|
|
||
Она для меня до сих пор загадка. О себе ничего не рассказывала. | ||
|
Над водой мечутся чайки. Изредка они залетают на берег, проносятся надо мной и надрывно кричат, точно хотят сообщить что-то важное. Может, поднапрягшись, я разобрался бы в их языке, но от набережной к воде, отвлекая от наблюдения за чайками, спускаются два незнакомца. Один постарше и видом попроще - в дешёвой, линялой футболке, с чёрным пакетом в руке. Второй - крутоплечий, коротко стриженый парень. Они садятся на соседние камни и пьют вино из пластиковых стаканчиков. - Не мешаем? - интеллигентно спрашивает футболист. Пожимаю плечами. Здесь, в этом памятном для меня месте, я уже достаточно долго пребываю, ожидая непонятно чего. А он, тепло улыбаясь, смотрит на мою хмурую физиономию и предполагает самое вероятное: - Наверно, с жинкой поссорился, да? И ведь угадывает, провидец. Да, всё моё теперешнее состояние, грусть и безнадёга, именно оттого, что я поссорился... нет, не поссорился. Правдивее сказать, поскандалил. А уж если выкладывать всю правду-матку - я её ударил. Впрочем, какая она мне жена. Не зарегистрированы, и в церкви наш брак не освящён. По-современному сошлись: на пробу. Ничего не отвечаю прорицателю, а ему и не надо. - Ну, бывает, - утешает он, разливает вино и негромко спрашивает у собутыльника: - Может, плеснём страдальцу? Стриженный как-то неуверенно, а может, и неохотно пожимает плечами. Тогда футболист берёт инициативу на себя. - На, выпей с нами. Я Петро, а это - Стасик. Наши маршруты в шопе пересеклись. - Он смеётся. - Не унывай. Как поссорились, так и помиритесь. Ещё по разу выпивают, не забывая налить и мне, а пустую бутылку бросают в песок. Ещё тепло, но когда солнце прячется за набежавшую тучу, становится зябко и неуютно, вовсю хозяйничает ветер, треплет траву и кусты, гонит по реке тёмную рябь, и как-то по-особенному тоскливо гудит буксир, тянущий баржу на север. - Эх, для полного счастья сто грамм не хватило, - сожалеет Стасик. - А наши финансы поют романсы. Чувствую себя виноватым. Понимаю, что недостающие сто грамм я и выпил. Очередное облако, закрывшее солнце, - обширное и тёмное. Меня уже тянет в тёплое, уютное место, и я предлагаю новым знакомым сменить дислокацию. Идём по набережной к центру. Нам попадается ресторан с загадочным названием "Поллукс", и я без раздумий подымаюсь по ступенькам. Верзила-охранник косится на нашу троицу, но я сую банкноту. Проходим в зал и садимся за свободный столик. Спрашиваю у спутников, чего желают. Они скромничают, пожимают плечами. Официант в сиреневой рубашке и бархатной жилетке, слушает и записывает в блокнотик. Сам и определяет, что нам надо. Новые друзья с удовольствием пьют пиво и теперь уже считают себя обязанными высказывать мне поддержку. Петро допытывается о подробностях. - Говоришь, дома? Без свидетелей? - старается приободрить. - Тогда ещё ладно. Конечно, ежели в первый раз, то чувствительно. Тут и боль, и обида, и всё сразу. Потом это самое... наверно, в личико попал?.. Синячище вылезет. А ей, скажем, на работу идти, на люди показываться. А у нас народ любопытный: расспрашивать начнут, бередить душу. Официант приносит водку и салаты. Стасик разливает по рюмкам. Петро тянется со мной чокнуться, но его рука на полпути замирает. Видно, сомневается: уместно ли, когда у человека (у меня) такая драма, салютовать. - Повинись, - советует он. - Женщины любят, когда мы, мужики, свою вину сознаём. Выбери момент, когда она поостынет и повинись. А от синяков хорошее средство есть. Замечательное средство! Бодяга. Веришь, нет - как на собаке после неё заживает. Никаких следов! - Тоже бабу рихтовал? - ухмыляется Стасик. - Нет, в последний раз - она меня. Но всё взаимно, без обид. Уже двадцать пять лет вместе. Сначала в одном цеху космические ракеты делали, теперь соседние дворы подметаем. Очень удобно, можно подмениться, если чо. Словом, весело живём! Только моя мадама сильно раздобрела, и мы теперь в разных весовых категориях. - Петро спохватывается, вспоминает про меня. - А за что ты её? - Значит, было за что! - весомо встревает Стасик. Официант приносит по бифштексу. Стасик с аппетитом ест. Мы с Петром так себе, ковыряемся после очередной рюмки, и он продолжает в том же духе: - Купи цветов, большой букет. Не пожалей монет. С порога дураком себя назови, выжившим из ума балбесом, другими нехорошими словами. Они любят, когда мы себя обзываем. Должна простить! А я вспоминаю, как посмотрела на меня подруга, когда я её ударил. Да всего ведь ладошкой. Так приводят в чувство человека. Не знаю, почувствовала она боль или нет, но глянула на меня с изумлением и ужасом. Будто я оборотень и за считанные секунды превратился из ягнёнка в волка с оскаленной пастью. Стасик весь на моей стороне. - Эти хищницы в любом из нас могут разбудить зверя. Мы, понимаешь, трудимся, вкалываем не покладая рук, а им всё дай и дай. И тут я взрываюсь. - Не хищница она! Ничего от меня не требовала. Да я и не жалел. Парень мигом перестраивается. - Да, по тебе видно, что ты не жадный. Если не секрет, Володь, где работаешь? На какой ниве бабло срубаешь? Я морщусь и нехотя отвечаю на этот и последующие вопросы, что занимаюсь евроремонтом, тружусь по индивидуальным заказам, и последний клиент попался такой занудный... - А я сейчас временно безработный. Раньше пахал в охранном агентстве, но кой кому не угодил, - чешет за ухом Стасик. - Но этот мудила хоть рассчитался с тобой? А то я могу подсобить. У меня не заржавеет! А машина у тебя есть? - Есть, - лениво отвечаю. - В гараже стоит. А может, уже и нет. - Как это - "может, и нет"? - Может, увели. Давно не заглядывал. - Ну, ты и шутник, Володька. Возьми меня к себе личным охранником. С тобой можно дело иметь, - льстит Стасик. - Только вот до сих пор не могу понять, чем ты жене не угодил? Не сказал бы, что ты монстр. Не отвечаю. Хотя, пожалуй, ответ есть. Наверно, собственником себя почувствовал. А её - рабыней любви. А ей и не всегда хотелось-то, любви моей. Но это меня только заводило. Иногда до такой степени, что изнасиловать был готов. За большими окнами начинает смеркаться. Ресторан наполняется празднично одетыми людьми, включается электронная музыка. Петро чувствует себя не в своей миске. Встаёт и объявляет, что ему пора. Я предлагаю остаться. Не очень активно. - Нет, нет! Я ж из дома на минутку вышел. За майонезом. Он, раскланявшись, уходит, а Стасик хохочет вслед: боится, мол, Петька ещё раз под раздачу попасть. Скоро к нам нацеливается новый посетитель - седоватый мужчина, одетый в приличный, но помятый костюм. Спрашивает разрешения присесть и садится. Пошарив в карманах, вываливает на стол имеющиеся в наличии мелкие деньги. Такое впечатление, что он стоял на паперти и просил: "Ссудите бывшему интеллигентному человеку неизлечимо больному самой распространённой у нас болезнью". Пересчитав, удовлетворённо хмыкает и подзывает официанта. - Альбертози! Будь любезен, обслужи. Тот смахивает деньги на поднос и удаляется. Беру инициативу на себя и наливаю рюмку: "Выпейте, пока не принесли". И ещё один мужчина к нам присаживается, тихий и молчаливый, одетый в серый костюм. В разговор не встревает. Стасик, покончив с бифштексом, протирает рот салфеткой и кидает взгляд на меня. По-видимому, он психолог от природы и понимает, что я казнюсь. - Всё-таки руки распускать - не следует. А если б я приложился? Это ж, как минимум, нокдаун... Володь, закажи ещё че-нить, у меня аппетит разыгрался. Мы ещё выпиваем, и я чувствую, что плыву, и мне теперь уже самому, без вопросов, хочется пояснить ситуацию. - Да, наверно, дело во мне. Грубый я, неотёсанный, а она... знаете, какая она? Когда вместе начали жить, она ещё месяца три, просыпаясь, обязательно говорила: "С добрым утром!" А вечером: "Спокойной ночи, малыш". В мой день рождения торт "Наполеон" испекла, хотя до этого к плите почти не подходила: у меня мать на кухне начальница. А на День победы "Спасённые шедевры" подарила. У букинистов, говорит, нашла. И прямо счастливая была. А я, болван, никакого восторга не проявил. - Что ещё за "шедевры"? - Стасик не понимает. - Я так разумею, речь идёт о фотоальбоме? - в разговор включается мужчина, пришедший с паперти. - Репродукции картин Дрезденской галереи, не так ли?.. Знаю, как же. Наши солдаты спасли и вывезли в Питер. Бесценные были картины! Но вот зачем потом наши глупые правители вернули их немцам - не понимаю. - Ну, торт испекла, картинки подарила, - Стасик обращается только ко мне, пытается меня возвысить. - Но ведь и ты наверняка не отставал. Угадал, Володь? - Не обходил вниманием, - соглашаюсь я. - Золотые серёжки подарил, перстень с камнем. Даже случалось, одежду ей сам покупал. Она не любительница ходить по магазинам. - Так она тебя благодарить должна! - Ага, "по гроб жизни". И мама также высказывалась, - припоминаю я. - Видно, мы с маманей переусердствовали ... в ожидании благодарностей. Стасик с полным ртом кивает, что понял. А я думаю: может, в самом деле, его охранником нанять? Вон какая фактура, плечи борца-олимпийца. И никакой он не Стасик. Петро напрасно обласкал его имя. Стас он, Станислав. Только охранник мне совсем не нужен. - Молодой человек, позвольте два слова, - это седовласый. - Я послушал вас, и пришел к неутешительному для вас выводу, что ваша подруга очень даже приличная девушка. И притом необыкновенная, ибо с изюминкой. Эти слова на меня действуют. Как будто кран во мне повернули на всю катушку. И из меня брызжет водопроводной струёй. - О, да, у неё и имя необычное: Селена. Она для меня до сих пор загадка. О себе почти ничего не рассказывала, а на меня наседала с вопросами. Ты, говорит, помнишь, как тебя мама рожала? Нет? А я помню. А свою прежнюю жизнь помнишь?.. Какую прежнюю? Ну, которая до рождения была. И всегда непонятно отвечала. Вроде как я разгадывать её шарады должен. Бывало, допытываюсь: откуда ты? Улыбается: "Разве ты ещё не догадался?" Где ж догадаться! У меня и не всегда было время разгадывать. - Так и не сказала? - Стас начинает выстраивать логические цепочки не хуже следователя из прокуратуры. - Слушай, тут что-то не чисто. По магазинам, говоришь, не любит ходить? Это женщина-то? Молодуха? Нонсенс! Видно, не хочет светиться. Может, в розыске? Типа брачной аферистки... Между прочим, могу поспособствовать. - В чём? - недоумеваю я. - В установлении истины. Седовласый ревниво морщится, прямо из себя выходит. - Сообщи побольше данных, - невозмутимо продолжает Стас. - Желательно и фото. В профиль и анфас. Да и отпечатки пальцев не помешают, - бойко перечисляет он, но тут же, глянув на меня, проницательно тушуется. - Ой, извини, Володь. Чо-то я не то сморозил. - Она приехала в наш город учиться, - объясняю ему. - Но не поступила. И вот в этот-то момент, когда была сильно расстроена, я с ней и познакомился. Утешил, как мог, сказал - не беда, на следующий год поступишь. И первый раз повстречался с ней на набережной - в том месте, где мы вино пили. Она раньше на море жила. И у нас, по набережной, часто гуляла. - Круто! Я сам бы у моря не прочь поселиться. А что за море? Чёрное или Балтийское? - Море Спокойствия, так она сказала. - Наверно, Каспийское. Там редко штормит. Уж не из Махачкалы ли? Я там бывал с прежним шефом, - Стас вздыхает от приятных воспоминаний. - Море жратвы, море удовольствий - всего океан. - Море Спокойствия - это на Луне, - подаёт голос официант, опять подошедший к нам. - А ты откуда знаешь? - спрашивает Стас. - В пионерском возрасте астрономией увлекался. - А что? Вполне возможно, - делаю я фантастическое допущение. - Селена часто про Луну упоминала. И с балкона на неё по ночам любовалась. Может, и в самом деле оттуда. - Ты серьёзно? - удивлённо вопрошает Стас. Он внимательно меня разглядывает. Наверно, определяет, не нахожусь ли я в том состоянии, которое называют "белочкой". Не пытаюсь его разубедить, пусть думает, что хочет. Мне интересней говорить с официантом. - А где это море находится? На видимой или невидимой стороне Луны? - На видимой. В полнолуние, как сегодня, можно разглядеть невооружённым глазом. - Покажешь? - Попозже, когда освобожусь, - он собирает со стола ненужную посуду и уходит. Я опять замыкаюсь, молчу и слышу, как Стас базарит с разговорившимся седовласым. Тот представляется Глебом Романовичем Барновским, бывшим солистом музыкального театра. - А почему бывший-то? - Тенор потому что у меня. - И чо? - подгоняет Стас. - А тенор не совместим с этим делом, - Барновский щёлкает пальцами по бутылке. - Эх, был бы бас! Он от водки только крепчает. На это ещё Антон Павлыч указывал. - Это который Антон Павлыч? - Который из Таганрога. Море Азовское, - поясняет бывший солист. - Дама с собачкой, дом с мезонином. Мисюсь, где ты? Тонкой души был человек. Не то, что мы, оглоеды. Эх, эгоисты мы, эгоисты! Разучились уступать друг другу, стали до такой степени рациональными, что тошно. Что-нибудь доброе способны сделать, только рассчитывая на ответную благодарность... Прошу не возражать! Ежели кто из присутствующих не согласен со мной, пусть подбросит камень. И этот камень, возвратившись с небес, угодит ему в макушку. Пока Стас, выпучив глаза, соображает, что навешивает нам на уши бывший артист, своё слово высказывает официант. - Не во всех случаях, - поправляет он оратора. - Вот ваши сто пятьдесят. - Поясни, - просит его Барновский, наливая себе в рюмку. - Если вы бросите камень со скоростью равной или большей, чем семь и девять десятых километра в секунду, то он не вернётся на вашу голову, а станет искусственным спутником Земли, - поясняет официант и спешит к другому столику. Стас по-идиотски улыбается. - Ну ты, Романыч, замутил с камнями. А этот астроном вообще чокнутый. - Он бросает взгляд на меня, отсутствующего. - Лучше конкретно скажи, что Володьке делать? - Покаяться. - В церкву, что ли, сходить? - В церкву, в мечеть или в синагогу - дело вкуса и религиозных предпочтений. - Барновский, кажется, поймал кураж. - Тут важнее всего, чтобы покаяние было искренним. И если оно придёт, то проблема решится. Тогда и объяснять ничего не надо, а только посмотреть человеку в глаза. Вот когда откроется истина! И её свет, появившейся в твоих глазах, всё устроит. - Эвон как, - опять удивляется Стас. Я терпеливо молчу. Посторонние люди всё более активно обсуждают мои проблемы. Рядом с нами, через проход, столик оккупируют две девицы с необычными оранжевыми причёсками. - Вот и марсианки явились, - комментирует, проходя мимо, официант Альбертози и спешит их обслужить. Стас поправляет несуществующий галстук и, забывая Барновского, проблему камней, падающих на головы, с удовольствием на девчат поглядывает. Музыкальный центр выдаёт очередную мелодию, и Стас идёт приглашать марсианок на танец. Ко мне вдруг обращается охранник, которого я щедро одарил. - Слышь, парень, там тебя тот тип спрашивает, что с вами был. Швейцар его не пустил, уж больно вид у него не соответствует. Иди разберись, что ему надо. На улице вечер. Солнце спряталось за рекой. На парапете прохаживается Петро. Увидев, что я вышел, сразу бросается ко мне и протягивает мне пузырёк. - Что это? - Я тебе ж говорил: бодяга - лучшее средство от синяков. Пусть жена как следует натрёт, и завтра к утру никаких следов. Я проходил мимо аптеки и вспомнил наш разговор. Но, чёрт, у меня ни копья с собой не было. Я туда-сюда. Подвезло: к гипермаркету подъехала фура с товаром, и я целый час таскал ящики. Ой, боялся, что тебя не застану. Но, слава богу, ты ещё тут. Я удивляюсь так, будто мне предлагают не бодягу, а волшебную живую воду. Прежде чем сунуть пузырёк в карман, верчу и разглядываю. Уговариваю Петра присоединиться к нам. - Не, я побежал, - отказывается он. - В таком виде... Вид у него действительно не комильфо. На футболке грязные пятна, лицо измученное. Я пытаюсь снять курточку. Под ней - свитер, обойдусь. - Нет-нет, не надо, Володь. Жена наверняка икру мечет, - показывает на пакет. - Майонеза заждалась. Дочь в гости обещалась прийти. Вдвоём насядут. - А сколько с меня? - Да брось ты! Вот ещё! Обнимаемся на прощание - инициатива моя, захмелевшего. У дверей, с внешней стороны, стоит Альбертози и наблюдает за мной. Наверно, решил, что хочу смыться, не расплатившись. Но он объясняет так: - Вырвался свежим воздухом подышать, - предлагает сигарету. - Будешь? Стоим и дымим. Сигареты у него приличные. Он показывает на выглянувшую из-за туч полную луну. - Вот и явилась, красавица. Видишь - в левой части тёмное пятно? Это и есть море твоей жены. Там американцы наследили. Армстронг, слышал? И наши самоходные коляски там же путешествовали. Сорок лет назад. - И сохранились? - Лучше, чем в музее. Вакуум. - А сколько до Луны? - Всего-то триста восемьдесят тысяч, - он затягивается и выпускает в небо дым. - А теперь погляди выше. Вон, яркая звезда, оранжевого цвета. Арктур называется. Вот до неё подальше. Тридцать лет со скоростью света надо лететь. Ну, это ещё что! А вот до той туманности миллион лет, - он показывает сигаретой, зажатой меж пальцев. - Уж туда-то нам попасть точно не придётся. - А зачем нам туда попадать? - с недоумением спрашиваю. - А зачем в Америку пятьсот лет назад отправились?.. Пусть бы там краснокожие в своё удовольствие жили. - И действительно, пусть! - подтверждаю я. - Дело в том, что вопрос ставится иначе, - учит он. - Было б возможно. А желающие - всегда найдутся. - Слышь, Альбертози, - называю его так же, как Барновский, - а ты кто: официант или астроном? - Сочетаю необходимое с желательным. - Я тебе должен что-нибудь за лекцию? - Войдёт в чаевые. И в твоём случае не астрономия, а астрология нужна. - Он щелчком отправляет окурок на небеса. Однако при этом не сообщает скорость семь целых и девять десятых километра в секунду, и бычок падает на мокрый тротуар. - Пошли, познакомлю с нужными для тебя людьми. Возвращаемся в зал, и Альбертози ведёт меня в отдалённый угол. Здесь сидит парочка: смуглая симпатичная женщина с голыми плечами и густоволосый мужчина с тёмными, сросшимися бровями. - Варвара Захаровна, мы к вам за помощью, - обращается к женщине официант. Меня просят присесть. Чувствую себя не совсем уверенно. Осведомляюсь, не взять ли для начала шампанского. Возражений не следует. На столике появляется оно. Мужчина с бровями от угощения отказывается, сообщив, что предпочитает Камю. Варвара Захаровна отхлёбывает из фужера и подробно меня расспрашивает, достаёт из сумки ноутбук, играет клавишами и смотрит на экран. - У вас случай жуткой несовместимости, - заключает она. - Оппозиция Марса и Венеры, соединение Сатурна мужчины с Луной женщины... Что ж вы, молодой человек, не проконсультировались у нас, астрологов, перед заключением брака? - Да как-то не подумал. А исправить что-нибудь можно? - К сожалению, изменять орбиты небесных тел и перемещать сферы я не в силах. Впрочем, обратитесь за консультацией к моему другу. Марк Анатольевич - экстрасенс от бога. - Варя, не надо меня рекламировать подобным образом, - морщится мужчина и достаёт из кармана визитку. - Я обыкновенный парапсихолог. Вот возьмите. Загляните ко мне завтра после шести. Попытаюсь переформатировать. Уточняю, кого он хочет переформатировать: меня или Селену? Марк Анатольевич предельно вежливо поясняет, что это выяснится позже, когда он разберётся, кто из нас лабильнее. Я подливаю в фужер Варвары Захаровны шампанского, случайно поднимаю голову и вижу Стаса. Он выглядывает из-за колонны и призывно машет рукой. Раскланиваюсь с новыми знакомыми и иду к парню. - У тебя совсем крыша поехала! - энергично шепчет он. - Они же тебя, как лоха, разводят! - Я по рекомендации Альбертози. - Одна шайка-лейка! Не понимаешь, что ль? Конкретно взяли тебя в разработку. Он сопровождает меня, придерживая за рукав, усаживает на прежнее место и, успокоенный, отправляется танцевать с марсианками. Глеб Романович тоже рад моему возвращению. Интересуется, кто и зачем вызывал. - Передали бодягу. - Бодягу? - удивляется Барновский. Третий в нашей компании - серая и незаметная личность - по-прежнему безмолвствует. Глеб Романович поднимается и просит разрешения "на минутку" удалиться в туалет. Я пожимаю плечами, что у меня позволения-то спрашивать? Оставшись за столом с молчаливым мужиком, замечаю, что все наши бутылки - и пивные, и из-под водки - пусты. Подзываю Альбертози. Заодно, припомнив об экстрасенсах, прошу отнести на их столик бутылку Камю. В том заторможенном состоянии, в котором нахожусь, мне ничего не жалко. Напрочь забываю, что эти денежки даются не очень легко. Альбертози выполняет заказ, и я наливаю рюмку молчуну. Вот кого ещё не угощал. - Благодарю, - его голос звучит конспиративно. - Может, жена у вас в положении? От того капризы? Меня будто в холодную воду опускают. - Не может такого быть! Сказала бы. - Ну, не знаю, - сконфуженно отзывается молчун. - А вообще-то верный признак, капризы эти. Других симптомов не замечали? Тошноты, неожиданных желаний? Опять задумываюсь. Возвращается Глеб Романович. Он видит почти полную бутылку и потирает руки. - Ну-с, заседание продолжается? Позвольте поухаживать за вами. Наливает в рюмки. Меня в эту минуту почему-то больше всего интересует, правда ли, что он солист театра, о чём и спрашиваю. - Бывший солист, - уточняет Барновский. - Но для вас хоть сейчас... если желаете... с превеликим удовольствием... И, не дождавшись от меня пожелания, начинает тихонько петь про то, что устал он греться у чужого огня, но где же сердце, что полюбит его. Затем, конфиденциально сообщив, что он всегда в маске, возвышает голос до крика, срывается и начинает надрывно кашлять. Кто-то из соседей хлопает в ладоши. К нам подходит яркая женщина со сложной укладкой на голове. Барновский замечает её поздно - когда она оказывается рядом. Тотчас встаёт и, обтерев платочком мокрый рот, пытается поцеловать руку. - Вольдемар, знакомьтесь. Моя жена Розалия, администратор сего заведения, некоторым образом. - Опять выступаешь! - с сердитой досадой взрывается женщина. Глеб Романович приосанивается и честно так, открыто, с покаянием и со знанием истины, как и учил нас, смотрит ей в глаза. Но Розалия возмущается ещё сильнее, и её лицо покрывается красными пятнами. - Убирайся! По-хорошему прошу, а то охранника кликну. Барновский послушно идёт к выходу. Пожалуй, и мне достаточно. Рассчитываюсь с официантом - за всё сразу, в том числе за шампанское и коньяк, что заказывал для магов. Оставляю щедрые чаевые за астрономическую лекцию. Рядом, как чёрт из табакерки, оказывается Стас. Страдальчески морщится, как будто отдаёт свои кровные. А когда Альбертози отходит, показывает мне на девушек; те смотрят на нас и приветливо машут ручками. - Аэлита и Эола приглашают, - шепчет. - У них своя хата. Володь, ты как? - Где, на Марсе хата? - уточняю я. - Да нет, тут рядом, в Затоне. - Мне домой надо. - Ах да, семейные проблемы решать, - с пониманием кивает Стас. - Тогда ссуди тыщу. Гадом буду, отдам! У тебя мобила есть? Занеси мои позывные. Вновь раскрываю ещё не спрятанный бумажник и отделяю ему купюру. А вторую, обаятельно улыбнувшись, Стас ухватывает сам. Занести "позывные" оба забываем. На ступеньках ресторана меня поджидает Барновский и просит проводить. Заходим во двор и поднимаемся по лестнице. Он уверенно вставляет ключ в замочную скважину. Не очень-то и пьяный, соображаю я. Не пьянее меня. Смог бы и сам дойти. Однако, оказывается, у Глеба Романовича - сверхзадача. - Заходи, Вольдемар, - поторапливает он. - Думаю, что бодяга тебе, то есть твоей жене, не поможет. Если б сразу употребить! А мы в ресторации только часа два сидели. Времени, надо полагать, много прошло, как ты её... как ты к ней приложился? - Да уж, - подтверждаю. - Я тебе дам кое-что получше. У Розалии грим есть, телесного цвета. У неё и без побоев под глазами синяки выступают, так она пользуется. Он ведёт меня по широкому коридору. Одна из комнат закрыта, но в дверях торчит ключ. - Её апартаменты. Мы давно раздельно живём. Бывает, она и мужиков к себе приводит. Ну, да что мне теперь Гекуба! - плаксиво говорит он, открывает комнату и по-хозяйски включает свет. Остаюсь в дверях. Мне не нравится, и я ещё раз пытаюсь отказаться от презента. - Ничего, простит. Не драгоценности берём, - успокаивает он, перебирает тюбики, флакончики на столике и один из них протягивает мне. - А может, не надо? - Надо! Держи! - истерично вскрикивает Глеб Романович. Понимаю, что если откажусь, то мужику станет дурно. Поэтому принимаю тюбик и кладу в карман. Барновский провожает до лестничной площадки. - Надеюсь, у вас всё образуется. - Он становится довольным от того, что принял участие. Даже светится радостью. Но тут же плаксиво морщится. - А у меня полная безнадёга. Обнимаемся на прощанье. Тускло мерцают уличные фонари. Бреду домой. Случайно обернувшись, замечаю, что за мной следуют двое. На пустынной улице это сразу бросается в глаза. От самого ресторана сопровождают? Заметили, как я по-купечески расплачивался? В разработку взяли?.. Эх, многие меня сегодня берут в разработку! Впереди сквер. Те, двое, не отстают. А я, вместо того, чтобы ускорить шаг, сажусь на скамейку. Шумят оставшимися листьями тёмные деревья. Вялость и безразличие охватывают меня. Двое останавливаются рядом. Сейчас потребуют кошелёк или жизнь. - Парень, дай закурить. Отдать им сразу всё, что имею?.. Без слов, без борьбы. Протягиваю пачку с сигаретами. Они закуривают и уходят, не затребовав ни кошелька, ни жизни. Ошибся я, никому-то вовсе не нужна она. Расслабленно откидываюсь на спинку скамейки и смотрю на тёмное небо. Луны почему-то не видно. Только помигивает звезда, на которую показывал Альбертози. А куда ж луна подевалась? Уж не сменили ли ей орбиту маги и кудесники? Или, может, кто-то враждебный похитил, надёжно упрятал и вот-вот позвонит на мобильник, требуя выкуп... Не дождавшись появления земной спутницы, равно как и звонка по мобильнику, встаю и медленно тащусь дальше. Моя девятиэтажка. Погашен свет во всех окнах, только кое-где неярко светят ночники. Поднимаюсь лифтом, громыхающем на стыках, и нашариваю в кармане ключи. Но двери не успеваю открыть. Они открываются сами. Мать. На лице страдальческая гримаса. - Где ты бродишь? - с тревогой говорит она, вглядываясь в моё лицо. - Что с тобой происходит? - Тише, мама, тише. Я годовщину отмечал. - Какую годовщину? - Сегодня ровно год, как Селена ушла, - разъясняю ей. - Или, возможно, улетела. - Куда она могла улететь? - с досадой бросает мама. - В море Спокойствия, - бормочу в ответ. - Там хорошо, жлобы вроде меня не пристают, а на пыльных тропинках вполне приличные коляски. Можно по вкусу подобрать - нашу или импортную, доставленную из Америки. Вот только неясно, имеются ли там ясли. Мать, слушая мой бред, поджимает губы и сопровождает взглядом. Я в своей комнате. Включаю торшер и сажусь за столик. Медленно вытаскиваю приобретённые сегодня вещи: пузырёк с бодягой, тюбик с гримом. Кладу перед собой. Потом нашариваю в кармане визитку. Печатными буквами: "Кончак Марк Анатольевич". Адрес, часы приёма - всё есть. Селены нет. Тут же, на столике, лежат в коробочке серёжки и перстень - мои подарки, оставила. Припоминаю ещё кое о чём, оставшемся от Селены, тянусь к полке, беру альбом с репродукциями спасённых сокровищ Дрезденской галереи и листаю лощённые страницы. Надолго замираю, разглядывая картину с девушкой, которая держит ребёнка. Слева от неё древний дед с куцей бородой, справа смуглая женщина, сразу напомнившая мне Варвару Захаровну, а внизу - пара ангелочков с крылышками за спиной. Молодая мама стоит, не проваливаясь, на клубящемся бело-жёлтом облаке, крепко держа малыша. Присматриваюсь внимательней, и мне кажется, что она похожа на мою исчезнувшую жену. Малыш на её руках тих и спокоен, и она смотрит тоже спокойно и доброжелательно, как смотрят, прощая все грехи. И чем дольше я разглядываю её, тем больше нахожу сходства с Селеной. Что там говорил Стасик про розыск? Может, в самом деле, подать? Селена не оставила ни одного фото, но ведь можно предложить то, что я разглядываю сейчас. И отпечатки пальцев, поди, на альбоме сохранились. Представляю шумный перекрёсток, скучающих зевак, разглядывающих милицейский стенд с черно-белыми бандитскими рожами. Стриженых, в профиль и анфас. А также фрагмент моей, выполненной в цвете, картинки. Листаю дальше. Из середины альбома выпадает свёрнутый вдвое лист бумаги. Подбираю с пола, разворачиваю и читаю письмо, написанное неизвестным мне почерком: Здравствуй, доченька. Если у тебя всё так плохо, возвращайся домой. Я жду тебя на краю земли в нашем родном Владивостоке. Мы будем опять вместе, и ты спокойно выносишь своего ребёнка. По вечерам, как раньше, будем ходить на бухту Тихую, сидеть там на камнях и кормить чаек хлебным батоном. "Чаек? - смутно пытаюсь сообразить. - Вот я ж не догадался их покормить. Что они кричали мне там, на берегу реки? Весточку передавали?" Через открытую форточку, прерывая мои размышления, доносится нарастающий гул. Это набирает высоту очередной пассажирский самолёт. А ещё через сутки я сам сижу в салоне авиалайнера. Я лечу во Владивосток. Кто и что я - сейчас не понимаю. Знаю только, что на борту, у иллюминатора, и помню, что мне, после вчерашнего, не хватило денег на билет, и я выпросил у мамы. Она поняла, что меня не остановить, и отдала все сбережения. На обратный рейс - не имею. Даже пожрать не на что. Но зато в багаж сдал палатку, которой уже не пользовался лет пять. Её можно будет поставить на берегу бухты Тихой и ждать до тех пор, пока не придёт Селена. Под крылом самолёта плотные, чуть желтоватые облака. Точно такие же, как на картине в подаренном мне альбоме...
|
