Пузырёв Владимир Юрьевич : другие произведения.

Перекати-поле (Боец из прошлого)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Его носит по странам и эпохам, как клубок перекати-поля, гонимый ветром по осенней степи.


Владимир Пузырёв

Перекати-поле

(Боец из прошлого)

Рассказ

  

I

   Я бреду по коридору пятого этажа "Белого Дома". Или, как зовут его защитники - "Дома Советов". Время от времени здание вздрагивает от разрыва танковых снарядов. Я прикрываю правой ладонью раненое левое плечо; пытаясь какой-то тряпкой, пропитанной чем-то медицинским, остановить кровь. Чувствую, что надолго моих усилий не хватит. На свое счастье я сталкиваюсь с каким-то казаком. Он узнает меня первым. Я тоже припоминаю. Мы знакомы с ним по Приднестровью. Его зовут Николай, он родом с Кубани. У него автомат и кинжал. Похоже еще дедовский.
   - Ранен? - спрашивает Николай меня.
   Я киваю.
   - Дай посмотрю.
   Николай убирает мою руку с тряпкой. Кинжалом распарывает рукав, обнажая место ранения.
   - Осколок, - говорит Николай. - Совсем неглубоко. Терпи казак - атаманом станешь.
   Острием кинжала он пытается подцепить осколок, шевелит его. Я морщусь от боли. Наконец Николаю удается взяться за кончик осколка двумя пальцами.
   - Ну, держись, - говорит он и с силой выдергивает осколок из раны.
   Я вскрикиваю от боли и оседаю прямо на пол.
   - Все нормально, - говорит Николай, промывая мою рану чем-то из фляжки.
   - Что это? - спрашиваю я.
   - Чача, - отвечает Николай и предлагает. - Глотни, легче будет.
   Я делаю глоток крепкого, почти как спирт, напитка. С трудом сдерживаюсь, чтобы не вдохнуть ртом воздух. А Николай уже разорвал упаковку индивидуального пакета и ловко бинтует мне плечо.
   - Я так думаю, ты сдаваться не собираешься? - спрашивает он меня.
   - Нет, не собираюсь.
   - Тогда иди вниз, - говорит Николай. - Там из подвала можно попытаться уйти. Через канализацию или теплотрассу. Торопись.
   - А ты? - спрашиваю я.
   - А у меня автомат и два магазина, - отвечает Николай. - Живы будем - увидимся. Знаешь где?
   - Где?
   - В Советском Союзе!
   ...Уже который час я блуждаю по подземным лабиринтам коллектора. Ноги в грязной вонючей воде. В воздухе стоит запах хлорки. Глаза слезятся. А главное - кровь сочится через повязку. Чувствую, как слабею. Если я в ближайшее время не выберусь, то свалюсь прямо здесь.
   Я не знаю насколько далеко я ушел от "Белого Дома". Наверное, далеко. Ближайшие к "Белому дому" люки канализационных и тепловых колодцев либо закрыты наглухо, либо находятся под охраной. Внезапно чувствую сквозняк. Очень слабый. Может быть, это мне кажется? Иду по сквозняку. И, о чудо! Выхожу к колодцу. Вверху, в открытый люк виден свет.
   "Как же выбраться? - думаю я. - Тут здоровому-то непросто вылезти. А уж с моей-то рукой... Но выбирать не приходится. Придется постараться".
   Не помню, как, но я выбираюсь из колодца. Вместе с кровью меня покидают последние силы.
   "Ну, все. Конец, - думаю я. - Заканчивается очередной раунд".
   Как всегда не хочется умирать. Кто знает, что ожидает там - за гранью бытия: новая жизнь или пустота? Каждый раз борешься за жизнь до последнего.
   Невдалеке слышен шум автострады. Повинуясь инстинкту сохранения жизни, я из последних сил бросаюсь туда. Кое-как выбираюсь на дорогу. Тут я, совсем обессиленный, падаю на асфальт. Раздается резкий визг тормозов. Кто-то подбегает ко мне и орет.
   - Ты что творишь, урод!
   "Сейчас ногой врежет", - безразлично думаю я, как о ком-то постороннем.
   - Не трогай его! - раздается властный голос.
   Я не могу поднять головы и вижу только ноги. Две пары ног. Одни - в джинсах и кроссовках. Другие - в брюках и начищенных до зеркального блеска туфлях. Я вот-вот потеряю сознание. Голоса доносятся как из-за стены.
   - Забери его и положи в машину, - распоряжается один.
   - Шеф, да зачем он вам нужен? - пытается возражать второй.
   - Не твое дело. Пригодится.
   - Так ведь он, наверное, оттуда, из Белого Дома! В камуфляж одет и весь в крови.
   - Вот и хорошо. Будет мне жизнью обязан. Такие люди тоже нужны.
   - Да ведь помрет он не сегодня, так завтра!
   - Ну, это мы поглядим. Хватит спорить, выполняй!
   - Куда его? В багажник?
   - Конечно, не в салон же.
   - А если нас какие-нибудь патрули остановят, "менты" или вояки?
   - Значит не судьба. Сдадим.
   Меня подхватывают подмышки и тащат к машине. Ноги волочатся по асфальту. Запихивают в багажник. Закрывается крышка и, в полной темноте, я теряю сознание.

II

   Первое время я нахожусь между жизнью и смертью. Но все-таки выживаю. Когда я довольно быстро начинаю идти на поправку, меня навещает хозяин. Так я стану называть этого человека. У него грубоватое, по-мужски привлекательное лицо. Густые, сильно поседевшие волосы. Сам довольно крепкий. Выше среднего роста. На вид лет за сорок. В целом его вид вызывал бы расположение, если бы ни глаза. Они не добрые и не злые, не веселые и не строгие. Они никакие. Глядя в них невозможно догадаться, о чем думает человек, которому они принадлежат.
   Меня держат в загородном особняке. По приказу хозяина меня кормят и лечат.
   - Ну что, мятежник, живой? - спрашивает он.
   - Живой, - отвечаю я. - Спасибо вам. Если бы не вы, лежать бы мне в ящике.
   - Как говорил мой покойный отец, - произносит хозяин, - спасибо много, вот пол-литра бы в самый раз.
   - Смешно, - усмехаюсь я.
   - Смешно, - соглашается хозяин и добавляет. - А если серьезно, то твое лечение обошлось мне в хорошие "бабки".
   - Понимаю, - говорю я. - Долг платежом красен.
   - Это хорошо, что понимаешь, - произносит хозяин. - Долг ты мне вернешь. Точнее отработаешь. Я об этом позабочусь.
   - Отработаю. Я много чего умею делать. Думаю, что пригожусь.
   - Пригодишься, - с уверенностью говорит хозяин. - Пока не знаю как, но есть у меня насчет тебя кое-какая мыслишка. В следующий раз скажу. А пока выздоравливай.
   Он еще не один раз приходит ко мне, расспрашивает.
   - Значит с Дона родом? - интересуется моим происхождением.
   Я вспоминаю, что в паспорте у меня указано место рождения - Ростовская область.
   - Да, с Дона, - говорю я и даже вспоминаю район и станицу.
   - Не бывал, - произносит хозяин.
   "Слава богу, - думаю я. - А то бы пристал с расспросами. Подробности бы выпытывал".
   - Вас там видать много таких, - продолжает хозяин.
   - Каких таких? - спрашиваю я.
   - Таких, - отвечает он. - Смуглых и чернявых. А говоришь чисто, без акцента. Не акаешь и "гэ" твердо произносишь.
   - Отвык, - поясняю я. - С самого детства там не живу.
   Хозяин расспрашивает о моих навыках. Умею ли водить машину? Хорошо ли стреляю и из каких видов оружия? Знаю ли взрывное дело? Я стараюсь по мере возможности удовлетворять его любопытство. Так, чтобы ответ звучал убедительно, но и чтобы не показаться хвастуном или сумасшедшим.
   "Да, машину вожу". - "Много лет?" - "Много". Но не стану же говорить, что водить начал еще дореволюционные "форды" и "роллс-ройсы". "Стрелять умеешь?" - "Умею". - "Из какого оружия?" - "Да так, из разного". Если скажу, что доводилось стрелять, из аркебузы и мушкета, винчестера и трехлинейки, ППШ и "шмайсера", автомата Калашникова и "М16", то не поверит. "Взрывное дело знаешь? Самодельную мину сможешь смастерить?" - "Смогу". Не скажешь ведь, что и в шахте взрывником работал, и поезда под откос пускал.
   Хозяин смотрит на меня и, по глазам его, я не могу понять, верит он мне или нет. Но вслух своих сомнений он не высказывает.
   Однажды хозяин спрашивает меня, не занимался ли я боксом, каратэ, дзюдо. Либо еще какими-нибудь единоборствами. Я отвечаю, что спортом никогда не занимался. Но знаком с приемами рукопашного боя и личной самообороны. В общем, драться умею.
   - Вот и хорошо, - радуется хозяин. - Про бои без правил слыхал?
   - Доводилось, - отвечаю я. - Вы предлагаете мне участвовать? Стать гладиатором?
   - А что, слабо? - спрашивает он. - Или рискнешь?
   - Запросто, - соглашаюсь я. - Дело-то нехитрое.
   - Договорились, - говорит хозяин, снисходительно глядя на меня.
   Наконец-то я вижу в его глазах какое-то выражение.
   - Вот и поглядим, что ты за боец такой, - заканчивает хозяин и уходит.

III

Взгляд в прошлое

   Вы не поверите, но когда-то я уже был гладиатором. А до этого военнопленным, а еще раньше солдатом. А прежде чем стать солдатом работал в поле вместе с отцом. На пару с ним проливал пот на нашем небольшом участке земли. Был простым земледельцем, которого война заставила взять в руки оружие. Что это была за война? О-о! Это была жестокая война. Вся Италия полыхала огнем. Казалось, пожар восстания затопит и поглотит Римскую республику. Но она выстояла, как выстояла за столетие до этого против Ганнибала и спустя пятнадцать лет - против Спартака. Но эту войну римляне вспоминать не любили. Ведь воевали против жителей Италии, соотечественников, вчерашних союзников. Так и называли эту войну - Союзнической.
   Проживающие по всему Апеннинскому полуострову племена италиков - марсов, самнитов, этрусков, умбров - давно требовали для себя прав римских граждан. "Как же так, получается? - рассуждали они. - Все обязанности перед Римом несем, парней отдаем на службу в легионы, вместе против Ганнибала сражались. Не предали, как греческие города на побережье. А гражданских прав не имеем. Несправедливо".
   Вначале думали уладить все дело миром. Но после того как римского трибуна, выступавшего в поддержку требований италиков, убили в Риме сапожным ножом в бедро, стало ясно, что войны не избежать. Италики решили выступить внезапно и начали скрытно готовиться к войне. Римляне узнали об этих приготовлениях и решили упредить мятеж, разослав своих людей по многим городам для выяснения обстоятельств. Тем самым, спровоцировав италиков на восстание. Началась война, длившаяся три года. Тяжелая и ожесточенная. Ведь воевали между собой воины одинаково вооруженные, одинаково обученные, одинаково знающие военные навыки и хитрости. Чаша весов то и дело склонялась то на одну, то на другую сторону.
   Сначала римляне терпели поражения. Италикам удалось разгромить несколько крупных римских отрядов. Был тяжело ранен один из консулов. Вскоре он умер от раны. После его погребения в Риме сенатом было принято решение хоронить погибших на войне на месте их гибели, чтобы вид похорон в Риме не снижал боевой дух его жителей.
   Рим стянул войска и поручил командовать ими опытным полководцам. Среди них были и Гай Марий, и Луций Корнелий Сулла. Спустя несколько лет эти два военачальника развяжут в Римской республике небывалую ранее кровавую гражданскую войну. А пока, позабыв о своих распрях и взаимных претензиях, они решительно взялись за дело. Восставшие стали терпеть одно поражение за другим. Помимо военных действий римляне старательно вносили раскол среди италиков. Они нехотя дали римское гражданство этрускам и умбрам, не принимавшим участия в войне. Это внесло колебания в ряды восставших, но марсы и самниты продолжали упорно сражаться. Тогда и им пообещали дать римское гражданство при условии, что они сложат оружие в течение шестидесяти дней. Это раскололо силы повстанцев.
   Я попал на войну, когда мне исполнилось шестнадцать лет. Взрослеть приходилось рано. Военное счастье к тому времени уже окончательно оставило италиков. Римляне торжествовали, ожидая скорой победы. Другой на моем месте дожидался бы окончания войны, оставаясь в стороне. Но только не я. В бою с римлянами погиб мой отец и я должен был отомстить.
   Мне довелось испытать всю горечь поражения. Я видел, как римские легионы несли по Италии страх и смерть. Как римские военачальники отдавали на разграбление взятые города италиков, соблюдая знаменитое правило "Vae victis!" - "Горе побежденным!", усвоенное римлянами от галлов, некогда взявших Рим. Я возненавидел этот "великий город" и поклялся сражаться против него до самой смерти. Но погибнуть в бою не довелось. Я был взят в плен в одном из последних сражений той войны.
   Победив в войне, Рим все же предоставил италикам права гражданства, но это не распространялось на нас - сражавшихся до конца. Для нас оставался плен. Каменоломни или школа гладиаторов. Рабский труд или смертельные схватки на арене цирка. И трудно сказать, что было хуже.
   Мне выпало стать гладиатором. Не сразу. Поначалу я помахал киркой в подземном руднике. Потом меня продали в школу гладиаторов на юге Италии. И занялись там мною всерьез. Как кузнец кует меч? Очень просто. Сначала сунет кусок железа в горн, в самый жар. Раскалит добела и на наковальню, под молот. Потом снова в горн. И снова под молот. И так пока не превратит кусок железа в оружие. Так вот и меня: в огонь и на наковальню. Кто я был до школы гладиаторов? Так пацан зеленый. Хотя и повоевал с годик. А стал боец, гладиатор. А уцелеть на арене цирка было совсем непросто. Пожалуй, посложнее, чем на войне. На войне проще: вперед не высовывайся, сзади не отставай. Если повезет, глядишь и уцелеешь. А в цирке в средних рядах укрыться не получится. Тут ты или боец, или труп. Римляне сделали из меня бойца. Это они умели. Любили они кровавые дела и относились к ним основательно, серьезно. Будь то война, будь то гладиаторские бои. Пятнадцать лет сражался я на арене цирка и, если остался жив, то только благодаря выучке, полученной в гладиаторской школе.
   Начинал я прегенарием. Выступали мы в самом начале состязаний, чтобы, как сказали бы сейчас, "разогреть" публику. Вооружали нас деревянными мечами. Обматывали тело тканью и больше никаких доспехов. Потому и увечья иной раз наносили друг другу нешуточные.
   Потом я пытался бежать, надеясь примкнуть к повстанцам, скрывавшимся в горах. Побег не удался, и меня перевели в бестиарии. Вооруженные дротиком или кинжалом мы дрались с дикими зверями. Тогда я впервые изведал настоящий страх. Каждый раз, выходя на арену, не знал, останусь ли я жив. Бестиариями обычно были преступники, приговоренные к бою с хищниками. Меня после моего неудачного побега тоже считали преступником. Но я уцелел в схватках со зверями. Меня спасла моя ловкость, и мой хозяин решил, что пора бы мне драться и с людьми.
   Я стал велитом, названным так в честь воинов легкой римской пехоты. Из вооружения один дротик, с привязанным к нему шнуром. Затем меня перевели в ретиарии, которых вооружали сетью и трезубцем. Но и это не стало последним шагом в моей карьере гладиатора. Я рос, наливался силой. Мне предстояло стать тяжеловооруженным воином - самнитом. Получить в руки большой прямоугольный щит и короткий меч.
   Не всегда и не всем улыбалось гладиаторское счастье. Случалось и мне лежать раненому на арене цирка, ожидая приговора. Но ни разу зрители не потребовали меня добить.
   Ох, эта беспощадная римская публика. Надо действительно драться отчаянно, чтобы угодить этим одержимым, жаждущим крови. Бросив взгляд на трибуны, можно было увидеть все слои римского общества - от самых высших до самых низших. Кажется, зрители со всего света приезжали посмотреть на бои гладиаторов. А женщин на трибунах собиралось не меньше, чем мужчин. Своим строгим профилем выделялись знатные гречанки. Отдельно сидели, закутанные в тонкие роскошные одежды и кисею, смуглые дочери богатых евреев - купцов и ювелиров. На них с презрением смотрели роскошные римские патрицианки и не менее роскошные куртизанки. Можно было увидеть и неутешную вдову, пришедшую сюда, несмотря на траур по покойному мужу. Подобная чистая публика занимала верхние ряды амфитеатра. А внизу теснился всякий сброд - кузнецы и носильщики, пекари и погонщики мулов, солдаты и земледельцы. Ну и, конечно же, блудницы и преступники. Как без них. Все шумели, волновались, острили, переругивались. Начинался бой, и зрители в едином порыве восторгались кровавым зрелищем.
   Пятнадцать лет дрался я на арене цирка. А внутри меня копилась ненависть, и я верил, что настанет день, когда буду драться не на потеху публики, а за свою свободу. И однажды такой день настал...
  

IV

   Меня вывозят на тренировки в ближайший подмосковный городок. Там я посещаю "качалку", расположенную в одном из подвалов. С каждой тренировкой я увеличиваю нагрузки. Сопровождает меня в поездках один из "братков" хозяина по кличке Душман. Со мной он держится вежливо, с расспросами не пристает. Но чувствуется, что поглядывает он на меня свысока и с легкой иронией.
   На обратном пути я выхожу из машины и устраиваю пробежку вдоль дороги по обочине. Душман не спеша, ведет машину невдалеке. Вскоре я предлагаю Душману побыть моим спарринг-партнером. Усмехаясь, он соглашается. После первых же поединков он начинает смотреть на меня с уважением. И еще я вижу в его взгляде что-то непонятное. Как будто он хочет спросить меня о чем-то, но не решается.
   Наступает день первого боя. Накануне хозяин разговаривает со мной.
   - Какое тебе дадим "погоняло" для выступлений? - спрашивает он.
   - Псевдоним, - поправляю я хозяина.
   - Пусть будет псевдоним, - соглашается он. - Так какой?
   - Любой, - говорю я. - Лишь бы необидный.
   - Что скажешь, если будешь "Старым"? - спрашивает хозяин.
   - Почему вдруг "Старым"? - спрашиваю я.
   - Ну, на фоне других бойцов ты действительно покажешься старым, - говорит хозяин.
   - Ладно, "Старым", так "Старым", - соглашаюсь я.
   - Слушай, а, сколько тебе лет? - спрашивает хозяин. - Я знаю, что по паспорту тридцать пять, а на самом деле сколько?
   - Ну, может чуть-чуть побольше, - уклончиво отвечаю я.
   Не говорить же ему, сколько я на самом деле живу на белом свете. Сразу подумает, что я с сумасшедшего дома сбежал.
   Первый свой бой я провожу в том же самом подмосковном городке, в специально арендованном школьном спортзале. Условие боя простое: "вырубить" противника. Нейтрализовать его так, чтобы он не смог продолжать бой. Возможен и более гуманный вариант: свалить противника на пол и болевым приемом заставить признать поражение.
   Мое появление встречают насмешками. Слышу, как кто-то говорит: "Где нашли этого старого пердуна?" Соперник смотрит на меня с пренебрежением. Но после короткого боя, когда мой противник лежит в "отключке", в зале повисает тишина.
   - А ты дерешься лучше, чем я предполагал, - говорит мне хозяин.
   Он не понимает простой вещи. На своего противника я смотрю, как на врага на войне, которого надо обезвредить голыми руками. Как на часового, как на карателя, как на диверсанта.
   Я продолжаю участвовать в боях без правил. На меня делают ставки. Зрители своим азартом напоминают древнеримских. С той лишь разницей, что здесь представлены не все слои общества, а узкий круг посвященных. Некоторые приходят с женщинами - женами и любовницами. Те бросают откровенные взгляды на бойцов. В том числе и на меня.
   - Как она на тебя смотрит! - восхищенно произносит Душман после одного из боев.
   - Кто она? - спрашиваю я.
   - Жена шефа, - поясняет Душман.
   Я оглядываюсь и вижу рядом с хозяином женщину. Крашеная блондинка лет тридцати, не особенно красивая, но с великолепной фигурой. Одним словом, эффектная. Как ни странно, но я ее вижу впервые. Хотя живем в одном особняке. Но я-то живу в полуподвальном помещении. Там же питаюсь. Там есть свой санузел. Дом покидаю и возвращаюсь в него с "черного" хода. Из нашего полуподвала есть ход в верхние помещения. Им пользуется хозяин и некоторые "братки", но для меня он пока под запретом.
   Хозяин видит, что мы на них смотрим, и жестом подзывает нас.
   - Пошли, шеф зовет, - говорит Душман.
   Мы подходим. Хозяин небрежно здоровается со мной. Жена его откровенно рассматривает меня.
   - Ты молодец! - говорит хозяин. - Дерешься нестандартно. Многие уже спрашивали, где я взял такого бойца.
   - И что вы им отвечаете? - спрашиваю я.
   - Говорю, что вытащил с того света.
   - Точно, - соглашаюсь я, - с того света.
   Хозяин отпускает нас, и мы с Душманом отправляемся в душевую.
   - Бойся ее, - предупреждает Душман, имея в виду жену хозяина.
   - Почему? - удивляюсь я.
   - Не дай бог тебе узнать почему, - говорит Душман и повторяет. - Бойся ее, Горелый.
   Я вздрагиваю и внимательно смотрю на Душман.
   "Откуда он может знать мое афганское прозвище?" - думаю я.
   И тут я вспоминаю, где я его видел. В Афгане. Это же Валера Сычев. Армейское прозвище - "Сыч". А нынешнее "погоняло" значит Душман. Он был пулеметчиком в нашей роте. Уже тогда у него были криминальные наклонности. Мог пограбить дукан во время операции. Или местных жителей. Не удивительно, что докатился до уголовщины. Выходит, Душман меня узнал. А значит, обязательно сообщит хозяину. Возникнут проблемы. Ладно, найдем, что сказать. Главное не делать резких движений, чтобы не нарваться на непредсказуемую реакцию.

V

Взгляд в прошлое

   В Афганистан я попал в восьмидесятых годах, уже прожив несколько лет в Советском Союзе. А в СССР я был вынужден перебраться, спасаясь от итальянской полиции. В семидесятых годах я состоял в "красных бригадах". После похищения и убийства в 1978 году премьер-министра Италии Альдо Моро, за нами началась самая настоящая охота. Многие из боевиков "красных бригад" покинули страну, рассеявшись по всему миру. Но и за пределами Италии уцелеть было непросто. Все спецслужбы Западной Европы объединились против нас. Некоторые из боевиков искали спасения за океаном. Но Интерпол ловил нас по всему миру. Я решил попытать счастья в другой стороне. По поддельным документам я уехал в Советский Союз. А в Москве явился в КГБ и стал просить политического убежища. Со мной долго работали, изучая мою подноготную. Особенно проверяющих удивляло мое знание иностранных языков.
   - Какими языками, кроме итальянского, владеете? - спрашивали меня.
   - Испанским и французским свободно, - отвечал я. - Русским и немецким намного хуже.
   Я говорил по-русски с сильным акцентом. Хотя мог говорить и чисто, но тогда возникли бы лишние вопросы.
   - Откуда знаете столько языков? Вы что полиглот?
   - Нет. У меня просто способности к языкам, - отвечал я. - Я много общался с испанцами и французами.
   - А немецкий?
   - Одно время мне пришлось скрываться в Швейцарии. А там где я жил все говорили по-немецки.
   - А русский язык вы откуда знаете?
   - Учил по самоучителю. Читал русских писателей в подлиннике.
   Они расспрашивали, каких именно писателей я читал и, что мне особенно понравилось.
   - "Тарас Бульба" Гоголя, - ответил я.
   - А зачем вам надо было знать русский язык?
   - Это язык Великой Октябрьской революции, - поразил я их своим ответом. - Так говорил Мате Залка.
   Не знаю, насколько досконально удалось моя проверка, но я получил разрешение жить в Советском Союзе. Меня отправили на Украину, работать слесарем на одном из автомобильных заводов. Помимо меня там работало немало политических эмигрантов из разных стран. Одни из них жили под своими именами. Другие, как я, под вымышленными русскими. Со мной в "общаге" в одной комнате проживал один парень из Чили. Работал фрезеровщиком. Очень удивлялся моим способностям к языкам. И то, что я испанский знаю, и русский. Сам-то он русский усваивал с трудом, что не мешало ему иметь успех у местных хохлушек.
   Я проработал на заводе более двух лет. И все это время чувствовал за собой ненавязчивый присмотр. КГБ обо мне не забывало. Я догадывался, что у них имелись какие-то планы в отношении меня.
   Меня совершенно внезапно вызвали в военкомат, хотя я, как иностранец, не состоял на воинском учете. Со мной беседовали двое: пожилой майор с петлицами танкиста и сотрудник в штатском. Поздоровавшись, и после короткой прелюдии "Вы, наверное, удивлены, что вас пригласили сюда?", перешли сразу к делу.
   - Вы готовы защищать революцию? - спросили меня.
   - Всегда готов! - ответил я. - Так кажется, говорят ваши пионеры?
   - Да, именно так, - сказал тот, что в штатском. - А вы совсем чисто говорите по-русски. У вас действительно исключительные способности к языкам. Кроме того, вы неплохо обтерлись среди наших работяг. Если вы окажетесь в советском коллективе, где вас не знают, никто и не заподозрит в вас иностранца.
   - Вы хотите направить меня в Афганистан? - прямо спросил я у моих собеседников.
   - Почему вы так думаете? - спросили они у меня.
   - А где еще советский коллектив может защищать революцию? - ответил я вопросом на вопрос.
   - Мало ли где, - уклончиво произнес майор.
   - В данном случае вы правы, - сказал сотрудник в штатском. - Мы действительно хотим направить вас в Демократическую Республику Афганистан. Если, конечно, служба в ограниченном контингенте советских войск не противоречит вашим принципам.
   - Нисколько не противоречит, - произнес я и добавил. - "Контру" надо бить при любой возможности.
   - Вот и хорошо, - сказал сотрудник в штатском, - что мы нашли с вами общий язык.
   Мне выписали военный билет на обычную русскую фамилию, с обычным именем и отчеством. А затем отправили в учебный центр частей "спецназа", где никто не задавал лишних вопросов. Но обучали всерьез, не делая никаких скидок. Стрельба, рукопашный бой, подрывное дело, тактика. Марш-броски и кроссы. За время, проведенное в учебном центре, я сбросил десять килограммов веса. После обучения и стажировки мне присвоили звание прапорщика и отправили в Афган, на должность командира взвода в разведывательном батальоне.
   Мне была придумана "легенда", согласно которой срочную службу я проходил на Новой Земле. Рассказывать о службе не имел права, так как дал подписку. Все знали, что на Новой Земле находится ядерный полигон, и поэтому лишние вопросы исключались. Была проработана и последующая часть легенды, касающаяся моей "гражданской" жизни. Оказывается, большую часть времени, я работал взрывником в геологической партии в глухой сибирской тайге. С этим было проще. Когда-то я уже работал взрывником в шахте. Были и еще кое-какие детали моего вымышленного жизнеописания. Реальную биографию не знал даже "особист" воинской части в Афгане.
   В разведбате я воевал больше года. Мы охотились за караванами с оружием, за полевыми командирами. Но однажды моя разведгруппа сама попала в засаду. Военное счастье в тот день было не на нашей стороне...

VI

   Меня посещает хозяин.
   - Темный ты, однако, человек, - говорит он мне.
   - Темный, в смысле неграмотный? - спрашиваю я.
   - Нет, - отвечает он. - Темный, в смысле темнить. Я случайно узнаю о тебе интересные вещи. Я не представляю, что еще могу узнать о тебе.
   - Есть много, друг Горацио, такого, что и не снилось нашим мудрецам, - говорю я.
   - Вот, ты даже Гамлета знаешь, - говорит хозяин. - Я удивлен.
   - Я тоже.
   - И все же я мало о тебе знаю, - продолжает хозяин. - А то, что я случайно узнаю, вызывает у меня некоторые подозрения.
   - Какие? - спрашиваю я. - Свое лечение я честно отрабатываю. Возможно, уже и отработал, но уходить от вас пока не собираюсь. Кто знает, что меня ждет за вашим высоким забором. Излишнего любопытства тоже не проявляю. Нос в ваши дела не сую. Меньше знаешь - крепче спишь.
   - Так-то оно так, - вроде бы соглашается хозяин, но тут же спрашивает. - Что же ты за человек такой?
   - Зачем вам это знать? - спрашиваю я и добавляю. - Я иногда сам боюсь смотреть в свое прошлое.
   - Вот даже как? - удивляется хозяин, но тут голос его становится жестким. - Ближе к делу. Тебя узнал Душман. Вы с ним вместе воевали в Афгане. Ты был прапорщиком. Пропал без вести на операции. Твой труп не нашли. Потом Душман "загремел" из Афгана на зону. "Погоняло" ему, кстати, на зоне дали. Он, после отсидки, встречался со своими сослуживцами. Никто не помнит, чтобы тебя из плена отбили или выкупили. Душман назвал мне твою фамилию. У меня есть "подвязки" в министерстве обороны. Мне это стоило денег, но я навел справки. Ты до сих пор числишься пропавшим без вести. И вот ты у меня, живой и более-менее здоровый. Как это понимать? Растолкуй.
   Повисает затяжная пауза. Я думаю, чтобы ему такое сказать. Правду не расскажешь. Не поверит. Придется врать. В ложь иногда верят легче, чем в правду.
   - Я бежал из плена, - говорю я. - Самостоятельно.
   - Разве такое возможно? - не верит он.
   - В жизни все возможно, - отвечаю я.
   Хозяин думает. Я молча наблюдал за ним. Глаз по-прежнему ничего не выражают, но чувствуется напряженная работа мозга. Что-то не сходится в его размышлениях и не дает ему покоя.
   - Как ты вернулся в Россию? - наконец спрашивает он. - Через Среднюю Азию?
   - Нет, - отвечаю я, - через Европу. И не в Россию, а еще в Советский Союз.
   - Вам же, "афганцам", была объявлена амнистия. Почему ты не предъявил себя властям? Пришел бы и сказал: "Вот он я. Бежал из плена". А то живешь под чужим именем, по чужим документам.
   - Можно было конечно, и сдаться властям, - соглашаюсь я, но тут же добавляю. - Правда, у них возникли бы ко мне вопросы, на которые мне не хотелось бы отвечать.
   - И что это за вопросы?
   - Они касались бы того, чем я занимался после побега из плена и до возвращения в Советский Союз.
   - И чем ты занимался?
   - Ну, зачем вам это знать? - опять спрашиваю я. - Если я начну вам все подробно рассказывать, у вас не хватит никаких денег меня проверять. Да и мне спокойнее, когда обо мне меньше знают.
   - Слушай, а ты не шпион случайно? - неожиданно спрашивает хозяин.
   - Смешно, - усмехаюсь я в ответ.
   - Смешно, - соглашается хозяин. - Был бы ты шпион, то не поперся бы к "красным" в Белый дом. И не торчал бы тут у меня. И не дрался бы на потеху публики. Да и зачем сейчас в этой стране шпионы. Любой секрет и так продадут за пачку "зелени".
   Он думает и вдруг еще что-то вспоминает.
   - Есть еще вопрос. Душман говорил, что ты горел в БМП и у тебя должны быть на плече следы от ожогов. Где они?
   - Зажило, - просто отвечаю я.
   - Без следа? - не верит хозяин. - Разве так бывает.
   - Иногда бывает.
   Мы молчим, думая каждый о своем.
   - Короче, - говорит хозяин, - не будем лишний раз напрягать мозги. Душман говорил, что ты отлично стрелял из "снайперки"? Даже на спор стрелял и выигрывал?
   - Было дело, - подтверждаю я.
   - Не хочешь еще пострелять?
   - В кого? - спрашиваю я.
   - Да пока ни в кого. Пока только по мишени.
   - Можно и пострелять, - соглашаюсь я.
   Сказано - сделано. Уезжаем в лес, стреляем. Я показываю свое умение, а мне потом намекают, что винтовка уже была в деле. А теперь на ней отпечатки моих пальцев. Так что если я и держу камень за пазухой, то это будет гарантией от всяких непродуманных шагов с моей стороны. Лучше мне сразу выбросить дурные мысли из головы, если конечно такие имеются.
   Хозяин встречается со мной на следующий день.
   - Есть тема, - говорит он. - Стреляешь ты классно. Работенка для тебя имеется.
   - Кого-то надо пристрелить? - догадываюсь я. - Кого именно?
   - Да так, одного черта, который прикидывается ангелом.
   - Ангелочек-то с крылышками? - спрашиваю я.
   - С какими крылышками? - не понимает хозяин.
   - С погонами, - поясняю я.
   - Точно, с погонами, - улыбается хозяин.
   Он замечает промелькнувшее на моем лице недовольство и спрашивает:
   - А ты что, опасаешься стрелять тех, кто с погонами? Я думал, тебе человека "замочить", что таракана прихлопнуть.
   - Я за свою жизнь многих тварей на тот свет отправил, - отвечаю я. - Но хороших людей старался не убивать.
   - Ты это к чему такой "базар" завел? - не понимает хозяин.
   Обычно он старается говорить без уголовного жаргона, но когда бывает недоволен, то воровские словечки у него проскакивают.
   - Может, этот с погонами, честный человек, - поясняю я, - и вам мешает. Мне, какой резон его убивать?
   Хозяин облегченно вздыхает.
   - Вот ты о чем, - говорит он. - Пусть твоя душа будет спокойна. Мразь он редкостная. На словах борец с преступностью, а на деле "бабки" от нас имеет не мерянные. Так в последнее время стал от нас требовать, чтобы мы ему своих людей сдавали. Раскрываемость надо повышать. Кстати, он из военных прокуроров. Возможно, ты его видел в Афгане. Душмана кстати он в свое время на нары отправил. Душман бы его голыми руками задушил.
   - Ну, так и поручите его Душману.
   - Поручил бы, но боюсь, Душман чисто не сработает, наследит, - говорит с сожалением хозяин. - Ничего. Я тебе одну кассету дам посмотреть, где он с малолетками развлекается. Сразу сомневаться перестанешь.
   Он и в самом деле приносит видеокассету. Я смотрю. Содержание кассеты довольно мерзкое. Не в каждом видеопрокате подобную "порнуху" найдешь. Прокурора я узнаю, вспоминаю по Афгану. Правда за прошедшие годы он располнел и обрюзг. Я уже вижу в нем своего будущего клиента, зажившегося на этом свете. Остается только договориться с хозяином и обсудить детали ликвидации.
  

VII

Взгляд в прошлое

   Я уже не раз охотился на "ангелов с крылышками". Причем довольно высокого ранга. Выше некуда: "августейших особ" и "помазанников божьих", "отцов нации" и "избранников народа". Не всегда такая охота заканчивалась успешно. Иногда готов был локти кусать, что не удалось отправить на тот свет очередного высокопоставленного мерзавца. Как это произошло в Чили в восемьдесят шестом.
   В Чили я попал после Афганистана, через Пакистан и Аргентину. Выбраться из Афгана было совсем не просто. Как я добирался до пакистанского порта Карачи - это целый авантюрный роман. Кое-кто, оказавшийся на моем пути, распрощался с жизнью. В миллионном Карачи разжился европейскими документами и завербовался на иностранное судно матросом. С пересадками добрался до Аргентины.
   В Аргентине мне удалось найти одного из наших "красно-бригадников", живущего там с конца семидесятых. Как удалось? Непросто. Но не зря говорится: "левак" "левака" видит издалека. Нашлись люди, вывели на него. Он меня узнал, но сильно удивился.
   - Столько лет прошло, а ты совсем не изменился. Даже как будто помолодел, - и пошутил. - Случайно душу дьяволу не продал?
   - А что? - поддержал шутку я. - Моя душа, что хочу, то и делаю. Могу продать, могу даром отдать. Хоть оптом, хоть в розницу.
   - Дьяволу нельзя продать половину души, - вспомнил он старую испанскую поговорку.
   - Главный дьявол на свете - это капитализм, - сказал я. - А ему я свою душу не продам.
   Он свел меня с местными "левыми". Рассказал им, что знал обо мне. Те приняли меня неплохо. Правда, они неодобрительно отнеслись к моему участию в военных действиях в Афгане в рядах Советской Армии. По мнению западных "леваков", Советский Союз, введя свои войска в Афганистан, нарушил естественный ход развития революции. Афганские революционеры превратились в советских марионеток, а Советский Союз втянулся в обычную колониальную войну.
   - Но ведь если бы не советские войска, революция потерпела бы поражение! - не соглашался я.
   - Да, потерпела бы, - невозмутимо соглашались со мной и тут же объясняли, как бестолковому ученику. - Но поражение послужило бы уроком для будущих поколений революционеров. Они бы понимали, что нельзя в критический момент революции допускать раскол, нельзя быть догматиками, необходимо понимать нужды и чаянья народа.
   Но я с этим категорически был не согласен. На мой взгляд, как я уже говорил, "контру" надо давить при любой возможности, любыми имеющимися силами. Именно потому я и оказался здесь, в Южной Америке, на другой стороне земного шара. Но, как говорится: "В чужой монастырь со своим уставом не ходят", и я старался лишний раз не спорить с моими новыми друзьями. Благодаря им я вскоре оказался в среди бойцов Патриотического Фронта имени Мануэля Родригеса - боевой организации, созданной чилийскими коммунистами для борьбы с диктатурой Пиночета. Борьба велась партизанскими методами.
   Бойцы Фронта были отчаянными ребятами, сумевшими сделать то, что казалось невозможным - развязать в Чили партизанскую войну - по-испански "герилью". Ведь там до Пиночета никогда не существовало партизан. Все считали, что эта страна для партизанской борьбы просто не приспособлена по природным условиям. Ведь Чили - это узкая полоска суши, прижатая к океану высокогорьем Анд, безлесным и непроходимым. А на севере страны еще и пустыня. Партизаны, лишенные пространства для маневра и надежных укрытий, становятся легкой добычей правительственной авиации. К тому же те левые силы, кто готов был взяться за оружие, понесли в первые месяцы после переворота тяжелейшие потери убитыми и арестованными. Но в течение года было создано вооруженное подполье. Недостатка в новых бойцах не было. Слишком многие помнили, как в дни переворота столичная река Мапочо текла красная от крови. Как на национальном стадионе складывались штабеля из трупов по четыре в ряд, крест накрест. Как пытали электротоком. Как на "Вилле Гримальди" специально обученные собаки, насиловали привязанных женщин. Как мятежные моряки обстреливали рабочие кварталы в Вальпараисо. Как местные фашисты в провинциальных городах устраивали жуткие расправы над сторонниками Альенде. Как волны прибивали к берегу мешки с трупами, сброшенные в океан с вертолетов. А ведь у всех казненных, замученных, изнасилованных оставались родные и близкие. И, если на глазах мальчишки фашисты зверски убивали отца, то, подрастая, он уходил к партизанам. Да и наступившая после переворота жизнь не радовала. Когда в стране каждый третий взрослый был безработным, а работающему урезали оплату за труд до минимума; когда в деревню возвращались латифундисты, а в университетах заправляли военные; то возникали все условия, чтобы прорастали зерна ненависти.
   Партизаны действовали в основном в городах. Нападали на казармы и склады с целью захвата оружия. Совершали экспроприации. Казнили осведомителей и сотрудников пиночетовской "охранки" ДИНА. Организовывали побеги политзаключенных. Поначалу партизаны плохо умели стрелять. Несли тяжелые потери, но на место погибших приходили новые бойцы.
   Партизаны оборудовали несколько баз в высокогорье Анд, на территории Аргентины в непосредственной близости от чилийской границы. Базы использовались как тренировочные лагеря и опорные пункты. Действуя с этих баз, партизаны проводили боевые операции. Однако в марте 1976 году в Аргентине произошел военный переворот, и в июне 1976 г. аргентинская военная авиация разбомбила базы чилийских партизан. При этом погибло от более тысячи бойцов. В результате партизанская война затихла, сократившись до нескольких десятков боевых операций в год.
   В октябре 1983 г. в Аргентине пала военная диктатура, и партизаны опять стали использовать аргентинскую территорию как тыловую базу. Сменился и характер партизанских акций. Заметно упало число выслеженных и казненных осведомителей и сотрудников ДИНА/СИМ. Они ушли в самое настоящее подполье. Были населенные пункты, где офицеры тайной полиции никогда не ночевали дважды в одном доме; как будто они сами были партизанами, которых разыскивают власти. Зато резко увеличилось число нападений на официальные учреждения - в первую очередь, с целью похищения бланков документов: вооруженное подполье быстро росло, нелегалам требовалось много фальшивых документов. Другой мишенью Фронта стали фашисты. С 1985 г. партизаны Фронта стали систематически нападать на местные отделения фашистских партий и организаций, на типографии, где печатались фашистские газеты, на склады фашистской литературы. Киоскеры отказывались брать в продажу фашистские газеты - несмотря на то, что фашисты их за это избивали, а нередко и отправляли в тюрьму по подозрению в "сочувствии коммунистам".
   7 сентября 1986 года, за четыре дня до тринадцатой годовщины военного переворота, бойцами Фронта была предпринята попытка покушения на генерала Пиночета. Мне тоже довелось участвовать в этом деле. Поначалу все складывалось удачно. Мы пропустили эскорт мотоциклистов и грузовиком с прицепом перекрыли дорогу автомобилю президента. Открыли огонь, но тут нас подвело оружие. Один гранатомет дал осечку. А вторая граната пробила стекло, но не взорвалась. Эти базуки были похищены нами с армейских складов. Вот какое дерьмо поставляли Пиночету американские союзники. Сбагривали всякую дрянь.
   Мы открыли бешеный огонь из автоматов. Убили пятерых охранников. Сам же Пиночет не пострадал. Нам же пришлось срочно скрыться. Многих из участников покушения вскоре арестовали, но подполье сумело устроить им побег.
   Пиночет назвал свое спасение "перстом Всевышнего". "Бог спас меня, - заявил он, - чтобы я и дальше мог бороться во имя отечества". По его приказу разбитые и обгоревшие машины президентского кортежа были выставлены на всеобщее обозрение. Пиночет не догадывался, что у власти ему осталось быть всего лишь чуть более двух лет.
   Борьба продолжалась. С 1987 г. распространились нападения на мобильные патрули полиции, карабинеров и на отделения СИМ. Партизаны совершили налет на склад реактивных гранатометов правительственной армии и вывезли оттуда два грузовика базук и боеприпасов. К операции по поимке похитителей была подключена авиация, а Пиночет даже обратился за помощью к США, надеясь на американские спутники-шпионы. Но найти партизан не удалось. К концу 1987 года нападения на оружейные склады полиции, карабинеров и даже армии приняли регулярный характер. Это было связано с тем, что партизанская борьба в Чили приняла общенародный характер. Свои отряды и боевые группы стали создавать не только "леваки" и коммунисты, но и социалисты, и даже радикалы. Страна стояла на грани гражданской войны. Пиночет был вынужден в октябре восемьдесят восьмого года пойти на плебисцит, на котором народу предлагалось сказать "Да" или "Нет" его дальнейшему пребыванию у власти. Пиночет надеялся, что большинство скажет "Да". Но народ сказал "Нет!" диктатуре. И тогда Пиночет решил повторить сентябрь семьдесят третьего. Установить в Чили военное положение, ввести в столицу войска и отменить результаты плебисцита. Но на заседании Совета национальной безопасности во дворце "Ла Монеда" Пиночета не поддержали другие члены хунты. И он сдался. Выступил по национальному телевидению, назвал итоги плебисцита ошибкой чилийцев и объявил о своей предстоящей отставке с поста президента.
   К 1989 году в некоторых провинциях уже существовали районы, в которых с наступлением темноты власть переходила в руки "народного ополчения". Полиция и карабинеры боялись ночью соваться в эти районы, торговцы там платили "революционный налог" партизанам. Герилья развивалась бы в Чили и дальше, если бы в 1989 г. не состоялись всеобщие выборы, и кровавая власть Пиночета не рухнула.
   А мне до сих пор жаль, что тогда в восемьдесят шестом мы не поставили окончательную точку в биографии диктатора.

VIII

   Ликвидация прокурора проходит, как говорится, без сучка и без задоринки. Я с ночи караулю его на чердаке дома напротив здания прокуратуры в одном из подмосковных городов. Ждать приходится до середины рабочего дня. На работу "клиент" может прийти с опозданием, но в перерыв строго выходит в одно и тоже время, чтобы отправиться обедать в любимый ресторан. Режим, однако. Вероятно не все в порядке с пищеварением.
   Из чердачного окошка до дверей прокуратуры почти двести метров - перед зданием небольшой сквер. С такого расстояния лучше стрелять в грудь. Легче попасть. Правда, при ранении в грудь могут спасти. Медицина иногда творит чудеса. В голову надежней - гарантированная смерть. Но можно и промазать. Да, когда-то я стрелял по спичечному коробку и не с такого расстояния. Но коробок недвижим, а голова может дернуться, наклониться.
   Я его дождался. Вот он появляется. В такие секунды время как будто растягивается. Как в замедленной киносъемке. Я спокоен, не волнуюсь. Затаив дыхание, всаживаю две пули ему в грудь. Одну за другой. Дело сделано. Медицина творит чудеса, но не всегда.
   "Лучше бы ты погиб героем в Афгане", - мысленно говорю я прокурору.
   Я оставляю винтовку и быстро покидаю чердак. В условленном месте меня ждет машина. За рулем Душман.
   - Все нормально? - спрашивает он.
   - Все, - киваю я. - Поехали.
   По дороге нас никто не останавливает. Вскоре я уже нахожусь в доме хозяина и жду от него сообщений. Нервы напряжены. Пытаюсь читать книгу, смотреть телевизор. Ничего не получается.
   Наконец ко мне в комнату заглядывает Душман.
   - Все в порядке, - говорит он. - "Зажмурился" прокурор. Отдыхай.
   - А что "менты" говорят? - спрашиваю я.
   - Ничего существенного, - отвечает Душман. - Считай, что они тебя потеряли.
   Напряжение, не отпускавшее меня с ночи, спадает. Я смертельно устал и хочу спать. С трудом раздевшись, лезу под одеяло. Засыпаю сразу. Как в яму проваливаюсь.
   Не могу сказать, сколько я проспал. Просыпаюсь оттого, что кто-то входит в комнату. Входит тихо, но я все равно, но я все равно слышу. Я отрываю голову от подушки.
   - Кто здесь? - тихо спрашиваю я.
   В темноте я различаю ее - жену хозяина. Она подходит ко мне и прикладывает палец к моим губам.
   - Т-с-с! - шепчет. - Молчи.
   Она в одной ночной рубашке. Сняв ее, ложится ко мне в постель. Я чувствую прикосновение нежных рук, тепло обнаженного тела. Ее губы находят мои.
   Велика Россия, а отступать некуда. Пусть простят меня за такое сравнение...
   - Тебе понравилось? - спрашивает она, скатившись с меня.
   - Да, - совершенно искренне говорю я. - Классно.
   - Ты удивлен?
   - Чему я должен удивиться? - делаю вид, что не понимаю ее вопроса.
   - Тому, что я здесь?
   - Не особенно, - отвечаю я.
   Мне не хочется врать без особой необходимости. Даже обнаженной женщине лежащей на твоей руке. Она обиженно поджимает губы.
   - Ты слишком самоуверен. Наверное, считаешь себя неотразимым?
   - Нет, не считаю, - отвечаю я, примирительно обнимая ее. - Тут дело в другом.
   - В чем же? - интересуется она.
   - Римским матронам нравилось отдаваться гладиаторам, - объясняю я.
   - Ты считаешь себя гладиатором?
   - А чем я от них отличаюсь? Так же дерусь на потеху публики.
   Несколько минут мы лежим молча. Она кладет голову мне на грудь.
   - А что, римские матроны действительно спали с гладиаторами? - спрашивает она. - Я когда читала книгу "Спартак", мне казалось надуманной история любви знатной римлянки Валерии к гладиатору. Пусть даже такому знаменитому, как Спартак.
   - Если ты внимательно читала книгу, - говорю я, - то заметила бы, что Валерия была женщиной свободных нравов. Из-за этого с ней развелся бывший муж. Потом она стала любовницей Суллы.
   - А ты, я вижу, внимательно ее прочел, - произносит она с некоторым удивлением. - Но одно дело быть любовницей диктатора, а совсем другое - гладиатора. Раба, по большому счету.
   - Римские матроны не брезговали и рабами, - усмехаюсь я, - если им не терпелось удовлетворить свою похоть. Некоторые из них даже подрабатывали проститутками в портовых лупанариях.
   Ее передергивает.
   - Какая мерзость. Это какой же надо быть нимфоманкой, чтобы подрабатывать проституткой, - она задумывается и тут же вспоминает. - Хотя, я недавно смотрела французский фильм "Дневная красавица". Так там примерно такая же история. Но даже если она была такая неудовлетворенная, то любовь к гладиатору - это же риск. Одно дело попользоваться рабом, а потом продать его куда-нибудь на плантацию или в каменоломню. А с гладиатором ведь надо где-то встречаться. Ведь их же держали, как в тюрьме.
   - Не всех и не всегда, - говорю я. - Такое впечатление складывается после просмотра фильма "Спартак". Жесткий режим, постоянные тренировки. Зато кормят досыта и на ночь женщину в камеру приводят.
   - Да-да! - кивает она. - Видела в кино.
   - Такое было для новичков или для особо строптивых, - объясняю я. - А такие, как Спартак - это же были чемпионы, кумиры. Они и в город выходили. Спартак, по книге, вообще свободу получил. А римские матроны умудрялись, если надо было, и в школу гладиаторов проникать.
   - Да, ну! - не верит она. - Не может быть.
   - При раскопках в Помпее, - рассказываю я, - в школе гладиаторов были обнаружены останки женщины. Судя по одежде, из богатых. На "волчицу" не похожа.
   - На какую "волчицу"? - спрашивает она.
   - Так в Древнем Риме называли проституток, - поясняю я. - Отсюда и публичный дом - лупанарий. От слова "люпус" - "волк" по латыни.
   - Откуда ты все это знаешь? - удивляется она.
   - Читал, - отвечаю я.
   - У тебя было время читать? Что-то ты не похож на "ботаника".
   - Не похож, - соглашаюсь я и говорю. - А может, я сам в прошлой жизни был римским гладиатором. Ты такого не допускаешь?
   - Не допускаю, - говорит она. - Не верю я в переселение душ.
   - Почему? - удивляюсь я. - Реинкарнация сейчас в моде.
   - Не верю, - повторяет она. - Живем один раз. Поэтому надо брать от жизни все.
   Она шарит рукой по моему телу. Находит то, что хотела.
   - Значит, говоришь, их звали "волчицами"? - спрашивает она, старательно возбуждая меня.
   Голос ее меняется. Становится слегка хрипловатым.
   - Точное название, - говорит она. - Я иногда себя чувствую такой "волчицей"...

IX

Взгляд в прошлое

   Да, в ней действительно имелось что-то от "римской волчицы". А еще она напоминала мне римскую патрицианку - мою любовницу. Та владела виллой на побережье, вблизи города, где находилась наша школа гладиаторов. Ее муж, сенатор, большую часть времени проводил в Риме, занятый непрерывными интригами. Он не забирал супругу в столицу, оставляя ее на вилле. Другие женщины великого города помогали ему переносить разлуку с женой. Но и она не теряла времени даром. Что заставило ее, патрицианку, выбрать меня - гладиатора, вчерашнего военнопленного? А что заставило жену хозяина? Страсть к приключениям? Ко всему неизведанному, непривычному, опасному? Как сказали бы сейчас - адреналин в крови. Домашним болонкам всегда нравились волкодавы.
   Они, разделенные во времени двумя тысячами лет, не были похожи друг на друга. Жена сенатора - смуглая римлянка, с бронзовым отливом в черных волосах. Жена хозяина - эффектная блондинка. Типичная славянка. Похожими были тела, налитые спелыми соками. Да еще то неутоленное испепеляющее влечение, испытываемое обеими. Влечение, которое невозможно ни усмирить, ни удержать. То влечение, что приводит закутанную в покрывало жену сенатора в школу гладиаторов, гонит почтенную матрону в хижину грязного батрака, бросает едва созревшую девицу в объятья молодого раба.
   Жена сенатора впервые увидела меня на арене цирка. Кровавое зрелище возбуждает женщин. У них возникает желание отдаться победителю. А в тот день победителем был я. Она спустилась ко мне в сырое подземное помещение цирка. Заплатила монету моему надсмотрщику, и тот оставил нас одних. Я знал, для чего она пришла, и не заставил ее долго ждать. Тут же овладел нежным холеным телом, перепачкав ее одежду и кожу пылью, потом и кровью. До сих пор помню, как она билась от любовного восторга в моих объятьях.
   Жена сенатора и потом встречалась со мной. Она приходила ко мне в школу гладиаторов. Золото отворяет любые двери. Мы предавались страсти и не могли утолить ее. Любили друг друга до полного изнеможения. Не знаю, чем бы завершилась наша связь, но вскоре началось восстание, едва не уничтожившее ненавистный Рим. Сумела ли она спастись или стала добычей восставших? Об этом я уже никогда не узнаю.

X

   Несколько дней я провожу в полном безделье. Хозяин меня не навещает, на тренировки не возят. Ем, сплю, смотрю телевизор. Иногда выхожу подышать вечерней свежестью на задний двор. По ночам ко мне больше никто больше не приходит. Похоже, хозяйки тоже нет дома.
   Неожиданно появляется Душман. В руке у него пакет, в котором что-то позвякивает.
   - Как дела, затворник? - спрашивает он.
   - Как сажа бела, - отвечаю я.
   - Меня шеф прислал, - говорит Душман.
   - С чем? - спрашиваю я.
   - Не спеши, - усмехается Душман. - Давай лучше выпьем.
   Он достает из пакета разную закуску и две бутылки. Я смотрю на этикетки - армянский коньяк и водка "Абсолют".
   - С чего бы это? - удивляюсь я.
   - А просто так. Шеф сказал: выпей с нашим бойцом. Надо же ему, в смысле тебе, иногда расслабляться. А то ни выпить ему не с кем, ни бабы у него нет. А вы, говорит, с ним как-никак однополчане.
   При слове "бабы" у меня в душе шевелится подозрение. Но виду не подаю. Интересуюсь, может он и баб сможет мне обеспечить.
   - А что? Запросто, - соглашается Душман. - Сейчас выпьем и, как говорится, по "лебедям". Ты что будешь, водку или коньяк?
   - Коньяк, - отвечаю я.
   Душман разливает. Я жестом показываю, когда мне хватит. Себе он наливает больше.
   - А я водочки выпью, - говорит Душман и произносит тост. - За все хорошее! Как говорил Гагарин: "Поехали!"
   Выпиваем. В груди теплеет. Коньяк хорош. Не зря, говорят, его Черчилль любил. Мне приходилось пить такой коньяк еще под другим названием - "Шустовский".
   Я снова спрашиваю, что велел передать шеф.
   - Вот нетерпеливый какой! - говорит Душман. - Ладно. Велел передать, что ты ему ничего не должен. Свое лечение ты отработал. О дальнейших ваших отношениях он с тобой отдельно поговорит. Доволен?
   Я задумчиво киваю. Душман тянется к бутылке.
   - Давай выпьем, - говорит он. - Между первой и второй - перерывчик небольшой.
   Выпиваем, закусываем. Сидим молча. Пауза явно затянулась.
   - "Мент" родился, - говорит Душман и снова наливает. - Давай по-афгански, третий тост - за тех, кто погиб.
   Выпиваем. Я смотрю Душману в глаза.
   - Это ты рассказал шефу о моем афганском прошлом? - спрашиваю его.
   - А что? - настораживается он.
   - Да, ничего. Я бы на твоем месте поступил также.
   Душман молчит, а потом спрашивает.
   - Как ты тогда живой остался, Горелый? Мы потом были там, на том месте, где ваша группа на засаду нарвалась. Пацанов убитых нашли, изуродованных. "Духа" какого-то с перерезанным горлом. Странно, почему они его не забрали? А тебя не было. Как ты уцелел?
   - Долго рассказывать. Лучше не спрашивай, - отвечаю я.
   - Ну, не хочешь говорить - не говори. А обо мне тебе шеф что-нибудь говорил?
   - Немного. Сказал, что ты из Афгана попал на "зону".
   - Не сказал за что?
   Я качаю головой.
   - Глупо получилось, - говорит Душман. - Прислали нам одного "лейтеху" - генеральского сынка. "Борзый" без меры. Как бы сейчас сказали - "мажор". Это уже после того было, как ты без вести пропал. А тут на "боевых" довелось нам дукан обшарить. Я там магнитофон прихватил, "Шарп", двухкассетник. А "лейтеха" припоздал. Ну, и наехал на меня: "Отдай магнитофон!" А я ему: "А ху-ху не хо-хо!" Он мне: "Пожалеешь!" Ну, я его послал куда подальше. А он с этим прокурором, которого ты "замочил", нашел, за что меня на "зону" отправить.
   - А что с лейтехой потом стало? Уже, поди, до майора дослужился или выше?
   - Не успел, - недобро усмехается Душман. - Убили его.
   - В Афгане?
   - Нет, в Союзе, в отпуске. В пьяной драке в кабаке. Зацепился с какой-то "братвой" и заполучил "перо" в бок.
   Я чувствую, что хмелею. А Душман ни в одном глазу, хоть и выпил больше меня. Дальше все происходит внезапно. Душман хватает бутылку и резко бьет меня по голове. Я не успеваю отреагировать и теряю сознание.
  

XI

Взгляд в прошлое

   Армия восставших рабов во главе со Спартаком шла к поту Брундизий. Прошло два года с той ночи, когда мы - беглые гладиаторы - разбили у Везувия карауливших нас римлян. Тогда и начался наш отчаянный поход. Два года кучка восставших, выросшая в армию, двигалась по Италии. Сначала на север - к границам Галлии. Потом на юг - к самой оконечности полуострова, к проливу, отделяющему Италию от Сицилии. Рим бросал против нас легионы. Каждая битва грозила стать для нас последней. Но мы побеждали. Пять орлов римских легионов хранилось у Спартака в палатке. Пять орлов! Пять римских военных святынь! Ни в одной войне Рим не терял столько. Мы не могли проиграть ни одного сражения, иначе это стало бы поражением восстания. От нас откалывались некоторые сторонники, преследуя какие-то свои цели. Откалывались, и гибли. Марк Луциний Красс запер нас на южной оконечности Италии, прорыв ров и насыпав вал от моря и до моря. Нас обманули киликийские пираты, обещавшие переправить на Сицилию. Мы с большим трудом построили плоты, но буря разметала их. Казалось, сама природа против нас. Красс уже торжествовал победу, но он поторопился. Снежной ночью при ураганном ветре, завалив ров деревьями, трупами лошадей, хворостом и вязанками соломы, мы прорвали укрепления римлян и вырвались из ловушки. Больше половины армии полегло в этом сражении, но поход продолжался. Близился час последнего решительного боя. Римляне стягивали подкрепления в Италию, откуда только могли.
   Вырвавшись из западни, мы снова пополнились людьми. Все, кто ненавидел Рим, стекались в наше войско. Спартак решил овладеть Брундизием - крупным портом, в котором скопились немалые запасы. Опираясь на Брундизий, армия восставших могла бы подготовиться к решительному походу на Рим. Спартак вел свое войско к побережью быстрыми маршами. Но по дороге пришлось принять бой с римлянами, повисшими у нас на хвосте. Преследовавший нас римский отряд, насчитывавший десять тысяч пехоты и две тысячи конницы, потерпел сокрушительное поражение. А мы продолжили свой путь.
   Как не торопился Спартак к побережью, но все равно опоздал. Опередив нас совсем немного, в гавань Брундизия вошли корабли Марка Лукулла. Римские легионеры сошли на берег и заняли город. Теперь Брундизий можно было взять либо осадой, либо штурмом. Но на это не оставалось времени - приближались легионы Красса. А следом, на помощь ему, спешил Помпей. Выход для Спартака имелся только один - разбить римских полководцев по одиночке. Сначала Красса, затем Помпея. И Спартак смело пошел навстречу судьбе.
   Когда до встречи с легионами Красса оставалось менее дневного перехода, восставшие стали лагерем. Спартак решил дать отдых своим воинам перед решающим сражением. Вскоре подошел Красс и тоже приказал разбить лагерь. Половина римского войска строило и укрепляло лагерь, другая половина прикрывало строительство.
   На восходе солнца три наших когорты, ходившие в лес за дровами, увидели римлян, занятых укреплением лагеря. Завязался бой, в который могли втянуться оба войска. Когда Красс и Спартак узнали об этом, то поняли, что сражения не избежать и начали выстраивать свои армии в боевой порядок.
   Спартак, обходя готовые к бою свои легионы, обратился к нам со следующими словами.
   -- Братья! Это сражение решит судьбу всей войны. Позади у нас Лукулл. Перед нами Красс. На помощь ему спешит Помпей. Сегодня нужно или победить, или умереть. Либо мы уничтожим войско Красса и вслед за этим разобьем Помпея, или все мы погибнем, как подобает храбрым воинам, сражающимся за свою свободу. Наше дело не погибнет с нашей смертью. На наше место придут новые воины, которые отомстят за нас и разрушат ненавистный Рим. Лучше славная смерть, чем постыдная и позорная жизнь. Братья, будьте мужественны! Победим или умрем!
   Спартаку подвели его любимого коня, которого он на глазах всей армии заколол мечом.
   -- Сегодня я не нуждаюсь в коне, - сказал Спартак. - Если мы победим, я выберу себе любого скакуна среди вражеских коней, а если я буду побежден, то он не понадобится мне никогда.
   Две армии двинулись навстречу друг другу. Началось последнее решающее сражение. Я не могу рассказать, как оно проходило. Кто кого обходил с флангов, кто кому заходил в тыл. Как вступали в бой резервы и как победа начала клониться на сторону римлян. Всего этого я не видел, так как бился в самой гуще битвы. Но я в последний раз видел Спартака в бою. Как он дрался! Как разил врагов его меч! В этом последнем сражении Спартак показал все свое умение гладиатора и мужество воина. Но мне не довелось увидеть, как он погиб. Оглушенный ударом по голове, я потерял сознание. Пришел в себя, когда победители римляне обходили поле боя. Собирали своих убитых для погребения, подсчитывали количество убитых врагов.
   Я очнулся от удара ногой.
   - Похоже, живой, - говорил один легионер другому.
   Он еще раз пнул меня.
   - Вставай падаль!
   Я с трудом поднялся. Толчками в спину меня погнали к месту сбора пленных. Второй раз в своей жизни я оказался в плену.

XII

   Я связанный лежу в каком-то подвале. Хозяин напоследок говорит со мной.
   - Я так понял, что это наш с вами последний разговор? - спрашиваю я. - Вы собираетесь меня убить?
   Хозяин кивает.
   - Ты догадлив, - говорит он. - Догадайся: за что?
   - Есть две причины, - отвечаю я.
   - Давай первую.
   - Меня решили "слить", как убийцу прокурора.
   - Вот как? - хозяин заинтересованно смотрит на меня. - А какая другая причина?
   - Возможно, есть и другая причина, - уклончиво отвечаю я.
   - Не хочешь говорить прямо? - спрашивает он. - Ну, так я тебе помогу.
   Хозяин достает из кармана портативный магнитофон. Нажимает кнопку.
   "- Точное название, - слышится из магнитофона. - Я иногда себя чувствую такой волчицей".
   И дальше следуют характерные звуки близости мужчины и женщины.
   - Для человека, которому осталось жить несколько минут, - говорит хозяин, - ты слишком хорошо держишься.
   - Но и у вас я не вижу припадков ревности.
   - Я привык, - произносит хозяин. - Я знал, что рано или поздно она к тебе придет, нимфоманка конченая.
   - Для чего же вы держали меня в своем доме?
   - Так было безопаснее.
   - Безопаснее для кого?
   - Для всех. Для тебя, для меня и для нее, - отвечает хозяин. - Кто знает, на какие подвиги потянуло бы ее, если бы тебя не было рядом.
   - А что, она уже откалывала номера? - интересуюсь я.
   - Еще какие!
   - Так может проще ее убить? - спрашиваю я. - Разрубить гордиев узел, если его невозможно развязать.
   Хозяин тяжело вздыхает.
   - Я люблю ее, - говорит он. - Потому и терплю. Ничего не могу с этим поделать. Поэтому отвечать приходится тем, кто с ней спит.
   - Не совсем справедливо, - произношу я. - Но, как говорят, все беды из-за женщин.
   - Все беды из-за женщин, - повторяет хозяин и восхищается. - Нет, ты все-таки поразительно держишься! Не боишься смерти?
   - Привык, - отвечаю я.
   - К чему привык? - не понимает хозяин. - К смерти?
   - Да. Я слишком часто умирал.
   - Умирал, но не умер, - усмехается хозяин. - А теперь умрешь навсегда.
   - Меня убьют из-за этой шлюхи? - спрашиваю я.
   - Не только, - поясняет хозяин. - Ты правильно догадался насчет первой причины.
   - Значит, вы все-таки решили меня "слить", как убийцу прокурора?
   - Да, так надо, - говорит хозяин. - Тебя найдут в этом подвале. Рядом будет винтовка с твоими "пальчиками". Помнишь, из которой ты стрелял в лесу.
   - Но я стрелял в прокурора не из этого ствола, - возражаю я. - Баллистическая экспертиза легко докажет это.
   - Неважно, - произносит хозяин. - Будут и другие улики. План дома, с чердака которого ты стрелял. Фотография прокурора. А самое главное: никто не будет пытаться докопаться до истины. А результаты баллистической экспертизы засунут, сам знаешь куда. Вот так-то.
   Он жестом подзывает Душмана.
   - Заболтались мы с тобой, - говорит мне хозяин и приказывает. - Душман, работай.
   Хозяин выходит из подвала. Душман достает пистолет.
   - Зря ты это делаешь "Сыч", - спокойно говорю я.
   - Я же тебя предупреждал, - произносит Душман. - Я же тебе говорил: бойся ее.
   Он как будто жалеет меня.
   - А все-таки зря ты это делаешь, - успеваю повторить я.
   Звук выстрела - это последнее, что я слышу.

XIII

Взгляд в прошлое

   После победы над Спартаком римляне распяли более шести тысяч пленных повстанцев. Кресты с распятыми бунтарями растянулись вдоль Аппиевой дороги от Капуи до Рима.
   Вас никогда не казнили на кресте? Вы даже не представляете, как вам повезло. Сначала приговоренного к смерти раздевали и веревками подтягивали к перекладине. Это если крест был заранее вкопан. Иногда крест лежал на земле и его поднимали уже вместе со смертником. На середине столба прибивался брусок или деревянный гвоздь, служивший сиденьем для распятого. Римляне были большими умельцами, учитывавшими все мелочи. Руки приговоренного привязывали к перекладине, а затем прибивали гвоздями. Каждый легионер мог исполнить обязанности палача, забивая гвозди с одного удара. По гвоздю в каждое запястье. Третий гвоздь - в скрещенные щиколотки. Проделав все это, смертника оставляли умирать.
   Говорят, что у некоторых народов, приговоренному к распятию давали особый напиток - смесь вина с различными приправами. Такое питье притупляло чувствительность и облегчало страдание распятого. Но такое милосердие не распространялось на нас - восставших рабов. Нам предстояло вынести все муки этой позорной казни.
   Что чувствует распятый на кресте? Сказать что боль - значит, ничего не сказать. Нельзя сделать ни одного движения, чтобы не причинить невыносимое мучение телу, уже исхлестанному плетью. Запястья и щиколотки, прибитые гвоздями, воспаляются. С каждым мгновением боль становится все сильнее. Кровь в ранах густеет. Кровотечение прекращается, лишая приговоренного надежды на быструю смерть от потери крови. Тела смертников облепляют мухи и оводы. Часто птицы выклевывают глаза у еще живых людей. Мучения могут продолжаться от нескольких часов до трех дней. Если римлянам кажется, что распятый недостаточно страдает, они перебьют ему колени или разожгут огонь под крестом.
   ...Сознание покидало меня и снова возвращалось. Когда я в очередной раз пришел в себя, то увидел перед собой римского легионера. Он стоял передо мной и ухмылялся. Собрав все силы, я крикнул ему.
   - Сын волчицы!
   Это мне так показалось, что я крикнул. На самом деле мой крик был чуть громче шепота. Но легионер услышал. Лицо его исказилось гневом. Он выругался и ударил меня в живот своим тяжелым копьем. Этот удар причинил мне дополнительную боль, но он же и прекратил мои мучения.

XIV

   Я прихожу в себя. Все происходит как тогда, более двух тысяч лет назад. В ночь, после моей казни на кресте, я очнулся в палатке легионеров. Очнулся в своем теле, на котором не было следов от ран. Я тогда не мог понять, что со мной случилось. Впрочем, и сейчас не понимаю, как это происходит. Просто я к этому привык. А тогда мое воскрешение произошло в первый раз.
   Оглядевшись, я подумал, что раз остался жив, значит такова воля богов. Выглянув из палатки, понял, что нахожусь в римском лагере. Надо было срочно выбираться оттуда, не дожидаясь пока меня убьют во второй раз. В другой ситуации это было бы непросто, но сейчас после победы легионеры расслабились. Покинув лагерь, я, вместо того чтобы поскорее уходить подальше, тайком пробрался на место казни. Крест, на котором меня казнили, был пуст. А рядом с крестом лежал труп легионера убившего меня.
   "Такова воля богов", - снова подумал я.
   Впоследствии подобное повторялось неоднократно. Меня убивали, а потом на месте моей гибели находили труп убийцы. Я же в своем прежнем облике оказывался там, где должен был находиться убивший меня. Это обстоятельство зачастую создавало для меня немалую опасность. Попробуйте-ка, выберитесь незаметно из лагеря моджахедов или казармы карабинеров. То-то и оно.
   И еще одно. Многократно погибая, я почему-то всегда возрождался в том возрасте, в котором меня распяли на кресте. Как это так получалось? И почему именно я оказался таким избранником судьбы? Когда-то мне казалось, что такова воля богов. Со временем я стал атеистом и на все происходящее со мной стал смотреть как на неизученное природное явление.
   Ох, и поносило же меня по странам и эпохам. Словно клубок перекати-поля, гонимый ветром по осенней степи. Я изучил около десятка языков, участвовал во множестве войн, восстаний и революций. Возможно, придет время, когда исчезнет на земле зло и несправедливость. Тогда и не придется мне браться за оружие. Вероятно, тогда я и умру своей смертью. Раз и навсегда. Но непохоже, чтобы это скоро произошло.
   В России я впервые оказался в XIX веке. До этого меня в моих скитаниях по свету сюда никогда не заносило. Россия в ту пору казалась задворками Европы. Уже позднее, пожив здесь и узнав русскую историю, я не раз сожалел, что не довелось мне быть рядом с Разиным или Пугачевым. Проживая множество жизней, меняя их как змея кожу, я, к сожалению, не могу возвращаться в прошлое.
   Итак, в Россию я попал с армией Наполеона. Мы итальянцы поверили ему. Считали его освободителем. Думали, что он принесет нам свободу от австрийцев, папы Римского, неаполитанских Бурбонов. Но Бонапарт, свергая и прогоняя одних королей, усаживал нам на шею других - своих родственников и соратников. А сам папа Римский короновал его императором. Наполеон отправил итальянцев в составе своей "Великой армии" в Россию. Перед походом он говорил, что мы идем освобождать русский народ от крепостного права, а на самом деле сделал из нас обычных захватчиков. Оккупантов. Ну и народ в России нас встретил соответственно. Не только штыками и картечью, но и вилами и топорами. Я участвовал в страшной битве при Бородино, видел горящую Москву. Попал в плен к партизанам при отступлении из древней русской столицы. Оказался в богом забытом уездном городке. Но не пропал, благодаря знаниям и умениям. Нет, я не стал, по примеру многих пленных, учителем или воспитателем у дворянских недорослей. Мой жизненный путь обогатил меня другими навыками. Я неплохо знал кузнечное и слесарное дело, а так же мог разобраться в различных механизмах - от настенных часов до водяной или ветряной мельницы. Со временем перебрался в губернский город, а оттуда в столицу - Санкт-Петербург. 14 декабря 1825 года я, естественно, оказался на Сенатской площади, в толпе народа, приветствовавшей восставших. Где и был убит шальною пулей.
   Пришел в себя я, как и следовало ожидать, в казарме лейб-гвардейского полка. Уйти незаметно не получилось. Меня схватили, приняв за вора. Провели дознание и отправили в полицию. Там решили, что я беспаспортный бродяга. Напрасно я пытался доказывать, что я почтенный ремесленник, живущий в столице. Вызванные свидетели меня не узнавали. Еще бы! Ведь я выглядел почти на двадцать лет моложе, чем они привыкли меня видеть.
   В полиции меня поставили перед выбором. Или я, как бродяга попадаю сначала тюрьму, а затем на каторгу. Или соглашаюсь идти в солдаты. Я выбрал солдатчину. Меня забрили, но в гвардии не оставили. Уж больно я казался подозрительным. Отправили от греха подальше в дальний гарнизон. Там я и тянул солдатскую лямку целых пять лет. Потом наш полк отправили подавлять польское восстание. При первой же возможности я перебежал к повстанцам. После разгрома восставших скитался по Европе. Добрался до Италии. Примыкал к различным революционным организациям.
   Наступил 1848 год. Европа заполыхала революциями. Началось, конечно же, во Франции. Затем перекинулось в Италию, Германию, Австрию, Венгрию...
   Я, само собой, разумеется, был в гуще событий. Вместе с Гарибальди защищал Римскую республику от австрийских и французских интервентов. Погиб в последних боях на улицах Великого города. Затем снова возродился. Меня носило по бурлящей Европе из страны в страну. Сражался за свободу Венгрии от австрийского императора. Был взят в плен русскими войсками. Выдал себя за беглого русского крепостного. Благодаря этой уловке меня не выдали австрийцам, которые казнили пленных мятежников. А просто отправили в Сибирь. В дороге мне удалось бежать. Я звал с собой в побег одного пленного венгерского поэта, словака по происхождению. Звали его Александром, по-венгерски Шандором. Но он настолько был потрясен поражением революции, что не видел смысла в побеге. Но мне пожелал удачи. "У вас русских все еще впереди", - сказал он мне на прощанье. А сам так и прожил остаток жизни где-то в Забайкалье. На родине его считали погибшим.
   Долгим кружным путем добирался я до Италии. Обосновался, работал ремесленником. Ждал своего часа. Участвовал в войне с австрийцами, в походе гарибальдийской "Тысячи краснорубашечников". После Италии оказался во Франции, где и погиб на баррикадах Парижской коммуны.
   После этого в Европе началась скучная жизнь. Затишье было и в Америке. И я решил пробираться в Россию. Здесь примкнул к народовольцам. Затем к социал-демократам. Дрался на баррикадах Красной Пресни, совершал экспроприации с большевистскими "боевиками", казнил провокаторов. Неоднократно был убит и снова возрождался. Попал на каторгу. Бежал. Через Владивосток и Японию добрался до Сан-Франциско. Участвовал в мексиканской революции.
   В конце семнадцатого года я вернулся в Россию. Вступил в Рабоче-крестьянскую Красную Армию. Воевал на разных фронтах гражданской войны. Погиб в двадцатом году в польском походе. После возрождения скитался по Европе. Боролся с фашизмом в Италии и Испании. После поражения республиканцев и победы Франко выехал в Советский Союз. Работал шахтером в Донбассе. Во время второй мировой войны, как испанский доброволец партизанил в отряде полковника Дмитрия Медведева. После войны был послан на подпольную работу в Испанию, где меня при аресте застрелили агенты тайной полиции. Снова возродился. Тайно перешел франко-испанскую границу в Пиренеях. Примыкал к различным левым радикальным организациям сначала во Франции, затем в Западной Германии и Италии. Потом снова Советский Союз, Афганистан, Чили. После падения диктатуры Пиночета я размышлял, куда же податься дальше. Уже становилось ясно, что в социалистических странах поднимает голову контрреволюция, прикрываясь демагогическими лозунгами. Рушилось то, за что отдавали жизни мои товарищи. Те, кто хотел остановить контрреволюцию, не имели ни силы, ни власти. Те, кто имел и силу, и власть, не желали ее останавливать. Я принял решение вернуться в Европу. В девяносто первом году я оказался в Советском Союзе. Но я напрасно надеялся, что кто-то поднимется защищать советскую власть. Никто не поднялся, Даже те, кто обещал уйти в лес. Но, правда, в девяносто втором году я немного отвел душу в Приднестровье и Абхазии. В октябре девяносто третьего пришел к Дому Советов...
   И вот я снова жив. Как всегда испытываю неприятное ощущение. Словно тебя внезапно будят во время крепкого сна. Почему-то лежу на полу. Первые мгновения ничего не понимаю. Затем с трудом поднимаюсь. Сначала на четвереньки, потом в полный рост. Пытаюсь определиться, где же я нахожусь. Оглядываюсь по сторонам, смотрю в окно. Ничего примечательного. Двор обычного спального района. Еще раз внимательно осматриваю комнату. На стене вижу афганскую фотографию Душмана. Веселый, в окружении друзей. Еще не сидевший. Понимаю, что нахожусь у него в квартире. С этого момента начинаю мыслить четко и ясно. Надо немедленно собираться и уходить. После того, как в подвале вместо моего тела найдут труп Душмана, сюда в любой момент могут нагрянуть его дружки или "менты". Задерживаться не стоит.
   Я быстро собираюсь. Одежда Душмана мне немного великовата. Забираю все деньги, какие нахожу в квартире - и рубли, и "зеленые". Пригодятся. Первым делом надо купить новые документы. Найти человека, торгующего ими, непросто, но у меня есть один на примете. Деньги любит больше, чем мать родную. И молчать будет наверняка.
   Придется уносить ноги из Москвы. Хотя и говорят, что в большом городе легче затеряться, чем в сибирской тайге, но лучше мне все-таки быть подальше от русской столицы. Желательно минуя московские вокзалы и аэропорты.
   Перед тем, как покинуть квартиру Душмана, я по русскому обычаю присаживаюсь на дорожку. Сижу и думаю: "А может быть стоит отомстить хозяину?" Мне ведь ничего не стоит пробраться на его "охраняемую" дачу. Явиться к нему один на один. Каково ему будет воскресшего покойничка увидать? Тут не только обделаться можно, но и умом тронуться. Поразмыслив, решаю, что нет в том особой необходимости. Он и так не заживется на этом свете. Встаю. Окидываю прощальным взглядом квартиру и выхожу.
   Захлопнув за собой дверь, я спускаюсь по лестнице. Выхожу во двор. Возле подъезда на удивление никого нет. Я едва успеваю покинуть двор, как там появляется милицейский автомобиль. Вооруженные автоматами "омоновцы" врываются в подъезд, из которого я вышел несколько минут назад.
   "Вовремя". - думаю я и, не оглядываясь, ускоряю шаг.
   Я ухожу в свою новую, еще неведомую мне жизнь.
  
  
  
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"