Пётр Пустота

  Мессия

    В мире людей ничего нет кроме непроходимой глупости. Люди никому не верят. Не верите? Вот вам и доказательство. Знаете почему не верите? Да потому что решили, что я такой же как вы, а себе вы верите меньше всего. Вы ведь в глубине души абсолютно уверены, что уж вы то - самое что ни на есть быдло, тупое и трусливое; и вы готовы согласиться с этим, буде это вам сказано кем-то, о ком достоверно известно, что он не имеет к вам и таким как вы абсолютно никакого отношения. Голос из горящего куста вам вполне подойдёт, от него вы выслушаете, что угодно, но попробуй какой-нибудь поц из рабочего Иерусалимского квартала сказать вам нечто подобное, вы его быстренько вздёрнете на первом попавшемся куске дерева. Ну так мне вы можете верить, ибо я к вам уже никакого отношения не имею. Вы бы убедились в этом сами, окажись вы сейчас рядом со мной, чтобы на меня посмотреть, но боюсь, окажись вы сейчас рядом со мной, вас бы тут же постигла моя участь. Поэтому я вам просто опишу те основные отличия, которые между нами существуют... Во-первых, вместо глаз у меня две кровоточащие дыры. Это несколько несвойственно для нормально человека, вы как считаете? Во-вторых, за мной повсюду следует длинный шлейф из красноватого тумана. Это кровь, сочащаяся из каждой поры моего тела. Наконец в-третьих, я обхожусь без лёгких, желудка и большинства других внутренних органов, смешавшихся между собой до состояния мелкодисперсной кашицы. Конечно, данное отличие при беглом осмотре заметить непросто, но оно явственно отражено в выражении, застывшем на том, что когда-то было моим лицом. Вас интересует как я дошёл до такой жизни? Извольте...

.................................

   Это был уже не первый рейс, точнее это был мой шестой рейс. Обычный "красный глаз" LA-NY. Я точно не знаю почему эти ночные рейсы называют "красный глаз", для себя я объясняю это название необходимостью прибегать к услугам Визина перед выходом из самолёта в порту назначения. Первый раз, когда я наблюдал сцену с Визином я подумал, что умер во сне и попал в персональный ад Франца Кафки. В салоне, освещённом хитро спрятанными где-то в углах потолочной обшивки ядовитыми фонарями, на своих местах сидело человек сорок и  все они как один, задрав лица к багажным отсекам, сосредоточенно капали в глаза Визин из маленьких пластмассовых пузырьков. При этом некоторые из них переговаривались друг с другом, обсуждая полёт и подробности собственной профессиональной жизни. Картина четырёх десятков строго одетых господ и барышень, закапывающих себе глазные капли в салоне трансконтинентального лайнера, едущего по рулёжке в шесть часов утра, настолько потрясла меня, что я в тот же день вечером, перед посадкой на обратный рейс, купил себе пузырёк Визина.

   Два раза в месяц. В воскресенье ночью - аэропорт Лос-Анджелеса, в понедельник утром - аэропорт Нью-Йорка. В понедельник ночью - аэропорт Нью-Йорка, во вторник утром - аэропорт Лос-Анджелеса. Работа для тупицы. Компания, в которой я работаю (вернее теперь уже - работал), занимается аудитом: головной офис в LA, отделение в Нью-Йорке. Причём все три главных клиента компании, за чей счёт она в основном и существует, находятся в Нью-Йорке. Там сидит дюжина ребят из крупных бизнес-школ и обрабатывает поступающие от клиентов бумаги. Обработав бумаги, ребята раскладывают результаты обработки по конвертам, в точном соответствии с инструкциями компании, маркируют эти конверты и ждут курьера. Курьер прибывает каждую вторую неделю, в понедельник, в шесть утра местного времени, проверяет маркировку и содержимое конвертов на соответствие вышеупомянутым инструкциям, опечатывает конверты, складывает их в противоударный кейс, опечатывает кейс, ужинает с кем-нибудь из младших сотрудников отделения, едет в аэропорт и во втором часу ночи отбывает в Лос-Анджелес. Я этот курьер и есть. По совместительству я ещё и мальчик на побегушках в головном офисе. За курьерские доставки я получаю в два раза больше, чем за беготню по офису. При этом по возвращении из Нью-Йорка я получаю отгул в среду. Всё это вполне компенсирует четыре "красных глаза" в месяц. Я молился об этой работе полгода и Бог услышал мои молитвы.

   Я понял, что Бог есть, когда в сентябре прошлого года, какие-то придурки протаранили башни в Нью-Йорке. Понял я не сразу, сначала я вообще ничего не понимал, как впрочем и все остальные, но понял очень скоро. Чтобы быть совсем уж точным - роль и место в моей судьбе одиннадцатого сентября я осознал на следующий день, когда мой предшественник по курьерской синекуре позвонил из Нью-Йорка, чтобы сообщить руководству о своём увольнении. Вечером того же дня, вице-президент компании вызвал меня в свой кабинет и после долгой беседы, по поводу того, как вся страна должна сплотиться и долг каждого американца перед лицом этой страшной трагедии оставаться на своём месте и делать всё, что от него потребуется дабы не посрамить державу, я получил место курьера и уверения вице-президента в вечном уважении к моей персоне, как персоне несомненного американского героя. В мой первый рейс весь недоукомплектованный процентов на девяносто салон чувствовал себя одним цельным американским героем.

   В первый рейс я отправился примерно с дюжиной попутчиков, первый класс тогда был абсолютно пуст. Стюардесса сразу после взлёта вышла в наш салон и трогательно поблагодарила нас за проявленный героизм. Она была преисполнена такой искренней признательности, что приглашение пройти в салон первого класса выдавила сквозь почти сплошной поток слёз счастья. Счастливы были все. Мы устроились в широких кожаных креслах первого класса. Две стюардессы откупорили шампанское, появились свежие устрицы с двумя видами соуса. Все пили и беззаботно болтали, в салоне не было ни одного Мистера и ни одной Мисс, уж тем более никаких Миссис. Была Кейт, были Дейв, Кент, Майк, Анна, Хэлен, была даже Хэзер, что меня сразило наповал, так как до того дня, девушек с именем Хэзер я видел только в кино и был уверен, что только там они и водятся в изобилии. Стюардессы - Мэри и ещё одна Хэлен - порхали по салону на крыльях вселенской любви, в их улыбках не было ни капли фальши, в них было только явное желание присоединиться к распитию шампанского. Они бы и присоединились, если бы полёт продолжался на полчаса дольше. В ту ночь мы были Сыны и Дщери Человеческие, заброшенные в почти безвоздушное пространство, под чёрный купол, усыпанный звёздами, бескорыстно и безоглядно любящие друг друга, просто потому, что есть кто-то кого можно любить.

   Постепенно все привыкли. Салон потихоньку наполнялся, первый класс обзавёлся пассажирами и шампанское с устрицами перешло к ним, владеющим ими по праву. В свой последний рейс я отправился из Лос-Анджелеса в самолёте, под завязку набитом брокерами, офисными служащими и Нью-Йоркскими туристами, возвращающимися к своим, потрёпанным чужим религиозным чувством, небоскрёбам. В салоне царила удушающая атмосфера, которая создаётся в любом замкнутом пространстве, набитом людьми, каждый из которых старается выгородить из этого пространства свой собственный угол. Мой сосед у окна отгородился от меня столбом света лампочки для чтения, очками в тонкой золотой оправе и книгой; я возвёл стену из британского глянцевого журнала, неизвестно каким ветром задутого на внутринациональную линию. Через каждые две-три страницы бодрые потомки норманнских завоевателей обзывали меня янки, тупоголовым или неграмотным. Последнее веселило меня сильнее всего, ибо сами норманнские журналисты пользовались каким-то птичьим языком, половину из которого я просто не понимал.

   Долистав журнал до середины, я попал в страну сочных английских девок, запечатлённых в самых изощрённых позах и туалетах, и мгновенно почувствовал как под спудом усталого безразличия к окружающему, растёт неосознанная жажда жизни, обычно проявляющаяся у меня в виде эрекции. Жажда жизни росла до тех пор, пока не упёрлась в ширинку лёгких брюк, подняв и натянув ткань наподобие юрты или циркового шатра. Шатёр не обращал никакого внимания на моё неудобство, ему было совершенно наплевать, что кто-нибудь может увидеть новообразование у меня в штанах, и сформировать обо мне превратное мнение. Взбунтовавшийся член не хотел ничего слушать, он поджаривал меня на медленном огне. Я чувствовал себя совершенно голым, мне казалось, что все смотрят исключительно на меня, что мой сосед например, не читает книгу, а склонив голову набок, с усмешкой смотрит мимо страницы на этот непристойный бугор. Я чувствовал его осуждающий, издевательский взгляд, но не мог повернуть головы, чтобы убедиться в его наличии - меня словно парализовало.

   Воображаемые взгляды окружающих угрожали испепелить меня в моём кресле. Оставалось одно - закрыв журнал, я резко, пока не передумал, выдернул своё вспотевшее тело из кресла, одновременно опустил руку с журналом, так чтобы последний прикрывал бесстыдство, царившее у меня в ширинке, и двинулся вдаль по проходу, непрестанно натыкаясь на спинки кресел. На полдороги до выхода из салона я понял, что моё поведение нельзя назвать никак иначе, как странным. Ужин был съеден часа два тому назад, всеобщее паломничество в сортиры давно закончилось, все остальные пассажиры либо мирно спали, либо пытались уснуть. В салоне царил полумрак, разрезаемый то тут то там лучами индивидуальных лампочек для чтения. В этой атмосфере колумбария, я чувствовал себя крайне неуютно. Уюта моим самоощущениям не добавляло и осознание того, что мой взбунтовавшийся член прикрыт фотографией белокурой нимфы с разудало торчащими грудями, увенчанными сосками, величиной с четвертак каждый. Эта грудастая блядь путешествовала по салону на уровне лиц пассажиров и совершенно очевидно служила им единственным возможным объяснением моего внезапного порыва к перемене мест.

   Скажу сразу - когда я встал из кресла и пошёл в туалет, у меня и в мыслях не было дрочить. Я совершенно не собирался этого делать, я просто хотел уединиться на пару минут, чтобы привести в порядок свои гениталии. Однако, как только в мою голову внедрилась идея о том, что кто-то из пассажиров в эту секунду, когда я слегка покачиваясь иду по направлению к сортиру, думает, что я иду туда дрочить, и для этой цели прихватил с собой скабрезный журнальчик, как только эта мысль возникла в моём мозгу, она тут же перешла в разряд навязчивых. Остаток пути я преодолел с великим трудом. То тут, то там, кто-то вскидывал на меня глаза и в этих глаза ясно и отчётливо читалось: "Что дружок, встал член? Теперь идёшь подрочить? Правильно, чего пропадать хорошему стояку?" Это бы ещё ничего, но было и хуже, что-нибудь вроде: "Боже, молодой человек, как вам не стыдно! У меня же здесь малолетняя дочь... Что будет если она увидит как вы идёте со своей эрекцией в туалет, чтобы заняться там мастурбацией?!" Очевидно, всё гадкое содержание моих мыслей явственно отражалось у меня на лице, потому что смотрели на меня всё чаще и чаще, это был факт. Наклонив голову и ссутулившись, будто пытаясь втянуть внутрь себя свой стояк и прикрывающую его голую девку, я шёл по проходу, старательно избегая взглядов, которые ко мне так и липли.

   Спасение было уже близко ия ускорил шаг. В тамбур, отделяющий салоны первого и эконом классов, а также хранящий вход в единственное по-настоящему уединённое место во всём самолёте, я почти влетел. Судорожно схватив ручку двери в туалет, я дёрнул её на себя. Пластиковая дверь громыхнула и ответила недовольным мужским мычанием. Над головой у меня горела табличка с красным словом "Занято". Я попался, бежать было больше некуда.Взяв себя в руки, я привалился к стене тамбура, незаметно перевернув журнал так, чтобы не было видно гологрудой нимфы. Теперь, когда я стоял в полный рост на этом мосту между двумя мирами, неприятные ощущения только усилились. Моё лицо горело, а я ничего не мог с этим поделать.

   Мужчина, занявший кабинку, упорно не хотел выходить. Он сидел там и наверняка тоже дрочил. Я был почти уверен в этом. Он бесстыдно онанировал, пока я стоял у всех на виду и должен был искупать его грех. Руку дам на отсечение, что сейчас он кончит, выйдет из сортира и пойдёт на место как ни в чём ни бывало, с выражением лица хорошо просравшегося человека. Я нервничал всё сильнее и сильнее. Видимо это сказывалось, потому что теперь на меня действительно смотрели, смотрели и из того, и из этого салонов.

   Из первого класса на меня в упор смотрела женщина с совиным лицом, напомнившим мне незабвенную Мадлен Олбрайт. Вот также и Железная Мадлен смотрела когда-то на Ясера Арафата, отказывающегося подписать её очередные справедливые требования. Этот взгляд исподлобья сверлил меня насквозь, женщина-сова несомненно видела, как я перевернул журнал и очевидно была уверена, что сделал я это так, чтобы алые губы модели пришлись как раз поверх головки моего члена. Взгляд был невыносим. Невыносим настолько, что я наконец не выдержал и ответил на него собственным, исполненным презрения и вызова, взглядом. Я отлепился от стены и свободной рукой задёрнул плотную штору на входе в салон первого класса. Немного подумав, я повернулся к собственному салону и задёрнул вторую штору, полностью изолировав тамбур и самого себя от внешнего мира.

   Какого чёрта я попёрся сюда! Никто ведь не видел моей несчастной эрекции, пока я не встал и не потащил её через весь самолёт. Чёртов дурак! Внезапно паника меня отпустила... "В конце концов кому какое дело до моей эрекции и до того, зачем я пошёл в туалет? Тем более, что я и не думал дрочить!" - подумал я и расслабился. В этот момент дверь в туалет раскрылась и из тесной кабинки вылез здоровенный мужик с помятым лицом. Пропустив его, я вошёл внутрь и защёлкнув замок на двери, сел на опущенное сиденье унитаза. Толстая пластиковая крышка, на которой я сидел, ещё хранила тепло широченной спины, нагревшего её амбала. В туалете было светло, где-то глубоко внизу под моей задницей тихо гудели какие-то механизмы. Сложно было сказать, какие функции они выполняли, возможно они обеспечивали бесперебойный смыв дерьма, а может быть - поддерживали самолет с полусотней человек на борту в воздухе. Последнее соображение показалось мне менее вероятным. "Вряд ли они стали бы помещать какие-то жизненно важные узлы под толчком" - подумал я. С другой стороны, сам толчок выполнял весьма жизненно важные функции так, что если бы они расположили под ним насос слива, к примеру, то тоже подвергли бы человеческие жизни опасности; ведь прорвись в унитазе какая-нибудь труба и насос полетит к черту (он наверняка электрический), а тогда за шесть часов полета мы здесь все подохнем от удушья, включая и экипаж. Однако, если толчок так уж жизненно важен, то было бы только логично поместить под ним ещё что-нибудь жизненно важное, какое-нибудь навигационное оборудование допустим. Здесь моя мысль внезапно врезалась головой в собственный зад и соскочила с накатанной колеи.

   Только теперь, сидя на тёплой крышке унитаза в сверкающей антисептическим блеском кабине туалета, я понял в каком напряжении пребывал последние несколько минут. И из-за чего? Из-за паршивой эрекции! Вероятно эта неожиданная нервозность от недосыпания или ещё от чего-то... Мне подумалось, что в данной ситуации логичнее всего было бы истерично захохотать. В голову мгновенно пришли несколько книг, в которых герой истерично хохотал в подобных обстоятельствах. Но хохотать не хотелось, дрочить - тем более. "Посру" - решил я.

   Откинув крышку и убедившись, что мой предшественник не оставил на сиденье никаких сюрпризов, я спустил штаны и приготовился было усесться, но в последнюю минуту передумал и подстраховался, постелив на сидение бумажную подкладку. Вот теперь можно было садиться ничего не опасаясь. Я так и сделал, и снова открыл журнал на центральном развороте. На нём красовались две несколько фригидного вида нимфы. Очевидно по замыслу фотографа они должны были наталкивать зрителя на мысли о запретной лесбийской любви, поскольку сидели они переплетя ноги и томно глядя друг другу в глаза. Рука одной нимфы осторожно касалась мягкого и упругого на вид бедра другой, в то время как эта другая страстно стискивала руками свои груди. Фотография таки натолкнула меня на мысли о запретном плоде (и о кое-чём ещё), но в этот момент вниз проследовал особо крупный транспорт, вслед за которым отправился и запретный плод.

   Из-за двери донёсся какой-то шум. Я снова почувствовал укор совести - кабинку я занимал уже довольно долго и занимать её ещё дольше особых причин у меня не было. Помыв руки и сполоснув холодной водой лицо, я нажал на кнопку смыва и повернул регулятор замка в положение "Открыто". В следующую секунду дверь резко распахнулась, а я получил сильнейший удар в челюсть. Удар отбросил меня обратно на унитаз. Не успев прийти в себя от потрясения, я увидел здоровенного детину, того самого, который вышел из туалета передо мной. Детина схватил меня за грудки и сдёрнул с толчка, как пушинку. Прежде, чем он развернул меня в воздухе и вмазал спиной в зеркало (на сей раз усадив меня на умывальник) я успел разглядеть у него за спиной ещё двоих. Эти пытались протиснуться в кабинку вслед за детиной. Второй удар пришёлся в ухо и отразился гулким звоном от дальней стенки моего черепа. Резкая боль мгновенно привела меня в чувство. Я схватил детину за левое ухо и изо всех сил потянул его книзу. Дико взвыв, здоровяк выпустил меня и осел на пол. Дальнейшие мои действия очевидно были продиктованы животным чувством самосохранения и вскипевшей яростью, поскольку в происходящем я уже не участвовал. Я только наблюдал за происходящим, оказалось моё тело само может о себе позаботиться.

   Ситуация развивалась почему-то в чёрно-белом спектре. Окружающее плыло перед моими глазами, как изображение на экране в каком-нибудь провинциальном кинематографе начала прошлого века. Изображение часто мелькало, иногда пропадая на секунду или около того, а иногда съёживаясь до какого-то мало различимого пятна мельтешащего света. Один из тех, что прятались за спиной здоровяка, крепкий на вид молодец в обтягивающей рельефные мышцы майке с коротким рукавом, глухо выругавшись отскочил в сторону, открыв мне проход в эконом класс, куда я немедленно устремился. Моё появление в салоне вызвало неожиданно бурную реакцию. Пару раз я получил по лицу и другим частям тела. Происходящее напоминало то ли сон, то ли сцену из третьеразрядного фильма ужасов, запечатлевшую восстание мертвецов из своих могил. Салон был наполнен криками и мечущимися людьми. Со всех сторон ко мне тянулись руки, кто-то пытался меня схватить, кто-то пытался меня ударить, какая-то старуха, видимо окончательно спятив, пыталась прицельно плюнуть в меня. Первой моей мыслью было: "Это за онанизм". Ни одно объяснение, кроме этого, не приходило мне в голову.

   Не имея времени на рассуждения, я рванулся вглубь салона, избегая по возможности ударов и уворачиваясь от пытающихся меня схватить людей, как заправский квотербек. Мои руки и ноги работали на пределе возможного, я уже не отличал свои конечности от чужих, и удары, которые получал сам, от ударов, которые наносил другим. Деваться мне было некуда, поэтому я принял единственно возможное при данных обстоятельствах решение - вернуться на своё место. Почему-то мне казалось, что если я смогу добраться до своего кресла, то это небольшое недоразумение тут же разрешится само собой, ну или мы все сможем успокоиться и мне наконец объяснят за что собственно меня бьют. Поле моего чёрно-белого зрения сузилось до пятна, вмещавшего в себя только моё кресло, всё остальное мой мозг отсёк, будучи видимо не в состоянии переваривать, и перепоручил моему телу, которое справлялось с поставленной задачей - об этом я мог судить по неуклонно приближавшемуся ко мне пятну с креслом. До него оставалось уже не более шести-пяти метров, и это расстояние неуклонно сокращалось резкими рывками. Во тьме забрезжил тонкий лучик надежды.

   Внезапно кресло остановилось, затем поехало куда-то вбок, а в следующий момент исчезло из поля зрения. Чьи-то руки вцепились в меня и повалили на нечто твёрдое и угловатое. Пытаясь найти опору, я засучил руками и схватился за какой-то металлический штырь с резиновой рукояткой. Над моим ухом раздавалось натужное сопение. Вслед за сопением в моё восприятие ворвались остальные звуки.

    - Держите его! Хватайте! - Неслось со всех сторон. Женщины визжали как оглашенные.
    - Осторожно, у него могут быть сообщники, - крикнули где-то сзади.
"Боже, ну какие сообщники у онаниста?" - пронеслось у меня в голове.

   Тут меня осенило... Помогла как всегда мелочь: татуировка, замеченная мной на предплечье мускулистого паренька, который пытался остановить меня в тамбуре. На татуировке была изображена эмблема с крупными буквами FDNY в центре, эмблему с обеих сторон держали пухлые амурчики. Тогда в тамбуре, эти амурчики ещё навели меня на мысль о сексуальной ориентации человека, выколовшего их на своём теле. Конечно! Всё стало ясно как Божий день - меня приняли за террориста. Я подумал, что для этого у них наверное были основания, если учесть "недавние события" и моё подозрительное поведение по дороге в сортир. Выход был найден, недоразумение можно уладить, теперь, когда ясно в чём именно оно заключается. Я ведь в конце концов никакой не террорист, надо просто объяснить им это.

   Но для того, чтобы кому-то что-то объяснить, надо было сначала освободиться от медвежьих объятий, уже знакомого мне по клозету здоровяка. Я высвободил левую руку и вывернувшись всем телом, намертво вцепился в поручень. Перед глазами у меня мелькнули какие-то жёлто-чёрные, как брюхо пчелы, буквы. Прежде чем эти буквы сложились в осмысленную последовательность, меня потащили обратно в проход. Ручка, за которую я цеплялся, вдруг щёлкнула и ушла вниз. Раздался оглушительный выстрел невидимой пушки, отозвавшийся звоном и болью в барабанных перепонках, и вместе с несколькими, вцепившимися в меня людьми и парой кресел, я вылетел из самолёта. "Аварийный выход" - построились наконец в моей голове жёлто-чёрные буквы.

.................................

   Итак, Дамы и Господа, в данный момент я нахожусь примерно в девяти с половиной или десяти тысячах метров над уровнем моря, с лопнувшими глазами, барабанными перепонками и внутренностями. Думаю не стоит объяснять, что это ставит меня на много тысяч метров выше большинства из вас. Если бы глаза мои были целы, я мог бы увидеть вас с этой головокружительной высоты и возможно посмеяться над вашей телячьей тупостью. Однако, глаз у меня уже почти три секунды как нет и мне не до смеха. Каждая молекула моей плоти поджаривается на медленном огне, дышать мне нечем, облако крови тянется за мной тонким шлейфом, отмечая в небе уже пройденный мною под влиянием земной гравитации путь.

   Кто-то однажды сказал мне, что человек способен материализовать свои желания и страхи. Если достаточное количество человеческой биомассы соберётся вместе и очень сильно чего-то захочет, это обязательно сбудется. В этом сила человечества, которой оно так гордится. Продолжайте мечтать Дамы и Господа, мечты воплощаются в жизнь. Это говорю вам я - трансконтинентальный курьер, вышедший не на той остановке.