Аннотация: Герой познал, что человек - это Вселенная. А он - человек (номинально). Значит...
С памятью у меня беда. Доктор сказал «спутанное сознание». Я часто не помню то, что было, но зато отлично помню, чего вовсе со мной не случалось.
И только детские годы являются отчётливо. Не сомневаюсь, что они были. Родители уехали за границу, рядом всегда находилась бабушка, она раньше была актриса, и ей я обязан своим необычным именем. Мой замечательный дедушка работал большим начальником и до меня снисходил редко. Его называли каким-то загадочным словом, уже не помню.
Иногда меня, малолетку, возили к нему по месту службы. Я даже побывал в его огромном кабинете, где стоял телевизор с широким экраном. Мы смотрели, как заяц издевается над волком, и дедушка хохотал, как безумный. В перерывах между сериями мы шли в буфет и лопали там чёрную икру. Ещё вспоминается, что дома, при виде икры, дедушка ворчал: «Как надоела!» — и просил подать солёные огурцы.
По моим поздним догадкам дедушка строил новую жизнь на основе учения, которому преклонялся. Учение называлось «Научный коммунизм», а то, что он строил, называлось «светлым будущим». Мне он пообещал завершить строительство ещё при моей жизни. Но сделать задуманное не успел: власть сменилась, и его отправили на пенсию. Не думаю, что нынешнюю мою жизнь можно назвать «светлой». Мрака в ней достаточно, особенно при отходняках. Иногда так колбасит, что мама не горюй. А мама и не горюет. Она по-прежнему где-то на цивильном Западе.
В первый раз я испытал приход, когда по наущению друзей стащил у бабушки золотую цепочку и отнёс на рынок заезжим карбонариям. Они взамен отсыпали ароматной травки. С тех пор я дружу с ними, хотя многие считают их страшными. А чего? Люди, как люди. В толпе не отличишь. Они умеют маскировать свои лица и намерения. Дружу, конечно, не за бесплатно. Они бесплатной дружбы не признают.
В воскресенье, не помню какого года, дедушка умер. В последние дни он страшно матерился, стучал себя в грудь кулаком и во всём случившимся в жизни страны обвинял предателей. От дедушки осталась дача, где я и поселился, когда сдал в аренду городскую квартиру. Позже я и вовсе её лишился. К счастью, на даче сохранилась библиотека. В последние годы жизни разочаровавшийся во всём дедушка стал прятать в толстые книжки зелёненькие бумажки с портретами заокеанских мужиков. Отыскивая их, я очень много времени посвятил литературе. Когда все перелистал, пробовал книги продавать. Не берут! И на дозу не меняют. Я их со злости хотел сжечь, но мой друган Гера сказал:
— Ты эт-то, Корнелий, не гони лош-шадей. Может, через сто лет твои книжки опять в цене будут.
— Доживём ли? — усомнился я.
— Б-будем с-стараться, — сказал он. — Давай ф-физзарядку по утрам делать.
И сам же, первым, не сдюжил. Какие там сто лет! Герыч склеил ласты на двадцать седьмом году своей содержательной жизни.
Наша дача располагалась в сосновом бору. Воздух всегда свежий, и я надеюсь прожить много больше Геры. И всегда тишина, только иногда раздаётся шум. В ста метрах от нас железная дорога, и по ней проносятся поезда. Даже хрусталь в шкафу, бывало, подрагивал и позванивал. Но сейчас уже не позванивает, потому что его там нет.
Ещё когда дедушка был жив, он хлопотал, чтобы железную дорогу перенесли подальше. Поезда мешали ему плодотворно работать и отдыхать. Но дедушку сместили, а дорога осталась там же. Теперь, когда у меня отходняк и я слышу грохот грузовых составов, мне кажется, что мимо катят железные чудища. В окно со второго этажа виден мост. Особенно сильно они стучат и гремят о железные балки моста.
Под мостом речка с тёмными водами. Я в ней ни разу не купался. Когда ещё был маленьким, кто-то из аборигенов напугал, что если я войду в воду, меня утащит водяной. Дальше, за лесом, деревушка. Из местных помню девочку. Она мне предложила: «Давай целоваться». И мы, спрятавшись на летней веранде, целовались. Мне было тогда пять лет, и ей столько же. Почему я запомнил возраст? Да очень просто. Тогда ещё хватало пальцев на одной руке, чтобы показать приезжающим в гости дядям, сколько мне лет.
Скоро должны подъехать родители и забрать с собой в Германию, в лучшую клинику мира, где меня будет лечить от зависимости доктор Менгеле. Говорят, он уже вылечил десять тысяч человек. Пока же папа с мамой оставили меня на попечении няни Арины, сварливой старухи. Поначалу мне было интересно потолковать с ней о рае и аде. Но в последнее время надоели её агрессивные нравоучения, и я запер свою наставницу в подвальном этаже. Иногда подхожу к двери, стучу и спрашиваю:
— Ты жива ещё моя старушка?
Слышу невнятную брань. Значит, жива. А вот браниться — нехорошо, это грех, сама же учила. Стало быть, и ей не видать райских кущ.
— Встретимся в аду! — кричу во всю глотку.
В ответ — что-то неразборчивое.
Всё-таки надо будет отнести ей, пока ещё жива, что-нибудь покушать. Хотя, припоминаю, когда она обитала в верхней комнате, то отказывалась от еды, была сыта святым духом. Предлагал ей покурить травки — тоже не пожелала. Странная женщина! Может, она сошла с ума?
Сам-то я тоже не прихотлив. То, что привозит раз в неделю тётя Ася, мне вполне хватает. Тётю Асю подрядила мама. Наверно, маман хочет, чтобы я предстал перед доктором Менгеле вполне упитанным.
Я учился в обыкновенной школе, но чтобы опережать всех в развитии, для меня нанимали репетиторов. От них получил много знаний, которые и сейчас всплывают в башке самым неожиданным образом. Больше всего меня интересовали вопросы: кто я и зачем я? Ещё сопливым мальчишкой заметил, что некоторые люди в конце своей жизни умирают. Стал копить наблюдения и к девяти годам понял, что умирают абсолютно все. Спросил у очередного репетитора — доктора наук не то по философии, не то по филологии:
— Светозар Ильич, и меня ждёт такая же учась?
— Увы, Корнелий, — ответил он. — Все люди смертны. А ты человек. Значит, и ты смертен. Это — силлогизм. То есть, логическое суждение, не требующее доказательств.
— Но как же так, — воспротивился я. — Меня такая логика не устраивает.
— И Льва Толстого тоже не устраивала, — кивнул мой репетитор.
— И что же он сделал?
— Написал книгу. «Войну и мир». У вас на полках есть, можешь почитать.
Нашёл, открыл, а там с самого начала на французском: их бин, мон принсе... Попытался читануть другую его книжку, на чисто русском. Больше страницы не осилил. Очень много буков. Всё смешалось в голове у Толстого. Светозар Ильич советовал мне чаще глядеть на небо.
— Корнелий, на небе миллион миллиардов звёзд, — со знающим видом говорил он.
— Откуда они взялись? — удивлялся я.
— Ровным счётом из ниоткуда. Всё было стянуто в точку. Потом произошёл Биг Бэнг — большой взрыв, и появилась Вселенная. А где-то через десять миллиардов лет появился ты, Корнелий. В тебе миллион миллиардов атомов, со своими солнцами-ядрами, электронными спутниками на орбитах. Ты тоже Вселенная, Корнелий. Ибо масштаб измерений — вещь довольно условная.
— А когда умру, чо будет с моей Вселенной? — поинтересовался я.
— Ну, скажем так: она перестанет быть упорядоченной, — с учёным видом разъяснил Светозар Ильич. — Да и зачем тебе Вселенная после твоей смерти?
— Мне чо-то хочется продлить её существование. Я ж яркий индивидуй.
— Останавливай мгновение, Корнелий, — подсказал он. — Других способов нет. Время тоже понятие растяжимое.
Хэх! Этот же призыв я слышал, когда передавали рекламу фотоаппаратов. Купите, мол, нашу замечательную камеру, и вы остановите мгновение. Оно прекрасно! Недавно, в годовщину первой атомной бомбардировки, показывали один из примеров остановленного мгновения. Там была светлая тень девочки на тёмной стене.
Позже я научился делать мгновения прекрасными и без фотоаппаратов, смартфонов и прочих штучек-дрючек. Вот только скверно, что прекрасные мгновения быстро заканчивались. И начинался отходняк. Я скрежетал зубами. Не помогало. Меня выручали друзья с Хитрого Рынка. Эти карбонарии помогали мне продлевать прекрасные мгновения. Поначалу я находил, чем расплачиваться. Но моя изобретательность начала буксовать. Квартиры я давно лишился, всякие побрякушки им отнёс, дедушкины медали и ордена продал. Книги не берут. Говорят, в лесу растут грибы, с помощью которых тоже можно сделать мгновения прекрасными. Но у меня в голове перепуталось не только время, но и пространство. Я в лес не хожу: боюсь, что в трёх соснах заплутаю.
В тоске отправился в город к своим друзьям. С пустыми карманами, надеясь на авось. Никто из проезжавших мимо не останавливался. Люди стали плохими. Которые за рулём не исключение. Потому что водители, по логике, Светозара Ильича, тоже люди.
Я добрёл пешедралом, утоляя жажду из придорожной канавы. И на этот раз на Хитром познакомился с Мефистоклюсом. Это такой загорелый мужчина с бородой и с железной клешнёй вместо правой руки. Раньше я его не видел и спросил, откуда он. Он ответил, что только что спустился с горы (кажется, Митридат, не запомнил). В свою очередь, Мефистоклюс заинтересовался моим бытием. Я рассказал, где живу, упомянул про железную дорогу, про мостик через речку, в которой водятся водяные. Он слушал терпеливо, не перебивая. И я, довольный его вниманием, поделился с ним своими ощущениями. Это про то, что проносящиеся мимо составы, похожи на чудовища. Мефистоклюс впечатлился и снабдил меня (за бесплатно!) космической спайс-травкой.
— Не напрягай мочевой пузырь, Корнелий, — приободрил он. — Мы скоро приедем к тебе в гости и укротим твоих чудовищ.
На обратном пути проходил мимо свалки и увидел там мальчика Микиту. Вообще-то, мальчики меня не интересуют. Впрочем, как с некоторых пор и девочки. Но Микита меня потряс. Он увидел на моём лице паука. Я их боюсь с детства. С тех пор, как один заполз в ухо. И даже при моей плохой памяти этот страх въелся в сознание намертво. Мальчик прямо так и сказал:
— Дядя, по вашему лицу паук ползёт.
Я в ужасе обтёр лицо ладонями. — А сейчас?
— Сейчас нету.
Я спросил, какой паук был на моём лице. Он сказал, что чёрный. Я посмотрел на землю вокруг. Ничего рядом не обнаружил. Может, Микита пошутил?
— Ты, мальчик, шутник, да?
— Нет, дядя, я уже пять лет не шучу.
— А сколько тебе всего?
— Пять и есть.
Значит, с рождения не шутит. Вот какой мрачный тип встретился на моём пути. А ведь я в пять лет был весел, жизнерадостен и целовался со сверстницей.
Микиту я взял с собой. Может, ещё что заметит, что касается меня. Мы добрались до посёлка, а потом и до нашего поодаль стоявшего особняка. Оба устали. Я уже пожалел, что прихватил Микитку. Сейчас начнёт ныть, что голодный. Нет. По-прежнему молчит. И тогда я сам спросил:
— Ты, наверно, кушать хочешь?
Не ответил. Наверно, привык ходить голодным. Ладно, посмотрю, что у нас есть. Чёрт, холодильник пуст, на полке одни макароны. Но так-то они не вкусные, их приготовить надо. Вот ещё! Буду возиться. Вспомнил про няню. Спустился в подвал и открыл дверь. Старушка стояла на коленях перед картинкой бородатого идола.
— Что ты делаешь, Петровна?
— Молюсь за спасение твоей души, оболтус.
— Ну, нашла чем заняться! Ступай лучше на кухню и приготовь поесть.
— Не буду тебе ничего готовить, — обидчиво сказала она.
— Да не мне. Миките.
Арина поднялась наверх, посмотрела на мальчика и запричитала: «Ай, бедный, ай, какой худой». Сварила макароны. Микита поел, да и я тоже, хотя терпеть не могу итальянскую кухню.
Мой сон был неглубоким и беспокойным. Я ждал гостей, обещанной космической травки или белого порошка, да чего угодно, лишь бы вставило. Утром, скучая, бродил по комнатам и нашёл занятие для Микиты. В моей бывшей детской валялось много радиоуправляемых игрушек. Машинки, самолётики, железная дорога... всё, правда, ломанное-переломанное. Это, наверно, тогда ещё я был любопытным и интересовался, что внутри. Микита стал возиться и с хламом. У него, оказывается, никогда не было игрушек. Он рад поиграть и со сломанными. Я его шибко не донимал. Он что хотел, то и делал.
Наконец, приехали долгожданные гости. Мефистоклюс командовал парадом. Он отправил своих нукеров к мосту, а сам остался на даче. Нукеры ушли с рюкзаком, а вернулись без. Мефистоклюс вытащил пакетик с порошком и подбросил, играючи со мной, как кошка с мышкой.
— Хошь?
— Дай! — нетерпеливо выкрикнул я.
— Прежде пообещай мне сделать, что скажу.
— Говори!
— Вот тебе пульт, на эту кнопочку нажмёшь, когда на мостике появится одно из твоих чудищ.
И тут как раз гуднул перед въездом на мост приближающийся поезд. Меня затрясло от нетерпения, я готов был нажать на любую кнопку. Но Мефистоклюс мой порыв остановил.
— Погоди, не сейчас. Это не тот, порожняк. Вот через два часа будет, что надо. Эдакое чудище с красной мордой. Нам-то некогда тут торчать, мы умчимся. Ты всё понял?
Я кивнул и протянул руку за пакетиком.
— Ну, молодец! — он отдал и хлопнул меня по плечу. — Приходи к нам на Хитрый Рынок. Желанным гостем будешь.
Уехали. Я нанюхался порошку, вышел с пультом на террасу и стал ждать, когда появится поезд с красной мордой. Но быстро надоело торчать тут. И я решил, что пусть на кнопочку нажмёт мальчик Микита, который отвык шутить. Он сидел на полу и двигал сломанные игрушки, воображая себя то водителем самосвала, то бульдозеристом, то машинистом. Я у него спросил, хочет ли он управлять настоящей железной дорогой? Он ответил, что хочет. Я его вывел на террасу, дал пульт и проинструктировал, когда нужно нажать на кнопку.
— И что будет? — спросил он.
— Биг Бэнг будет, — ответил я.
Вряд ли он понял. Но расспрашивать не стал. Он лишнего не говорит. Он решил своими глазами посмотреть, что такое «Биг Бэнг».
В коридоре мне попалась няня Ариша и набросилась на меня с криком, что я с плохими людьми дружбу завёл. Я оттолкнул её, она упала, стукнувшись головой, потом вскочила, как сумасшедшая, и помчалась вниз по лестнице. У выхода погрозила мне пальцем.
— Вот ужо, сообщу!
— Кому это ты сообщишь?
— Кому надо!
Нет, точно ненормальная. Эти, которым она хочет сообщить, отослали её дедушку во глубину сибирских руд, где он и сгинул. Сама же показывала справку о посмертной реабилитации.
Да и вообще — не до неё. Меня начало забирать. Я пошёл в библиотеку. Удобный диван, и Лев Толстой на полке. Может, на этот раз мне станет понятен французский язык? Ведь было же, мы с Герычем начинали понимать язык Цербера, нашего дворового пса, но сами говорить по-собачьи, так и не научились. Хотели угостить его марихуаной, но Цербер от нас убежал в лес и стал диким.
Вот оно, пришло! Чудесное мгновение! Французский идёт, как по маслу. Ницца стала моим поместьем. Я царь и бог, я антихрист Бунапарте. Во мне миллион миллиардов атомов, а-а-а!..
Увы, чудесное мгновение поимело конец и в этот раз. Я пришёл в себя, скучного и ничтожного индивидуя, и услышал лязганье вагонов, проезжающих через мост. Однако никакого «Биг Бэнга» не последовало. Встал и, дрожа в ознобе, пошёл узнать, в чём дело.
Мальчик Микита сидел в зале, опять на полу. Пульт, который мне дал Мефистоклюс, был разобран.
— Зачем ты разобрал? — напустился я на пацана.
— Хотел проверить. Может, он не работает.
— Ну и чо, проверил? — вскричал я.
— Всё на месте, — ответил он. — Чип есть. Батарейка есть. Только обратно собрать не могу. Всё вовнутрь не влезает.
— Ну, давай вместе. — Я обеспокоился, что не выполнил задания.
Заходящее солнце в большие окна подглядывало за нами. Увлечённые делом, мы не заметили, как подъехал джип, и в комнату вбежал вернувшийся Мефистоклюс с карбонариями. На меня насел, схватив жедезной клешнёй за горло:
— Почему на кнопку не нажал?
— Тут вот какое дело...
— Ну, бестолочь! — Он оттолкнул меня и в злобе выхватил пистолет.
В ту же минуту в комнату ворвались ниндзя в масках и с автоматами. Началась стрельба-пальба. Я прижал к себе мальчика Микиту. Закрыл телом, чтобы случайно не подстрелили. Мне стало совсем не жалко моей Вселенной. Очередного отходняка я не вынесу! А вот Микиткина Вселенная пусть сохранится.
Последнее, что я ощутил — это, что рой пуль кусает спину. И мгновение вновь остановилось. Оно длилось ужасно долго. Я успел вспомнить и заново прожить детство. Повстречаться с девчонкой, с которой впервые в жизни поцеловался. У неё были раскосые глаза и странное имя: Хира Сима. Кажется, она была японкой, и я догадался, что это её тень осталась на кирпичной стене. Но, может, опять перепутал. Во всяком случае, уверен, что няня Ариша не права. В раю я уже побывал. Да, в те детские годы. А Микита ещё нет, детство он провёл в мусорных баках. Может, позднее ему повезёт. Тёмная пелена накатывается, я остываю, как выгоревшая звезда. Но подо мной тёплый, живой Микита...