- И встанете Вы на защиту! Пусть не дрогнет Ваша рука! Пусть не омрачиться ваше сердце сомнением!
- Клянемся!
- Да. Пребудет с Вами Добро, Справедливость и Честь!
- Да будет так!
* * *
Сырость.
Влажные капли медленно набухают на потолке, срываются многотонным грузом и взрываются от удара о холодный каменный пол громким колокольным звоном.
Холодно. Жутко холодно. Мокрая от сырости одежда раздражает. В ней невозможно лежать на ледяном полу. Но и стоять нет сил - мышцы изорваны пытками. Испанский сапог, дыба, пальцы, разбитые на наковальне молотками палачей.
Сидеть. Можно только сидеть. Только так в голову еще приходят обрывки мыслей.
Мысли. Только ими я и живу. Мысли и боль - все, что осталось. Больше нет ничего. Ушел даже страх. Жуткий, мучающий страх, нередко терзавший сознание. Он ушел, оставив меня одного.
Меня окружает влага: мокрые стены, мокрый пол, одежда; вода течет с потолка. Но в глазах моих сухо. Я не могу даже плакать. Слезы иссохли. Слишком часто я расплескивал их в последнее время. Нет ничего страшнее, чем разучиться плакать. Рыдать от злости. Тоски и бессилия.
Остается лишь боль.
Боль и мысли.
* * *
Небо затянуло тучами. Вязкими, черными, как смоль. А потом, где-то вдали грянул гром и эхо пронзило раскатом все пространство. Заглушая музыку.
Воздух жалобно вздрогнул и посреди танцующих возник огромного роста человек в золотых доспехах. Он осмотрел толпу людей еще недавно весело танцевавших, а теперь замерших в растерянности. Из-под шлема, заглушая все остальные звуки, послышалось тяжелое дыхание.
И словно в ответ на появление первого из-за угла здания вышел второй, столь же странный человек. Тоже высокий, как исполин, тоже в доспехе, но только черно-красном.
Молча он прошел сквозь толпу, расступившуюся перед ним. С каждым его шагом фонари жалобно тухли, укрывая окружающих мраком. А когда остался последний, человек остановился, позволив ему жить.
Золотой воин медленно вытащил меч - тонкую, узкую полоску стали, не которой тот час же заиграли блики света.
- Я ждал. - сказал он.
- Я пришел. - был ответ.
Второй меч зашелестел лезвием по ножнам.
Целую вечность они ходили по кругу. Выписывая остриями мечей фигуры. Время стало медленным, тягучим.
Потом был блеск стали. Рывок вперед.
Воины столкнулись на мгновение и разошлись. Черно-красный неспешно ушел прочь через расступившуюся толпу. Второй сделал несколько судорожных шагов и остался лежать, шумно втягивая ртом воздух, поднимая ноги к животу, силясь удержать жизнь.
Кровь яркими блестящими каплями лежала вокруг.
Став прозрачным, тело исчезло.
И лишь тогда народ с криками стал покидать место смерти.
* * *
Шаги.
Громкие гулкие шаги по тюремному коридору. Идет стража. Медленно, не торопливо ступая по каменным плитам пола.
Я жду. Они идут за мной. Я знаю.
Ведь несмотря ни на что я должен буду услышать свой приговор. И мне еще не ведомо насколько он будет страшен.
Страшен? Откуда только я знаю это слово? Камера в несколько шагов. Холод, мокрый холод. Страшно? Смерть любимой, гибель лучших друзей? Страшно? Однообразный стук капель, падающих с потолка. Страшно!
Дверь с отвратительным скрипом сдвигается в сторону и я вижу людей в ненавистных черно-красных одеждах. Молча, без слов я встаю и следую за ними.
Куда?
* * *
Мысли.
Все они там.
Память. Моя память. Жалкое тусклое наследие бытия, ушедшего далеко-далеко в прошлое. Я иду вслед за тобой по узким коридорам, повторяя все изгибы как узник. И там где ты, моя память, мой конвоир, задерживаешь свой шаг я тоже замедляю движение. Я вспоминаю.
Вспоминаю.
Все те яркие вспышки, по-разному истерзавшие мою душу.
Я помню как давал клятву. Длинный тонкий как меч строй юных, еще не взлетевших птенцов. Речь плавно звучит в наших ушах. А наши рты эхом повторяют, вьевшиеся в мозг слова.
- Пусть не дрогнет Ваша рука!
- Клянемся!
- Да будет так!
Я помню как было тяжело в первый раз бросить вызов и выйти на поединок, сжимая вспотевшей ладонью оружие. Помню, как тяжело было в схватке. Тяжело от мысли, что уйдет только один. Или он, или я. Третьего не дано.
Я помню любовь, упавшую на мое сердце. Рухнувшую так неожиданно. Раздавившую меня своей красотой и безумием. Я помню эти тропинки под тихим чарующим светом луны. Звонкий смех радости и несмываемый вкус поцелуев.
Я помню первую битву, из которой не вернулось так много людей. Огромный конный строй, рев барабанов и взвизгивание труб. Глухой, чавкающий удар, сшибшихся на скаку двух смертоносных лавин. Помню лужи крови. Трупы. Горы трупов. Красных креветок в искореженных панцирях. Запах. Запах гнили, витающий над полем и так сильно бьющий в ноздри.
Я помню, как после боя в душу пришло первое сомнение. Кому нужна эта война? Те ли идеалы я защищаю? Нужны ли эти идеалы? Добро, Справедливость и Честь. Я не смог ответить и во мне поселилась скука.
Скучно. Мне стало скучно.
Мир красок сменил свой цвет и стал серым.
Тогда я по-другому взглянул на лица, закрытые забралами золотых шлемов. Я продолжал убивать всех вызывающих на поединок, но ненавидеть их уже не мог.
Да не омрачится Ваше сердце сомнением!
* * *
Вызов.
Бой.
Пустой унылый двор между высотками. Тихая спокойная луна, безоблачное небо, изрезанное искорками звезд.
Удар.
Удар.
Круговерть движений.
Режущие пустоту клинки.
Рывок за рывком.
Вдох-выдох.
И лишь где-то далеко наверху в теряющейся ночной темноте гром музыки из открытого окна. Звук еле различимый для людей, но оглушающий тех, кто танцует танец Смерти.
Черно-красный отходит в сторону напряженно выводя наконечником меча овалы в воздухе. Руки подрагивают, сердце грохочет, но взгляд в амбразуре шлема уже потух - дело сделано.
А напротив тихая молчаливая фигура, устало привалившаяся к столбику в детской песочнице. Кровь змейкой стекает по руке и падает каплями на песочные башни и стены, прожигая в них глубокие дыры.
Все.
Оба знают, что бой окончен. Осталось лишь добить.
Черно-красный подходит ближе. Ногой отталкивает оброненный меч в сторону.
Звезды в небе танцуют. Танцуют яркую пляску Смерти.
Воин опускает меч и уходит, тая в ночном воздухе.
Поверженный устало моргает веками и стягивает тяжелый давящий шлем с головы, рассыпав гриву иссиня-черных волос на плечи.
Он жив и его оглушает музыка.
* * *
Поворот.
Я помню этот поворот. Он третий от дверей моей камеры. За ним лестница, ведущая вверх. Сто пятнадцать скользких ступеней в узком пространстве каменного колодца. Сто пятнадцать и направо - там пыточная комната. Сколько раз меня выносили оттуда на руках без сознания? Сколько? Знают ли они сами?
Но нет. Мы продолжаем подъем. Значит я иду здесь в последний раз. Иду на казнь, иду к свободе.
Что ж, да будет так!
Обидно лишь одно. Я виновен. Виновен во всем. В предательстве, в убийстве.
Клятвопреступник и Убийца. Я сам признался в этом. Признался, вися на дыбе. Признался, испугавшись огня. Яркого, танцующего непонятный никому танец, огня.
Я, так страдавший от холода. Испугался, испугался желанного тепла.
Заскрипела дверь. И в глаза, вырвав их с корнем, ударил свет. Свет, уходящего за облака солнца. Зажмурившегося, меня привязали к столбу на телеге. Я почувствовал легкое покачивание и услышал скрип колес. Но еще я услышал другие звуки. Тихое всхлипывание. На мое плечо упало что-то горячее, обжигающее. И я понял - это слеза. Кто-то мог еще плакать.
А слева чей-то надтреснутый голос пел песенку. Старую песенку из детства.
- Так весело
Отчаянно
Шел к виселице он.
В последний час
В последний пляс
Пустился Крошка Джон.
Диким усилием я заставил себя открыть глаза. Распахнул их, борясь с режущей болью яркого света.
Два седых старика с длинными косматыми бородами. Один тихо, почти беззвучно плакал, уткнувшись лицом в столб над моим правым плечом. Другой с веселой, дикой улыбкой безумца пел песню, подставив свое лицо последним ласковым лучам солнца.
Я узнал их. Тех, кто целую вечность назад, блистая своей молодостью, ушли вместе со мной, отдав свои судьбы в руки фортуны.
Слезы не могли смочить моих глаз. Глазницы оставались сухи. Я не мог плакать, но мог кричать. И я орал! Выл от безумной боли и ярости при виде того, во что превратились еще так недавно бывшие бесстрашными люди! Старик, поющий песенку, разве ты не помнишь как в последнем бою, ты со своим отрядом держал ту проклятую высоту, вгрызаясь траншеями в землю, теряя десятки людей в мгновение ока, но, ты, выстоял, выстоял разве, ты, не помнишь, как наш маршал склонил перед тобой колено, отдавая честь твоей выдержке? Старик, плачущий старик, разве ты не помнишь, как с хохотом, пьянящим от ярости хохотом, ты, ворвался со своей конницей в ряды врагов, опрокидывая воинов, вырвал почти не существующую победу, пройдя маршем без отдыха сотни лиг за трое суток? Разве, вы, не помните? Не помните?
Я выл, видя во что превратились лучшие среди нас. Выл потому, что, смотря на них, я представлял как выгляжу я сам!
* * *
Вставало солнце.
Красный свет уже тронул край облаков, вспыхнув багровыми красками.
Город еще спал, не желая пробуждаться, покидать прибежище сладких грез. Окна квартир оставались пусты и бездонны своей темнотой.
Воин в темно-красном доспехе стоял на окраине пустыря. Стоял, сложив руки на груди.
Он ждал.
А вокруг гулял ветер, подымая на земле маленькие клубки бури, играя песчинками, словно маленький ураган. Бумажные обрывки танцевали, покоряясь его силе, бессильно шелестя и сталкиваясь друг с другом.
Враг вышел из леса. Вышел молча. Тихо. Лишь солнечные отблески заиграли на его доспехах, отражаясь зеркальным блеском.
Меч нежно зашелестел по ножнам. Обнажая свое холодное, спокойное лезвие.
- Я ждал. - сказал черно-красный.
Но золотой молчал. Он неторопливо шел вперед, не притронувшись к своему клинку. Шел впечатывая каждый свой шаг в пыль пустыря.
Он остановился совсем рядом. Невидимые друг другу глаза впились взглядами в забрала шлемов, стараясь прожечь их насквозь.
Рука в золотом наруче потянулась вперед. Пальцы разжались и ветер поймал в свои объятья черную длинную прядь женских волос. Обхватил ее и плавно понес над землей.
Воин в золотом наклонился, зачерпнул горсть пыли и небрежно размазал ее по черно-красной кирасе.
- Здесь. Через три дня. На рассвете.
Лучи солнца лениво смотрели вниз, наблюдая как сказавший эти слова золотой воин уходил с забытого людьми пустыря, а темно-красный выл, катаясь в пыли.
* * *
Я выл, видя седых, избитых морщинами, тридцатилетних стариков. Я выл, видя сломленных физической болью людей. Я выл, глядя на двух сумасшедших , которым уже было все равно где они: в сыром подвале или по дороге на костер.
Я выл, от того, что не было в этом мире Добра. Справедливости и Чести. Я выл, потому что увидел в этой жизни лишь Зависть. Глубокую, бездонную, бесконечную Зависть, терзающую людей. а зависть ходит рядом со злобой и ненавистью. От нее лишь один шаг к предательству.
Кому-то трое молодых встали поперек. Кто-то слишком сильно возненавидел нас. Возненавидел меня, слишком быстро взлетевшего вверх.
Кто-то возненавидел.
Кто-то взял огонь и спалил птицам крылья. Пусть лежат, ведь не всем по нраву их полет. Кто-то не любит летающих. Кто-то любит ходить по земле.
Так, было совершено предательство. Так, прядь волос была срезана с ЕЕ головы и у меня не осталось выбора. К несчастью, я был не один.
И теперь я выл, трясясь в телеге. В телеге. Где я тоже был не один.
* * *
- Стоять на месте! Оружие не трогать! Вы трое задержаны во имя Добра, Справедливости и по закону Чести!
Маленькая комнатка, темная своими размерами, наполненная густой темнотой.
Маленькая комнатка словно водой наполнялась стражами в черно-красных одеждах с обнаженными клинками.
Пламя свечи, дрожащее, танцующее, не могло бороться с густеющей темнотой, слишком быстро та набирала силы, вползая в распахнутую дверь. Но в последних тщетных порывах оно все же выхватывало то и дело из тьмы три фигуры в плащах, накинутых на плечи поверх доспехов.
Трое стояли у стены, гордо скрестив руки на груди.
Мечи еще оставались в ножнах.
- Во имя Добра, Справедливости и по закону Чести все трое должны сложить все имеющееся оружие. Все вы задержаны и обвиняетесь...
Ответил сухой, словно надтреснутый голос.
- У нас сейчас времени. Но через шесть часов мы готовы предстать перед Трибуналом и ответить на все вопросы. Все трое! Живые или мертвые!
- ...обвиняетесь в предательстве и измене! Обвиняетесь в попытке узурпировать власть!
Голос еще бубнил, когда все трое шагнули вперед, шелестя смертью на лезвиях мечей.
* * *
Крик .
Громкий, наполненный болью и ненавистью, крик взлетел в утреннее небо. Взлетел и прогрохотал в предрассветной тишине раскатами грома.
Крик, от которого содрогнулись черно-красные стражи, выходившие из леса на пыльный пустырь.
Танец боя уже был завершен.
Золотой воин лежал на земле, широко раскинув руки. Он умер достойно. Молча, не взывая о пощаде. И лишь взгляд его наполненный печалью смотрел далеко в бездонное небо рассвета. А потом глаза закрылись и песок, поднятый ветром усыпал его копну иссиня-черных волос, словно пеплом погребального костра.
Девушка тоже погибла тихо. И как-то очень быстро. Второй воин в золотом небрежно, словно мясник, перерезал ей горло и, разжав руки, отпустил в краткое падение до земли. И умер сам, быстро и некрасиво, пронзенный сразу тремя клинками.
Все молчали. И стражи, выходившие из леса, и двое друзей, разделившие скорбь. Молчала девушка, молчали двое врагов в золотом - они уже сказали все что могли.
И лишь победитель рвал руками завязки черно-красного доспеха и кричал.
Кричал на всю мощь своих легких.
Кричал долго, тоскливо, надрывно.
Кричал бесполезно.
* * *
Пока шел суд, нас аккуратно и умело привязывали к столбу.
Старик справа продолжал плакать, роняя свои слезы на мое плечо. Старик слева продолжал петь, тихо, еле слышно, почти не шевеля губами.
- Разбейте сталь моих оков,
Верните мой доспех.
Пусть выйдет десять смельчаков,
Я одолею всех.
Я жизнь свою провел в бою.
Умру не от меча.
Изменник предал жизнь мою
Веревке палача
Песня лилась заполняя пространство вокруг меня, проходя через мою душу страшным аккордом.
Стражи деловито подкладывали к нашим стопам вязанки дров. А ветер дул прямо в лицо, обжигая своим дыханием. Теребя мокрую одежду. Холод еще более страшный чем в подземелье наползал на мой мозг, мешая смотреть и видеть, мешая слушать песню, исполняемую безумцем.
Но скоро все это должно было завершиться.
Трибунал встал. Суд подошел к завершению. Остался лишь приговор и костер.
Но мне было все равно. Я уже признался. Я виновен. Виновен во всем. В предательстве, в убийстве. Клятвопреступник и Убийца.
Все это - я.
- Во имя Добра, Справедливости и Чести, если осужденные подтвердят свое признание в том. Что измышляли предательство и убили своих собратьев по оружию, предав тем самым идеалы, которым они присягали, тогда Трибунал заменит сожжение отсечением голов!
Приговор был вынесен.
Осталось лишь выбрать смерть.
Кто-то толкнул меня копьем в бок.
Выбирать мне.
Я втянул в легкие воздух, пытаясь вспомнить как произноситься нужное мне слово.
А в ухо звучала песенка.
Старая песенка из детства.
- Прости мой край! Весь мир, прощай!
Меня поймали в сеть.
Но жалок тот, кто смерти ждет,
Не смея умереть!
Воздух с шипением выполз из моих легких и сухой, надтреснутый голос прокаркал:
- НЕТ!
* * *
Все было подобно вспышке. Мозг взорвался тысячей осколков и наступила тьма.
Кровь капала из разбитого лица, закрывая от меня целый мир. Стекала теплой влагой с головы на лицо и плечи. Дыхание с хлюпаньем вырывалось из разбитого рта.
Треск огня, пожирающего древесину, говорил мне, что скоро будет тепло. Скоро я избавлюсь от гнетущего меня холода.
Я так хотел тепла. Я получил жар, но был счастлив этому.
Счастлив, потому что плачущий старик, перестал плакать и ворвался в мою память со своей конницей, сминая ряды врагов, как карточные домики. Счастлив, потому что безумный старик в моей голове удержал проклятую высоту, густо измазанную кровью.
Я был счастлив потому, что уже все трое мы гремели песней, заглушая треск костра.
- Так весело, отчаянно
Шел к виселице он
В последний час
В последний пляс
Пустился Крошка Джон.
Потом стало тепло. И я понял, что ухожу. Ухожу туда, где меня ждут. Ждет мой враг в золотом доспехе с иссиня-черными волосами. Ждет ОНА со своей непослушной черной прядью, упавшей на лоб, и тихой нежной улыбкой.
Туда, где никто не кричит о Добре, Справедливости и Чести. Где нет Зависти и Предательства.