Оксана жила с мужем и сыном в доме деда. Для того, чтобы за ним ухаживать. Сам дед, Алексей Павлович, старый, полуслепой и уж десять лет вдовый, спал в боковушке, ел отдельно от молодых и старался, по возможности, не мешать им. Внуков и правнуков у него было много: девятнадцать, - и ещё два на подходе. Однако Алексей Павлович решил:
- Кто меня досмотрит, тому и дом подпишу.
Он остановил свой выбор на самой младшей внучке - Ксюше. Когда она была маленькой, дед качал её на ноге, возил на велосипеде в лес и на речку, рассказывал бесконечные сказки про Бову Королевича, Её семья жила по соседству, и родители, уходя на работу, оставляли девочку старикам. Тогда жива была ещё Ксюшина бабушка, то есть жена Алексея Павловича. Теперь уж четыре года, как она лежит в могиле. Дед сейчас не рассказывает сказки своему правнуку, сыну Оксаны. У Алексея Павловича почти нет зубов, и поэтому слова выходят невнятные, впрочем, как и у маленького Алёшки. Но на бытовом уровне они друг друга понимают. Лёшка деловито спрашивает:
- Деть, буи ябаку?
- Жубов нет, - отвечает дед.
К молодым часто приходили гости, и Алексей Павлович уходил в сарай, в тишину. Там он садился на старое, с вылезшими пружинами кресло и вспоминал прошлую жизнь. Свою Тоню, весёлую, голосистую, пускай даже иногда крикливую. Но он на неё никогда не обижался. Да и за что? Нарожала она ему пятерых детей. Дети хорошие.
Младшая Анна обосновалась с мужем-нерусем в Америке. Лет двенадцать не видел её и внуков, Джека и Тимоти. Прости Господи, язык сломаешь. Он про себя их по-русски называет: Яшка и Тимошка. Чуть старше Анны - Сергей. Он был военным. Только вышел в отставку и умер. Сердце подвело. Филипп Алексеевич - третий ребёнок, в городе живёт - большая голова, до пенсии банком заправлял. Он, помнится, устраивал деда в глазную клинику. Вставили хрусталик за шесть тысяч, заплатили такие деньги, а он выпал и потерялся. Теперь дед видит только одним глазом и то, как в тумане. А старшие дочери-погодки Клавка и Марийка живут неподалёку от него. Ксюшка - дочка Клавки. Постой, не Клавки, а её дочери, Катерины. Тьфу! Запутался совсем. Значит, Ксюша - правнучка, а Лёшка - праправнук.
Дед ждал, когда его позовут в дом - есть и спать. Но не позвали. Видать, загулялись и забыли про старика. Он приставил к креслу скамеечку под ноги и задремал. И, наверное, во сне простудился, осень, как никак, на дворе. С тех пор начались у него проблемы с мочевым пузырём. А, может, причина в другом: пришло время. Девяносто лет - не шутка. Поизносился организм. Ведь ещё при царе начал работать.
Только теперь, когда Јпрохудился" мочевой пузырь, дед понял, что до этого он горя не знал. Даже когда в сорок третьем под Сталинградом ему лёгкое прострелили. Моча шла постоянно. Колом стояли мокрые штаны. Раздражение кожи. Вонь....
Внучка не высказывала вслух своего раздражения, но по тому, как она хлопала дверями и форточками, проветривая дом, как кидала ему на стол тарелку с кашей, он понимал, что Ксюшка тяготится его присутствием.
Зажился на белом свете.... А жить всё равно хотелось, не смотря даже на болезнь. Особенно в солнечные дни, когда он располагался в покосившейся беседке, построенной Филиппом на их с матерью золотой юбилей, и медленно, смакуя, пил сладкий чай с пряниками или сухарями. Вот, ради этих приятных минут и можно жить, мучиться, терпеть, но жить.... Однако сейчас на улице поздняя осень. Какие там сухари?
А Ксюшка ластится:
- Деда, когда ты оформишь нам документы на дом?
Он удивляется:
- Я завещание составил, чего же ещё?
- Валера хочет реконструкцию дома делать, а бумаги на тебя. Дед, какая разница, всё равно дом будет наш?
Но Алексей Павлович побаивался делать дарственную, да и родичи не советовали. Ксюшка-то добрая девочка, а Валерка сам себе на уме.
- Нет, внучка, помру, тогда делайте, что хотите.
И зять перестал с ним разговаривать. А ведь раньше, какой обходительный был, дедушкой называл, каждое утро спрашивал о здоровье.
Да.... Здоровье становилось с каждым днём хуже. Ноги болели, ныла спина, да ещё этот чёртов пузырь.
Оксана вызвала участкового врача, который, осмотрев больного, обречённо вздохнул и подтвердил предположение внучки, что это заболевание старческое. Проводив доктора, Ксюша ласково сказала Алексею Павловичу:
- Дедуля, милый, давай мы утеплим сарай, и ты перейдёшь туда жить.
Сам понимаешь - болезнь у тебя не из приятных, а к нам люди ходят....
Старик согласился, что ему оставалось делать. Конечно, можно было поменять решение и позвать жить к себе внука Кольку. Он с женой живёт в общежитии. Но суета, скандалы. Переезды. Да и жена Колькина навряд ли будет смотреть за ним лучше родной внучки.
Зять заделал щели в сарае, оббил стены изнутри полиэтиленовой плёнкой, поставил электроплитку и печку-буржуйку. Дрова в сарае были. Их собирали для бани. Баню так и не достроили, а дрова пригодились. Дед подстелил клеёнку на кресло, подставил к нему пластмассовое ведро, и по вечерам, глядя на огонь в печке, вспоминал.... Как в победном сорок пятом вернулся домой весь израненный, но живой. Как шесть километров бежала с поля к нему Тоня. Как потом, вечером, он сидел за столом с детьми, Клавкой и Марийкой, а весёлая, нарядная Тоня подавала молодую картошечку, малосольные огурчики, холодный квас. Дед почувствовал даже вкус тех огурчиков и горьковатого хлебного кваса. Он хотел есть! Опираясь на палку, кряхтя, поднялся с кресла, накинул куртку и медленно зашкандылял к дому. Дверь была заперта. Внуки или спали, или не было их дома. Он постучал палкой в дверь, потоптался на крыльце и решил сварить картошки. Налил в солдатский котелок воды, принёс из подвала несколько картофелин и банку с огурцами. Котелок поставил на печь, но вода долго не закипала. Старик подбросил в печь дров и вытянулся на кресле в ожидании ужина.
Оксана и Валера подъехали к дому на такси. Во дворе были чужие люди, стояла пожарная машина. На месте сарая - тлеющие остатки сарая. Пожарные пламя загасили вовремя, так что на дом оно не перекинулось. На пепелище нашли обгорелый труп деда, пружины от кресла и закопченный солдатский котелок.