Аннотация: Нигде Лена: Перечитала еще раз. Истинная христианская святая. Такой даже монастырь не нужен.
Мать от Маши отказалась еще в роддоме, заподозрив, что девочка ненормальная. Возможность попасть в семью у Маши появилась в шесть лет. Однако весьма приличная супружеская пара в последний момент выбрала в приёмные дочки Машину подружку Алину. Наверно, имя больше понравилось. Подружку так назвала родная мама, в то время как Маша при рождении и до помещения в детдом оставалась безымянная. Потом стала Ивановой. Ну, а попозже, когда обнаружилось, что Ивановых в детдоме много - переделали в Иванцову. «На смотринах» подружки стояли рядом, и Алина громко пела:
Светит незнакомая звезда
За порогом нашего детдома.
Уходить отсюда навсегда,
Рано или поздно нам придётся.
Надежда! Наш конпас земной...
Правду сказать, они пели дуэтом, так и было задумано, но голоса Маши никто не услышал.
— Ой, кто же сочинил эту прелестную песенку? — спросила принимающая мама.
— Музыка Пахмутовой, слова Екатерины Семёновны, — бойко ответила Алина.
Маша молчала. Воспитательница, Екатерина Семёновна, стояла рядом и улыбалась. Это она определила, что у Маши Иванцовой есть «почти идеальный» музыкальный слух. А ещё она сказала, что Маше повезло: получить в наследство от бессердечных родителей хотя бы такой дар. Только ведь им и распорядиться надо уметь.
Подружке повезло больше. Она покинула детдом. А может, и не повезло, потому что неизвестно, как сложилась её дальнейшая жизнь. Но несмотря на застенчивость и певческую неудачу, Маша выросла вполне умелой и добросовестной девушкой. К шестнадцати освоила профессию штукатура-маляра, и ей дали отдельную комнату в общежитии стройтреста. Вот только беда: она была мягкохарактерной, ни в чем никому не отказывала. На работе просили — выходила сверхурочно, или на праздники, когда другие во всю гудели. Однажды к ней подошёл Петя, молодой бетонщик, живший этажом выше.
Был майский праздничный день. Маша надела лучшее, что имела в гардеробе.
— Ишь, ты какая, — сказал Петя.
Она смущенно опустила голову.
— Давай прогуляемся, — предложил он.
— Давай, — она, юная и доверчивая, и ему не отказала.
Он завел её в лесопосадку, под предлогом свежим воздухом подышать, и там лишил девственности, не спрашивая согласия. Но у него был свой кодекс чести:
— Я ж не просто так. Ты мне понравилась, я на тебе женюсь.
Маша забеременела с первого раза; аборт её страшил, и она решила рожать. Она остереглась, что ребенок без отца будет расти, и согласилась на предложение насильника.
Когда родила, ребенка ей долго не показывали. Маша забеспокоилась и на утреннем обходе спросила, что ж это такое. Врач, сумрачный мужчина, неохотно ответил, что мальчик с родовой травмой, особый уход потребуется. А Маша и сама была слабая после сильного кровотечения.
— Не справитесь, — заключил он. — Лучше вам от него отказаться.
— Нет-нет, — не согласилась она. — Я справлюсь.
Мальчик, его назвали Мишей, часто болел, только с трех лет начал ходить и тогда же, запнувшись, произнёс первые слова. Маша всё для него делала, под собой ног не чуяла, выкладываясь на работе, мотаясь по магазинам и аптекам. А еще по совету пожилой соседки Анны Михайловны начала посещать церковь и в докладных записках стала просить здоровья для своих близких, сына и мужа. И Миша выправился, всего с годичным опозданием отправился в школу.
Жизнь потихоньку налаживалась. Получили от стройтреста двухкомнатную квартиру на третьем этаже высоченной башни, сами отделали и благоустроили. Сынок не хватал с неба звезд, однако старался и без повторений переходил из класса в класс.
Но пришла другая беда. Петя, устав от напряжения жизни, стал выпивать, а потом и вовсе пристрастился к спиртосодержащим напиткам. Особенно вошел во вкус с девяностых годов, когда статью за тунеядство отменили, и он, уволенный за прогулы, нигде не работал. Только и был озабочен: где бы выпить.
Маша по-прежнему неустанно трудилась, добиваясь больших успехов в отделке новых домов для новых русских. Петя сидел во дворе заквашенный, и, не боясь последствий, беседовал с другими тунеядцами на общественно-политические темы. Своё бесстрашие они подкрепляли анекдотами и дешёвым вином. К сорока семи годам он нажил цирроз печени (Машины записки не помогли) и упокоился навечно на Старо-Северном кладбище. Впрочем, почувствовав близкую кончину, он не очень расстроился: «Я своё пожил».
Миша закончил неполную среднюю, поступил в ПТУ и даже успел немного поработать, а потом его забрали в армию. Маша очень беспокоилась, зная малообщительный характер сына. Его увезли далеко от родного дома, и долго не было никаких сообщений. Наконец, пришло письмо, но вовсе не от Миши, а от его сослуживца Вити. Парень сообщил, что Миша лежит в госпитале и сам написать не может. А вскоре доставили официальное извещение о смерти рядового Иванцова. Затем министерство обороны прислало на Машин адрес цинковый гроб.
Маша похоронила сына на Ново-Северном кладбище, так как на Старо-Северном, где покоился Петр, мест для простых смертных уже не осталось. Маша и сама чуть не слегла. Еще раньше ощущала боли в нижней части живота. Было такое, Петя избил её, обвинив, что она изменила ему. А она всего-навсего оказала помощь пожилому человеку, когда тому стало плохо. В отсутствии мужа, собиравшего стеклотару для похмелья, завела в квартиру и уложила незнакомца на кушетку.
Потом, правда, боли утихли и почти не беспокоили. Да и Пётр ведь попросил прощения, признав, что его подозрения были ошибочны и напрасны. И Маша его с легкостью простила. Да ладно, мол, что об этом! Что было, то было и быльём поросло. Однако, вот, сказались отдаленные последствия. И теперь боли возобновились. Да и возможно, причина недомогания была совсем иная. Мало ли у нас людей заболевают и вовсе без побоев.
Когда терпеть стало невозможно, Маша обратилась к врачам. Продержали месяц в больнице и отпустили домой, как безнадёжную. Маша, стала усердно молиться богу и впервые просить здоровья за себя. Собственно, для того, чтобы никого собой не обременять. Кто ж будет за ней, немощной, ухаживать?
И было ей видение. Явился кто-то вроде бы во сне, а может, наяву, сильно похожий на святого угодника Николая, а может, он сам пожаловал. И скорее наяву, потому что гостя видела соседка Анна Михайловна, заглянувшая к Маше. Но не стала мешать их беседе, повернулась и ушла. Так вот, посланник небес посоветовал: «Ешь побольше чеснока и вылечишься». И она стала есть много чеснока. Ей стало легче. К врачам на обследование пошла, и те очень удивились: как же так, опухоли как будто и не бывало.
— Я чеснока много ела, — охотно поделилась она, надеясь, что её метод излечения еще кому-то поможет.
Также и многим другим, интересующимся, рассказывала, что излечиться от коварной болезни ей помог чеснок. Видно, эта новость распространилась через агентство ОБС, и в магазинах района, а позже и во всём городе, стала ощущаться нехватка этого чудодейственного овоща. Даже цены на него подскочили. Впрочем, главврач больницы, где лечилась Маша, был иного мнения.
— Эффект плацебо, — сказал он. - Некоторые килограммами чеснок ели и не помогло.
Она стеснительно промолчала. В медицине не разбиралась, мудреных слов не знала. Ей очень захотелось вновь увидеть святого Николая, чтобы поблагодарить за спасение. И он явился еще раз. Когда стала его славословить, он нахмурился.
— Погоди с благодарностями. Это не так просто ты спасена. А чтобы выполнить миссию.
Исчез и больше не появлялся, так как она окончательно выздоровела. А к здоровым людям бестелесные существа в гости не заходят. И совсем не поняла, на что святой угодник намекал.
По выходным зачастила в церковь, надеясь найти ответ. С той же целью, страдая от недоумений, свалившихся на неё, исповедовалась пожилому священнику. И, главное, усвоила из его наставлений, что нужно возлюбить ближнего, как самоё себя. Правда, она это и раньше знала. Затем патриарха сменил молодой батюшка, только что закончивший духовную семинарию и рукоположенный в священники. Разобравшись в характере и проблемах прихожанки, он проницательно заметил, что Маше, прежде всего, следует возлюбить самоё себя.
— Иначе вы не приобретёте духовного опыта любви к ближнему, — объяснил он.
Маша думала над его словами, но ни на какие душевные поступки они её не сподвигли. Однажды она подрядилась клеить обои в шикарной квартире в центре города. Отдыхавшие где-то за морями хозяева явились к завершению работы. Стройная загорелая женщина пригляделась к ней и воскликнула:
— Машка, ты?
— А кто... вы?
— Да Алина же. — Хозяйка повернулась к толстому, лысому мужчине. - Максик, готовь стол!
Посидели, попили сладкого вина из пузатой бутылки с яркими наклейками. Алина больше налегала, и гостью подстёгивала. Максик, обслуживший дам, не мешал - в соседней комнате смотрел футбол. Напоследок, за чаем с пирожными, захмелевшая Алина выдала:
— Какая же ты всё-таки настырная, Маша!
— В чём? — - не поняла Иванцова.
— В достижении своей никчемности... Ой! Я, может, не то сказала.
Пасмурным осенним вечером в дверь позвонили. Явился парень в военной форме со спортивной сумкой в руке и грифом гитары над плечом.
— Я Витёк, — назвался он. — Это я вам письмо написал. Мы вместе с вашим Мишей лежали в госпитале.
Минуло уже три года, как Миша погиб, и Маша удивилась, почему солдат только сейчас демобилизовался. Витёк нехотя объяснил, что отбарабанил лишний срок в дисбате и вот сейчас вернулся в родной город.
— А кто у тебя из близких есть, Витя?
— Никого не осталось. Некуда податься. Может, на первое время пустите на квартиру? А я вам подсоблю. Ремонт там или еще что.
И она, как обычно, не отказала.
— Ну, оставайся, занимай Мишину комнату.
А насчет того, что подсобить... брался Витёк за любое дело, но до конца не доводил. Он и на работу устраивался, но нигде долго не мог удержаться. Что-то его сильно угнетало. Он стал выпивать, закрывался в комнате и терзал струны, надрывным голосом исполняя неизвестные песни. И чаще других вот эту:
Подъем, отбой и строевой под мушкой автомата,
Сержант кричит, а в сердце боль от тяжести дисбата.
Стоишь в строю, в грязи ползешь и вспоминаешь маму,
Судьбы жестокий приговор и жмешь в руках лопату.
С пьяным с ним никакого сладу. И с каждым днем всё хуже и хуже. Бывало, даже головой о стену бился.
— Подонок я. Последняя сволочь.
— Ты расскажи мне, Витя, что тебя беспокоит. Может, легче станет, — сердобольно уговаривала Маша.
— Нет, как раз вам не могу рассказать.
Потом, на жестокое похмелье, всё-таки рассказал, наматывая сопли на кулак.
— Это ж я вашего Мишку саперной лопатой ударил. И потом он в госпитале скончался, — помолчал и добавил: — Тогда, в драке, не только я участвовал, и мне тоже досталось. Короче, куча-мала. Но я-то про себя знаю, что мой удар был решающим.
Маша от такого признания будто одеревенела. Витёк попросил взаймы денег. Она безропотно ссудила и в этот раз, хотя он никогда не возвращал.
Был хмурый вечер ранней зимы. Витя где-то на стороне загулял на всю ночь. А утром Маше позвонили из травматологической больницы и сообщили, что её жилец находится в реанимации после обморожения второй степени и двустороннего воспаления легких.
Из больницы Витёк вышел беспомощным, с отнятыми фалангами пальцев на обеих руках. И Маша стала за ним ухаживать. Нелегко ей приходилось, но зато перестал мучить вопрос, для чего её спасли силы небесные. Теперь стало ясно: чтобы за Витей приглядывать.
Из поликлиники прислали уведомление: явиться на очередную проверку. Она пошла с тревогой; наслышалась, что метастазы нередко возникают, даже после полного, казалось бы, излечения.
Но, слава богу, все нормально. Видимо, небесные силы позаботились о её здоровье. Можно жить дальше и ухаживать за Витей. Он ослабел, к нему прицепилась астма, он задыхался, особенно по ночам. Маша ухаживала за ним, как за малым ребенком, кормила с ложечки, поила теплым молоком с мёдом. Даже в церковь ей стало некогда ходить.
На гитаре Витя играть уже не мог и даже хотел разбить её о стену, но Маша забрала, а для его успокоения выучила три аккорда и попробовала петь. Правда, Витин репертуар изменила. И так на душе нерадостно, а тут ещё его чернушные песни. Нет, в надежде поднять жильцу настроение, она подобрала что повеселее. Вспомнила детдом, подружку Алину. И, бренча на гитаре, запела: «Светит незнакомая звезда...» То, что сочинила Екатерины Семёновна, воспитательница, уже не помнила и продолжила, как не раз исполняли по телику. Начала тихо, в полголоса, но заметив, что Витёк повернулся к ней и прислушивается, решилась на погромче и закончила, почти надрываясь.
В дверь настойчиво позвонили. За порогом - седовласый мужчина в приличном костюме, в очках с затемнёнными стёклами. Сразу ничего не сказал, успокаивая дыхание. Ну, понятно, запыхался. Лифт уже третий день висел с табличкой: «Ремонт». Наконец, отдышался.
— Это вы пели? — спросил прокурорским голосом.
Маша сконфузилась. Нарушила тишину в этот тихий вечер. Заставила пожилого человека подниматься пешком по лестнице.
— Ой, простите. Забыла закрыть балконную дверь.
— Вы не извиняйтесь, — сказал незнакомец. — Я, мимо проходя, случайно услышал, и мне ваше пение зело понравилось. Валентин Матвеич Гонтарь. Общественное телевидение, музыкальная редакция. Приглашаю вас на конкурс для тех, кому за шестьдесят.
— Мне нет шестидесяти, — возразила Маша.
Он снял очки и внимательно на неё посмотрел.
— О, вам не дашь и тридцати! Мы включим вас в другой конкурс: «Алло, мы ищем таланты».
— Мне больше тридцати. Намного, — засмущалась она.
— Да что мы всё о возрасте! — нетерпеливо воскликнул гость. — Не имеет значения. Завтра же приезжайте на прослушивание. Ждём! В девять утра.
— Нет-нет, у меня голос слабый, — опять возразила Маша.
— Зато проникновенный. А электроника децибел добавит, нет проблем. Не сомневайтесь, раскрутим, - скороговоркой (видно, торопился), выдавал Валентин Матвеич.
Она и ему не посмела отказать. Моментально полыхнули в сознании детские мечты. Вот оно, неужели сбывается?.. Пообещала приехать. Только выспаться бы хорошо. Но среди ночи Витёк из своей комнаты позвал:
— Мама, мне плохо...
У него была высокая температура. Наверно, с жару перепутал. Потому как не могла она его мамой быть. Даже если б семь раз родила, ни от кого бы не отказалась. Всю оставшуюся ночь провела рядом с ним.
За окном зашумел транспорт. Глянула на настенные часы. Девятый час. Пора собираться на прослушивание. Но, какое-там, не до песнопений. Надо приобретенного сына спасать.