- Моего сына схватили ночью и посадили в камеру. И все из-за этой магички! Естественно, я отдал распоряжение убрать её как можно быстрее! - ответил пожилой русоволосый мужчина, смотря на свои белые холеные руки в золотых перстнях. Он сидел за столом в просторном кабинете, преобладающими цветами которого были бордовый и коричневый. Стиль кабинета, как и оформление, выдавали в его хозяине консервативную натуру, предпочитающую классические сочетания цветов и фактур, а также человека богатого. Руки мужчины была сложены в замок на столешнице массивного стола, обтянутого коричневой кожей, а взгляд прикован к перстню с рубином, камнем яснее слов говорящим о положении и титуле хозяина кабинета.
Только гостю было плевать и на его положение и на титул, и хозяин кабинета это знал. Он не привык оправдываться, но его гость поставил его в такое положение, что ему приходилось это делать. И хозяину кабинета это не нравилось. Он привык сам получать объяснения, а также приказывать и требовать исполнения своих приказов. Однако его гость был не из тех, кого можно осадить или выгнать за дверь. Перед ним стоял, заложив руки за спину, и приподняв подбородок, первый магистр магического Ордена. Ордена еще недавно считавшегося достоянием прошлого. Магистр был чуть старше хозяина кабинета, но выглядел гораздо моложе. Его гибкой подтянутой фигуре мог позавидовать и юноша. Настоящий возраст, превосходство в силе, а также уверенность в том, что каждое его слово должно быть выполнено, выдавали надменное холодное выражение лица, жесткий стальной пронзительный взгляд серых глаз, и голос - сухой, безжалостный, с шипящими нотками, а порой острый и твердый, как наконечник альпенштока.
Магистру магического Ордена не нравилось, что приходится выслушивать оправдания хозяина кабинета. За проступки он привык наказывать, а не слушать причины. Поэтому он молчал, решая, насколько незадачливый дворянин важен в деле, которое он планомерно вел к успешному финалу. Дворянин занимал высокий пост, имел столь же высокий титул, но не умел просчитывать свои действия на несколько шагов вперед. Он отказался пожертвовать младшим сыном, приказал убить девчонку, ставшую по роковому стечению обстоятельств императорским магом, и потерпел неудачу. Ладно бы у него получилось. Победителей не судят. Но он просчитался! Двум наемницам не удалось убить магиню. К тому же, унося ноги с места покушения, одна из наемниц попалась. А это двойной прокол.
- Я хочу видеть твоего человека, который помог наемницам попасть в Карплезир, - сказал магистр и прищурился. Он, словно дикий кот, примеривался к жертве, решая поиграть с ней еще или придушить сразу.
- Разумеется, магистр, - ответил хозяин кабинета и, взяв колокольчик со стола дрожащей рукой, позвонил в него. Услышав просьбу гостя, ему показалось, что тяжесть свалилась с плеч и вновь вернулась легкость существования. Ведь если этот кровожадный и мстительный бес в человеческой шкуре решил выслушать третью сторону, значит, ему простят проявленную слабость и самовольство.
Магистр отошел за дверь, так чтобы открывший её, его не увидел, и дополнительно накинул на себя отвод глаз. Хозяин кабинета, как точно знавший, что магистр в кабинете, будет видеть того по-прежнему, только образ его будет постоянно уплывать из сознания. А вот тот, кто зайдет, магистра уже не заметит. Под заклятием отвода глаз магистр вошел в кабинет своего вынужденного союзника, под этим же пологом невидимости он планировал покинуть дом.
Дверь открылась, и вошел высокий и худой, словно жердь, с идеально прямой спиной и манерами, вышколенный слуга.
- Вы звали, господин?
- Яшка, позови господина Зарецкого. И поживее, - добавил хозяин кабинета и сверкнул взглядом темных глаз из-под сдвинутых бровей.
Иван Зарецкий был доверенным человеком и практически правой рукой уважаемого господина, кому принадлежал не только шикарный кабинет, но и дом целиком, расположившийся на привилегированной Вельможеской улице столицы. Зарецкий вышел из разорившейся семьи дворян. Он был пронырливым и ловким малым и обладал такими ценными качествами, как наблюдательность, пытливость и лицемерность, имел нюх на скорую выгоду, умел, кому нужно польстить, втереться в доверие, но верность хранил исключительно ему, своему покровителю и благодетелю. Так думал, благодетель, усмехаясь в ухоженные усы. Как дела обстояли на самом деле с преданностью Ивана, знал один Иван.
- Вы меня звали, герцог? - Иван появился спустя десять минут, одетый в мятую белую рубашку, с растрепанными светло-русыми волосами, с заспанным лицом, помятым так же, как ткань рубашки.
- Проходи, Иван, - сказал герцог, констатируя непрезентабельный вид Зарецкого, но вынужденный молчать.
- Сегодня ты стал свидетелем покушения, - сказал магистр, стоя у стены под покровом заклятия отвода глаз. Его низкий бархатистый голос, обманчиво мягкий, заставил вздрогнуть Зарецкого и обернуться. Он-то полагал, что в кабинете больше никого нет.
- Я хочу знать детали, - продолжил магистр. Он понизил силу действия заклятия, чтобы герцог и его слуга, как магистр мысленно окрестил Зарецкого, могли видеть его размытую фигуру, но не лицо.
Зарецкий сглотнул, но сумел быстро взять себя в руки. Ведь маги, как считал парень такие же люди, как и прочие, только с набором более могущественных фокусов и большим спектром возможностей.
- Какие детали, господин... - ответил Зарецкий, не зная как обращаться к таинственному гостю герцога.
- Называй меня магистром. Меня интересует, почему две наемницы не смогли справиться с графиней. Может, ей кто-то помог? - тон магистра был сух, а голос пропитан жесткостью и призрением, хоть он и старался сдерживаться.
- Вольхе и Зарине помешали. Садовник вышел позже обычного подмести дорожки и позвал стражу. Зарина, - начал Зарецкий и замешкался, решая, стоит ли выгораживать свою знакомую или выгоднее сдать её с потрохами.
- Говори, - перебил внутренние терзания магистр, чье лицо было по-прежнему размыто, а контуры тела плавали, будто в раскаленном Эндимионом и Акидоном воздухе. Его голос завибрировал от сдерживаемой ярости.
- Зарина проявила нерешительность. У неё была возможность убить графиню Ячминскую, но она потратила его на болтовню. Я не слышал, о чем они говорили. Только видел все.
- Что делала графиня, когда наемницы подошли к ней?
- Она сидела на лавочке, подложив ноги под задницу.
Магистр поморщился, хотя этого никто не увидел. Необразованность в магической сфере его всегда раздражала.
- Как далеко ты стоял?
- В семидесяти шагах. В оранжерее.
- Когда наемницы напали, что делала графиня?
Зарецкий хотел хохотнуть от того насколько нелепо прозвучал вопрос. Что еще можно делать, когда тебя пытаются убить? Защищалась, естественно. Но эмоции свои Иван сдержал. Подсознательный страх перед магистром заставил его поумерить чувство юмора.
- Пыталась уклониться от кинжала. Каталась туда-сюда...
- Вокруг неё ничего странного не было? - перебил магистр.
- Нет, все как обычно, вроде бы.
- Вспышки света? Жар? Зимний холод?
- Нет, магистр.
- Это хорошо, что она не успела завладеть духами. Это нам на руку, - сказал магистр и прошел вглубь кабинета, скидывая с себя заклятие. В его руках начала собираться мана, готовая, как только заклятие будет готово, принять любую угодную магистру форму. Магистр любил стихии земли и воздуха, именно им он отдал предпочтение, поступая в Школу магических умений и даров Крашеня. Им он остался верен и после прокатившейся по империи волны уничтожения магов, магических Школ и вековых традиций. Для устранения неугодных ему людей он выбирал заклятия объединяющие силу именно этих двух стихий. В том, что перед ним люди ему неугодные, и более того поставившие под угрозу его скрупулезный гениальный план, магистр не сомневался.
- Где твой наследник? - спросил магистр голосом холодным и колким. Он отметил, что лица Зарецкого и герцога побледнели. Они не могли поверить, что магистр может поступить с ними так жестоко.
- Он... он... - ответил герцог сиплым, пропадающим голосом и замолчал. Он понял, что магистр уже вынес ему приговор. Как ответить правильно, так чтобы выжил хотя бы старший сын, он не знал. Здравомыслие и ясность мыслей покинули его, поэтому герцог решил, что лучше молчать.
Магистр усмехнулся, ядовито и презрительно, и выпустил сформировавшееся заклятие. Его любимое заклятие молота пришлось отложить, ведь для него нужна близость земли. Его место заняло такое же эффективное и чуть более зрелищное заклятие газовой сферы, усовершенствованное самим магистром.
Магистр свел руки вместе, вылепляя из сверкающего угольно-черного сгустка энергии шар, и развел руки в стороны, как можно шире. Угольно-черный шар увеличился в размерах, а внутри него заклубилась прозрачная субстанция, напоминающая пар. Прикрыв глаза на долю секунды, магистр, державший получившуюся выше человеческого роста сферу ладонями, добавил в заклятие последний штрих и толкнул сферу в сторону герцога и Зарецкого.
Все произошло быстро, так что ни герцог, ни его доверенный человек не успели ничего предпринять. Сфера с шипением прошла через тела двух людей, оглушая, словно дубиной по затылку, и заключая их внутрь. Внутри сфера вместо воздуха была наполнена углекислым газом. Оказавшись внутри, Зарецкий попытался преодолеть серую стену сферы, но был отброшен к центру. Усовершенствование заклятия заключалось в том, что от центра сферы в обе стороны курсировала стена, наполненная силой стихии земли. Эта стена, проходя сквозь людей, лишала сил, убивая быстрее и, как считал магистр, менее мучительно.
Магистр не стал смотреть на смерть герцога и его подручного. Сфера должна развеяться, как только они умрут. Ему же нужно побыстрее покинуть этот дом и заняться более важными делами. Слава Морене, эти двое не успели натворить непоправимого! Нужно спешить.
Накинув на себя вновь заклятие отвода глаз, он без препятствий вышел на крыльцо. Эндимион садился за горизонт, золотя каменные двух- и трехэтажные городские усадьбы Вельможеской улицы. У магистра была назначена встреча, на которую он рисковал опоздать, поэтому до красот владений богатого сословия столицы ему не было дела.
Опоздание ему бы простили, разумеется. Тем более, что это перед ним все отчитывались, а он приказывал. Но он сам взял себе за правило соблюдать пунктуальность. Пунктуальность была его личной вежливостью по отношению к себе, поэтому он ускорил шаг. Свернув с Вельможеской улицы, где в каждом доме была своя карета и необходимости в наемном транспорте не было, магистру удалось поймать себе креолку с возничем.
За оградой дома, который снимал магистр и его ближайшие соратники, магистра ждали. На скамейке под тенью вишневого сада расположились граф Увар Кобыльцев и маг третьей ступени Илья Долговязов, лейтенант гвардии императора. За время их вынужденного нахождения в обществе друг друга в ожидании магистра они перебросились лишь парой слов.
Илья Долговязов был в зеленой форме с черным воротничком и голубыми лампасами, выдаваемой всем служащим на заслоне, и даже гвардейцам. Когда-то в этой форме несли службу стражники столицы. Ныне устаревшую форму с подачи подполковника Картавого, как прозывали за глаза командира стражи заслона, использовали для обмундирования роты заслона: и не жалко и есть во что людей одеть.
Лейтенант Долговязов попал на заслон в наказание за драку, и всей душой ненавидел и командира Картавого, и саму систему заслона, в которой он должен был нести службу. К слову, полковника Казимова он не терпел тоже, ведь благодаря ему тренировки в лейб-гвардии и в трех ротах Сборного полка усилили настолько, что свободного времени хватало лишь на сон и пару часов отдыха в трактире.
Систему заслона он ненавидел, потому как считал пустой тратой времени и сил. Купол был возведен для защиты столицы, так зачем рисковать жизнью?
К счастью Долговязова, напор хищников ослаб, и стражники заслона занимались возведением стены из тяжелых каменных глыб. Но и эту работу парень считал унизительной. От мысли, что рядом сидящий граф был вымыт, свеж, бодр и доволен своей жизнью, его неприязнь к нему лишь усилилась. После дня работы на заслоне, от лейтенанта разило потом. Он расположился на лавке, расставив локти и положив ногу на коленку другой ноги, только чтобы показать, что чхать он хотел на чьи-то титулы и заслуги. Дорогой костюм, драгоценности не заставят его, мага, пресмыкаться.
Граф Кобыльцев был надушен и одет по последней столичной моде: в элегантную шелковую рубашку, черного цвета колоты, белые чулки и замшевые туфли. Его черный камзол с вышивкой серебряной нитью, а по вороту - жемчугом и сапфирами, висел небрежно на спинке лавки, рядом с гвардейским доломаном мага. Граф держался уверенно, посматривая на мага с высока, но не позволяя тому заметить пренебрежение. Ведь Долговязов в узких кругах был известен вспыльчивым задиристым нравом, и хоть и был магом весьма посредственным, графу такой враг был ни к чему.
Если бы кто-то из прохожих заметил двоих столь разных по статусу и положению людей сидящих вместе, то задался бы естественным вопросом. Что их может связывать? Именно поэтому, чтобы избежать лишних вопросов, граф и маг сидели в тени вишневого сада, за железной изгородью, скрытые разросшимся вьюнком и декоративным кустарником.
Заметив магистра Краснова, они поднялись.
- Приветствую, магистр, - сказал Илья Долговязов, добавив легкий поклон головой в знак уважения.
- Рад видеть Вас в здравии, магистр, - сказал граф Уваров и бросил взволнованный взгляд на магистра.
- Я все уладил, граф, - ответил магистр на невысказанный вопрос графа Кобыльцева. - От Вас требуется убрать его младшего сынка, пока он не наболтал лишнего.
Именно граф Кобыльцев сегодня утром доложил о том, что Викентий Стриженов арестован. Про покушение на графиню Ячминскую выложил сам герцог, оправдывая поведение младшего сына, и пытаясь уверить, что придворного мага непременно ликвидирует более опытный убийца.
- Магистр, он уже, - встрял в разговор Долговязов. - Ефрейтор моего взвода с час назад доложил об этом. Эта графская выскочка поспособствовала.
- Хм, - магистр Краснов не ожидал, что графиня Ячминская владеет заклятием правды, ведь только с помощью его можно так быстро заставить пленников говорить. Конечно, не считая пыток. Но пытки можно терпеть гораздо дольше.
- То, что она женщина, не означает, что её нужно недооценивать, Илья, - сказал магистр и взглядом осадил своего бывшего ученика, который готов был высказаться относительно того, чем предстало заниматься женщине, а чем нет.
Магом Долговязов был слабеньким, зато за семь лет службы успел втереться в доверие к гвардейцам, и имел качества характера, превыше всех ценимые магистром: преданность Ордену, гибкость мышления, готовность пожертвовать всем ради интересов Ордена. Долговязов был сыном очень сильного мага, второго магистра Ордена, но силу своего отца унаследовал в очень малой степени, в связи с чем завидовал всем магам более высокого ранга. Особенно женщинам, которых, будь воля Долговязова, лишал бы дара, полученного, как он считал, по ошибке.
- Я думал, у нас больше времени. Но его почти не остается.
Они переглянулись. Взгляд первого магистра выражал решительность и готовность действовать жестко. В графе и бывшем ученике он хотел видеть такую же решительность и готовность идти до конца: драться, убивать и отдать жизнь, если понадобиться. Но пока он видел лишь растерянность и желание показать свою значимость.
Прерывая мысленный диалог трех заговорщиков в сад влетел белый голубь, и покружив над мужчинами, сел на плечо графа Кобыльцева. К лапке почтового голубя была привязана маленькая записка. Пока граф отвязывал записку и разворачивал её, чтобы прочитать, голубь успел нагадить на шелковую рубашку графа, что очень порадовало Илью Долговязова.
- Император приказал арестовать герцога Стриженова, его старшего сына и боярина Ольского. Завтра он хочет видеть всех членов дворянского Совета, - сказал граф Кобыльцев, читая послание принцессы, внутренне сжимаясь в предчувствии гнева первого магистра. В Совет дворянства входил он сам и убитый герцог Стриженов. После смерти герцога Стриженова место в Совете автоматически наследовал его старший сын, Влад Стриженов.
- Где Влад?
- В Карплезире. Скрывается в покоях принцессы.
- На Ольского плевать. Он ничего не знает. Артамонова, Шведко и Ганус убить, причем как можно быстрее. - Магистр принялся мерить шагами вишневый сад. - Не хватало, чтобы они сорвали мне все. Они не должны попасть в Карплезир на Совет. Пока Влад Стриженов у принцессы, мы должны действовать как можно быстрее.
- Главное, - добавил магистр, повысив голос, - чтобы графиня не прибрала к рукам стражей Карплезира! Ты меня понял, Илья?
- Магистр, я уже говорил, что стражи ей не по зубам. Они чуть не спалили эту дуру! - воскликнул Долговязов.
- Тогда что за медальон вручил император графине Ячминской? - спросил магистр, вновь повысив голос. Он не раз повторял своему бывшему ученику, что нельзя недооценивать противника, что это его основная слабость. Но тот, вместо того, чтобы прислушаться, талдычит свою ересь.
Долговязов замолчал, сжав челюсть так, что губы побелели. У него не было ответа на этот вопрос. Взгляд его метался туда-сюда, выдавая волнение и злость.
- Граф, надеюсь хотя бы у вас ВСЕ в порядке? - магистр перевел тяжелый пронзительный взгляд на графа Кобыльцева. Граф держал юную принцессу полностью под своим влиянием, играя на её влюбленности, амбициях и капризном властолюбивом характере, чем гордился, но и одновременно тяготился несносным норовом Абрагель. Распространить свое влияние на принцессу - было основной задачей внешне привлекательного обаятельного графа, потому его и выбрал Орден. От того насколько принцесса жаждет власти, мнимой справедливости и любви графа зависело многое. И граф старался подогревать в изнеженной девице страсть, жажду мести и справедливости.
- Принцесса нам понадобится. Её нужно беречь, смотри в оба, Увар.
- От тебя, Илья, мне нужен взвод верных нашим идеалам бойцов.
В ответ маг кивнул, преисполненный собственной важности и гордости, что он, маг третьей ступени, сумел привлечь на сторону Ордена своих подчиненных гвардейцев. Он сумел добиться того, чего не смог бы ни один более сильный маг Ордена. Ведь только ему, лейтенанту гвардии императора, отслужившему на протяжении семи лет, доверяют солдаты. Только он имеет авторитет среди ребят, чем и пользуется в интересах Ордена. Возможно, ему пришлось некоторых гвардейцев обработать магически, ну так что? Главное, результат.
***
Всеволод закончил сшивать раны и отошел к столику помыть руки. Пока он занимался пациенткой, слуги успели принести теплую воду и чистые полотенца.
Во время наложения швов, то ли от боли, то ли от кровопотери, графиня Ячминская потеряла сознание, что вызвало у Дарена резкий спазм в области груди. Ему на короткий миг показалось, что девушка могла умереть.
Дарен, увидев, что глаза Верны закрылись, а мышцы расслабились, подошел к девушке и, не обращая внимания на недовольство императорского лекаря, потрогал пульс. Слабо, с усилием, но пульс прощупывался. "Слава всем богам и бесам!" - мысленно добавил Дарен.
- Она потеряла сознание, но пока так даже лучше для неё, - сказал Всеволод. Этот седовласый, внешне опрятный, вдумчивый и уверенный старик был чуть старше отца Дарена и вызывал в полковнике всегда уважение. Мнению и знаниям Всеволода доверял Николай, покойный император Павел, да и сам Дарен. Не раз и не два он штопал их, мальчишек, которые за время взросления умудрялись проткнуть или распороть себе руку или ногу, тренируясь во владении мечом или исследуя замок на предмет тайных ходов. Порой Всеволод спасал их дурные головы и пятые точки, на которые они были мастерами искать приключения, и всегда лишь улыбался уголком губ, вместо того, чтобы отчитать, как это любили делать дворцовые лекари. Его твердый, но спокойный нрав всегда вызывал восхищение у Дарена, и в юности, в своей бытности оруженосцем кронпринца, он мечтал с таким же холоднокровием и легкой улыбкой встречать удары судьбы.
Верна лежала на кровати без сознания, маленькая, хрупкая и беззащитная. "Наверное, еще полчаса промедления и она бы умерла от кровопотери", - подумал Дарен, сжимая кулаки. Девушка была бледнее обычного. Дарен успокаивал себя, что этот нездоровый цвет лица последствие кровопотери, и все же её осунувшееся лицо и какой-то изможденный вид, беспокоили его. Он привык видеть в ней магическую Силу, которая пугала и отталкивала, и чуждый проницательный высокомерный характер, который часто раздражал его и даже бесил. Видеть Верну уязвимой и больной было непривычно и страшно. От мысли, что она могла умереть, его сердце, будто останавливалось, а холодная склизкая лапа страха сжимала желудок гадко и противно. Поэтому Дарен, стоя над лекарем, и, по всей видимости, сильно его этим раздражая, наблюдал за состоянием графини и гнал прочь малодушные мыслишки.
"Ведь с графиней все в порядке. Так чего ты дергаешься, как сопливый кавалер?" - ругал себя Дарен, стараясь задеть самолюбие посильнее, чтобы вернуть себя здравомыслие и холодный рассудок. Сейчас надо действовать быстро и решительно. Постараться перерубить корни заговора, который еще чуть и задавит под собой не только императорскую семью, но и всю империю, сделав из выживших людей рабов, а из магов, знахарей, травников и прочих - хозяев судеб и империи. Мало кто знает в столице, оно и понятно, учитывая слаженную работу экспедиторов Канцелярии, но призывы к новой жизни звучали во всех крупных городах империи. Глашатаев, в роли которых выступали и одаренные и простые люди, поначалу пороли и сажали в яму, позднее, когда слухи о возродившемся магическом Ордене, проникли в народ, начали сжигать прилюдно. Меры хоть и действенные, но результата, на который рассчитывал император и его советники, не принесли. Маги Ордена затаились, забились в норы, как крысы, так что стало казаться, что они сгинули, а потом ударили так, что пострадала вся империя.
Дарен, когда очнулся в избе Верны, был абсолютно уверен, что она действует заодно с магами Ордена. Он считал, что магу одному трудно выжить. Они, как стайные животные, привыкли держаться вместе, и прятаться как раз в таких глухих, как Ведьмин лес, местах, колдовать в буераках и жить в землянках. "Нечисть должна держаться друг друга, потому что она в меньшинстве и может ждать поддержки только от подобных себе", - так он думал.
На тот момент он, к собственному сожалению, примыкал к малограмотной части населения, уверенной, что магия - это абсолютное зло, которому не место на земле Вирганы, так же, как и магам, которых безопаснее всего уничтожить и вспоминать, как страшный сон. С детства, возможно с подачи родителей, которые винили магов во многих постигших империю бедах, он относился к ним с предубеждением и пересматривать свои взгляды не собирался. Знакомство с Верной заставило пересмотреть. Хотя в первые дни общения с Верной он лишь сильнее убеждался в своей правоте. Через боль, разрывая закостенелые устоявшиеся взгляды, преодолевая страх, он изменил свое мнение. Теперь он ясно сознавал, что зло не в магии, зло в людях, рожденных и с даром и без. Просто у магов больше власти осуществить свои намерения.
- Помоги мне, - сказал Всеволод, обращаясь к Дарену. Ведь это именно полковник нес графиню Ячминскую и никого к ней не подпускал, будто вместо слуги или гвардейца может оказаться законспирированный убийца.
Дарен поддерживал тело девушки, пока Всеволод бинтовал. Когда лекарь почти закончил, в комнату, которая обычно отводилась для нежелательных гостей, и которая оказалась ближе всех на пути, вошел император в сопровождении гвардейцев Собственного Конвоя.
- Снова покушение? - спросил император, закладывая обе руки за спину. Привычками, манерой держать себя с придворными Николай сильно напоминал императора Павла. Хотя отказывался признать это, ведь отец его был властным, строгим и жестоким. Император Павел также старался нагнать страха и робости на придворных, но в отличие от Павла, его сын в ближайшем окружении менялся до неузнаваемости. С людьми, которым доверял и которых ценил, он был прост в общении, щедр и заботлив.
Эту уловку когда-то, еще во времена учебы в Гуаде, подсказал Николаю его бывший оруженосец, а ныне командир Собственного Конвоя и Сборного полка в звании полковника лейб-гвардии. "Со всеми быть честным, добрым и понимающим нельзя, особенно императору. Проще управлять людьми, когда они видят в тебе деспотичного, властного тирана." - примерно так сказал Дарен, и Николай запомнил его слова. Дарен, искренне переживающий за друга, которому по окончании военной академии предстояло подвинуть своего дядю-регента и взойти на престол, посоветовал сохранять себя настоящего только с теми, кому он доверяет. Николай внял совету, переиначив его под себя.
Развитая Николаем способность меняться, превращаясь то в презрительного, категоричного деспота, то в своего рубаху-парня, когда-то восхищала Дарена и веселила, позднее стала раздражать и угнетать. За пару лет царствования Николай так вжился в роль, что порой трудно было определить, когда он притворяется, а когда серьезен и говорит то, что думает и чувствует. Хотя в этом и был смысл игры: держать в страхе непредсказуемостью, вспышками гнева и легкой улыбкой, которую можно было по ошибке отнести к проявлению доброты, а на самом деле она могла быть отголоском сдерживаемой ярости.
Велев гвардейцам ждать за дверью, Николай подошел ближе к кровати, на которой лежала графиня Ячминская.
- Что скажешь, Всеволод? - задал Николай вопрос, который следовало задать самому Дарену, но он все откладывал его, подбадривая себя тем, что его графиня выбиралась из передряг похуже.
- Выкарабкается, ваше величество. Она же целитель, насколько я знаю, как и её отец. Маги все более живучи, а целители особенно.
Помолчав, Всеволод добавил:
- У них есть духи, которых они обучают. Если эта целительница успела обзавестись таким помощником, то оправиться быстрее. У неё есть помощник или нет? - последний вопрос Всеволод задал, обращаясь к полковнику Казимову.
Дарен понятия не имел есть ли у Верны помощник, ведь она была скрытной и загадочной девушкой. Он присмотрелся к Верне, которую продолжал держать за плечи, чтобы лекарь мог перевязать рану на спине. Она по-прежнему была без сознания, но во внешнем облике графини что-то изменилось. Дарен не мог определить что именно, но его эти перемены и настораживали, и пугали, и радовали одновременно. Верна будто перешла из одного состояния в другое, как обычный человек переходит из состоянии дремы в глубокий сон. Её тело стало более горячим, и вместе с тем от него веяло мятной прохладой. Черты лица стали чуть менее живыми и более походить на каменную маску.
- Я не знаю, Всеволод, - ответил Дарен и, следуя наитию, наклонился ближе к лицу графини. Вдохнув обжигающий медовый с горечью воздух, Дарен отшатнулся. Человек так пахнуть не мог. Да, вообще никто так пахнуть не мог. Наверное, так могла бы пахнуть пустыня Чир-Гатта, воздух которой нагревался до ста градусов и обжигал легкие изнутри, если бы на песках пустыни цвел чертополох, и росла в изобилии полынь.
- Что ты говоришь, Всеволод, очень некстати. Мы остались без единственного мага. Без магической защиты, - сказал император, не отрывая взгляда от друга, который вел себя крайне странно. Всеволод тоже наблюдал за полковником, убеждаясь, что тот не только привязался к провинциальной графине, как называли её придворные за глаза, и в чем упрекал Николай Дарена. Полковник испытывал к девушке чувства более глубокие и искренние, хотя, может, и сам пока не понимал этого.
Николай упрекал Дарена в привязанности и убеждал помнить о том, что графиня Ячминская - маг, а магу полностью доверять нельзя. Даже честнейшие и добрейшие из них порой действуют исходя из понятных только им интересов, идущих вразрез с понятиями людей о добре, зле, справедливости и предательстве. Но вместе с тем сам использовал её. Держа её подальше от важной информации, дразня её должностью Орден и заговорщиков, он тем не менее рассчитывал получить от Верны магическую защиту. Николай настолько поднаторел в манипулировании людьми, что видел их слабости и умел их использовать так, чтобы люди делали то, что хотел император.
Дарен опустил голову Верны на подушку и отошел к окну. Его руки дрожали, но не от волнения или страха. Дрожь, как и чувство легкости, было следствием этого пугающе-притягательного дыхания пустыни. Вслед за ощущением обжигающего воздуха в легких по его телу разливались ртутью чувства невесомости и прохлады.
"Не иначе это какая-то отрава, которая окружает магов" - решил Дарен, когда в первый раз ощутил этот горячий воздух в себе. Но так как обошлось без губительных последствий для его здоровья, он вскоре забыл об этом. В следующий раз он почувствовал огонь в легких, тренируя взвод гвардейцев. И опять его насторожило это странное чувство. Он даже подумал, что его каким-то образом пытаются отравить. И даже хотел поговорить с Верной. Но забыл под гнетом срочных дел и отвратного происшествия в съемном доме старо-купеческого района. На всякий случай Дарен сменил полностью одежду, чтобы исключить отравление ядом через ткань и старался есть только проверенную пищу.
Когда он снова почувствовал раскаленный воздух Чир-Гатта внутри себя, его съедал гнев и ему даже показалось, что гнев и вызвал этот огонь в его легких. Помнится, он стоял на втором ярусе тайной комнаты за стеной Янтарного зала и наблюдал за гостями императора с целью выявить предателя. А взбесило его то, что Верна, слащаво улыбаясь и пронзая всех присутствующих по очереди холодным взглядом черных властных глаз, разгуливала по бальному залу и колдовала на виду гостей, придворных и приглашенных представителей культа мира и единства, чьи храмы строились рядом с капищами старых богов. Приверженцы культа были одеты в честь бала по светской моде и практически сливались с толпой разряженного народа. Отличить их можно было по излишне спокойному состоянию и телячьему выражению глаз. К магии в любом её проявлении они относились как к скверне. Быть может, перед светлыми очами императора они воздержаться от выступлений, но гвардейцы - нет. Гвардейцам был отдан приказ хватать всех подозрительных и странно ведущих себя дворян, а в случае сопротивления убивать на месте. Собрав всех придворных, высокопоставленных гостей, жрецов нового культа, ставшего популярным в столице после оккупации хищниками, император рассчитывал, что заговорщики проявят себя. Бал и представление высшему свету императорского мага являлись дорогой ширмой, рассчитанной не только отвлечь внимание народной массы на себя, но и заставить заговорщиков нервничать и совершать ошибки. Все-таки маг в Карплезире - повод для Ордена пересмотреть наскоро стратегию.
"Верна же вместо того, чтобы думать о своей безопасности, магичит на виду у всех!" - лютовал про себя Дарен, пытаясь себя успокоить тем, что как только император скажет свою речь, он выскажет упрямой, до глупого бесстрашной магине все, что думает.
За время их тесного общения Дарен научился отлично различать, когда Верна использовала свой дар. Её лицо становилось более хищным, движения - плавными и текучими, как у кошки, глаза темнели настолько, что радужка чайного цвета становилась темно-карей, с далека будто черной, сливаясь со зрачком. Её разум в эти минуты затуманивался настолько, что она считала, будто всесильна. Но это было совсем не так. Эта уверенность, а также дерзость, с которой девушка ощупывала приглашенных на бал гостей, вызвало в Дарене неконтролируемый приступ ярости. Огненный горько-сладкий воздух, попадая в легкие, только сильнее распалял злость Дарена, заставляя сжимать кулаки и стискивать челюсть до зубного скрежета.
Дождавшись выхода императора и принцессы, и сдерживая себя из последних сил, Дарен нашел Верну, желая вывести её из Янтарного зала за шкирку, как провинившегося ребенка, и всыпать ремня. Только холодный сарказм этой самонадеянной магички немного вернул его хладнокровие. Из её слов получалось так, что никто кроме него не заметил того, что она вела себя за рамками "приличий". Выходило так, что он один обвинял её в колдовстве, тем самым привлекая и к ней и к себе нездоровое любопытство гостей.
Когда разум вновь взял бразды управления над эмоциями в Дарене, он почувствовал, что огонь, которым он дышал, тоже начал угасать и, оставляя его грудную клетку, словно сито, растекся освежающим прохладным потоком по всему телу до кончиков пальцев рук и ног.
Позднее, наедине с собой, вновь вспоминая этот странный горячий воздух, Дарен подумал, что странности с ним происходили на глазах графини Ячминской. Наверное, если бы его пытались убить заклятием, Верна бы заметила это. После двух попыток отравить его она очень пристально всматривается в него. Довольно неприятное чувство, будто взглядом она проникает под кожу и копошится в его внутренностях, пока не убедится, что с ним все в порядке. Девушка, наверняка, сказала бы о заклятии.
Значит, дело в другом. Возможно, графиня Ячминская без ведома Дарена наложила на него какую-нибудь защиту. Это как раз в её духе. Сделать, не спросив. Сделать, как она считает правильным, а связанные с этим неудобства проблемы других. Когда Верна очнется, ему надо будет поговорить с ней на предмет единоличных решений. Хотя глубоко внутри Дарен был благодарен Верне за поставленную защиту, в чем он уже не сомневался, но сам себе в этом признаваться не собирался.
- Естественным образом она оправиться недели через две, - сказал Всеволод и снова подошел к столику помыть руки. Он сделал все, что мог: кровотечение остановил, наложил швы и перебинтовал. Остается запастись терпением и ждать.
В дверь постучались.
Дарен посмотрел с вопросом на императора, все же он поглавнее будет полковника, и, получив от него утвердительный кивок, сказал:
- Войдите.
В комнату ввалился молодой ефрейтор Юла, которого друзья и сослуживцы ценили за неунывающий веселый характер, а начальство за исполнительность. Его лоб рассекала кровоточащая царапина. Он тяжело дышал, колени его дрожали от усталости, и, казалось, еще шаг и он завалится на пол. Увидев императора, Юла подтянулся и поприветствовал императора и старшего по званию. Заготовленная речь застряла где-то в районе его глотки.
- Докладывайте, ефрейтор Окунев, - сказал полковник Казимов.
Император отвернулся. Он стал в пол-оборота к ефрейтору, слушая, но делая вид, что занят чем-то более важным, тем самым уступая главенство полковнику Казимову.
- Командир, мы поймали наемницу. Второй удалось сбежать. Ефрейтор Стогов ранен в плечо. У остальных незначительные царапины, - отрапортовал Окунев и вытер со лба пот вместе с кровью, текущие в глаза.
- Отведите наемницу в камеру к Стриженову, пусть посмотрит. Я допрошу её сам. И найди мне поручика Донского. Скажи, чтобы пришел сюда как можно скорее.
Лекарь императора отошел к кожаному саквояжу с лекарскими инструментами, и перед ефрейтором открылась картина лежащей на кровати графини Ячминской, накрытой тонким покрывалом до груди, с закрытыми глазами и перебинтованной шеей.
Ефрейтор Окунев отдал честь и вышел за дверь исполнять поручения.
- Дарен, нам пора идти, - сказал Николай, понимая, что полковник не торопится приступить к допросу.
- Я не могу оставить графиню одну.
- Я зайду позже, - сказал Всеволод, собрав инструменты в саквояж, и оставляя императора с полковником одних.
- Ты так переживаешь за моего придворного мага? - спросил Николай с сарказмом, при этом глаза его сверкнули недобро, ведь Дарен услышав, что графиню Ячминскую пытались убить, покинул камеру, и допрос Стриженова императору пришлось заканчивать самому.
- Это так плохо? - ответил Дарен, задумавшись.
- А ты как думаешь? Ей нельзя доверять полностью, я тебе говорил уже.
- Я помню. Что полезного сказали Стриженов и Ольский?
Император оценил, как полковник перевел тему. Но в данный момент был согласен, что важнее разобраться с заговорщиками. А странное поведение Дарена они обсудят потом.
- Граф Стриженов признался, что герцог говорил о том, что скоро уклад в империи изменится. Власть перейдет в руки Ордена и её магистров. Подробности ему неизвестны, но они должны быть известны герцогу, этому старому интригану. Каков подлец?! А еще уверял в своей преданности!
- Тебе многие клянутся в преданности.
- Это правда. Лицемеры и предатели! Я хочу, чтобы ты арестовал герцога сегодня же. К Ольскому я уже отправил людей. Он находится в столице, вместо того, чтобы заниматься делами в своем поместье. Что только подтверждает его вину!
- Без разрешения?
Для ареста дворянина столь высокого титула нужно было получить одобрение дворянского Совета. Император в столь короткие сроки не мог успеть его получить.
- Именно. Без. Не ровен час, Орден завтра или послезавтра вторгнется в Карплезир. А я буду ждать их разрешения? - Николай медленно закипал от гнева. Хоть он и утверждал, что далек от характера отца, но все-таки желание править единолично, без оглядки на дворянский Совет, на министерских советников в нем было велико.
Дарен в желании действовать быстро и, если понадобится, дерзко был солидарен с императором. Иногда нужно отступить от закона, чтобы добиться желаемого.
Дождавшись Макса, Дарен попросил его остаться рядом с графиней Ячминской. Макс был тем человеком, которому Дарен, учитывая ситуацию, доверял безоговорочно.
Когда Дарен спустился в тюремные лабиринты Престольного дворца, пойманную наемницу успели посадить в одну камеру с младшим сыном герцога Стриженова.
Девушка была молода, норовиста, агрессивна и несдержанна ни в словах, ни в эмоциях. Зрелище опустошенного ночным допросом и заклятием графа Викентия Стриженова наемницу напугало. Граф лежал на короткой каменной лавке, куда помещалось одно туловище, привязанное веревками, чтобы выжатый заклятием граф не скатился на пол. Руки-ноги его свешивались на пол, где помимо скамьи стоял железный сапог, колодки, железный стол с пытательными инструментами и деревянный столб для подвешивания на крюк за ребро. Граф лежал без движения, уставившись отсутствующим взглядом в потолок, при этом лицо его выражало крайнюю стадию идиотизма. Вкупе с орудиями пыток увиденное произвело эффект, на который рассчитывал полковник Казимов, отправляя наемницу в одну камеру со Стриженовым. Она нервничала, хотя и пыталась скрыть страх и переживания.
Дожать наемницу оставалось делом техники. Опыт в этом деле у полковника Казимова имелся, не зря же он прослужил четыре года в Канцелярии розыскных дел.
Со слов наемницы, которую звали Вольха Орелла, выходило, что нанял их никто иной как Иван Зарецкий, являющийся правой рукой герцога Стриженова. Причем Зарецкий не только их нанял, но и провел убийц в Карплезир под видом невесты и сестры, а во время покушения приглядывал за ними со стороны. То ли герцог хотел обезопасить себя, убив графиню Ячминскую, то ли отомстить за сына, а может просто убрать императорского мага - это не столь важно. Главное, что на руках полковника Казимова есть признание и законное основание арестовать герцога. Основание, которое закроет рты самым ярым поборникам справедливости в дворянском Совете.
Николай во время допроса наемницы находился в другой камере, куда поместили отца Ильи Ольского, боярина Олега Ольского. Так получилось, что полковник Казимов и Николай покинули камеры заключенных одновременно. Встретившись в узком сыром коридоре, они обменялись добытой информацией.
Услышав признание наемницы, император потер ладони от радости, что все складывается очень ладно и удачно. Ольский, доставленный часом ранее, говорил маловразумительную чушь, о том, что его сын за неделю до появления монстров, прислал ему письмо, в котором советовал срочно вернуться в столицу. Благо путь от поместья недолгий, Ольский так и сделал. Олег Ольский думал, что сын вляпался в очередную историю, которых за последние годы накопилось достаточно, чтобы понимать, что сыну может грозить серьезная опасность. Распущенность сына порядком поднадоела боярину и на этот раз он собирался хорошенько взгреть тунеядца и кутилу. Каково же было удивление Ольского, когда он узнал, что у сына в плане картежных долгов и оскорбленных женщин все спокойно. Причиной же столь странного совета отцу послужила информация из, как выразился Илья Ольский, достоверного источника, что на территории империи скоро станет небезопасно.
Источником ценной информации, по словам Ильи Ольского, стал его закадычный друг, Викентий Стриженов. Показания отца и сына совпадали и сводились к Стриженовым.
Ниточка, за которую они тянули, как надеялся император, должна была вывести их на крупную фигуру в заговоре. Герцог Сриженов - третий в очереди на престолонаследие. У него есть и возможности и выгода в свержении семьи Мировичевских. К тому же, признание наемницы, даже если она из низшего сословия, это прямое доказательство и законное основание для ареста герцога.
Когда полковник Казимов в сопровождении экспедиторов и десяти гвардейцев покидали Карплезир, Эндимион садился за горизонт, раскрашивая пейзаж города нежно-розовыми красками. Его лучи золотили дома, выложенную камнем дорогу и создавали ощущение дежавю. Совсем недавно, Дарен также, сидя в карете вместе с экспедиторами и гвардейцами, мчались к съемному дому в старо-купеческом районе столицы, чтобы арестовать магов и вернуть артефакт. Как и тогда, дело происходило вечером на закате Эндимиона. Только на этот раз вместо багряного заката, Эндимион лишь слегка целовал землю, прикасаясь к ней, без страсти и огня.
Дарен не верил в подобные глупости, как дежавю. Он был реалистом, прагматиком и немного циником. Предчувствия, интуиция еще какой-то месяц назад для него было пустым звуком, прерогативой экзальтированных барышень. Но сейчас, сидя в карете, он подгонял штатного Канцелярского извозчика, чувствуя, что они опаздывают. Что еще какие-нибудь десять минут и арестовывать будет некого.
Сбив с ног дворецкого, полковник Казимов, экспедиторы и гвардейцы ворвались в дом герцога Стриженова на Вельможеской улице. Обжигающим дуновением со сладко-горьким привкусом Дарена коснулся огненный воздух и проник в грудь, отвлекая внимание на себя. Если его теория о поставленной Верной защите верна, то сейчас ему грозит опасность. Значит, нужно действовать осторожно. Но как проявлять осторожность, когда все инстинкты бывшего экспедитора и военного человека кричат об опасности промедления? Отправив четырех гвардейцев под командованием экспедитора Вдовина проверить комнаты первого этажа, Дарен в сопровождении экспедитора Бурштейна и сержанта Пупова поднялся на второй этаж. Внутреннее чутье кричало о том, что герцог здесь, в комнате за резной дубовой дверью. Взяв на изготовку трехзарядный кремневый пистолет, Дарен толкнул тяжелую резную дверь. Картина, представшая взгляду полковника Казимова, обескураживала и шокировала. Герцог Стриженов, сидя за стулом с высокой спинкой, лежал туловищем на столе без движения. Молодой мужчина в белой рубашке лежал рядом со столом в неудобной для живого позе, подвернув руки под себя. Вокруг них, заключая мужчин в свое нутро, висела шарообразная с гранитной оболочкой сфера, наполовину проходя сквозь пол, и почти касаясь люстры.
Дарен сделал шаг вперед. Сфера с толстой графитной оболочкой лопнула с чавкающим звуком. Из неё вылетела стена плотного густого грязно-серого воздуха и ударила по Дарену, отбрасывая его на стену. Экспедитор Бурштейн отлетел к перилам лестницы, а сержант Пупов чуть не скатился по ступеням, но благодаря тренировкам успел удержаться за лестничный столб.
Превозмогая накатившую слабость, Дарен подошел к герцогу и констатировал смерть, как и у другого мужчины. Магия, убившая их, развеялась, напоследок показав зубы незваным свидетелям.
Дарен вышел из кабинета, крикнув так, чтобы слышали гвардейцы и слуги герцога.
- Дворецкого и всех слуг на второй этаж, живо!
Когда перед кабинетом собрали всех возможных свидетелей, полковник Казимов сказал:
- Я хочу знать, кто приходил к герцогу сегодня, - его голос звенел от сдерживаемой злости.
Дверь в кабинет была приоткрыта, предоставляя возможность увидеть зрелище убитых герцога Стриженова и Ивана Зарецкого.
Заикаясь и срываясь на плач, кухарки, возничий и камердинер поведали о том, что сегодня утром к герцогу никто не приходил. Лишь Иван Зарецкий, но его можно считать жителем этого дома в виду частого пребывания и наличия своей комнаты.
Дворецкий, который последним видел герцога живым, клялся, что кроме хозяина и господина Зарецкого, в кабинете никого не было, и что сегодня к господину никто не приходил. Дворецкий считал себя внимательным, даже мелочно-памятливым в вопросах посетителей. Даже взялся утверждать, что мог вспомнить всех гостей герцога Стриженова за последние два месяца.
Экспедиторы Бурштейн и Вдовин, пока полковник Казимов допрашивал слуг, осмотрели кабинет, но улик, который должен был оставить убийца, не обнаружили, хотя считались дотошными и въедливыми экспедиторами Канцелярии. Экспедитор Бурштейн признался, что если бы сам не видел сбившую его магическую стену, мог бы только строить предположения о причине странной смерти двух здоровых мужчин.
Приказав экспедиторам допросить дворецкого и прочих слуг более обстоятельно, Дарен вернулся к столу, где лежали трупы. Выйти на мага, который убил герцога и Зарецкого, без помощи другого мага не представляется возможным. Проблема в том, что единственный маг, графиня Ячминская, которая могла бы помочь, лежит в Карплезире без сознания и ей самой нужна помощь.
От досады Дарен сбил со стола чернильницу, которая пролетев через половину кабинета, врезалась в стену и забрызгала коричневые деревянные панели фонтаном черных брызг и потеков. Все старания и надежды опередить заговорщиков разлетелись, так же как чернила. Маги Ордена каким-то образом, через осведомителей и предателей, которых, видимо, полно в Карплезире, прознали о том, что герцог Стриженов прокололся и решили убрать его. Только так можно объяснить внезапную смерть герцога, который был на стороне заговорщиков и сам участвовал в заговоре. Нить, ведущая к заговорщикам, оборвана. Нужно искать новую. Только где? За что хвататься?
***
У изголовья кровати сидела Катя, поглаживая меня по волосам. Дарен - в кресле, Макс разлегся рядом, подоткнув голову рукой. На столике в тройном канделябре горели любимые императором Павлом свечи. За узким арочным окном было темно настолько, что оно словно зеркало отражало танец лепестков живого огня на стекле.
Я смотрела на Дарена из-под опущенных ресниц, позволяя, чтобы его фигура расплывалась в моих глазах. Открывать их не было никакого желания. Было невероятно лень шевелиться, даже дышать, потому что вслед за мышечным движением, уверена, придет острая яркая боль.
- На главной кухне работает один верткий мужичок. На подхвате. Ну, там - подай-принеси. Сам же своего не упустит, - произнес Макс с задумчивостью.
- Что же ты раньше про него молчал? - спросил Дарен.
Голоса я слышала четко, но вот смысл сказанного оседал где-то по пути к моему сознанию.
- Это был мой человек. А сегодня он пропал.
- Макс, ты дурак дураком!
- Надо было раньше рассказать, что тебя пытались отравить!
Горло болело так, словно мне срубили пол шеи. Тело ныло от жестокого обращения и, что главное, вторичной кровопотери. Нет, так продолжаться не может. Позволить себе быть слабой и уязвимой я не имею право.
Мне бы Лили-Оркуса в целители. Он бы справился. Но учитывая его претензии на самостоятельность, обойдусь без него.
Я абстрагировалась от боли, от тела. Вокруг меня сомкнулась чернота, как самая надежная преграда, дарующая безопасность. Подталкивая себя мысленно, я начала падать вниз, слыша отдаляющиеся отголоски их разговора. Найти и войти в Купель исцеления могут только целители, те чьи каналы тонких тел полны целебной маной... либо те, кто был в Купели и помнит как в неё попасть, и в чьих венах циркулирует хотя бы часть от прежнего резерва. Насчет допуска тем, кто растерял запас целебной маны - мое предположение. Падая в Купель, я надеялась на то, что практика целителя сохранила для меня путь к месту неограниченной силы и целебной маны. В памяти моей сохранилось ощущение места, а также слова, которые нужно сказать, оказываясь в чаше света и тепла. Купель воспринималась мной именно как чаша шириной в косую сажень, попадая в которую тьма, сопровождавшая спуск, отступает, и мага начинает окутывать теплый свет. Моир как-то обмолвился, что Купель - это тромб целебного сосуда Элини, находящийся на седьмом уровне, поэтому в него так трудно попасть и еще труднее покинуть.
Я была уверена, что у меня получится. И у меня получилось. Преодолев границу Купели, более грубо, чем раньше, и с отголоском резкой мышечной боли в теле, лежащем где-то там, далеко отсюда, меня сквозь сомкнутые веки накрыло золотистым светом. Сказав мысленно слова, глухая и полуслепая, я погрузилась в источник энергии, как в воду. Мана была сконцентрирована до такой степени, что ощущалась как вода. Шельт мага, окунаясь в сгущенную ману, исцеляется и передает волшебную волну исцеления физическому телу.
Меня касалось что-то липкое, "вода" становилась все плотней, принимая меня совсем не так, как в прошлый раз. Я сопротивлялась, вместо того, чтобы позволить себе раствориться в этой высокоорганизованной энергетической жидкости. Это как первый раз сделать вдох - больно, но жизнь должна пробить себе путь. И я сделала. Отпустила все, что держало меня - практически умерла, растворяясь, исцеляясь, исчезая...
- Эй, ты что творишь? - толстые неуклюжие слова ударялись о мои перепонки.
- Не трогайте её, не трогайте...
Тишина и снова ощущение уносящего меня за собой потока.
- Очнись! Очнись, я говорю!
Опять дискомфорт.
- Пожалуйста, полковник, не трогайте её! Вдруг она умрет?!
Меня так поразил этот вопрос, что я вспомнила зачем позволила себя поглотить. Чистая целебная энергия потекла в меня, опускаясь в физическое тело и заживляя его.
- Вот черт! - произнес Дарен и еще сильнее сдавил мне плечи.
- Пусти! - прохрипела я.
Он меня не послушался. Я смогла лишь изогнуться, и меня вырвало на Катину юбку.
Макс отбежал к окну, закрывая рот. Катя, игнорируя запах, принялась очищать юбку. Казалось, девушку не сильно оскорбила моя реакция.
Дарен пытался отдышаться. Он кидал на меня весьма недоброжелательные взгляды, громче слов говорящие о его желании приласкать мою пятую точку розгами. Лихорадочный блеск в глазах, бледность и болезненный румянец - он снова переступил черту. И снова смог вернуться назад. Интересно как он ощущает ману в своем теле? Каждый, кто обладает даром, ощущает её по-своему. От того, в качестве какого явления адепт ощущает ману, зависит какая стихия станет преобладающей и последующий магический путь. Конечно, при условии, что одаренный выберет путь обучения.
- Я не пыталась покончить жизнь самоубийством, - сказала я.
- Кто тебя обвиняет? - бросил он.
Я пожала плечами. Не хочет моих оправданий - не надо.
- Извини, я не специально, - обратилась я к Кате.
- Ничего страшного, - ответила она и улыбнулась мне ободряющей улыбкой.
Отчистившись, Катя вновь села рядом. Макс держался приоткрытого окна, хотя запах почти выветрился. Дарен, устроившись рядом со мной на соседней подушке, смотрел прямо перед собой невидящим взором.
Я ела лепешки. После путешествия в Купель и регенерации очень хотелось есть.
- Можно наемников заманить в ловушку. Отправить Верну гулять по достраивающемуся крылу Георгиевского дворца, а самим быть неподалеку, - сказал Макс.
- Хорошая мысль, - сказал Дарен. - Я бы сказал гениальная. Только кретин купится на это.
- Спасибо!
- На здоровье! Еще добавить?
Они замолчали. В образовавшейся тишине был слышен лишь звон посуды.
- Самое лучшее сейчас разойтись. Макс, ты проводишь девушку до дома, проверишь его на всякий случай. Мало ли, - высказался Дарен.
- Со мной все будет в порядке. Спасибо, конечно, - начала Катя, но осеклась, наткнувшись на мой взгляд.
- С тобой все было бы в порядке, если бы ты не проявляла ко мне излишней заботы. Теперь тебе надо быть осторожной, - сказала я Кате, стараясь смягчить собственный голос.
Сколько можно этой упрямице повторять одно и то же? Сколько раз можно говорить, чтобы она держалась от меня подальше?
- Да, скажу я тебе. Не с теми ты связалась, Катенька, - сказал Макс, накинул ей на плечи вязаную шаль и повел к двери.
- Я утром приду, - она обернулась.
- Я сама приду, когда смогу. Ради твоей безопасности, - добавила я.
Когда Катя с Максом ушли, Дарен проинструктировал стражей, стоящий в коридоре, и запер дверь. Он проверил окно, смежную банную комнату без окон, и подпер стулом с высокой спинкой входную дверь. Все манипуляции он совершал молча. Определенно обида у него была, но его решение справиться с ней лично я поддерживала. Было добрым знаком, что он чувствовал ошибки в суждениях, над которыми ему стоит работать. А он чувствовал.
Так же как почувствовал, что я ухожу. Возможно, если бы не Дарен, то я осталась бы в Купели. По факту - умерла. Только находясь в отчаянном положении, я смогла решиться нырнуть туда без поддержки. На самом деле это очень опасно. Нужен проводник, который проконтролирует и выдернет из жадных объятий Купели, когда закончится исцеление.
Я сосредоточилась на внутреннем зрении. По каналам тонких тел Дарена бежала мана. Её трудно было спутать с праной. Мана светилась и ощущалась как живительный притягивающий источник Силы. Концентрация маны была один к пяти. Достаточно для простейших магических манипуляций.
- Магов среди родственников у тебя не было? - спросила я.
Я разбинтовала шею, руку. На предплечье остался лишь тонкий розовый шрам. По ощущениям, ранам моим было недели две, а то и три. Можно, даже нужно, вытягивать нитки.
- Ты издеваешься?
Заметив обрывки ниток на столике, он подошел ближе, посмотрел на мою шею.
- Значит, так? - спросил он, глядя на меня снизу вверх. Угроза, обида, гнев... Что с ним?
- Нет времени на естественное заживление.
- Ты ходишь по лезвию. Ты могла умереть! Ты чуть не умерла! - он кричал мне в лицо. - Почему меня это волнует, а тебя нет?! Что ты за человек такой?
Не хотелось показывать, что меня задели его слова. Я опустила глаза, игнорируя Дарена, нависшего надо мной.
- Я не человек, - прошептала я.
Он задержал дыхание и опустился на одно колено, чтобы лучше видеть мое лицо.
- Ты не правильно реагируешь. Я не знаю, что думать, - он говорил более тихим голосом. - Ты никогда не плачешь, не жалуешься, ты думаешь иначе, чувствуешь иначе.... Скрываешь все!
- Скрываю, да. А знаешь почему? Чтобы ты потом не говорил, что я не такая, как другие. А другие, чтобы не боялись. Еще потому, что я не хотела втягивать тебя в то, в чем еще сама не разобралась!
Он придавил ладонями кровать, так чтобы я не выбралась.
- Ты расскажешь все, что я не знаю. Прямо сейчас.
В его глазах было невозможно что-либо разглядеть. Маска безразличия и собранности. Взял и закрылся.
- Хорошо. При условии, что информация не уйдет дальше императора.
Дарен прищурился. В его взгляде мелькнула злость от того, что я поставила это условие. Ведь он тоже подозревает заговор. С той разницей, что его круг доверенных лиц гораздо шире.
- Я сделаю все, чтобы выполнить это условие.
- От этого, возможно, будут зависеть наши жизни, - добавила я, чтобы он полнее прочувствовал значимость скрытой мной информации.
От его немигающего, выражающего последнюю стадию терпения, взгляда, начала зудеть кожа. Так получилось, что я лежала на подушке, а Дарен возвышался надо мной.
- Я слушаю, - выдавил он из себя.
Я рассказала ему, как было, без приукрашиваний. Про порчу, как сворачивала шею виконтессе, что потом вернулась за чашей, когда якобы исследовала место преступления. О том, что обнаружила следы других магов в столице. О примерной обстановке в империи я также упомянула. Информацией, подтверждающей заговор на уровне целой империи, император должен владеть.
Про Моира и следы работы Морункэтля я умолчала. После того, как артефакт выкрали из сокровищницы, я не уверена, что его стоит здесь хранить. Знать про покойного архимага ни Дарену, ни императору тоже резона нет.
Доверить информацию про духов-стражей Карплезира? Зачем?
Стоит узнать заговорщикам, что стражи подчиняются мне, я окажусь без весомого козыря.
Получалось, что я опять сказала ему не всё, но пока иначе я не могу.
Во время моего рассказа Дарен сел на край кровати, и дослушивал историю уже в приемлемой близости от меня. Его злость и напряжение отступили. Уперев локти в колени и положив голову на руку, он думал об услышанном. Быть может, сравнивал с тем, что сам видел и слышал.
Хоть я и рассказала страшные вещи, он немного расслабился. Получалось, что знать нечто нелицеприятное обо мне, ему легче и проще, чем придумывать и накручивать себя догадками.
- Другого выхода у тебя не было... - пробормотал Дарен, словно озвучивал вслух свои мысли. - Значит, тебя пытались убить. Уже дважды. Если б я знал про первый раз, то второго могло и не быть.
- Дарен... к чему это самобичевание?
- Не надо. Я знаю, что тебе плевать на свою жизнь. Отныне тебя будут сопровождать мои ребята.
- Ты в своем уме? - я попыталась встать.
Дарен толкнул меня назад на кровать и стал наклоняться следом за мной, медленно, так что от предчувствия того, что он собирался сделать, у меня перехватило дыхание.
- Этого не будет. Ни при каких обстоятельствах. Да что с тобой?! - я не могла прочесть в нем ничего. Чувства, мысли - все закрыто.
- Что? - он улыбнулся, растягивая губы в улыбке, также медленно.
Я смотрела в его глаза, пытаясь прощупать его сознание, но зрачок оставался прежнего размера. Словно лед покрыл его глаза, лицо, губы... Сердце мое забилось чаще. Как такое возможно, что в нем появилась Сила? Дарен выставил защиту, и еще, следуя внутренним инстинктам, пробивал попутно мою. Так что подавляемые мной чувства попытались взять вверх. Во всем теле, даже в мыслях, образовалась слабость и податливость. Он прижал меня к себе, придавливая собственным весом к кровати. Дыхание сбилось. Сладостью в горле я ощущала изгибы его тела, мышц, груди и бедер. Он мог бы придавить меня всем весом, так чтобы вместо удовольствия от близости его тела, я чувствовала бы одну тяжесть и дискомфорт. Но он этого не делал. Хоть мы и спорили, он все равно заботился обо мне даже в этой малости, что было приятно. Нащупав пальцами кромку его губ, я погладила их, чувствуя, как волна жара поднимается от низа живота к горлу, захлестывая меня.
Убрав мои ладони от своего лица, он прижал их к кровати и медленно прикоснулся к моим губам. Сердце мое замерло, чтобы через секунду забиться часто и громко. Губы его исследовали мои, нежно и волнующе. Незаметно для нас обоих поцелуй из нежного перерос в страстный.
Одновременно с желанием я чувствовала, что темная сила, яд, пытается свернуться клубком, чтобы выстрелить как пружина в того, кто находится рядом, пробить его тонкие тела, отравить и завладеть мыслями. Но вместе с тем, что-то не давало силе свернуться клубком. Она крутилась по кругу в области моего живота, безобидная, но злая. Я пыталась следить за ней, но меня, то и дело уносило далеко, в то место, где можно расслабиться и просто наслаждаться моментом.
Мы целовались, забыв обо всем на свете. Наши тела двигались навстречу друг другу. Нас разделяла лишь ткань одежды.
Под тяжестью его тела, мое собственное сходило с ума. Мне казалось, что яд моей силы по-прежнему вращается по кругу, пытаясь свернуться в пружину и ударить. Точно сказать я не могла. Я обвила ногами его бедра, застонала и выгнулась дугой. По телу прошел ток, от копчика до макушки. Раз, еще раз. Заряжая меня энергией, обновляя, перераспределяя её по организму.
Не знаю, какой последовательности действий он ждал от меня. Явно, другого финала. Может, если бы Дарен был мне безразличен, я бы сама его раздела. Пунктика насчет интимной близости у меня нет. Проблема в том, что он был мне не безразличен.
Дарен тяжело дышал, и был настроен завершить этот процесс более естественным образом.
- Прости... Я не должна была.
Не должна была доводить его до безумия. И бросать не должна была в этом состоянии. Но лучше так.
Теперь я видела, снова видела его чувства, могла прочесть мысли. И все же он держался. Другой на его месте кинулся на меня, разорвав одежду, уступая желанию. Вместе с тем уничтожая свою свободу.