Annotation

     Олька сидела на корточках под деревом, обняв коленки и опираясь боком на шершавый ствол. В принципе, ливень уже давно закончился, превратившись в холодную августовскую многодневную морось, и можно было бы уже попробовать возвратиться домой, в какое–никакое, но тепло. Да и выхода другого у неё не было, и возвращаться все равно придётся, как приходилось все предыдущие разы. Вот только решиться на это с каждым разом становилось все труднее и труднее, и сегодня девушка всё ещё не могла найти в себе сил, чтобы пойти туда, где когда–то был её дом.

     С исчезновения Олькиной матери прошло 4 года. Куда она делась — не знал никто, хотя версий было придумано больше, чем книг у Донцовой. С Олькой, правда, решались обсуждать только самые безобидные, вроде похищения инопланетянами или потерю памяти в результате солнечного удара. Но она знала, что самые безобидные версии были наименее популярными у деревенских сплетниц, а в «топ-10» входили истории исключительно в жанре «леденящие кровь ужасы» и «порно сельского масштаба», причем в роли злодея в них чаще всего фигурировал Олькин отец. Всё бы ничего, но после его очередного запоя истории становились страшнее и, в глазах самой девушки, правдоподобнее. Уже больше года как пьяные скандалы заканчивались побоями, и кто знает, до чего ещё он мог бы дойти в пьяном угаре, если бы ей хоть раз не удалось вовремя сбежать.

     Олька уже потеряла счёт попыткам заставить себя хотя бы изменить позу. Каждый раз, когда ощущение затекшего тела пробивалось сквозь боль и обиду, первая же мысль о необходимости сделать хоть какое–то движение порождало логическую цепочку, в конце которой всегда оказывалось искаженное гримасой ненависти лицо отца. От этого девушку снова затапливал леденящий ужас, спасением от которого была полная неподвижность. В конце концов холод, страх и чувство безысходности привели Ольку в состояние транса, мысли и желания ушли далеко за горизонт. Медленно поднявшись, она поплелась по заросшей тропинке, прочь от деревни.

     Из леса она вышла уже далеко в темноте. Пропавший шум капель и резкий порыв ветра вернули девушку в реальность и страх навалился на неё с новой силой. Нельзя сказать, что она плохо знала окрестности своей деревни, но открывшаяся перед ней местность не вызывала никаких ассоциаций. Особенно её смущала грунтовая дорога, ведущая вдоль опушки — она была хорошо наезжена, но не разбита. Накатанная грунтовая дорога без ям и даже почти без колеи — такого не могло быть не только на её родине, но и вообще на всей планете! К тому же не было слышно ничего, что могло бы подсказать направление на ближайшее человеческое жилье — ни лая собак, ни скрежета поездов. Ужас снова заполнил всё её тело, ей показалось что она умрет прямо сейчас, если немедленно не сделает хоть что–нибудь для своего спасения, и она бросилась бежать по дороге, не столько даже в надежде прибежать куда–то, сколько в стремлении убежать отсюда, от того места, где она очнулась и где её вновь охватил обжигающий страх.

     Олька бежала, пока боль измученных легких не становилась сильнее гнавшего её ужаса, тогда она останавливалась отдышаться, упираясь руками в дрожащие колени. Но спустя несколько секунд, едва лишь дыхание немного успокаивалось, а окружающая тишина пробивалась сквозь пульсирующий в висках набат, захвативший её сознание страх снова бросал девушку вперед. С каждым разом расстояние, которое ей удавалось пробежать, сокращалось и в какой–то момент её ноги просто подломились и она рухнула в колючую траву обочины. Испуганное и загнанное сердце билось в груди отчаявшимся узником, в исступлении бросающимся на железную дверь темницы в тщетной надежде оказаться крепче металла.

     И как измученный узник, не сумевший обрести свободу в борьбе с железом, оставляет свои тщетные усилия и успокаивается, свернувшись калачиком на полу посреди камеры, так и Олька смирилась со своим страхом и продолжала лежать на траве. Мысли в голове едва шевелились, словно наравне с окаменевшими мышцами участвовали в безумном беге сквозь ночь, и поэтому она даже не обратила внимания на звук приближающихся шагов, хотя слышала его вполне отчетливо. Но голос, раздавшийся буквально у неё над ухом, проигнорировать уже не удалось:

     — С вами всё в порядке? Вы ранены? За вами гонятся?

     Олька приподняла голову и удивленно посмотрела на непонятно каким образом оказавшегося рядом человека. В рассеянном лунном свете невозможно было рассмотреть подробности, но кое–что она увидела. Оказавшийся на расстоянии чуть дальше вытянутой руки человек был, определенно мужчиной. Причёска, кажется, очень короткая, волосы тёмные. Странная поза — словно он присел на одно колено, а на другое опирается локтем. Смотрит прямо на неё, но попыток приблизиться не делает. Свободная рубашка с коротким рукавом и накладными карманами расстёгнута чуть ли не до середины груди. Мужчина поднял голову, бросил быстрый взгляд куда–то в ту сторону, откуда Олька бежала, потом снова посмотрел на девушку и повторил:

     — С вами всё в порядке? Вы ранены? Вы от кого–то убегаете?

     Кипящая, обжигающая лёгкие ярость заполняла каждую клетку Сергея, но он уже давно научился жить с ней. Именно жить, а не справляться. Словно бы это была не ослепляющая ненависть, а просто не слишком сильная жажда. Ведь если кто–то хочет пить — он же не рычит, не брызжет слюной, не рвет на себе одежду и не кричит исступленно. Он просто идет и наливает себе стакан воды. Если может, конечно. А если нет — спокойно ждет момента, когда сможет. Вот так к своей ярости относился и Сергей — бил, словом или делом, когда было можно, либо спокойно ждал, если было нельзя. И ещё у ярости было одно существенное преимущество перед жаждой — у ярости всегда была конкретная причина. Жажду приходится рано или поздно утолять, а ярость проходит сама собой в случае устранения причины. Поэтому чаще всего он не торопился ни с делами, ни со словами и спокойно ждал, когда устранится причина ярости. И никогда не мстил. Вернее, почти никогда.

     Сейчас был как раз тот случай, когда причина ярости мало что была вне досягаемости, ибо была на связи в скайпе, но и ожидаемое самоустранение причины наступит тем быстрее, чем спокойнее будет выглядеть Сергей. Причину звали Наталья и она почти 18 лет была его женой. Казалось бы, за такой не малый срок уже давно можно было бы как–то с этим разобраться, как минимум развестись или научиться игнорировать. Но — не сложилось. Сначала была надежда, что всё как–то устаканится, потом было лень, а совсем потом было бессмысленно. Но, итог был немного предсказуем, поэтому возможность развода примерно год назад стала насущной необходимостью. Удивительно было другое — за всё это время Сергей не только не «врезал» жене, но даже не повысил на неё голос. Зато голос часто повышала Наталья:

     — Ты урод, и друзья эти твои бывшие такие же уроды, как и ты! Понял меня? Ты что, думаешь нет на вас управы? А вот хрена тебе! Я на тебя управу найду, не надейся! Ты меня достал уже и больше я тебя жалеть не буду! Один звонок — и всё, ты понял?! Ты на коленях ко мне приползёшь, ты мне ноги целовать будешь! Ты понял меня, урод?!

     Использование слова «бывшие» в таком контексте заставило Сергея стиснуть зубы и сделать глубокий вдох. Вообще он и его друзья немного бравировали этим эпизодом своих биографий, подчеркивая что «бывших не бывает, поэтому мы не бывшие, а в прошлом». И уж кто–кто, а Наталья об этом знала. Ну, пусть тогда и не обижается.

     — Я тебя понял, Наталья. Более того, я тебе искренне желаю удачи в этом высокоперспективном начинании, поскольку оно поможет увеличить количество умных людей среди твоего окружения. Ну или, по крайней мере, уменьшит количество идиотов среди них же — меня и такой исход устроит.

     Женщина несколько мгновений удивленно смотрела на него с экрана. Потом её лицо исказила гримаса ещё большей ненависти — до неё, видимо, дошел истинный смысл сказанных Сергеем слов. Она буквально выплюнула в камеру: «Ненавижу тебя, выблядок!» — и оборвала связь.

     Вообще, истерика Натальи была в какой–то мере объяснима — всё–таки это был уже шестой адвокат, отказавшийся представлять её интересы в суде по поводу раздела совместно нажитого имущества. И дело даже не в том, что было бы трудно оспорить утверждение, что последние шесть лет говорить о совместном имуществе нельзя в силу отсутствия совместной жизни. Дело было в том, что единственным имуществом Сергея, имеющим право претендовать на совместное, была его личная небольшая фирма, которую можно было поделить только формально. А реально её ни поделить, ни развалить, ни перехватить было нельзя. Потому что Сергей вместе со своей фирмой работал не просто на государство, а на ту его часть, про которую очень много говорят, но очень мало знают. Ну а уже дом, квартира и обе машины были на балансе фирмы, так что кусочек этот был весьма лакомым.

     Собственно, реальное положение дел с этой фирмой грамотному адвокату становилось понятно достаточно быстро, не более чем через неделю. Поэтому грамотные адвокаты отказывались от работы самостоятельно, без какого либо вмешательства со стороны. Но Наталья отчего–то решила, что она имеет не только право на достойную жизнь по результатам «несчастного» замужества, но и стопроцентные шансы её получить, а отказы адвокатов объясняются вмешательством «бывших» и действующих друзей будущего бывшего мужа, выражающихся в угрозах в адрес этих трусливых адвокатишек, своеобычных методах «этой твоей кровавой гэбни», ну и всяких прочих, хорошо известных каждому настоящему журналисту, способах. И не последнее место в её аргументах занимала судьба второго по счёту юридически грамотного представителя, история с которым вышла и впрямь… мягко говоря — не очень.

     Хотя его можно по своему понять — откуда же ему было знать, что фирма, занимающаяся разработкой интеллектуальных охранных систем высокой степени автоматизации, предназначенных для развертывания на стратегических объектах, уже два года не могла получить нормальные массогабаритные муляжи «Кордов»^[1] и имела негласное разрешение на тестовых стендах временно и предельно аккуратно использовать настоящие. И уж тем более никто не мог предположить, что группа «бойцов» одного из местных частных охранных предприятий, проигнорировав распечатанный на принтере и криво приклеенный скотчем на одной из дверей листок с черепом в фуражке, скрещенными костями и надписью «Не влезай — убью!», столкнется с талантливым программистом Хитманом, в то время отзывавшимся на скромное имя Ваня.

     Будущий Хитман, высоко подняв брови, с искренним удивлением рассматривал поверх очков вломившихся в помещение людей. Грубое поведение незваных гостей навело патриотически настроенного парня на мысль о диверсионно–разведывательных подразделениях вероятного противника, но будучи, в основном, благоразумным и законопослушным гражданином, Ваня решил сначала разобраться в деталях происходящего, а только потом действовать. Получив нецензурный отклик на вежливый вопрос о ведомственной принадлежности гостей, главный герой грустной истории сделал какие–то свои выводы, произнес что–то вроде «Окей, пацаны, тогда не обижайтесь», развернулся к своему монитору и быстро нажал несколько клавиш, запустив процедуру тестирования боевого комплекса.

     Впоследствии он утверждал, что на самом деле забыл о том, что в случае выхода из строя большей части «боевых эффекторов», а проще говоря роботизированных пулемётных стоек, система переходит в «спецрежим» и стреляет без предупреждения практически по всему, что движется. Ещё он клялся, что больше никогда и ни за что не будет подключать электроспуск через программно управляемый выключатель и умолял не отдавать его сердитым дядькам в строгих костюмах, которые внезапно захотели напомнить теперь уже Хитману, что «защита Отечества является долгом и обязанностью гражданина»^[2] и далее по тексту. Хорошо, что среди сотрудников фирмы сообразительных было много и большинство из них догадалось, что в такой нервной обстановке сирена предупреждения о начале тестирования нового образца смертоносной продукции просто так включаться не будет. Так что трупов было всего четверо, причем все они получились из гостей. Слух о том, что попытка рейдерского захвата немного не удалась, до адвоката долетел быстрее, чем до главных заказчиков фирмы, поэтому исчез он быстро, можно сказать молниеносно. Впрочем, искали его не долго, и историю постарались тихо и мирно спустить на тормозах. Зато муляжи нашлись.

     Как Сергей и предполагал, самоустранение Натальи за пределы его восприятия оказало положительное влияние на его настроение. Захотелось устроить себе микропраздник, и лучше всего это сделать снаружи. Весь день лило, как из ведра, поэтому сегодня он даже носа на улицу не высовывал. Зато теперь, пока уютная теплая гостиная всё еще прочно связана в его сознании с образом брызжущей слюной жены, идея провести полчасика на прохладной влажной веранде показалась почти гениальной. Он прошел на кухню, достал из огромного холодильника бутылку кетчупа и немного подсохший уже сыр, нарезал хлеб и собрался было сделать себе горячие бутерброды, как вдруг сработал сигнал тревоги.

     Вообще–то, развернутая вокруг дома охранная система внешне мало походила на те комплексы, что его ребята настраивали, подкручивали и чинили в многочисленных глухих местечках, равномерно разбросанных по просторам Родины. Но отсутствие «боевых эффекторов» не главное, и тот же комплекс, лишённый защиты от дурака в камуфляже и ограничений в стоимости, по своим возможностям превосходил боевые во много раз. Сергей был уверен, что поскольку он делает хорошую охранную систему, то глупо пользоваться банальной сигнализацией. Поэтому сразу после сигнала пошел краткий доклад: обнаружена одиночная теплокровная цель, движется с северо–запада в направлении охраняемой зоны короткими перебежками, признаков огнестрельного оружия не выявлено. Доклад был, мягко говоря, нетипичный — местная шпана давно уже отучилась заниматься глупостями в окрестности его дома. И какими ещё, нахрен, короткими перебежками?! Сергей бросился обратно в гостиную, на ходу отдавая команду: «Данные разведмодуля на главный экран!»

     Картинка с разведмодуля была уже вполне читаемая. Дистанция чуть больше километра. Человек, бежит. Женщина, вроде бы, ноктовизор^[3] всё–таки не видеокамера. Ну или мужик в платье, хотя в здешних местах это не принято. Вот она остановилась в странной позе. Или он? А, понятно, отдыхает. Теперь оглянулась назад и снова побежала. Бежит, кстати, по дороге, а плохие люди по дорогам ночью не бегают. Родилась гипотеза — женщина убегает от преследователей, он счёл её вполне правдоподобной и начал действовать.

     — Цель дружественная, временная, подлежит охране, — отдал первое распоряжение уже на бегу к сейфу.

     — Изменение статуса цели выполнено.

     — Выполнить доразведку на северо–запад от цели, дистанция два, — сейф открыт, внутри пистолет, две обоймы и рация с гарнитурой.

     — Выполняю, активированы три разведмодуля.

     — Подключить дополнительный голосовой радиоканал, частота шесть, выполнить согласование, — гарнитуру на голову, рацию на пояс, обоймы уже на бегу к двери сунул в карман.

     Гарнитура пискнула и проговорила: «Согласование». Подтвердил канал уже затягивая кроссовки. Расстояние сейчас должно быть уже меньше километра, он тоже будет бежать, значит до встречи три–четыре минут. Хотя нет, всё–таки больше — сейчас не день, а впереди не стадион. Преследователи пока не обнаружены, значит будет время сориентироваться на месте. Подхватил ствол, выхватил из кармана первую обойму, одновременно толкая плечом входную дверь. Уже спрыгнув с крыльца, отработанным до автоматизма движением присоединил обойму и дослал патрон. Теперь последний штрих: «Закрыть периметр, обеспечить сопровождение до дружественной цели». Всё, все решения приняты, теперь пошла просто работа. Значит — всё будет хорошо.

     Олька лежала в кровати на мягкой белоснежной простыне, укрытая невесомым тёплым одеялом, заправленным в мягкий белоснежный пододеяльник, а её щека касалась мягкой белоснежной наволочки, надетой на в меру жесткую подушку. Сквозь малюсенькие дырочки между нитками бежевой шторы, закрывавшей окно напротив, пробивались слепящие лучики солнца, наполнявшие девушку каким–то детским ощущением тепла и счастья. Она блаженствовала.

     Где–то далеко, как назойливая муха, жужжала зелёная мысль, что вот это вот всё, мягкое, яркое, тёплое и белоснежное, не надолго и скоро закончится. Быть может сразу же, как только она выйдет из этой комнаты, и это тоже было причиной, по которой она не торопилась раскрывать своё пробуждение, а решила ещё раз перебрать в памяти вчерашние события. Несмотря на то, что в результате безумного ночного марафона она плохо соображала, всё произошедшее с момента встречи с таинственным мужчиной хорошо запечатлелось в её голове.

     Помнила, как рассказала незнакомцу, что заблудилась и испугалась. Как он помог ей подняться и пообещал согреть и накормить. Как они вошли в дом, заполненный внутри ярким светом и теплом, там была очень большая комната с огромным, заваленным мохнатыми подушками диваном посередине. Вспомнила, как он уговаривал её снять мокрую одежду и помогал расстегнуть сарафан, и как потом завернулась в толстенный мягкий халат. Как он запихнул её в огромную сверкающую ванну, объяснил как включить и настроить душ и добился Олькиного обещания простоять под кипятком 10 минут. Очень ярко помнила огромную кухню с удивительно маленьким столиком, за которым она пила очень горячий и очень вкусный бульон из необычно большой кружки. Помнила, что мужчина, на свету оказавшийся высоким, светловолосым и ещё не очень старым, говорил мало, совсем не улыбался, но и не хмурился. И последнее, что она помнила из вчерашнего дня, было пожелание спокойной ночи и обещание сегодня обязательно отвезти её домой.

     Наконец Ольке стало немного стыдно вот так вот валяться и делать вид, что она ещё спит. Почему–то это показалось девушке обманом, и почему–то ей очень не хотелось обманывать незнакомого, непонятно откуда взявшегося мужчину, который выполнил все свои обещания. Приподнялась на локте и окинула взглядом маленькую комнатку в поисках одежды. Сарафана не обнаружилось, но на спинке стула висел зеленоватый махровый халат, видимо вчерашний. Она ещё раз оглядела комнату, и, обречённо вздохнув, соскользнула вместе с одеялом с кровати, подбежала к халату. Быстро откинув импровизированную аболлу^[4] из одеяла, защищавшую её обнажённое тело от чьего–нибудь возможного нескромного взгляда, молниеносно забралась в халат и, уже не торопясь, завязала пояс. На ковре, возле кровати, обнаружились пушистые тапочки, она влезла в них и подошла к двери. Немного помедлила, глубоко вдохнула, будто бы намереваясь нырнуть в омут, и повернула ручку.

     За дверью оказалась вчерашние огромная комната, огромный, заваленный подушками диван и светловолосый не очень старый мужчина, сидевший на этом диване. Мужчина обернулся и, едва заметно улыбнувшись, произнес:

     — Доброе утро, Ольга.

     — Доброе утро, Сергей…, — она запнулась, тщетно пытаясь выудить из памяти его отчество.

     — Григорьевич. Как вы себя чувствуете? Вы, скорее всего, много времени провели в мокрой одежде.

     — Спасибо, всё хорошо, — упоминание об одежде сильно смутило девушку, она густо покраснела и опустила глаза. Несколько минут назад она не придавала особенного значения тому, что незнакомый мужчина помогал ей раздеться, но теперь мысль о том, что мужчина трогал её одежду и, скорее всего, бельё, жгла щёки. — А где…

     — Я повесил её сушиться. Хотите, принесу? Или можете сами её взять, вот там, — он кивнул головой куда–то вправо от девушки. — А я пока приготовлю вам завтрак. Могу предложить омлет с сыром и сушёным укропом или пироги с капустой и чаем. Что выбираете?

     — Нет–нет, спасибо, я сама, — Олька метнулась туда, куда показывал мужчина. Сквозь приоткрытую дверь она увидела ярко освещённую комнату с кафельными стенами и полом и гладильной доской. Неужели он ещё и проутюжил её одежду? Стыдоба–то какая!

     — Как скажете, — раздался ей в спину спокойный голос. — И всё–таки, что вы будете кушать?

     Олька снова обернулась к мужчине. Его взгляд не выражал ни смущения, ни ехидства, словно не было для него ничего необычного в происходящем, словно он каждое утро задает ей этот вопрос, а она тоже каждый раз размышляет, чем бы таким эдаким себя побаловать.

     — Значит омлет, — спустя пару мгновений решил за неё Сергей Григорьевич, спокойно развернулся и пошёл из комнаты. — А вы переодевайтесь и приходите на кухню. Я, кстати, тоже не завтракал.

     Она не стала терять время зря, и быстро юркнула в кафельную комнату за своими вещами. Худшие опасения подтвердились — аккуратно отглаженные и сложенные в стопку сарафан и все остальноё обнаружились посередине гладильной доски. Она прикрыла дверь, скинула халат и начала судорожно запихивать себя в одежду, одновременно пытаясь расслышать, не вернулся ли хозяин и не собирается ли он войти сюда.

     Когда опасность быть застигнутой в процессе переодевания была устранена, Олька успокоилась, подняла с пола бывший таким уютным халат, сложила его и оставила на гладильной доске, вместо свой одежды. Огляделась по сторонам. Да уж, такое даже по телевизору не показывали. На одной из стен висели два ряда как бы выдвижных ящиков, за ними несколько шкафов, закрытых белыми шторками. В углу напротив стояла большая стиральная машина, на которой лежала плетеная корзина с двумя ручками. К потолку на тонких шнурах были подвешены штук десять или даже больше длинных трубок. Неужели здесь можно сушить бельё? Оно же не высохнет! Но её одежда доказывала обратное.

     Девушка вздохнула и решила, что пора бы и честь знать. Сейчас она найдет кухню, еще раз поблагодарит Сергея Григорьевича и попросит отпустить её домой. Однако такой простой план начал рушиться, как только она вернулась в комнату с диваном. С кухни волшебно пахло едой, в животе заурчало, рот наполнился слюной и Олька уже не была уверена, что ей хватит сил отказаться от завтрака. Может быть сбежать прямо сейчас?

     Вчерашнее происшествие закончилось без каких либо неприятных эксцессов. Да оно и к лучшему, наверное — всё–таки основная деятельность Сергея во время службы была связана с компьютерами и всяким, с ними связанным, а оперподготовка давалась так себе, факультативно.

     Ночная гостья оказалась совсем молоденькой девчонкой, не старше 20 лет. Худая, измученная, в промокшем платьице, она удивленно смотрела на Сергея огромными глазами. Он помог ей подняться, она оказалась удивительно лёгкой и неожиданно высокой, особенно по сравнению с его без малого двумя метрами. Мелькнула странная мысль, что на шпильках она может оказаться даже выше него.

     Адреналиновый удар закончился и путь к дому показался бесконечно долгим, тем более что её начала колотить крупная дрожь. Последние метры она почти висела на нём и через порог пришлось переносить её на руках. Яркий свет гостиной привел её в чувство и, не теряя времени, он заставил её переодеться в сухой халат, помогая расстегивать пуговицы на спине. В процессе переодевания обнаружились несколько свежих синяков, но выяснять их происхождение он не стал, отложил на потом. Дрожать она, вроде бы, перестала, хотя губы всё–равно оставались синими и поэтому он загнал её в душ и потребовал хорошенько прогреться. Объяснять всё приходилось по два–три раза, видимо ещё не до конца отошла от шока и плохо соображала. Наконец, она кивнула и начала развязывать пояс халата, не дожидаясь, пока он выйдет. Сергей решил, что это уже лишнее и оставил её одну.

     Пока девушка грелась в душе, он успел закинуть её одежду в стирку, поставить разогреваться чудом оставшийся бульон, закинуть в тостер хлеб для гренок и связаться с участковым «полисменом». Заявления о пропаже человека пока ещё никто, ожидаемо, не подавал, но Сергей разрешил участковому звонить ему в любое время, если вдруг кто–то начнет беспокоиться о судьбе девушки около 20 лет, рост 170–175, худощавого телосложения, лицо овальное европейского типа, лоб средний вертикальный… Участковый перебил его и сказал, что последний раз он видел полный словесный портрет в учебнике по криминалистике лет 15 назад, а в реальной жизни не все родственники даже цвет волос могут назвать. Но если вдруг кто–то, то он конечно же… В общем, договорились.

     Незаявленная пропажа вышла из ванной комнаты с гораздо более осмысленным взглядом и Сергей сразу отвел девушку в кухню, где поставил перед ней чашку с бульоном и две пиалы — с нарезанной петрушкой и с гренками. И начал аккуратно разбираться, откуда и каким именно образом на него свалилось это кареглазое чудо.

     Чудо заявило, что все его зовут Олькой, что живет оно в Некрасовке со своим отцом, а мамы нет. В лесу гуляло, потом пошёл дождь, и чудо спряталось под деревом. Потом оно решило бежать домой, но заблудилось… В общем, чем больше девушка рассказывала о событиях, приведших её в этот дом, тем больше Сергей убеждался, что она врёт. Он попробовал вежливо усомниться в её правдивости, но услышал в ответ настолько пылкие уверения в абсолютной искренности, что стало окончательно понятно — девушка правду не скажет даже под пытками. И сделать с этим, скорее всего, ничего нельзя.

     Так что дождавшись, когда начавшая уже клевать носом девушка проглотит последнюю ложку, Сергей отвёл её в одну из гостевых комнат, пожелал спокойной ночи и пообещал завтра непременно вернуть её домой.

     Измотанная девушка проснулась поздно, незадолго до полудня, и Сергей успел изрядно проголодаться. Будить он её на стал, а завтракать отдельно не решился, чтобы не ставить её в неловкое положение.

     — Доброе утро, Ольга, — первым поздоровался с появившейся на пороге комнаты гостьей. Заспанной она не выглядела, скорее всего проснулась гораздо раньше.

     — Доброе утро, Сергей …, — ответила и запнулась, видимо забыв отчество.

     — Григорьевич, — напомнил он и спросил. — Как вы себя чувствуете? Вы, скорее всего, много времени провели в мокрой одежде.

     — Спасибо, всё хорошо, — ответила она и почему–то густо покраснела. — А где…

     Сергей мысленно постучался лбом об стену. Ну конечно же, она же в чужом халате, в чужом доме, с незнакомым мужиком и без одежды! Надо выкручиваться.

     — Я повесил её сушиться. Хотите, принесу? Или можете сами её взять, вот там, — и кивнул в сторону прачечной комнаты. — А я пока приготовлю вам завтрак. Могу предложить омлет с сыром и сушёным укропом или пироги с капустой и чаем. Что выбираете?

     Девушка предсказуемо отказалась и метнулась в подсказанном направлении. — Нет–нет, спасибо, я сама.

     — Как скажете. И всё–таки, что вы будете кушать?

     Она остановилась и растерянно обернулась. Ситуацию снова надо было исправлять.

     — Значит омлет, — в слух решил он, развернулся и направился из гостиной. — А вы переодевайтесь и приходите на кухню. Я, кстати, тоже не завтракал.

     Приготовление омлета для Сергея было способом достижения, пусть лишь на краткий миг, эпикурейской атара́ксии^[5] и, посредством её, подтверждения возможности счастья. Его движения были плавны и экономичны, он словно бы исполнял особый комплекс какой–то восточной оздоровительной системы.

     Правой рукой потянул на себя дверцу холодильника, открывая его и одновременно разворачивая тело. Взял в левую ладонь два яйца из упаковки на средней полке. Отпустил дверцу и подхватил с другой полки пакетик майонеза, зажав его верхний край между указательным и средним пальцами. Прежде, чем вытащить, использовал как ручку открытый пакет молока, стоявший в специальном гнезде на дверце, чтобы остановить её и придать обратное движение. Поставил всё на кухонный стол справа от плиты. В чашу от миксера налил примерно стакан молока, разбил яйца и выдавил немного майонеза. Из солонки насыпал немного соли в ладонь и тоже высыпал в чашу. С полочки на стене взял баночку с сушёным укропом, достал оттуда крупную щепоть и, немного поломав в пальцах, бросил вслед за солью. Включил на разогрев плиту, поставил сковороду и налил на неё масла, а чашу поставил на основание миксера, опустил его и включил.

     Достал из холодильника кусок твердого сыра и из шкафа рядом банку муки. Остановил миксер, положил в миску четыре ложки муки, венчиком притопил её и снова включил миксер. Натер сыр на мелкой терке в небольшую пиалу, достал из баночки еще одну щепоть укропа и растер её на сыр. Потом выключил миксер и снял с основания чашу.

     — Простите, я… — раздался со стороны двери в гостиную голос девушки. — Мне… Я не голодная совсем, спасибо большое. Я сама дойду, честное слово! Можно мне…

     Сергей повернул голову. Девушка стояла в проходе, низко опустив голову и убрав голые руки за спину, как будто провинившаяся ученица перед строгим учителем. Платье, не доходившее до колен, было ей, кажется, мало и ещё больше придавало сходство со школьницей. Чёрные волосы ниже плеч с небольшим коричневым отливом были не очень аккуратно расчесаны, скорее всего просто пальцами, и убраны назад.

     — Можно ли вам уйти? Да, конечно. Но… — словно задумался на мгновение и продолжил. — Одну секунду.

     Спокойно развернулся к плите, убавил её нагрев, осторожно вылил приготовленное тесто на сковороду, равномерно распределяя его по поверхности, и снова обернулся к гостье.

     — За то время, пока я буду завтракать, вы успеете пройти два–три километра. Из пятнадцати. Плюс ещё километр, пока я буду догонять вас на машине. В результате вы окажетесь дома так же, как если останетесь завтракать вместе со мной, но, увы, голодной.

     Девушка, уже было двинувшаяся в сторону дверей, опять замерла в нерешительности. Взгляд её стал совсем растерянным и даже испуганным. Она часто заморгала и открыла рот, но так ничего и не сказала.

     — Как говорил один мой давний знакомый, каждый сам песец своему счастью, — так и не дождавшись возражений, продолжил Сергей, и спросил: — Может, всё–таки покушаете? Тем более что всё почти готово, осталась буквально минута.

     Девушка обреченно вздохнула, едва заметно кивнула и снова опустила голову.

     — Тогда не стойте в дверях, а присаживайтесь за стол, — Сергей удовлетворенно улыбнулся и вернулся к процессу приготовления омлета.

     Осторожно, стараясь не поломать его края, подхватил лопаткой и перевернул на сковороде. Снова зашкворчало пока ещё не прожаренное тесто и Сергей стал прижимать недовольно полезшие вверх края омлета. Дождавшись, когда еда прекратит противиться его воле, он посыпал сверху натертый сыр, перемешанный с зеленью. Потом достал из шкафчика слева два стеклянных полупрозрачно–черных стакана и налил в них морс из кувшина. Из того же шкафчика достал такого же, как стаканы, стекла широкие тарелки, лопаткой разделил пыхтящий на сковороде блин на четыре части и сбросил их на тарелки, по два в каждую. Из выдвижного ящика вытащил два ножа и две вилки, перехватив их затем между средним и указательным пальцами, взял обе тарелки со стола и отнёс всё на столик, отработанным движением разложив в правильном порядке приборы. Вернулся за стаканами с морсом и тоже отнёс на столик, расставив справа от тарелок. После чего сел напротив девушки, так и не притронувшейся к еде.

     Ели молча и даже на пожелание приятного аппетита девушка ничего внятного не ответила, а только что–то прошептала. Попыталась, по примеру Сергея, пользоваться ножом, но, не имея навыка, только ещё больше засмущалась, поэтому он тоже отложил нож. Морс даже не пригубила, а закончив с омлетом, тихо прошептала: «Спасибо, очень вкусно», — и сложила руки на коленях. Впрочем, всё вполне ожидаемо.

     — Ну, поехали? — вытерев губы салфеткой, спросил Сергей. — Да, спасибо большое.

     Прямо из кухни прошли в гараж, где стоял его немного подправленный УАЗ «Пикап». Сергей открыл перед девушкой переднюю пассажирскую дверь и, не дожидаясь пока она заберется внутрь, прошел дальше, к водительскому месту, мимоходом ткнув клавишу открывания ворот.

     — На этой машине по нашим дорогам лучше спереди ездить, — сказал мужчина, заметив, что девушка в нерешительности остановилась перед открытой дверью. — Я на ней в основном один езжу и задние кресла не просил переделывать.

     Потом сел за руль, завёл двигатель и, дождавшись девушку, тронул машину. Стала понятна и нерешительность девушки перед машиной — платье действительно было ей маловато и она все время поправляла подол, натягивая его на голые коленки. Ехали молча, не быстро и где–то через полчаса въехали на околицу.

     — Куда теперь? — сбросив скорость, спросил Сергей.

     — А можно я тут выйду? — спохватилась девушка. — Тут совсем рядом, я так дойду.

     Сергей нахмурился, скептически хмыкнул и плавно остановил машину.

     — Вы, Ольга, абсолютно уверены, что хотите выйти здесь?

     — Да–да, я дойду. Спасибо вам большое, извините меня, — она зашарила руками по двери в поисках ручки замка, нашла и, открыв дверь, выпрыгнула из машины. — До свидания, Сергей Григорьевич.

     — Тут уж как получится. До свидания, Ольга, — попрощался он, глядя прямо в испуганные глаза девушки.

     Девушка сильно захлопнула дверь, в последний момент попытавшись придержать её за кромку и едва не прищемив пальцы. Порыв ветра разметал её волосы и они попали ей на лицо. Она убрала локон от глаз и осталась стоять возле машины, прижав руки к груди и смотря на Сергея через ветровое стекло. В её взгляде уже не было испуга, но так же не было ни решительности, ни благодарности, ни огорчения — ничего. Взгляд просто потух. Они простояли так немного — он сидя за рулем, она стоя снаружи. Потом Сергей включил заднюю передачу, кивнул девушке и, отвернувшись назад, тронул машину — при въезде в деревню была удобная для разворота площадка.

     Олька тоже кивнула и пошла по дороге в другую сторону.

     Женский вопрос Сергей решал организационно–платным методом. Услуги так называемых индивидуалок давно уже были единственным способом удовлетворять свои потребности. Одна из них, Виктория, чем–то неуловимо отличалась от прочих и при этом была, как минимум, не прочь иметь его в качестве постоянного клиента, тем более что к её услугам он обращался не чаще раза в две–три недели. Кроме того, она обладала врожденным чувством такта, и почувствовав не очень большое желание Сергея рассказывать о себе, неудобных вопросов не задавала, хотя о своей жизни рассказывала охотно. Впрочем, как оказалось, «охотно» и «все» — две большие разницы. В один из визитов к Вике Сергей отчетливо почувствовал её старательно скрываемую тревогу, но на прямой вопрос услышал что, мол, ему показалось, а на самом деле всё в порядке и вообще наверное она сегодня плохо выспалась. Такой ответ его не устроил, но настаивать он не стал, просто решил немного нарушить свои принципы и воспользоваться своими старыми связями.

     Связи, как и ожидалось, не подвели и с помощью авторитета связей с одной стороны и рекомендованного связями же местного посредника и определенной, но не очень критичной, суммы с другой стороны, причина Викиной тревоги была успешно разрешена. Поэтому уже через неделю Сергей сначала удивил свою индивидуальную знакомую просьбой о необычной внеплановой встрече, а потом, во время самой встречи, проходившей в маленьком уютном кафе, ещё раз удивил заявлением, что её знакомый по имени Артур, равно как и артуровы местные коллеги, со вчерашнего дня не имеют к ней никаких претензий. После недолгой растерянности взгляд сидевшей напротив него женщины похолодел до запредельно низких температур, на скулах перекатились желваки и охрипшим голосом она заявила, что со своими проблемами она разбирается сама, и что раз она его ни о чём не просила, то… Сергей мягко перебил её: «То это значит, что ты мне ничего не должна», — и улыбнулся, потому что в этот момент сидящая напротив женщина сильно напоминала загнанного в угол испуганного лисёнка.

     — А что тогда это значит? — не очень логично спросила Вика.

     — Если ты имеешь в виду в чём подвох, то уверяю тебя, здесь нет никакого подвоха.

     — Так не бывает.

     — Всё когда–то происходит впервые, — снова ухмыльнулся Сергей. — Хотя я понимаю, что ситуация для тебя может быть необычной. Поэтому предлагаю пока эту тему отложить, попить ещё немного вина, послушать музыку и разъехаться по своим домам. А вот как обдумаешь всё, так и позвони мне. Если захочешь, конечно. А если я тебя слишком напугал или обидел — навязываться тебе не буду, ты в своём праве. Договорились?

     Виктория позвонила через три дня и извинилась за свою агрессивную реакцию. Они немного поспорили о том, было ли за что извиняться или не было и в результате договорились снова посидеть в том же уютном кафе. Впрочем, вопрос о благодарности с её стороны стал возникать в конце каждой их встречи и в конце концов Сергею пришлось настоять на следующем варианте — он не будет платить за их встречи, но будет делать ежемесячный перевод на её счёт в банке вне зависимости от того, сколько раз они встречались. По крайней мере счёт она завела, а пользуется она им или нет — он предпочитал не спрашивать.

     Отец Кирилл себя подвижником не считал, поэтому ничуть не переживал, что не испытывает особенной радости от назначения на сельский приход. Да и вообще христианином полагал себя недостаточно ревностным. Зато он мог бы гордиться своей искренней верой в Промысел Божий. Что бы с ним или вокруг него не случалось, он всё воспринимал как проявление Бога и относил произошедшее к одной из двух категорий — либо к Его благодеянию, которое ещё необходимо оправдать, либо к посланному Им испытанию, которое надо преодолеть с достоинством и добродетелью. Другими словами жизнь он воспринимал как школу, в которой единственный учитель раздаёт своим ученикам задания по их силам и выставляет оценки за выполненную работу, причём старается накинуть где балл, где парочку, а где просто плюсик.

     Опять же, в силу уверенности в недостаточном соответствии званию христианина, отец Кирилл никогда не позволял себе поучать кого–либо и, тем более, своих прихожан. Да и с точки зрения простой житейской логики надо быть очень смелым человеком, чтобы на селе вслух рассуждать об аморальности чьего–то поведения, недопустимости пьянства, воровства, лихоимства и прочих милых привычек односельчан. Народ–то в основном простой, спалить может и не спалят, но в лоб точно закатают. Даже не смотря на то, что силой Господь его не обидел, а 27 апостольское правило он полагал далеко не бесспорным. Против всего села идти… глупо, в общем. Потому всю свою нерастраченную миссионерскую жажду он изливал в проповедях, не ограничиваясь, однако, одной лишь жаждой, а прикладывая весь свой немалый ораторский талант, глубокое знание психологии и усердие в многократной вычитке составленных текстов. И, к своему удивлению, добился некоторых успехов.

     Односельчане своего молодого батюшку уважали. Во–первых, за то, что никого не поучал. Во–вторых, за то, что к ровесникам и старшим всегда обращался на «вы», тщеславно не замечая того обстоятельства, что и к подросткам он обращался точно так же, делая исключение лишь для детворы. И, в–третьих, за то, что умудрился пристроить местную алкоту к какой–никакой но работе, расплачиваясь с ними щедро, но не деньгами, а натурой, в результате чего алкота не то, чтобы перестала пить, но бузить стала гораздо реже, а выглядеть гораздо чище. Ну и ещё из–за Витька.

     Строго говоря, Витёк относился к той же алкоте и должен был попасть под категорию «в–третьих». Работать он бросил так давно, что никто уже не верил даже в прошлую его работоспособность, не говоря уж о нынешней. А пил так, что всё его существование разделялось ровно на две стадии — «пьет» и «спит», минуя «ищет на выпить». Из дома тащил всё. Народ, конечно, помогал понемногу Витькиной жене, но Витёк всё равно находил и пропивал. А если не находил, то брал первое что под руку подвернётся, продавал и тоже пропивал. И вдруг перестал. Причем, что самое удивительное, последнее похмелье, по традиции начавшееся с выдвижения в сторону рынка с чем–то под мышкой, закончилось возвращением Витька во–первых трезвым, во–вторых с тем же самым чем–то под мышкой, и, в–третьих, в сопровождении отца Кирилла. Что там между ними произошло, не знал никто. Священник в ответ крестился и говорил: «Господь управил», а сам Витёк, ставший алтарником, вообще ничего не говорил, только краснел и опускал глаза.

     Бывают люди креативные. Бывают очень креативные люди. Бывают фонтанирующие идеями люди. И есть Ваня.

     Причислить Ваню к любой из указанных категорий — это как сказать, что в Антарктиде немного прохладно. Минимально адекватное представление о креативности Вани могла бы дать фраза «брандспойтировать идеями», от слова брандспойт, но так говорить не принято. Напор Ваниной креативности может выдержать далеко не каждый. По меткому выражению Ваниного однокурсника, Ваню можно было бы использовать вместо полицейского водомета для разгона массовых беспорядков, но его сразу запретят, как антигуманное оружие.

     Ванина голова порождала не менее двух идей в секунду, да и то лишь потому, что остальные не проходили строгую проверку на прикольность. Рожденные мысли начинали жить в Ваниной голове своей жизнью, интересной и насыщенной, и контролировались Ваней плохо, отчего он часто страдал. Но выводов не делал. Выводов Ваня не делал настолько часто, что, будь он каким–нибудь дворянином, мог бы написать на своем гербе девиз «Не делаю выводов». А уже поверх него написать «Прикольно!»

     К брутальному прозвищу «Хитман» Ваня шел долго. И первым его достижением на этом нелегком пути стал никнейм «Два виски». Ваня ником гордился, хотя и признавал, что в эпизоде, ставшем причиной прозвища, он по очкам проиграл полностью.

     Относительно успешно закончив школу и сдав все необходимые экзамены, будущий Хитман поступил в университет на факультет «Информатика и системы управления». В универе Ване понравилось всё кроме сильной конкуренции со стороны однокурсников в сфере прикольности, поэтому он приложил максимум усилий на завоевание лидирующего положения. Ваня хохмил, прикалывался и зажигал везде и, наконец–то, добрался до студенческой столовой. Не в смысле «впервые зашел», а в смысле «приколоться». Столовая давно навевала на Ваню тоску, причем больше всего Ваню удручала скорость продвижения очереди, а покосившиеся металлические прилавки, выщербленные подносы и алюминиевые столовые приборы были второстепенной причиной. Здесь требовалось разнообразие и Ваня его привнес!

     — Здравствуйте! Мне, пожалуйста, рассольник, пюре с двумя сосисками и… э… а, ну да! И два виски! — громко назвал заказ, дождавшись своей очереди.

     Столовая затихла в предвкушении. Повариха, дородная тётка в высоком поварском колпаке, державшемся на её кудрях с помощью не менее чем десятка заколок–невидимок, тоже замерла на секунду с тарелкой в руках. Потом медленно поставила тарелку на прилавок, вытащила из стоявшей рядом салфетницы несколько штук и протянула шутнику.

     — Это вместо виски? — Ваня недоумённо поднял брови.

     — Нет, это молоко на губах вытереть, а то не обсохло ещё, — вздохнула повариха.

     В очереди позади Вани засмеялись, да и сам парень оценил ответ и засиял улыбкой. Тётка, однако, продолжала протягивать салфетки, не считая тему исчерпанной и он решил продолжить шутку, взяв одну и старательно промокнул вокруг рта.

     — Так всё? — спросил он повариху в конце пантомимы.

     — Нет, еще уши, — ответила та, всё ещё продолжая протягивать салфетки.

     — Что, там тоже молоко?! — парень изобразил испуг, улыбаясь ещё шире.

     — Нет, там не молоко. Там, по ходу, мозги вытекли, — произнесла повариха.

     Очередь легла в истерике.