Аннотация: Его носит по странам и эпохам, как клубок перекати-поля, гонимый ветром по осенней степи.
Владимир Пузырёв
Перекати-поле
(Боец из прошлого)
Рассказ
I
Я бреду по коридору пятого этажа "Белого Дома". Или, как зовут его защитники - "Дома Советов". Время от времени здание вздрагивает от разрыва танковых снарядов. Я прикрываю правой ладонью раненое левое плечо; пытаясь какой-то тряпкой, пропитанной чем-то медицинским, остановить кровь. Чувствую, что надолго моих усилий не хватит. На свое счастье я сталкиваюсь с каким-то казаком. Он узнает меня первым. Я тоже припоминаю. Мы знакомы с ним по Приднестровью. Его зовут Николай, он родом с Кубани. У него автомат и кинжал. Похоже еще дедовский.
- Ранен? - спрашивает Николай меня.
Я киваю.
- Дай посмотрю.
Николай убирает мою руку с тряпкой. Кинжалом распарывает рукав, обнажая место ранения.
- Осколок, - говорит Николай. - Совсем неглубоко. Терпи казак - атаманом станешь.
Острием кинжала он пытается подцепить осколок, шевелит его. Я морщусь от боли. Наконец Николаю удается взяться за кончик осколка двумя пальцами.
- Ну, держись, - говорит он и с силой выдергивает осколок из раны.
Я вскрикиваю от боли и оседаю прямо на пол.
- Все нормально, - говорит Николай, промывая мою рану чем-то из фляжки.
- Что это? - спрашиваю я.
- Чача, - отвечает Николай и предлагает. - Глотни, легче будет.
Я делаю глоток крепкого, почти как спирт, напитка. С трудом сдерживаюсь, чтобы не вдохнуть ртом воздух. А Николай уже разорвал упаковку индивидуального пакета и ловко бинтует мне плечо.
- Я так думаю, ты сдаваться не собираешься? - спрашивает он меня.
- Нет, не собираюсь.
- Тогда иди вниз, - говорит Николай. - Там из подвала можно попытаться уйти. Через канализацию или теплотрассу. Торопись.
- А ты? - спрашиваю я.
- А у меня автомат и два магазина, - отвечает Николай. - Живы будем - увидимся. Знаешь где?
- Где?
- В Советском Союзе!
...Уже который час я блуждаю по подземным лабиринтам коллектора. Ноги в грязной вонючей воде. В воздухе стоит запах хлорки. Глаза слезятся. А главное - кровь сочится через повязку. Чувствую, как слабею. Если я в ближайшее время не выберусь, то свалюсь прямо здесь.
Я не знаю насколько далеко я ушел от "Белого Дома". Наверное, далеко. Ближайшие к "Белому дому" люки канализационных и тепловых колодцев либо закрыты наглухо, либо находятся под охраной. Внезапно чувствую сквозняк. Очень слабый. Может быть, это мне кажется? Иду по сквозняку. И, о чудо! Выхожу к колодцу. Вверху, в открытый люк виден свет.
"Как же выбраться? - думаю я. - Тут здоровому-то непросто вылезти. А уж с моей-то рукой... Но выбирать не приходится. Придется постараться".
Не помню, как, но я выбираюсь из колодца. Вместе с кровью меня покидают последние силы.
"Ну, все. Конец, - думаю я. - Заканчивается очередной раунд".
Как всегда не хочется умирать. Кто знает, что ожидает там - за гранью бытия: новая жизнь или пустота? Каждый раз борешься за жизнь до последнего.
Невдалеке слышен шум автострады. Повинуясь инстинкту сохранения жизни, я из последних сил бросаюсь туда. Кое-как выбираюсь на дорогу. Тут я, совсем обессиленный, падаю на асфальт. Раздается резкий визг тормозов. Кто-то подбегает ко мне и орет.
- Ты что творишь, урод!
"Сейчас ногой врежет", - безразлично думаю я, как о ком-то постороннем.
- Не трогай его! - раздается властный голос.
Я не могу поднять головы и вижу только ноги. Две пары ног. Одни - в джинсах и кроссовках. Другие - в брюках и начищенных до зеркального блеска туфлях. Я вот-вот потеряю сознание. Голоса доносятся как из-за стены.
- Забери его и положи в машину, - распоряжается один.
- Шеф, да зачем он вам нужен? - пытается возражать второй.
- Не твое дело. Пригодится.
- Так ведь он, наверное, оттуда, из Белого Дома! В камуфляж одет и весь в крови.
- Вот и хорошо. Будет мне жизнью обязан. Такие люди тоже нужны.
- Да ведь помрет он не сегодня, так завтра!
- Ну, это мы поглядим. Хватит спорить, выполняй!
- Куда его? В багажник?
- Конечно, не в салон же.
- А если нас какие-нибудь патрули остановят, "менты" или вояки?
- Значит не судьба. Сдадим.
Меня подхватывают подмышки и тащат к машине. Ноги волочатся по асфальту. Запихивают в багажник. Закрывается крышка и, в полной темноте, я теряю сознание.
II
Первое время я нахожусь между жизнью и смертью. Но все-таки выживаю. Когда я довольно быстро начинаю идти на поправку, меня навещает хозяин. Так я стану называть этого человека. У него грубоватое, по-мужски привлекательное лицо. Густые, сильно поседевшие волосы. Сам довольно крепкий. Выше среднего роста. На вид лет за сорок. В целом его вид вызывал бы расположение, если бы ни глаза. Они не добрые и не злые, не веселые и не строгие. Они никакие. Глядя в них невозможно догадаться, о чем думает человек, которому они принадлежат.
Меня держат в загородном особняке. По приказу хозяина меня кормят и лечат.
- Ну что, мятежник, живой? - спрашивает он.
- Живой, - отвечаю я. - Спасибо вам. Если бы не вы, лежать бы мне в ящике.
- Как говорил мой покойный отец, - произносит хозяин, - спасибо много, вот пол-литра бы в самый раз.
- Смешно, - усмехаюсь я.
- Смешно, - соглашается хозяин и добавляет. - А если серьезно, то твое лечение обошлось мне в хорошие "бабки".
- Понимаю, - говорю я. - Долг платежом красен.
- Это хорошо, что понимаешь, - произносит хозяин. - Долг ты мне вернешь. Точнее отработаешь. Я об этом позабочусь.
- Отработаю. Я много чего умею делать. Думаю, что пригожусь.
- Пригодишься, - с уверенностью говорит хозяин. - Пока не знаю как, но есть у меня насчет тебя кое-какая мыслишка. В следующий раз скажу. А пока выздоравливай.
Он еще не один раз приходит ко мне, расспрашивает.
- Значит с Дона родом? - интересуется моим происхождением.
Я вспоминаю, что в паспорте у меня указано место рождения - Ростовская область.
- Да, с Дона, - говорю я и даже вспоминаю район и станицу.
- Не бывал, - произносит хозяин.
"Слава богу, - думаю я. - А то бы пристал с расспросами. Подробности бы выпытывал".
- Вас там видать много таких, - продолжает хозяин.
- Каких таких? - спрашиваю я.
- Таких, - отвечает он. - Смуглых и чернявых. А говоришь чисто, без акцента. Не акаешь и "гэ" твердо произносишь.
- Отвык, - поясняю я. - С самого детства там не живу.
Хозяин расспрашивает о моих навыках. Умею ли водить машину? Хорошо ли стреляю и из каких видов оружия? Знаю ли взрывное дело? Я стараюсь по мере возможности удовлетворять его любопытство. Так, чтобы ответ звучал убедительно, но и чтобы не показаться хвастуном или сумасшедшим.
"Да, машину вожу". - "Много лет?" - "Много". Но не стану же говорить, что водить начал еще дореволюционные "форды" и "роллс-ройсы". "Стрелять умеешь?" - "Умею". - "Из какого оружия?" - "Да так, из разного". Если скажу, что доводилось стрелять, из аркебузы и мушкета, винчестера и трехлинейки, ППШ и "шмайсера", автомата Калашникова и "М16", то не поверит. "Взрывное дело знаешь? Самодельную мину сможешь смастерить?" - "Смогу". Не скажешь ведь, что и в шахте взрывником работал, и поезда под откос пускал.
Хозяин смотрит на меня и, по глазам его, я не могу понять, верит он мне или нет. Но вслух своих сомнений он не высказывает.
Однажды хозяин спрашивает меня, не занимался ли я боксом, каратэ, дзюдо. Либо еще какими-нибудь единоборствами. Я отвечаю, что спортом никогда не занимался. Но знаком с приемами рукопашного боя и личной самообороны. В общем, драться умею.
- Вот и хорошо, - радуется хозяин. - Про бои без правил слыхал?
- Доводилось, - отвечаю я. - Вы предлагаете мне участвовать? Стать гладиатором?
- А что, слабо? - спрашивает он. - Или рискнешь?
- Запросто, - соглашаюсь я. - Дело-то нехитрое.
- Договорились, - говорит хозяин, снисходительно глядя на меня.
Наконец-то я вижу в его глазах какое-то выражение.
- Вот и поглядим, что ты за боец такой, - заканчивает хозяин и уходит.
III
Взгляд в прошлое
Вы не поверите, но когда-то я уже был гладиатором. А до этого военнопленным, а еще раньше солдатом. А прежде чем стать солдатом работал в поле вместе с отцом. На пару с ним проливал пот на нашем небольшом участке земли. Был простым земледельцем, которого война заставила взять в руки оружие. Что это была за война? О-о! Это была жестокая война. Вся Италия полыхала огнем. Казалось, пожар восстания затопит и поглотит Римскую республику. Но она выстояла, как выстояла за столетие до этого против Ганнибала и спустя пятнадцать лет - против Спартака. Но эту войну римляне вспоминать не любили. Ведь воевали против жителей Италии, соотечественников, вчерашних союзников. Так и называли эту войну - Союзнической.
Проживающие по всему Апеннинскому полуострову племена италиков - марсов, самнитов, этрусков, умбров - давно требовали для себя прав римских граждан. "Как же так, получается? - рассуждали они. - Все обязанности перед Римом несем, парней отдаем на службу в легионы, вместе против Ганнибала сражались. Не предали, как греческие города на побережье. А гражданских прав не имеем. Несправедливо".
Вначале думали уладить все дело миром. Но после того как римского трибуна, выступавшего в поддержку требований италиков, убили в Риме сапожным ножом в бедро, стало ясно, что войны не избежать. Италики решили выступить внезапно и начали скрытно готовиться к войне. Римляне узнали об этих приготовлениях и решили упредить мятеж, разослав своих людей по многим городам для выяснения обстоятельств. Тем самым, спровоцировав италиков на восстание. Началась война, длившаяся три года. Тяжелая и ожесточенная. Ведь воевали между собой воины одинаково вооруженные, одинаково обученные, одинаково знающие военные навыки и хитрости. Чаша весов то и дело склонялась то на одну, то на другую сторону.
Сначала римляне терпели поражения. Италикам удалось разгромить несколько крупных римских отрядов. Был тяжело ранен один из консулов. Вскоре он умер от раны. После его погребения в Риме сенатом было принято решение хоронить погибших на войне на месте их гибели, чтобы вид похорон в Риме не снижал боевой дух его жителей.
Рим стянул войска и поручил командовать ими опытным полководцам. Среди них были и Гай Марий, и Луций Корнелий Сулла. Спустя несколько лет эти два военачальника развяжут в Римской республике небывалую ранее кровавую гражданскую войну. А пока, позабыв о своих распрях и взаимных претензиях, они решительно взялись за дело. Восставшие стали терпеть одно поражение за другим. Помимо военных действий римляне старательно вносили раскол среди италиков. Они нехотя дали римское гражданство этрускам и умбрам, не принимавшим участия в войне. Это внесло колебания в ряды восставших, но марсы и самниты продолжали упорно сражаться. Тогда и им пообещали дать римское гражданство при условии, что они сложат оружие в течение шестидесяти дней. Это раскололо силы повстанцев.
Я попал на войну, когда мне исполнилось шестнадцать лет. Взрослеть приходилось рано. Военное счастье к тому времени уже окончательно оставило италиков. Римляне торжествовали, ожидая скорой победы. Другой на моем месте дожидался бы окончания войны, оставаясь в стороне. Но только не я. В бою с римлянами погиб мой отец и я должен был отомстить.
Мне довелось испытать всю горечь поражения. Я видел, как римские легионы несли по Италии страх и смерть. Как римские военачальники отдавали на разграбление взятые города италиков, соблюдая знаменитое правило "Vae victis!" - "Горе побежденным!", усвоенное римлянами от галлов, некогда взявших Рим. Я возненавидел этот "великий город" и поклялся сражаться против него до самой смерти. Но погибнуть в бою не довелось. Я был взят в плен в одном из последних сражений той войны.
Победив в войне, Рим все же предоставил италикам права гражданства, но это не распространялось на нас - сражавшихся до конца. Для нас оставался плен. Каменоломни или школа гладиаторов. Рабский труд или смертельные схватки на арене цирка. И трудно сказать, что было хуже.
Мне выпало стать гладиатором. Не сразу. Поначалу я помахал киркой в подземном руднике. Потом меня продали в школу гладиаторов на юге Италии. И занялись там мною всерьез. Как кузнец кует меч? Очень просто. Сначала сунет кусок железа в горн, в самый жар. Раскалит добела и на наковальню, под молот. Потом снова в горн. И снова под молот. И так пока не превратит кусок железа в оружие. Так вот и меня: в огонь и на наковальню. Кто я был до школы гладиаторов? Так пацан зеленый. Хотя и повоевал с годик. А стал боец, гладиатор. А уцелеть на арене цирка было совсем непросто. Пожалуй, посложнее, чем на войне. На войне проще: вперед не высовывайся, сзади не отставай. Если повезет, глядишь и уцелеешь. А в цирке в средних рядах укрыться не получится. Тут ты или боец, или труп. Римляне сделали из меня бойца. Это они умели. Любили они кровавые дела и относились к ним основательно, серьезно. Будь то война, будь то гладиаторские бои. Пятнадцать лет сражался я на арене цирка и, если остался жив, то только благодаря выучке, полученной в гладиаторской школе.
Начинал я прегенарием. Выступали мы в самом начале состязаний, чтобы, как сказали бы сейчас, "разогреть" публику. Вооружали нас деревянными мечами. Обматывали тело тканью и больше никаких доспехов. Потому и увечья иной раз наносили друг другу нешуточные.
Потом я пытался бежать, надеясь примкнуть к повстанцам, скрывавшимся в горах. Побег не удался, и меня перевели в бестиарии. Вооруженные дротиком или кинжалом мы дрались с дикими зверями. Тогда я впервые изведал настоящий страх. Каждый раз, выходя на арену, не знал, останусь ли я жив. Бестиариями обычно были преступники, приговоренные к бою с хищниками. Меня после моего неудачного побега тоже считали преступником. Но я уцелел в схватках со зверями. Меня спасла моя ловкость, и мой хозяин решил, что пора бы мне драться и с людьми.
Я стал велитом, названным так в честь воинов легкой римской пехоты. Из вооружения один дротик, с привязанным к нему шнуром. Затем меня перевели в ретиарии, которых вооружали сетью и трезубцем. Но и это не стало последним шагом в моей карьере гладиатора. Я рос, наливался силой. Мне предстояло стать тяжеловооруженным воином - самнитом. Получить в руки большой прямоугольный щит и короткий меч.
Не всегда и не всем улыбалось гладиаторское счастье. Случалось и мне лежать раненому на арене цирка, ожидая приговора. Но ни разу зрители не потребовали меня добить.
Ох, эта беспощадная римская публика. Надо действительно драться отчаянно, чтобы угодить этим одержимым, жаждущим крови. Бросив взгляд на трибуны, можно было увидеть все слои римского общества - от самых высших до самых низших. Кажется, зрители со всего света приезжали посмотреть на бои гладиаторов. А женщин на трибунах собиралось не меньше, чем мужчин. Своим строгим профилем выделялись знатные гречанки. Отдельно сидели, закутанные в тонкие роскошные одежды и кисею, смуглые дочери богатых евреев - купцов и ювелиров. На них с презрением смотрели роскошные римские патрицианки и не менее роскошные куртизанки. Можно было увидеть и неутешную вдову, пришедшую сюда, несмотря на траур по покойному мужу. Подобная чистая публика занимала верхние ряды амфитеатра. А внизу теснился всякий сброд - кузнецы и носильщики, пекари и погонщики мулов, солдаты и земледельцы. Ну и, конечно же, блудницы и преступники. Как без них. Все шумели, волновались, острили, переругивались. Начинался бой, и зрители в едином порыве восторгались кровавым зрелищем.
Пятнадцать лет дрался я на арене цирка. А внутри меня копилась ненависть, и я верил, что настанет день, когда буду драться не на потеху публики, а за свою свободу. И однажды такой день настал...
IV
Меня вывозят на тренировки в ближайший подмосковный городок. Там я посещаю "качалку", расположенную в одном из подвалов. С каждой тренировкой я увеличиваю нагрузки. Сопровождает меня в поездках один из "братков" хозяина по кличке Душман. Со мной он держится вежливо, с расспросами не пристает. Но чувствуется, что поглядывает он на меня свысока и с легкой иронией.
На обратном пути я выхожу из машины и устраиваю пробежку вдоль дороги по обочине. Душман не спеша, ведет машину невдалеке. Вскоре я предлагаю Душману побыть моим спарринг-партнером. Усмехаясь, он соглашается. После первых же поединков он начинает смотреть на меня с уважением. И еще я вижу в его взгляде что-то непонятное. Как будто он хочет спросить меня о чем-то, но не решается.
Наступает день первого боя. Накануне хозяин разговаривает со мной.
- Какое тебе дадим "погоняло" для выступлений? - спрашивает он.
- Псевдоним, - поправляю я хозяина.
- Пусть будет псевдоним, - соглашается он. - Так какой?
- Любой, - говорю я. - Лишь бы необидный.
- Что скажешь, если будешь "Старым"? - спрашивает хозяин.
- Почему вдруг "Старым"? - спрашиваю я.
- Ну, на фоне других бойцов ты действительно покажешься старым, - говорит хозяин.
- Ладно, "Старым", так "Старым", - соглашаюсь я.
- Слушай, а, сколько тебе лет? - спрашивает хозяин. - Я знаю, что по паспорту тридцать пять, а на самом деле сколько?
- Ну, может чуть-чуть побольше, - уклончиво отвечаю я.
Не говорить же ему, сколько я на самом деле живу на белом свете. Сразу подумает, что я с сумасшедшего дома сбежал.
Первый свой бой я провожу в том же самом подмосковном городке, в специально арендованном школьном спортзале. Условие боя простое: "вырубить" противника. Нейтрализовать его так, чтобы он не смог продолжать бой. Возможен и более гуманный вариант: свалить противника на пол и болевым приемом заставить признать поражение.
Мое появление встречают насмешками. Слышу, как кто-то говорит: "Где нашли этого старого пердуна?" Соперник смотрит на меня с пренебрежением. Но после короткого боя, когда мой противник лежит в "отключке", в зале повисает тишина.
- А ты дерешься лучше, чем я предполагал, - говорит мне хозяин.
Он не понимает простой вещи. На своего противника я смотрю, как на врага на войне, которого надо обезвредить голыми руками. Как на часового, как на карателя, как на диверсанта.
Я продолжаю участвовать в боях без правил. На меня делают ставки. Зрители своим азартом напоминают древнеримских. С той лишь разницей, что здесь представлены не все слои общества, а узкий круг посвященных. Некоторые приходят с женщинами - женами и любовницами. Те бросают откровенные взгляды на бойцов. В том числе и на меня.
- Как она на тебя смотрит! - восхищенно произносит Душман после одного из боев.
- Кто она? - спрашиваю я.
- Жена шефа, - поясняет Душман.
Я оглядываюсь и вижу рядом с хозяином женщину. Крашеная блондинка лет тридцати, не особенно красивая, но с великолепной фигурой. Одним словом, эффектная. Как ни странно, но я ее вижу впервые. Хотя живем в одном особняке. Но я-то живу в полуподвальном помещении. Там же питаюсь. Там есть свой санузел. Дом покидаю и возвращаюсь в него с "черного" хода. Из нашего полуподвала есть ход в верхние помещения. Им пользуется хозяин и некоторые "братки", но для меня он пока под запретом.
Хозяин видит, что мы на них смотрим, и жестом подзывает нас.
- Пошли, шеф зовет, - говорит Душман.
Мы подходим. Хозяин небрежно здоровается со мной. Жена его откровенно рассматривает меня.
- Ты молодец! - говорит хозяин. - Дерешься нестандартно. Многие уже спрашивали, где я взял такого бойца.
- И что вы им отвечаете? - спрашиваю я.
- Говорю, что вытащил с того света.
- Точно, - соглашаюсь я, - с того света.
Хозяин отпускает нас, и мы с Душманом отправляемся в душевую.
- Бойся ее, - предупреждает Душман, имея в виду жену хозяина.
- Почему? - удивляюсь я.
- Не дай бог тебе узнать почему, - говорит Душман и повторяет. - Бойся ее, Горелый.
Я вздрагиваю и внимательно смотрю на Душман.
"Откуда он может знать мое афганское прозвище?" - думаю я.
И тут я вспоминаю, где я его видел. В Афгане. Это же Валера Сычев. Армейское прозвище - "Сыч". А нынешнее "погоняло" значит Душман. Он был пулеметчиком в нашей роте. Уже тогда у него были криминальные наклонности. Мог пограбить дукан во время операции. Или местных жителей. Не удивительно, что докатился до уголовщины. Выходит, Душман меня узнал. А значит, обязательно сообщит хозяину. Возникнут проблемы. Ладно, найдем, что сказать. Главное не делать резких движений, чтобы не нарваться на непредсказуемую реакцию.
V
Взгляд в прошлое
В Афганистан я попал в восьмидесятых годах, уже прожив несколько лет в Советском Союзе. А в СССР я был вынужден перебраться, спасаясь от итальянской полиции. В семидесятых годах я состоял в "красных бригадах". После похищения и убийства в 1978 году премьер-министра Италии Альдо Моро, за нами началась самая настоящая охота. Многие из боевиков "красных бригад" покинули страну, рассеявшись по всему миру. Но и за пределами Италии уцелеть было непросто. Все спецслужбы Западной Европы объединились против нас. Некоторые из боевиков искали спасения за океаном. Но Интерпол ловил нас по всему миру. Я решил попытать счастья в другой стороне. По поддельным документам я уехал в Советский Союз. А в Москве явился в КГБ и стал просить политического убежища. Со мной долго работали, изучая мою подноготную. Особенно проверяющих удивляло мое знание иностранных языков.
- Какими языками, кроме итальянского, владеете? - спрашивали меня.
- Испанским и французским свободно, - отвечал я. - Русским и немецким намного хуже.
Я говорил по-русски с сильным акцентом. Хотя мог говорить и чисто, но тогда возникли бы лишние вопросы.
- Откуда знаете столько языков? Вы что полиглот?
- Нет. У меня просто способности к языкам, - отвечал я. - Я много общался с испанцами и французами.
- А немецкий?
- Одно время мне пришлось скрываться в Швейцарии. А там где я жил все говорили по-немецки.
- А русский язык вы откуда знаете?
- Учил по самоучителю. Читал русских писателей в подлиннике.
Они расспрашивали, каких именно писателей я читал и, что мне особенно понравилось.
- "Тарас Бульба" Гоголя, - ответил я.
- А зачем вам надо было знать русский язык?
- Это язык Великой Октябрьской революции, - поразил я их своим ответом. - Так говорил Мате Залка.
Не знаю, насколько досконально удалось моя проверка, но я получил разрешение жить в Советском Союзе. Меня отправили на Украину, работать слесарем на одном из автомобильных заводов. Помимо меня там работало немало политических эмигрантов из разных стран. Одни из них жили под своими именами. Другие, как я, под вымышленными русскими. Со мной в "общаге" в одной комнате проживал один парень из Чили. Работал фрезеровщиком. Очень удивлялся моим способностям к языкам. И то, что я испанский знаю, и русский. Сам-то он русский усваивал с трудом, что не мешало ему иметь успех у местных хохлушек.
Я проработал на заводе более двух лет. И все это время чувствовал за собой ненавязчивый присмотр. КГБ обо мне не забывало. Я догадывался, что у них имелись какие-то планы в отношении меня.
Меня совершенно внезапно вызвали в военкомат, хотя я, как иностранец, не состоял на воинском учете. Со мной беседовали двое: пожилой майор с петлицами танкиста и сотрудник в штатском. Поздоровавшись, и после короткой прелюдии "Вы, наверное, удивлены, что вас пригласили сюда?", перешли сразу к делу.
- Вы готовы защищать революцию? - спросили меня.
- Всегда готов! - ответил я. - Так кажется, говорят ваши пионеры?
- Да, именно так, - сказал тот, что в штатском. - А вы совсем чисто говорите по-русски. У вас действительно исключительные способности к языкам. Кроме того, вы неплохо обтерлись среди наших работяг. Если вы окажетесь в советском коллективе, где вас не знают, никто и не заподозрит в вас иностранца.
- Вы хотите направить меня в Афганистан? - прямо спросил я у моих собеседников.
- Почему вы так думаете? - спросили они у меня.
- А где еще советский коллектив может защищать революцию? - ответил я вопросом на вопрос.
- Мало ли где, - уклончиво произнес майор.
- В данном случае вы правы, - сказал сотрудник в штатском. - Мы действительно хотим направить вас в Демократическую Республику Афганистан. Если, конечно, служба в ограниченном контингенте советских войск не противоречит вашим принципам.
- Нисколько не противоречит, - произнес я и добавил. - "Контру" надо бить при любой возможности.
- Вот и хорошо, - сказал сотрудник в штатском, - что мы нашли с вами общий язык.
Мне выписали военный билет на обычную русскую фамилию, с обычным именем и отчеством. А затем отправили в учебный центр частей "спецназа", где никто не задавал лишних вопросов. Но обучали всерьез, не делая никаких скидок. Стрельба, рукопашный бой, подрывное дело, тактика. Марш-броски и кроссы. За время, проведенное в учебном центре, я сбросил десять килограммов веса. После обучения и стажировки мне присвоили звание прапорщика и отправили в Афган, на должность командира взвода в разведывательном батальоне.
Мне была придумана "легенда", согласно которой срочную службу я проходил на Новой Земле. Рассказывать о службе не имел права, так как дал подписку. Все знали, что на Новой Земле находится ядерный полигон, и поэтому лишние вопросы исключались. Была проработана и последующая часть легенды, касающаяся моей "гражданской" жизни. Оказывается, большую часть времени, я работал взрывником в геологической партии в глухой сибирской тайге. С этим было проще. Когда-то я уже работал взрывником в шахте. Были и еще кое-какие детали моего вымышленного жизнеописания. Реальную биографию не знал даже "особист" воинской части в Афгане.
В разведбате я воевал больше года. Мы охотились за караванами с оружием, за полевыми командирами. Но однажды моя разведгруппа сама попала в засаду. Военное счастье в тот день было не на нашей стороне...
VI
Меня посещает хозяин.
- Темный ты, однако, человек, - говорит он мне.
- Темный, в смысле неграмотный? - спрашиваю я.
- Нет, - отвечает он. - Темный, в смысле темнить. Я случайно узнаю о тебе интересные вещи. Я не представляю, что еще могу узнать о тебе.
- Есть много, друг Горацио, такого, что и не снилось нашим мудрецам, - говорю я.
- Вот, ты даже Гамлета знаешь, - говорит хозяин. - Я удивлен.
- Я тоже.
- И все же я мало о тебе знаю, - продолжает хозяин. - А то, что я случайно узнаю, вызывает у меня некоторые подозрения.
- Какие? - спрашиваю я. - Свое лечение я честно отрабатываю. Возможно, уже и отработал, но уходить от вас пока не собираюсь. Кто знает, что меня ждет за вашим высоким забором. Излишнего любопытства тоже не проявляю. Нос в ваши дела не сую. Меньше знаешь - крепче спишь.
- Так-то оно так, - вроде бы соглашается хозяин, но тут же спрашивает. - Что же ты за человек такой?
- Зачем вам это знать? - спрашиваю я и добавляю. - Я иногда сам боюсь смотреть в свое прошлое.
- Вот даже как? - удивляется хозяин, но тут голос его становится жестким. - Ближе к делу. Тебя узнал Душман. Вы с ним вместе воевали в Афгане. Ты был прапорщиком. Пропал без вести на операции. Твой труп не нашли. Потом Душман "загремел" из Афгана на зону. "Погоняло" ему, кстати, на зоне дали. Он, после отсидки, встречался со своими сослуживцами. Никто не помнит, чтобы тебя из плена отбили или выкупили. Душман назвал мне твою фамилию. У меня есть "подвязки" в министерстве обороны. Мне это стоило денег, но я навел справки. Ты до сих пор числишься пропавшим без вести. И вот ты у меня, живой и более-менее здоровый. Как это понимать? Растолкуй.
Повисает затяжная пауза. Я думаю, чтобы ему такое сказать. Правду не расскажешь. Не поверит. Придется врать. В ложь иногда верят легче, чем в правду.
- Я бежал из плена, - говорю я. - Самостоятельно.
- Разве такое возможно? - не верит он.
- В жизни все возможно, - отвечаю я.
Хозяин думает. Я молча наблюдал за ним. Глаз по-прежнему ничего не выражают, но чувствуется напряженная работа мозга. Что-то не сходится в его размышлениях и не дает ему покоя.
- Как ты вернулся в Россию? - наконец спрашивает он. - Через Среднюю Азию?
- Нет, - отвечаю я, - через Европу. И не в Россию, а еще в Советский Союз.
- Вам же, "афганцам", была объявлена амнистия. Почему ты не предъявил себя властям? Пришел бы и сказал: "Вот он я. Бежал из плена". А то живешь под чужим именем, по чужим документам.
- Можно было конечно, и сдаться властям, - соглашаюсь я, но тут же добавляю. - Правда, у них возникли бы ко мне вопросы, на которые мне не хотелось бы отвечать.
- И что это за вопросы?
- Они касались бы того, чем я занимался после побега из плена и до возвращения в Советский Союз.
- И чем ты занимался?
- Ну, зачем вам это знать? - опять спрашиваю я. - Если я начну вам все подробно рассказывать, у вас не хватит никаких денег меня проверять. Да и мне спокойнее, когда обо мне меньше знают.
- Слушай, а ты не шпион случайно? - неожиданно спрашивает хозяин.
- Смешно, - усмехаюсь я в ответ.
- Смешно, - соглашается хозяин. - Был бы ты шпион, то не поперся бы к "красным" в Белый дом. И не торчал бы тут у меня. И не дрался бы на потеху публики. Да и зачем сейчас в этой стране шпионы. Любой секрет и так продадут за пачку "зелени".
Он думает и вдруг еще что-то вспоминает.
- Есть еще вопрос. Душман говорил, что ты горел в БМП и у тебя должны быть на плече следы от ожогов. Где они?
- Зажило, - просто отвечаю я.
- Без следа? - не верит хозяин. - Разве так бывает.
- Иногда бывает.
Мы молчим, думая каждый о своем.
- Короче, - говорит хозяин, - не будем лишний раз напрягать мозги. Душман говорил, что ты отлично стрелял из "снайперки"? Даже на спор стрелял и выигрывал?
- Было дело, - подтверждаю я.
- Не хочешь еще пострелять?
- В кого? - спрашиваю я.
- Да пока ни в кого. Пока только по мишени.
- Можно и пострелять, - соглашаюсь я.
Сказано - сделано. Уезжаем в лес, стреляем. Я показываю свое умение, а мне потом намекают, что винтовка уже была в деле. А теперь на ней отпечатки моих пальцев. Так что если я и держу камень за пазухой, то это будет гарантией от всяких непродуманных шагов с моей стороны. Лучше мне сразу выбросить дурные мысли из головы, если конечно такие имеются.
Хозяин встречается со мной на следующий день.
- Есть тема, - говорит он. - Стреляешь ты классно. Работенка для тебя имеется.
- Кого-то надо пристрелить? - догадываюсь я. - Кого именно?
- Да так, одного черта, который прикидывается ангелом.
- Ангелочек-то с крылышками? - спрашиваю я.
- С какими крылышками? - не понимает хозяин.
- С погонами, - поясняю я.
- Точно, с погонами, - улыбается хозяин.
Он замечает промелькнувшее на моем лице недовольство и спрашивает:
- А ты что, опасаешься стрелять тех, кто с погонами? Я думал, тебе человека "замочить", что таракана прихлопнуть.
- Я за свою жизнь многих тварей на тот свет отправил, - отвечаю я. - Но хороших людей старался не убивать.
- Ты это к чему такой "базар" завел? - не понимает хозяин.
Обычно он старается говорить без уголовного жаргона, но когда бывает недоволен, то воровские словечки у него проскакивают.
- Может, этот с погонами, честный человек, - поясняю я, - и вам мешает. Мне, какой резон его убивать?
Хозяин облегченно вздыхает.
- Вот ты о чем, - говорит он. - Пусть твоя душа будет спокойна. Мразь он редкостная. На словах борец с преступностью, а на деле "бабки" от нас имеет не мерянные. Так в последнее время стал от нас требовать, чтобы мы ему своих людей сдавали. Раскрываемость надо повышать. Кстати, он из военных прокуроров. Возможно, ты его видел в Афгане. Душмана кстати он в свое время на нары отправил. Душман бы его голыми руками задушил.
- Ну, так и поручите его Душману.
- Поручил бы, но боюсь, Душман чисто не сработает, наследит, - говорит с сожалением хозяин. - Ничего. Я тебе одну кассету дам посмотреть, где он с малолетками развлекается. Сразу сомневаться перестанешь.
Он и в самом деле приносит видеокассету. Я смотрю. Содержание кассеты довольно мерзкое. Не в каждом видеопрокате подобную "порнуху" найдешь. Прокурора я узнаю, вспоминаю по Афгану. Правда за прошедшие годы он располнел и обрюзг. Я уже вижу в нем своего будущего клиента, зажившегося на этом свете. Остается только договориться с хозяином и обсудить детали ликвидации.
VII
Взгляд в прошлое
Я уже не раз охотился на "ангелов с крылышками". Причем довольно высокого ранга. Выше некуда: "августейших особ" и "помазанников божьих", "отцов нации" и "избранников народа". Не всегда такая охота заканчивалась успешно. Иногда готов был локти кусать, что не удалось отправить на тот свет очередного высокопоставленного мерзавца. Как это произошло в Чили в восемьдесят шестом.
В Чили я попал после Афганистана, через Пакистан и Аргентину. Выбраться из Афгана было совсем не просто. Как я добирался до пакистанского порта Карачи - это целый авантюрный роман. Кое-кто, оказавшийся на моем пути, распрощался с жизнью. В миллионном Карачи разжился европейскими документами и завербовался на иностранное судно матросом. С пересадками добрался до Аргентины.
В Аргентине мне удалось найти одного из наших "красно-бригадников", живущего там с конца семидесятых. Как удалось? Непросто. Но не зря говорится: "левак" "левака" видит издалека. Нашлись люди, вывели на него. Он меня узнал, но сильно удивился.
- Столько лет прошло, а ты совсем не изменился. Даже как будто помолодел, - и пошутил. - Случайно душу дьяволу не продал?
- А что? - поддержал шутку я. - Моя душа, что хочу, то и делаю. Могу продать, могу даром отдать. Хоть оптом, хоть в розницу.
- Дьяволу нельзя продать половину души, - вспомнил он старую испанскую поговорку.
- Главный дьявол на свете - это капитализм, - сказал я. - А ему я свою душу не продам.
Он свел меня с местными "левыми". Рассказал им, что знал обо мне. Те приняли меня неплохо. Правда, они неодобрительно отнеслись к моему участию в военных действиях в Афгане в рядах Советской Армии. По мнению западных "леваков", Советский Союз, введя свои войска в Афганистан, нарушил естественный ход развития революции. Афганские революционеры превратились в советских марионеток, а Советский Союз втянулся в обычную колониальную войну.
- Но ведь если бы не советские войска, революция потерпела бы поражение! - не соглашался я.
- Да, потерпела бы, - невозмутимо соглашались со мной и тут же объясняли, как бестолковому ученику. - Но поражение послужило бы уроком для будущих поколений революционеров. Они бы понимали, что нельзя в критический момент революции допускать раскол, нельзя быть догматиками, необходимо понимать нужды и чаянья народа.
Но я с этим категорически был не согласен. На мой взгляд, как я уже говорил, "контру" надо давить при любой возможности, любыми имеющимися силами. Именно потому я и оказался здесь, в Южной Америке, на другой стороне земного шара. Но, как говорится: "В чужой монастырь со своим уставом не ходят", и я старался лишний раз не спорить с моими новыми друзьями. Благодаря им я вскоре оказался в среди бойцов Патриотического Фронта имени Мануэля Родригеса - боевой организации, созданной чилийскими коммунистами для борьбы с диктатурой Пиночета. Борьба велась партизанскими методами.
Бойцы Фронта были отчаянными ребятами, сумевшими сделать то, что казалось невозможным - развязать в Чили партизанскую войну - по-испански "герилью". Ведь там до Пиночета никогда не существовало партизан. Все считали, что эта страна для партизанской борьбы просто не приспособлена по природным условиям. Ведь Чили - это узкая полоска суши, прижатая к океану высокогорьем Анд, безлесным и непроходимым. А на севере страны еще и пустыня. Партизаны, лишенные пространства для маневра и надежных укрытий, становятся легкой добычей правительственной авиации. К тому же те левые силы, кто готов был взяться за оружие, понесли в первые месяцы после переворота тяжелейшие потери убитыми и арестованными. Но в течение года было создано вооруженное подполье. Недостатка в новых бойцах не было. Слишком многие помнили, как в дни переворота столичная река Мапочо текла красная от крови. Как на национальном стадионе складывались штабеля из трупов по четыре в ряд, крест накрест. Как пытали электротоком. Как на "Вилле Гримальди" специально обученные собаки, насиловали привязанных женщин. Как мятежные моряки обстреливали рабочие кварталы в Вальпараисо. Как местные фашисты в провинциальных городах устраивали жуткие расправы над сторонниками Альенде. Как волны прибивали к берегу мешки с трупами, сброшенные в океан с вертолетов. А ведь у всех казненных, замученных, изнасилованных оставались родные и близкие. И, если на глазах мальчишки фашисты зверски убивали отца, то, подрастая, он уходил к партизанам. Да и наступившая после переворота жизнь не радовала. Когда в стране каждый третий взрослый был безработным, а работающему урезали оплату за труд до минимума; когда в деревню возвращались латифундисты, а в университетах заправляли военные; то возникали все условия, чтобы прорастали зерна ненависти.
Партизаны действовали в основном в городах. Нападали на казармы и склады с целью захвата оружия. Совершали экспроприации. Казнили осведомителей и сотрудников пиночетовской "охранки" ДИНА. Организовывали побеги политзаключенных. Поначалу партизаны плохо умели стрелять. Несли тяжелые потери, но на место погибших приходили новые бойцы.
Партизаны оборудовали несколько баз в высокогорье Анд, на территории Аргентины в непосредственной близости от чилийской границы. Базы использовались как тренировочные лагеря и опорные пункты. Действуя с этих баз, партизаны проводили боевые операции. Однако в марте 1976 году в Аргентине произошел военный переворот, и в июне 1976 г. аргентинская военная авиация разбомбила базы чилийских партизан. При этом погибло от более тысячи бойцов. В результате партизанская война затихла, сократившись до нескольких десятков боевых операций в год.
В октябре 1983 г. в Аргентине пала военная диктатура, и партизаны опять стали использовать аргентинскую территорию как тыловую базу. Сменился и характер партизанских акций. Заметно упало число выслеженных и казненных осведомителей и сотрудников ДИНА/СИМ. Они ушли в самое настоящее подполье. Были населенные пункты, где офицеры тайной полиции никогда не ночевали дважды в одном доме; как будто они сами были партизанами, которых разыскивают власти. Зато резко увеличилось число нападений на официальные учреждения - в первую очередь, с целью похищения бланков документов: вооруженное подполье быстро росло, нелегалам требовалось много фальшивых документов. Другой мишенью Фронта стали фашисты. С 1985 г. партизаны Фронта стали систематически нападать на местные отделения фашистских партий и организаций, на типографии, где печатались фашистские газеты, на склады фашистской литературы. Киоскеры отказывались брать в продажу фашистские газеты - несмотря на то, что фашисты их за это избивали, а нередко и отправляли в тюрьму по подозрению в "сочувствии коммунистам".
7 сентября 1986 года, за четыре дня до тринадцатой годовщины военного переворота, бойцами Фронта была предпринята попытка покушения на генерала Пиночета. Мне тоже довелось участвовать в этом деле. Поначалу все складывалось удачно. Мы пропустили эскорт мотоциклистов и грузовиком с прицепом перекрыли дорогу автомобилю президента. Открыли огонь, но тут нас подвело оружие. Один гранатомет дал осечку. А вторая граната пробила стекло, но не взорвалась. Эти базуки были похищены нами с армейских складов. Вот какое дерьмо поставляли Пиночету американские союзники. Сбагривали всякую дрянь.
Мы открыли бешеный огонь из автоматов. Убили пятерых охранников. Сам же Пиночет не пострадал. Нам же пришлось срочно скрыться. Многих из участников покушения вскоре арестовали, но подполье сумело устроить им побег.
Пиночет назвал свое спасение "перстом Всевышнего". "Бог спас меня, - заявил он, - чтобы я и дальше мог бороться во имя отечества". По его приказу разбитые и обгоревшие машины президентского кортежа были выставлены на всеобщее обозрение. Пиночет не догадывался, что у власти ему осталось быть всего лишь чуть более двух лет.
Борьба продолжалась. С 1987 г. распространились нападения на мобильные патрули полиции, карабинеров и на отделения СИМ. Партизаны совершили налет на склад реактивных гранатометов правительственной армии и вывезли оттуда два грузовика базук и боеприпасов. К операции по поимке похитителей была подключена авиация, а Пиночет даже обратился за помощью к США, надеясь на американские спутники-шпионы. Но найти партизан не удалось. К концу 1987 года нападения на оружейные склады полиции, карабинеров и даже армии приняли регулярный характер. Это было связано с тем, что партизанская борьба в Чили приняла общенародный характер. Свои отряды и боевые группы стали создавать не только "леваки" и коммунисты, но и социалисты, и даже радикалы. Страна стояла на грани гражданской войны. Пиночет был вынужден в октябре восемьдесят восьмого года пойти на плебисцит, на котором народу предлагалось сказать "Да" или "Нет" его дальнейшему пребыванию у власти. Пиночет надеялся, что большинство скажет "Да". Но народ сказал "Нет!" диктатуре. И тогда Пиночет решил повторить сентябрь семьдесят третьего. Установить в Чили военное положение, ввести в столицу войска и отменить результаты плебисцита. Но на заседании Совета национальной безопасности во дворце "Ла Монеда" Пиночета не поддержали другие члены хунты. И он сдался. Выступил по национальному телевидению, назвал итоги плебисцита ошибкой чилийцев и объявил о своей предстоящей отставке с поста президента.
К 1989 году в некоторых провинциях уже существовали районы, в которых с наступлением темноты власть переходила в руки "народного ополчения". Полиция и карабинеры боялись ночью соваться в эти районы, торговцы там платили "революционный налог" партизанам. Герилья развивалась бы в Чили и дальше, если бы в 1989 г. не состоялись всеобщие выборы, и кровавая власть Пиночета не рухнула.
А мне до сих пор жаль, что тогда в восемьдесят шестом мы не поставили окончательную точку в биографии диктатора.
VIII
Ликвидация прокурора проходит, как говорится, без сучка и без задоринки. Я с ночи караулю его на чердаке дома напротив здания прокуратуры в одном из подмосковных городов. Ждать приходится до середины рабочего дня. На работу "клиент" может прийти с опозданием, но в перерыв строго выходит в одно и тоже время, чтобы отправиться обедать в любимый ресторан. Режим, однако. Вероятно не все в порядке с пищеварением.
Из чердачного окошка до дверей прокуратуры почти двести метров - перед зданием небольшой сквер. С такого расстояния лучше стрелять в грудь. Легче попасть. Правда, при ранении в грудь могут спасти. Медицина иногда творит чудеса. В голову надежней - гарантированная смерть. Но можно и промазать. Да, когда-то я стрелял по спичечному коробку и не с такого расстояния. Но коробок недвижим, а голова может дернуться, наклониться.
Я его дождался. Вот он появляется. В такие секунды время как будто растягивается. Как в замедленной киносъемке. Я спокоен, не волнуюсь. Затаив дыхание, всаживаю две пули ему в грудь. Одну за другой. Дело сделано. Медицина творит чудеса, но не всегда.
"Лучше бы ты погиб героем в Афгане", - мысленно говорю я прокурору.
Я оставляю винтовку и быстро покидаю чердак. В условленном месте меня ждет машина. За рулем Душман.
- Все нормально? - спрашивает он.
- Все, - киваю я. - Поехали.
По дороге нас никто не останавливает. Вскоре я уже нахожусь в доме хозяина и жду от него сообщений. Нервы напряжены. Пытаюсь читать книгу, смотреть телевизор. Ничего не получается.
Наконец ко мне в комнату заглядывает Душман.
- Все в порядке, - говорит он. - "Зажмурился" прокурор. Отдыхай.