальтазаров, вспоминая, как изливал душу незнакомому, в сущности, человеку, испытывал почти физические терзания. Это ж надо, какую чушь молол. Девочки не любят? Не совсем верно. По трезвому размышлению выходило, что он сам девочек не любит. Сколько раз отказывался от их навязчивых притязаний.
Он клял себя за недостойное поведение и предполагал, что Савушкину, страдающему сердечной недостаточностью, после тех посиделок будет тоже плохо. Однако техник-смотритель зашел живой, деятельный и с порога чуть ли не приказным тоном распорядился, наградив его почётным званием:
- Собирайся, профессор. Я обещал дать уроки игры в преферанс. А я своё слово держу!
Он привел в квартиру, в которой, начиная с порога, с больших массивных дверей, всё было добротно, тайно и загадочно. О новом игроке, видимо, сообщили заранее, двое солидных мужчин поглядывали испытующе. На окнах висели тяжелые шторы - они были задернуты и включен верхний свет. На полированном столе лежали три нераспечатанные колоды. Петра Сергеевича отстранили, видимо, как не платежеспособного, позволили только тасовать.
В первый вечер Бальтазаров проиграл больше тысячи, хотя все его подбадривали и заверяли, что "новичкам везёт". Но потом дела пошли лучше. Консультации по игре давал все тот же Савушкин. Вне компании он преданно возбуждался: "Рассчитывали нас обобрать и голымя в Африку пустить. Не обломилось им!" - то есть, благодаря ему.
Иногда Бальтазаров стал выигрывать, но, странное дело, от этого преферанс потерял прежний интерес. Теперь он меньше внимания уделял игре, а больше - наблюдениям. Поразил хозяин квартиры, мужчина лет пятидесяти, крепкого сложения, коротко стриженный. Савушкин за глаза называл его Фундуком. Почему - не объяснил. Поначалу Бальтазаров подумал, что Фундук - обыкновенный скряга. Высчитывал вистами с гостей за свет, за минеральную воду и за каждую рюмку водки, если кому-нибудь захотелось выпить. Но однажды новичок выиграл "колоссальную", по мнению Савушкина, сумму. У проигравших были растерянные физиономии, и Бальтазаров сжалился, с мягкой улыбкой отодвинул выигранные деньги на середину стола. Все поняли этот жест и облегченно потянулись разбирать. Но - не успели. Фундук, тоже проигравший, авторитетно вопросил:
- Господа, зачем серьезную игру превращать в фарс?
И все, как обжегшись, отдернули руки. Савушкин же веселый и оживленный, затолкал своему ученику деньги в карманы. А когда вышли, спросил:
- Ты и вправду хотел им вернуть?
- Ну, а что такого?
- Да вспомни, как они рвали у тебя из рук, когда ты проигрывал. Ты, это, займи-ка мне тыщонку, другую. У супруги на днях юбилей, надо умаслить.
Бальтазаров вернулся домой, выложил выигрыш на стол. Вспомнил про испорченный диск и, даже загоревшись, стал припоминать, куда он сунул визитку компьютерного гуру, а когда нашёл, то занялся поисками диска. Однако не нашёл, чему не очень огорчился. Энтузиазму хватило ненадолго. Да и показалось зазорным использовать "легкие деньги" на благие цели. "На игру и спущу", - решил он. Оказалось, сделать не трудно. Стоило чуть больше рисковать, заказывая мизер. Тут же, с удовлетворением, поймали.
Однажды перепутал дату и явился "на ристалище" в неурочный день. Дверь открыла дочь хозяина - молодая, симпатичная девушка.
- Вам Николая Григорьевича? - вежливо спросила.
Наверно, ошибся в своей догадке. По-видимому, жена. Не будет же дочь называть папу по имени-отчеству. Он впервые её видел. То ли Фундук куда-то отправлял благоверную каждый раз, как собирались, то ли она отсиживалась, как мышка, в отдельной комнате.
Хозяин вышел в прихожую в длинном цветном халате с широкими рукавами.
- Кажется, я не вовремя, - повинился Бальтазаров.
- Ничего, проходите. Сейчас буду ужинать. Составьте компанию.
Последовал за ним на кухню - желая побеседовать; а для приличия от всего отказаться, разве что согласиться на чай. Сели вдвоем; молодая особа накрыла на стол и вновь испарилась, обронив: "Не буду вам мешать".
"Вот как выдрессирована" - оценил Бальтазаров. Как и спланировал, ограничился чаем. Перед Фундуком же стояла тарелка с ломтиками буженины, чашка с дымящимся кофе; на отдельном блюдце - два вареных яйца.
- Вижу, вы что-то хотели спросить? - проницательно заметил он.
- Ни о чем конкретном. Но я всегда поражался вашему душевному или, быть может, духовному равновесию, Николай Григорьевич. Если поделитесь, на чём так твёрдо стоите, удовлетворю своё любопытство, - осторожно высказался гость.
- Жить не умеете! - облупливая яйцо, с напором сказал Фундук. - Обычно, чем ближе костлявая, тем более жалок человек. Чувствуя своё исчезновение, он всё отдает тем, перед каковыми хочет остаться в памяти. У меня не так. Я буду заточен на себя до дней моих последних. Даже когда совсем одряхлею, в чем-нибудь наслаждение найду. - Он коротко хохотнул. - Буду пряники грызть.
- А если зубы выпадут?
- Деснами сосать. Ведь человек, как не мудрствовал лукаво, а кроме объяснения, что жить надо для жизни, ничего не придумал. Гляньте по телику, ведут себя западноевропейские пенсионеры. Они беззаботно греют кости на пляжах Средиземноморья или бродят толпами вокруг египетских пирамид.
Фундук вычерпал содержимое сваренного всмятку яйца серебряной ложечкой и продолжил:
- Сейчас они требуют открытия гей-пансионатов. То есть, чтобы и в домах престарелых им жить по интересам, соблюдая ориентацию. Я не знаю, верующие они или нет, но кресты на дряблых шеях носят. Вот и сравните с нашим мужиком - зашоренным и боязливым. Чем ближе к тетке с косой, тем сильнее съеживается, и остатки жизни подчиняет интересам других... Что вы пустой чай глотаете? Берите пряник!
- Не откажусь. Вы меня сагитировали.
Они улыбнулись друг другу. Однако, попив чайку и съев какую-то печенюшку, Бальтазаров, не отступая от правил, установленных в этом доме, спросил:
- Сколько с меня вистов? За ужин-то?
- Ну, вы и педант, - добродушно ухмыльнулся Фундук.
Перед уходом Бальтазаров поймал себя на мысли, что не против еще раз глянуть на молодую и симпатичную супругу хозяина, но она больше не появлялась.
В длинные, темные вечера Бальтазарову становилось особенно одиноко. Утешаясь, он повторял мантру атеиста Декарта: "Я мыслю, следовательно, существую". Он её конвертировал так: "Достаточно лишь мыслить, чтобы в полной мере ощущать себя существующим". В детстве он увлекался фантастикой и много читал. Теперь в воображении появлялась отрезанная голова профессора Доуэля на серебряном подносе и показывала ему язык.
А еще по поводу "мыслю - существую" он размышлял так: "Вот ведь, высказался автор - на века. Чем и запомнился. А что, кроме этого афоризма, широкой публике о нем известно? Да ничего! Что за человек был? Чем увлекался? Влюблялся или нет? Женат был или холост? Ругался со своими домочадцами или мирно переносил их присутствие? Скорее всего, жил одиноко и до последних дней занимался любимым делом: мыслил, доказывая, что существует".
И он, Бальтазаров, тоже существует. Ну, да. Условие, может быть, и необходимое, но достаточное ли?
"Мне бы обыкновенных человеческих радостей".
За неделю до Нового года он покончил с текущими делами: заплатил последний взнос по ипотеке, рассчитался за коммунальные услуги и зашел на почту, откуда отправил красочную телеграмму родителям, тихо доживающим свой век в маленьком провинциальном городке и отставшим от нынешнего времени на этот самый век. Вроде всё сделал. Что дальше?
Милая Зоя Максимовна в последний рабочий день сообщила, что не может пригласить к себе: ей не до веселия, муж серьёзно болен. И, потупившись, добавила, что надеется, в скором будущем это положение изменится. Он, правда, не понял по какой причине: муж выздоровеет и Зоя Максимовна сможет принимать участие в празднествах, или её благоверный отправится к праотцам, и станет то же самое возможным. А за день до праздника навестил Савушкин и спросил, как "профессор" собирается отмечать Новый год.
- Не собираюсь вовсе.
- Ну, это ты брось! Давай ко мне. У нас намечается междусобойчик. Супруженция своих друзей и подруг пригласила, а я вспомнил про твою персону. Как же, помню, что тебя девочки не любят. Подсоблю! Полюбят!
Бальтазаров, слушая его бесшабашное приглашения, то бледнел, то краснел. И осуждал себя. Вот зачем трепался по пьянке? Лучше б молчал!
- Да ты не робей! Я всё сделаю по уму! Ты у меня за альфа-самца сойдёшь! - продолжал Савушкин. - Короче, с тебя, взнос: тыща рупий.
- Стоит ли...
- Ну, ладно, гони семьсот! - тотчас поправил режиссер. - С тебя хватит, ты мало пьешь.
- Да я не в том смысле. Могу и тысячу дать. Но я же посторонним буду, не в своей тарелке.
- Ништяк! - Савушкин заговорщически подмигнул. - Приглашу Тамару и Ксюшу, а супруженции скажу, что это твои давние знакомые, коллеги по работе. Хитро придумал, а? Только это самое... гони уж сразу за троих.
Бальтазаров молча вытащил бумажник и отсчитал три тысячи.
Савушкин зашел в последний день уходящего года, уже под вечер, и помог приодеться. Бальтазаров облачился в тот самый костюм, который купил после защиты кандидатской.
- Сгодится! - одобрил Савушкин.
- Галстук надеть? - впадая в мандраж, спросил Бальтазаров.
- Лучше бабочку.
- Бабочки нет.
- Ладно, пойдёт и галстук!
Сосед помог выбрать и повязал каким-то сложным узлом. После чего отойдя на пару шагов, определил:
- Прекрасно выглядишь! Потянешь не меньше, чем на ректора мясомолочного техникума. - И, отвечая на безмолвный вопрос Бальтазарова, пояснил: - Мой знакомый. Жаль, что вас познакомить не смогу. Он недавно переселился. Жил напротив тюрьмы, а щас живет напротив своего дома.
Бальтазаров глянул с недоумением. Опять анекдот впаривает?
- Взятки брал, - пояснил неугомонный сосед. - Теперь тапочки шьет.
Глянул на большие настенные часы.
- Ну, за дело! Пора встречать Томочку и Ксюшу. Вот-вот должны нарисоваться.
Спустились вниз, подождали на улице. Падал крупный снег, было безветренно и не холодно. Прекрасная предновогодняя погода сулила много радостей. Тишина лишь изредка нарушалась шуршанием подъезжавших машин. Бальтазаров гадал: "Зачем Савушкин двух девиц пригласил? Мне на выбор?"
Из арки, связывающей двор с улицей, вышли две фигуры в искусственных шубках, и Савушкин ринулся навстречу. У Бальтазарова затрепетало сердце. Вполне милые мордашки. Все четверо, молча, уткнув подбородки в воротники - как заговорщики, поднялись на этаж. Встречать гостей вышла сама хозяйка.
Савушкин стал всех знакомить.
- Профессор Бальтазаров, Юрий Михайлович. А это его ассистентки - Тамара и Ксения.
Всего гостей было с десяток. Одного вполне бодрого старикана во френче военного покроя, с орденскими планками на груди, хозяин представил, как ветерана пяти войн.
"Каких же это пяти?" - гадал Бальтазаров и насчитал из недавних только четыре. За столом он сидел в окружении своих "ассистенток". Которая справа, Тамара, блистала в шикарном черном платье с золотыми блестками. Она говорила басом, и прежде, чем засмеяться очередной шутке хозяина, клала руки на стол и откидывалась на спинку стула. Ей постоянно требовалось что-нибудь подать, разъяснить, и Бальтазаров весь вечер был занят ей. А слева сидела безмолвная Ксюша в светлом платье. Бальтазаров не перекинулся с ней даже парой фраз. Иногда только исподтишка поглядывал. Бледное лицо, тёмный волос. Смущенная улыбка. Как будто заранее просит прощения: "Не обращайте на меня внимания, веселитесь".
Когда в первый раз встали из-за стола, подошел Савушкин и отозвал в уголок для разговора.
- На Томочке выбор сделал? - подмигнул с понятием.
- Нет, - ответил Бальтазаров. - Мне Ксения больше понравилась.
- Так что же ты сидел, от неё отвернувшись? - удивился массовик-затейник. - Смелее надо быть, расторопнее! А то тут есть и другие кобели, - при этом почему-то глянул на ветерана пяти войн.
Только к часу ночи, когда публика окончательно расслабилась, Бальтазаров решил, что надо напрямую выказывать свои симпатии. Он покинул надоевшую Тамару и подошел к её подруге, стоявшей в одиночестве у искусственной елки. Она повернулась к нему, и они с минуту стояли рядом, лицом к лицу. Он взял её за руки, как будто собираясь танцевать, но музыка в этот момент отключилась. Пора было идти на приступ; он начал говорить и от желания показаться остроумным плел несуразное. Сам же ужаснулся выплеску словоблудия, но переменить взятую на себя роль не мог. Ксюша, опустив голову, слушала-слушала, потом грустно сказала:
- Вы только пьяные меня стали замечать.
Все бы нечего, но за ними неотступно наблюдал Савушкин - как старший пионервожатый за несмышлеными ребятишками. Вновь загремела музыка, и Савушкин увлёк девушку за собой. Танцуя, он что-то долго и настойчиво ей объяснял и всё кивал в тот угол, где остался его протеже. "Для меня уговаривает", - подавленно подумал Бальтазаров и тихонько вышел в коридор.
- Куда вы, профессор? - пыталась остановить его вышедшая из кухни хозяйка.
- Свежим воздухом надо подышать, - пробормотал он.
Оделся и спустился на улицу. К его удивлению во дворе было людно, стоял шум, и молодые люди, да и пожилые тоже, катались с ледяной горки. Он торчал минут двадцать, замерз и поднялся в свою квартиру.
Проснулся, когда рассвело. Глаза открыл от странного ощущения, что рядом кто-то присутствует. Быстро приподнялся. Рядом на стуле сидел чёрт и подхихикивал. Бальтазаров вздрогнул. Но вот чёрт снял маску и превратился в Савушкина.
- С Наступившим, дружище! Почему дверь не запер? Ведь так и обчистить могут.
У него в руках проявилась, а может, была с самого начала, бутылка, наполовину наполненная красным зельем. Адепт ада взял со столика стакан с водой, небрежно выплеснул на пол и налил.
- Ну-ка, похмелись! Небось, болит профессорская головушка-то?
Бальтазаров от неожиданности выпил. Часть вина пролил. Савушкин вытащил из кармана брюк носовой платок и заботливо вытер намокший подбородок.
- Что убежал-то? Ксюшу на бобах оставил. Знай, она легла бы с тобой в постель из-за одного уважения ко мне.
- Как я могу домогаться? Я для нее - неприятный человек! - Бальтазаров сморщился от неприязни к себе. - Конечно, если на все наплевать и дать волю похоти...
- Вот-вот! - поддержал Савушкин. - Ты дай волю-то. Живи проще, ныряй глубже.- Он тоже выпил и потряс пустой бутылкой. - Смотри-ка, легко пошла. Погоди, я сейчас еще пузырь притащу.
Удалился. Бальтазаров быстренько оделся и ушел из дому. К утру прояснилось и похолодало. Он поднял воротник пальто, бездумно сел на троллейбус и, проехав с пяток остановок, вылез в центре города. Встретился знакомый по универу преподаватель и пригласил к себе. Бальтазаров отказался. Однако, отойдя, подумал, что зря: крепко замерз, а домой идти по-прежнему не хотелось. Чтобы погреться, зашел в театр "Юного зрителя" и купил билет на утренний спектакль.
В зале сидели одни дети или кое-где дети с родителями, а может, с бабушками и дедушками. Но позже, когда спектакль начался, появился ещё один одинокий взрослый зритель. Он сел впереди и чуточку сбоку. Бальтазаров разглядел: Фундук! И поразился: какой удрученный вид! Никогда еще не видел на лице взрослого, солидного человека столько отчаяния. Как будто тот потерял самое дорогое, что имел. Лишился молодой, красивой жены? Взбунтовалась? Кинула после ссоры? Или, еще пуще, ушла восвояси, беспечно помахав ручкой. Знакомое событие. Так прежде сделала Элен.
Детям показывали сказку про волка и семерых козлят в современной обработке. Волк - фраер в пиджаке с закатанными рукавами и кепке с большим козырьком. Козлята - шустрые ребята в футболках. Коза - фотомодель, спешащая на кастинг. Бальтазаров пересел на пустовавшее сиденье - рядом с Фундуком.
- Я вас вполне понимаю, - как-то не очень находчиво, но с участием проговорил.
Тот недоуменно оглянулся. Выражение страдания исчезло с его лица, и он сурово спросил:
- Вы о чем?
"Ну вот, - обескуражено подумал Бальтазаров, - влез. Может, ничего из того, что я нафантазировал, и не произошло". Да, всё путем, хотя, конечно, странно, что два взрослых мужика сидят в зале с ребятами и наблюдают за козлятами.
Первым, не дождавшись финала, ушел Фундук. "Распустил слюни, - продолжал сожалеть о своей инициативе Бальтазаров. - Напрасно сунулся. Нужно быть таким же сильным и суровым, как Фундук".
С месяц его никто не беспокоил. Лишь в начале февраля вновь посетил Савушкин.
- В кардиологии лежал, - пояснил он. - Всю задницу искололи. И вены в синяках, как у наркомана. Однако на ноги поставили.
Тотчас Бальтазаров связал его сообщение с пронзительным воем скорой на улице, а затем - хлопанье входной двери и шум на лестнице. Да, именно с того вечера сосед перестал донимать. Вон как переменился: побледнел, исхудал. А речь прежняя.
- Ну, ты как, готов? - с задором спросил.
- К чему готов?
- Ксюша желает тебя навестить. Она же в смущении, что новогодний взнос не отработала.
- Ну, вот еще. Я и забыл.
- И она забыла. Но я ей напомнил.
Бальтазаров поморщился, тоже припомнив новогодние перипетии.
- И Тамара придет?
- Ну, ты гусар! - удивился Савушкин. - Одной тебе мало?
Прошло еще несколько дней, но никто не появлялся. Да Бальтазаров и не особо ждал. Но вдруг, при очередной встрече с Савушкиным, сам брякнул:
- А Ксения-то не идет.
- У неё же ребенок на руках. Кого-то надо просить, чтоб понянчился. Маленький еще, - пояснил сосед. - Помнишь, мы звонили, а она отказалась? Тогда купала. Да и очередь не хотелось уступать.
- Какую очередь? - с недоумением спросил Бальтазаров.
- Ну, в ванную. Она ж в коммуналке живет. У них там и на унитаз очередь.
"Наверно, опять гонит. Неужели еще сохранились квартиры, где очередь в ванную и туалет?" - подумал Бальтазаров, а вслух, неожиданно для себя, предложил:
- Ну, передай ей, пусть с ребенком приезжает. У меня без очереди, - и, окончательно решившись, грубо добавил: - Только когда мы будем вместе, избавь нас от своего присутствия.
- Ладно, в пузырь не лезь, - миролюбиво сказал Савушкин. - Мог бы предупредить и в дружеском тоне. А с ребенком, да, проблема решаема. Совет! Скажешь пацану, что будешь играть с мамой в паровозик и предложи ему стать паровозной трубой. Чих-пых, чих-пых, у-у-у...
Массовик-затейник, довольный собой, сымитировал паровозный гудок. Верно говорят, горбатого могила исправит. Бальтазаров отогнал все мысли, связанные с новым предложением неугомонного соседа. Тем не менее, возвращаясь с работы, зашел в магазин и, "на всякий случай", купил вина, закусок, сладостей. А еще и в "Детский мир" заглянул. Сразу попался на глаза паровозик, но, вспомнив совет соседа, поморщился и купил рядом стоящий самосвал.
Звонок прозвучал неожиданно, в будний вечер. Ксюша и вправду пришла с сыном, вспорхнула за порог синичкой, потом и отставшего мальчугана затащила. Лицом он был похож на маму. Характером отличался. Быстро освоился, чувствовал себя расковано, свободно. Поиграл с самосвалом, потом стал хватать всё подряд. Перебрал на полке все безделушки - каслинское литьё, подаренное хозяину коллегами по различным поводам.
- Саша, поставь, - останавливала Ксюша.
Мальчик подчинялся. Но не проходило и минуты, как опять начинал свою исследовательскую деятельность. В конце концов, утомился и стал засыпать на ходу.
- Давайте прежде уложим его, - шепнула гостья.
Что и сделали. Выпили красного вина. Бальтазаров выдал сомнительный комплимент:
- Странная штука. Вы вроде сестры милосердия в таком щекотливом деле: никому не отказываете.
- Зачем вы так говорите, - она зарделась. - Мы же с Нового года с вами знакомы. И я с того времени ни с кем не встречалась. А вы?
- И я! - признал он. И порадовался, что рядом нет Савушкина. А то сосед мигом бы рассказал анекдот на тему, что чаще бывает: Новый Год или сексуальные отношения.
Вскоре отправились в постель. Ксюша старалась, чтобы ему было хорошо. Под утро он проснулся первым и, ощутив себя выспавшимся, перелез через спящую. Почему-то оказался у стенки, как будто она приняла меры предосторожности - чтобы он невзначай не свалился на пол. В другом углу, в разложенном кресле, спал мальчик. "А хорошо бы вот так - вставать, и чтобы они всегда были", - пожелал Бальтазаров и прошел на кухню.
За окном ещё было пасмурно. Он включил свет. Но теперь уже сама кухня показалось ему серой, неуютной, сиротски запущенной. На плите - пустая кастрюля, закопченная сковорода, в мойке - грязная посуда. Заторопился навести порядок. В коридорчике раздались шаги. Однако никто не появился.
- Ку-ку, - наконец, услышал он; из-за угла коридора выглянул мальчик.
- А, Саша, проходи, не стесняйся. Давай позавтракаем. Ты что будешь? Чай, сок... Или тебе можно кофе?
- Можно и кофе, - подтвердил мальчик. - Мама вить залаботала, да?
Бальтазаров не нашёлся, что ответить, и поставил чайник с водой на конфорку, вытащил из посудного шкафа три фарфоровые чашки.
- Вот, - пояснил вслух, - и сами попьем, и маме в постель отнесем.
Чего, впрочем, делать не пришлось, потому что минутой спустя Ксюша проскользнула в ванную, а потом, умытая и свежая, вошла на кухню. Попросила не кофе, а чаю, и сама же взялась заваривать. Разлила по чашкам. От горячего светло-коричневого напитка струился парок. Саша убежал, не дождавшись, когда чай остынет.
- У меня же блюдечки есть, - вспомнил Бальтазаров. - Давайте с них пить, как бывало в старину наши предки.
- Давайте, - согласилась Ксюша.
Сидели и пили, отдуваясь. Вновь появился Саша. Он катил подаренный самосвал и в кузове вез коробку из-под туфлей, купленных после защиты кандидатской. Бальтазаров глянул, и брови у него взметнулись.
- Саша, ты где это взял?
- Под столом.
В коробке лежал испорченный винчестер.
- Вот это да! Ну, спасибо, что привёз. - Бальтазаров взял диск в руки.
- Ценная вещь? - поинтересовалась Ксюша.
На него вдруг напало легкое, веселое настроение и жажда деятельности.
- О, да! Тут мои мысли - мои скакуны! Полагаю, на докторскую диссертацию потянут. Однако, чтобы их извлечь, нужны немалые деньги.
- Так я помогу, - вызвалась Ксюша. - Мне материнский капитал обещали обналичить.
- Ну, вот еще! Жулики, небось. Нет, сам раздобуду. Восстановлю данные и надеюсь, что защищу. Выставлю в интернете своё резюме. А потом...
- Что потом? - не утерпела Ксюша.
- Буду ждать телеграмму из Сорбонны, - выдал он прежнюю, забытую, но теперь припомнившуюся шутку.
- Сорбонна? Это где? - спросила Ксюша, в точности как Элен.
- Университет в Париже.
- И что вы там будете делать? - опять вопросы совпали.
- Лекции читать. Будущим нобелевским лауреатам, - ответил он и замер, дожидаясь, задаст ли Ксения следующий по порядку вопрос. Но не дождался, И тогда сам предложил:
- Я и тебя с Сашей туда возьму. Вот только для этого нам нужно будет зарегистрироваться. Чтобы меньше было заморочек с визами и вообще. Ну, и свадьбу, естественно, сыграем.
Проговаривая ей сие заманчивое предложение, он невольно передернулся от отвращения. Но - не от тех перспектив, которые наметил, а от того, что минуло. От сожительства с леди, гордо несущей голову на лебединой шее. Всё забыть и по-иному. "Родителей приглашу. В церкви повенчаемся, - развёртывал в голове. - Скрепим пусть не верой, так традицией".
- Юра, а зачем нам куда-то ехать? Нам ведь и тут хорошо, верно? - дополнила Ксюша.
У обоих в воображении, уже загодя, торжественно зазвучал марш Мендельсона. И только Саша, на четвереньках продолживший езду с самосвалом, воспроизводил не музыку, а урчание, похожее на работу двигателя внутреннего сгорания устаревшей модели.