Р. А. Н. : другие произведения.

Ночь чудес в канун Иванова Дня

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Ночь чудес в канун Иванова Дня

   Летом незаметно темнеет в могучих дубравах, что близ Оукшерри-Дан. В канун Иванова Дня, в мягких сумерках, по кромке леса брела девушка. Шла она, бедняжка, совершенно одна, не зная, куда, на ночь глядя. Была она совсем еще молоденькая, почти что дитя; одета же, как простолюдинка. Девушка была хорошенькая, но вид имела весьма встрепанный и зареванный, как заметил бы любопытный, доведись ему оказаться неподалеку. Только этому любопытному неоткуда было взяться, поскольку в такую ночь по лесу отваживаются ходить только знающие люди. Да еще, наверное, те, кому больше некуда идти, - вроде несчастной юной особы, кем-то горько обиженной. Девушка недавно перестала плакать и только всхлипывала, пугливо ступая босыми ногами по тропинке, отделяющий господский луг от господского леса. До сих мест и на лигу вокруг все принадлежало сеньору Брего де Вернадуэну, верному вассалу короля и доброму католику. Правда, обе эти добродетели подвергались сомнению. Король обходил сеньора Брего милостями, скорее всего не подозревая о существовании такового. Про сеньора же Брего крестьяне говорили, что он употребляет в пищу лягушек и прочих гадов, творит по ночам богомерзкие обряды и сам есть прескверный чернокнижник. Однако то были слухи, а церковную службу сеньор Брего отправлял усердно, как и подобает верному христианину, тело держал в суровости, а душу - в смирении. Не нашлось бы, в чем его упрекнуть. Только простолюдины все равно его недолюбливали: даже франком его назвать язык не повернется: больно уж темен лицом, и волосы как смоль - сарацин, да и только! Крестьяне его боялись, к тому, чего боятся, по привычке относились с почтением. Вот как к лесу, например. Лес-то они почитали, пожалуй, побольше, чем господина Брего. Зато тот в своих владениях был сам себе хозяин и делал что вздумается. Мог за недостаток почтения и повесить. Недаром гора, за которую плавно опускалось красное солнце, звалась Мертвый Виллан.
   Девушка при мысли о гневе господина Брего снова всхлипнула в ужасе. Множество страхов роилось у нее в голове: и боязнь вернуться, и опять попасть в руки обидчика, и страх жестокого наказания за ослушание и за то, что самовольно ушла, а проще сказать - сбежала; и то, что позора теперь не оберешься, куда себя девать от стыда...а ночной лес пугал еще сильнее, и временами она готова была повернуться и со всех ног броситься обратно. Ноги, между тем, несли ее вперед, будто сами по себе. "Никак мне не вернуться, - в отчаянии думала девушка, - что теперь будет?" Ответить было некому, - разве что лесу, которого она боялась. Только лесу не было до нее дела. Он ее, наверное, и не замечал. Ему и на сеньора Брего было наплевать. Он про себя, небось, и не знает, что господский. Ему, может, лет тысяча или две. Вон, какие дубы, самые великанские дубы во всем Оукленде: такой обхватить надо десять человек вокруг поставить; куда там Молли с ее слабенькими ручками...
   Сердечко Молли трепетало горячо, как только может трепетать сердечко девицы шестнадцати весен отроду.
   История девушки Молли была незамысловата. Бегала простушка Молли смешливым ясноглазым ребенком до двенадцати весен, а потом ее отдали прислугой на кухню в господском замке, что в самом большом поместье Оукшерри-Дан. Все бы ничего, да, на беду, Молли уродилась слишком красивой. Точеная фигурка, ножки стройные: идет - как по воздуху летит, а уж танцевать примется - всем на загляденье. Мало ли, что платье бедное: обрядить в шелка да бархат, - получше всяких господских дам будет! Вот наша Молли стремглав бежит по господскому двору: окликнешь - задорно тряхнет светлыми кудрями, остриженными коротко, чтобы упаси Бог, волос в господскую еду не попал, вспыхнет радостно, улыбнется, а зубки белые да ровные, - и взглядом приласкает. Ох, и глазищи у этой Молли! Чистое наказание. Пока еще, дело ясное, ребенок, - кто его знает, может вызреет вовсе в дурнушку...Но Молли, подрастая, нисколько не дурнела, а красота ее все крепче цвела. Мужики косились, бабы охали: не к добру это, столько - и одной бесстыднице. Но Молли была девушка вовсе уж скромная, только - вот другая беда, - больно простодушная. Доверчивая, как ручная птаха. С самого детства с ней так повелось: вертится непоседа, не уследишь, - а потом вдруг встанет, глазенки распахнет и удивленно спросит. Мама, а отчего гуси не плавают на середину пруда? Их там злая рыба украдет? Мама, а Бог на небе? А высоко? Выше, чем то облако? Мама, а Бог ночью спит? Мама, а почему отец капеллан говорил, кто пьет много хмельного, того черти утащат в ад, а сам вчера пил с отцом настоятелем и спал на лавке, и никто его не утащил, мы ждали-ждали. Нет, его монахи утащили, но монахи - это же не черти?.. Теперь Молли столько не спрашивает, зато верит всяким басням. Хлебом не корми, только дай послушать песню, и конечно, - про любовь, да пожалобней, чтобы слезы на глаза навернулись. Особенно любит Песнь о доблестном рыцаре Рожере д'Этьене и благородной даме Эстер. Это где в конце все умирают: рыцарю отрубают голову за то, что он посмел ослушаться короля, а дама кончает с собой, бросившись из окна башни. Молли уже все слова наизусть знала, правда, каждый менестрель пел немного на свой лад, и каждый раз Молли слушала с замиранием сердца и украдкой вздыхала: до чего красивая и печальная была песня! Местные-то умельцы все больше старались люд потешить, а люд охоч до скабрезных песен: вроде той, где развеселая вдова по очереди приглашала к себе то плотника, крышу поправить, то кузнеца, завесы сготовить для двери, то господского управляющего - посчитать цыплят да зерно померить. Или вечная история: "Собрался старый барон на войну: С собой не возьмешь молодую жену..." Народ со смеху покатывается, а Молли тихонько плетет себе венок из одуванчиков, сочиняет какие-то свои песенки, да никому их не сказывает... Ну как такую дурочку не обвести вокруг пальца? Как такую нежную не обидеть охочему до девичьей красоты? Но только странное дело: все дивились на простушку Молли как на диво, и никто ее не обижал. Даже конюх Питер, малый, блудливый, как кобель, в свое время сеньор Брего грозился собственноручно охолостить поганца, когда понесли двое стряпух разом, - так вот, даже этот Питер при виде Молли становился как медовый пряник, с похабщиной не лез, а тешил ее, как дитя, шутками да прибаутками. "Подрастет еще, - добродушно говорил он вслед убегающей Молли и хватал какую-нибудь стряпуху за толстый зад. - Да чего дожидаться-то..." Все любили Молли. Только мать ворчала в беспокойстве: дурочка, мол, никакого разумения нету, вот погоди, попадешь под колотушки, повыбьют из головы дурь-то... Зато отец, приходя с поля, не мог нарадоваться, глядя на Молли. Одна у него и была радость в жизни... Разве еще - кружка темного эля в харчевне. Славный эль варили в Оукшерри-Дан.
   И вот недавно третья беда приключилась: приехал в поместье младший сынок господина Брего. Молли раньше слыхала про его скорый приезд и задумчиво мечтала: а хорош собой, наверное, молодой рыцарь, статен и умен! Говорят, был на войне со своими старшими братьями... А увидела Молли юнца пятнадцати весен от роду, правившего конем так, будто все дороги предназначены только ему. Молли и шарахнулась, - не попасть бы под копыта, - и надо же было случиться: оказалась на глазах у молодого господина! Тому напуганная девчонка показалась красивой, как игрушка, хоть и ноги у нее были в грязи. Он и решил с ней поиграть. К тому времени юнец считал, что кое-что смыслит в охоте и в войне, только не отведал еще женской ласки. Завистливо слушая хвастливые рассказы старших товарищей, он так и горел наверстать упущенное. А для этого и простолюдинкой попользоваться не грех. Пусть попробует ему отказать, в отцовском-то замке!
   Итак, бедняжку Молли призывает к себе в покои молодой господин, да велит прежде ей вымыть ноги. Молли послушно выполнила, что велели. Молодой господин нетерпеливо ее ожидал, а увидя, приказал: "Ложись на постель!" Молли покорно легла и зажмурилась, в ужасе думая, что будет. Ведь Молли была еще девицей, чистой и нетронутой, как свежевыпавший снег. Юнец стал задирать на ней юбки, все больше распаляясь, и принялся шарить пальцами по нежному Моллиному телу, ища то, что думал отыскать. Несчастная Молли вся сжалась, вздрагивает, ей противно, слезы текут из-под век, и губу закусила... Вот юнец, сопя, полез на нее, и тут Молли не стерпела: со страху влепила ему такую затрещину, что тот кубарем укатился с кровати прочь; а сама она вскочила, глотая слезы, да и бросилась вон. Не помня себя от горя, так и бежала: из замка, да не к родительскому двору, а дальше, за ворота, с цветущего холма по дороге вниз, через мостик над весело играющей на солнце речкой, и снова по дороге, туда, где стеной зеленел лес. Бежала без оглядки. Замок за спиной вовсе не походил на грозную крепость, а был, скорее, украшением холма. К сеньору Брего попробуй сначала подберись! Надежное гнездо свил среди лесов да болот края Оукленд.
   Молли сначала чуть не кинулась к доброму отцу настоятелю в старый монастырь, да подумала, что скорее сгорит со стыда. Ведь святой отец наверняка все у нее выведает! От него ничего не скроешь. Молли все казалось, что она совершила непростительное... А потом все станет известно сеньору Брего! Нет, нельзя ей туда. Горько плакала наша Молли, а тропинка все вилась под ее ножками, уводя все дальше в луга... И вот уже вечер, солнце прячется за Мертвого Виллана, - а ей по-прежнему идти некуда, разве что умереть прямо здесь на месте. А солнце уже село, небосклон багровеет, и макушки деревьев в той стороне кажутся черными. Между стволов подкрадывается, сгущаясь, темнота, и скоро уже не различить один от другого. Жутко становится Молли. Вокруг тишина. Лесная хлопотливая жизнь умолкает, начинается ночь - время тихое, тайное, опасное. Ночью любой звук кажется громким, а шорох - устрашающим, но пугаться следует вовсе не лесных шорохов - их производит всякая безобидная мелюзга, а большие звери бродят по лесу совершенно беззвучно. Молли несколько раз уже останавливалась, замирала, вслушиваясь: ей все чудилось за шумом своих шагов, что кто-то за ней осторожно крадется, скрываясь за деревьями. Стоило ей замереть, как со всех сторон ее плотно охватывал немолчный хор сверчков. Вот уж кому не устанет сверчать! И ничего больше... Только тоскливо кричала вдалеке какая-то птица. Крикнула и смолкла.
   Трава клонилась на тропинку под тяжестью росы. От сырости у Молли зябли ноги, и подол уже весь промок. Молли с тоской глядела прочь от леса, в темнеющие луга, где собирался туман. Из тумана доносилось унылое "пит-пипит" перепелки. Крупные головки клевера казались бурыми в сумерках. Прощально прогудел запоздалый шмель. Богатые луга у господина де Вернадуэна... Молли углядела крохотные стожки, хоронившиеся в лесной тени. Видно, какая-то беднота не убоялась господского гнева, - а за потраву биты будут жестоко! Только управляющий нескоро сюда доберется, а зимой будет чем прокормить скотину. Лишь бы свои не донесли. Вон, и косить стали раньше срока, не по обычаю, чтоб побыстрее. Молли захотелось забраться в душистый колючий стог, уснуть там от тревог и проснуться только утром, от разговора косарей, а потом объяснить им как смогла бы... А они ей скажут: "Это, верно, та девица, что сбежала из господского дома. Сеньор Брего обещался пустить собак по следу, если не отыщется сама к утру. Несдобровать тебе, глупая Молли! И нам, глядишь, тоже..." Не любил сеньор Брего, когда у него что пропадало.
   Издалека, едва слышно, долетел собачий лай. Он напомнил Молли о людях, и сердечко ее сжалось. Как бы хорошо сейчас очутиться дома, и чтобы ничегошеньки не случилось! Пусть даже мать выбранит за то, что поздно явилась. Хотя дома уже все легли спать: солнце-то село... Послушать бы, как младшенькие сопят: войти тихонько, лечь с краешка под свой уголок одеяла, соломы поудобней подгрести... Прошлогодняя солома, подлая, шуршит... Да, все спят. И пес во дворе чутко прилег, опустил голову на лапы, иногда повернется, звякнет цепью... У них хороший пес, не лает по пустякам.
   Тропка между тем становилась все глуше, а вокруг - все темнее. С обеих сторон в рост вставал буйный, душистый бурьян повыше Молли. Скоро она совершенно в нем скрылась. Молли пробиралась среди бурьяна с опаской: вдруг наткнешься голой рукой на жгучую крапиву. Уже ведь не разберешь...вот то, лохматое - точно крапива. Легко было узнать только кипрей - он рос выше всех. Между его макушек Молли увидала на светлом еще небе искорки первых звезд.
   Вскоре Молли совсем потерялась: куда она идет, зачем, не знала, только шагала себе вперед. Темные травяные стены застыли в неподвижности; Молли уже не замечала цветочные ароматы, исходящие от них. В бурьяне происходила скромная возня: шурх-шурх - молчок - потом опять шурх-шурх. Звуки были нестрашные, да и Молли устала бояться. Она потихоньку выбивалась из сил, и даже голод ее не мучил, хотя с самого утра во рту ни кусочка съестного... Просто шла и шла. Пропащая душа. Вот в бурьяне замелькали прогалины, потом он кончился. Молли ахнула: перед ней открылась вот какая картина. Оказывается, все это время Молли незаметно взбиралась под горку, по склону холма, пока не очутилась на чистом месте. Внизу от неразличимой в сумерках кромки леса до подножия холма лежал белый туман. Долина была словно чашка, наполненная молочной влагой. Над черной зубчатой стеной деревьев выползала в небо полная луна. До чего же она была огромная! Молли никогда такой не видела. Луна была желтого цвета, точно сыр. Темные пятна складывались в скорбный лик. Ко всему прочему, сегодня еще и полнолуние! У Молли разом воскресли многие страхи. Непростая это ночь, ясное дело. Угораздило же несчастную девчонку очутиться в такую пору в лесу. А тропка уводила прямехонько в чащу. Да и дорожки-то, по правде, почти нет. Здесь, наверное, даже охотники нечасто ходят. Молли остановилась оцепенело, опустила руки, не зная, куда податься. Да ей ведь, все равно, - только и остается, что пропасть. Пойду, упрямо подумала Молли, ну и что. Пусть меня звери съедят. Теперь уж не вернуться...
   Замученная, дрожащая Молли все глаза проглядела в темноту, лишь бы не потерять тропинку. Куда та ее заведет, Молли и не думала. Тропка тонула в мягкой лесной подстилке, в палой листве, так и оставшейся лежать с прошлого года. Под пологом леса было сухо, и Молли даже немного согрелась. Когда луна взошла повыше, стало легче. Да и глаза, наверное, привыкли. Молли теперь не упускала тропинку из виду. Лунный свет серебрил листву. По земле протянулись бледные, неверные тени. Луна светила ярко, затмевая звезды. Купы деревьев раскинулись широко, как шатры, - смыкаясь друг с другом. Днем они все солнце забирали себе, поэтому подлеска почти не было. Рядом с такими великанами Молли чувствовала себя вовсе уж крохотной и поневоле робела. Она настороженно обходила мощные бугристые стволы, перебираясь через гигантские узловатые корни, выпирающие наружу. Хотя пальцы на ноге ушибить уже успела. Крохотная Молли, слабенькая. Как искорка, вспыхнет в чаще да и погаснет... Куда, бедняжке, с таким лесом быть в ладу! А лесу было не все равно, зря Молли так думала. Ей-то невдомек, что ее предка лес и кормил, и укрывал от врагов, и берег в жару, и в стужу, и за это был почитаем, и кланялись ему как доброму господину. Да что там господин - лес ведь не брал, только давал, а люди уж сами отдаривали, как могли, чтобы не убавлялась щедрость, и никогда не чинили злого умысла ни против дерева, ни против зверя малого и большого. Охотились, как положено, деревья рубили, как положено. С тех пор люди, конечно, успели сжить со свету много хорошего и лесу принесли больше обид, чем пользы. Но лес - он злого помнит, но и хорошее тоже не забывает. У него, такого громадного, и душа под стать. Кому другому, может, и несдобровать бы нынче ночью, а что до заплутавшей, отчаявшейся девчонки, - лес пожалел ее по-своему, ей ведь и так несладко. От нее плохого ждать не приходилось. Лес следил за Молли: ветки шептались у нее над головой. Сова бесшумно перелетала между кронами, точно клок пуха. Странно, - листья лопотали вроде как ободряюще, ласково, и сердечко Молли понемногу утихало, отпускала его тревога. Лес, он ведь не помочь и не утешить, а разве что направить да присмотреть за Молли, когда той совсем не достанет сил, и она прикорнет где-нибудь прямо между корней. Он незлой был, этот лес... Другое дело, что в такую пору здесь бродили существа, которым лес был вовсе не хозяин. В такую ночь всякое может случиться...
   Молли и сообразить не успела, в какой именно момент на тропинке перед ней возникла приземистая черная тень. Молли запомнила только, как тень повернула к ней голову, и в темноте засветились, отразив лунное сияние, два недобрых глаза. Вот тут Молли и помертвела от страха. Она сразу поняла, что ей не убежать, не спрятаться. Это было какое-то четвероногое животное, но не волк: тень выпрямилась во весь рост, и стало видно, что она высокая и поджарая, будто исхудавшая. Неведомая тварь не спешила: она уселась на задние лапы, не сводя с Молли глаз, и засопела, словно вынюхивая вкусный запах. У Молли ноги отказали со страху, и она тоже села беспомощно прямо на тропинку. Даже завизжать духу не было, только зажмуриться... Напоследок Молли заметила, как из чащи появляются скачками еще пары светящихся точек и устремляются к ней. В голове у нее закружилось, Молли ухватилась от слабости за землю руками, мельком подумав: все!..
   И тут твари, до сих пор молчаливые, подали голос. На рык или вой это было не похоже: раздался низкий сдавленный стон. В нем мешались и недоумение, и досада, и злоба, и страх. Вот уж не думалось, что эти твари чего-то боятся. Молли заставила себя разожмурить веки. Спасти ее припожаловало чудо. За деревьями плыло, приближаясь, серебряное сияние, словно там лучился в чьей-то руке волшебный фонарь. Морщинистые стволы проступили из темноты. И вот из-за них на тропинку выступил сказочный зверь. Молли, позабыв себя от изумления, зачарованно следила, как он подходит к ней, переступая тонкими ногами. Высокий, изящный, зверь более всего походил на благородного скакуна, если бы не длинный прямой рог посередине лба. Полупрозрачный рог завивался мелким винтом, а на конце был острый, как игла. Не просто для красоты... Зверь был великолепной чисто белой масти и в первую минуту показался Молли ослепительным. На самом деле его короткая шерстка излучала мягкий свет. Зверь подошел вплотную, окинул Молли горделивым, слегка надменным взглядом огромных глаз, а потом развернулся к тварям, заслоняя Молли от них. Все его движение говорило: не тронь того, кто под моей защитой! Твари затаились в тени, прижавшись к земле и посверкивая глазами. Тогда прекрасный зверь грозно качнул головой на плавно выгнутой шее, как бы приглашая: ну, кто посмеет? - и луна холодно отразилась на кончике его рога. Твари не посмели. Может, они и одолели бы его стаей. Но для этого кому-то надо было броситься первым на верную погибель... Они стали отползать прочь, стеная напоследок об упущенной добыче. Молли теперь их разглядела: уродливые безволосые создания, похожие на отощавших вислоухих собак. Молли передернуло. Вот стенания утихли в отдалении, отзвук их растаял в воздухе, и опять наступила благословенная лесная тишина, прерываемая лишь боязливыми близкими шорохами. Лесная мелюзга тоже приходила в себя от посещения незваными гостями. А Молли так и сидела, онемев, на тропинке. Зверь перешагнул копытцами, негромко фыркнул, словно обычная лошадь, и, оставив гордость, наклонился к Молли. Глаза у него были чудесные: большие, ясные, немного печальные. А ресницы такие - любой красотке на зависть! Зверь глядел на Молли малость недоуменно: почему ты сидишь, враги ведь ушли? Молли, не веря себе, дотронулась до гладкой, бархатистой шкуры и вдруг разрыдалась от пережитого: обхватила зверя за шею, уткнулась в шелковистую гриву и заплакала: "Лошадка...спаси меня...лошадка". Ну что возьмешь с перепуганной девчонки! Зверь, чувствуя, как горячие слезы сбегают ему по шерстке, деликатно переминался на месте, потом ласково тронул Моллину макушку мягкими губами, взъерошил ей волосы своим дыханием. От шкуры зверя пахло медом, лесными травами, и чуть-чуть - конским потом. Зверь подождал еще немного, а потом распрямил шею, и так и поднял Молли, не разжавшую рук, на ноги.
   Теперь она разглядывала своего спасителя сквозь слезы и мало-помалу успокаивалась. В конце концов, зверь никуда не пропадал, оставался рядом с ней, а с ним было нестрашно. Кажется, он не торопился уходить. "Что мне делать, лошадка?" - спросила у него Молли жалобно. Зверь грустно вздохнул и пошел в чащу. Молли с отчаянием подумала, что он ее бросит. Но тут зверь остановился, окруженный облаком своего сияния, и оглянулся на нее. "Ты хочешь, чтобы я пошла за тобой?" - догадалась Молли. Зверь глядел на нее из сплетения листвы. Молли поспешила за ним, споткнулась, упала, угодила в какую-то яму, оцарапав щеку. Зверь понял, что так дело не пойдет и, подломив передние ноги, опустился перед Молли на колени. В холке Молли его и вытянутой рукой не достала бы... Молли взобралась верхом на зверя, доверчиво обхватила теплую шею, прижалась к ней щекой, да так и задремала, под мерное покачивание и шелест листвы под ногами зверя...
   Молли разбудили ссорящиеся голоса: писклявые да визгливые, с нотками, как у сварливых старух. Молли спросонку померещилось, будто она опять на господской кухне, а это тетушки бранятся. Но нет: кругом была светлая лунная ночь. Привольный ветер овевал волосы. Зверь привез Молли на лесную опушку: поляну посреди леса, сплошь покрытую сочной густой травой. Луна стояла высоко в небе и как будто поуменьшилась в размерах, но сияние свое лила по-прежнему, не скупясь. Роса блестела в лунном свете. В гуще травы горели зеленым россыпи светлячков. Но огней и без них было предостаточно. Поляну будто украсили для праздника. Повсюду - на ветках кустов, на стволах деревьев и просто на земле - светились маленькие разноцветные фонарики. Фонарики двигались, водили по траве хороводы. Оттуда слышалась тихая чарующая музыка: арфы, скрипки, виолы, свирели. До Молли долетал восхитительный, тревожный аромат, незнакомый, но приятный. И тут она разглядела множество маленьких существ, толпящихся вокруг. Существа были престранные: Молли никогда раньше таких не видела. Одни выглядели как крошечные мужчины и женщины, очень красивые, только совсем голенькие. Другие были одеты во всякие одежды из цветочных лепестков, из листьев, но вместо лиц у них были звериные мордочки. Были здесь и богато разодетые кавалеры с дамами, как на настоящем придворном балу, только миниатюрные. И кишмя кишели вовсе уж несуразные создания: крылатые, мохнатые, шишковатые, с хвостами кисточкой и совсем без хвостов. Кто скакал на полевой мыши; кто оседлал нарочно разбуженную птичку малиновку. Перед лицом у Молли затрепетал мотылек; Молли с удивлением заметила, что и на нем восседает какой-то уж совсем малюсенький, но важный коротыш.
   Зверь, испуганно всхрапывая, приплясывал в их кругу. Это на него они ругались. "Прочь пошел! - кричали на него сердито вразнобой. - А ну пошел, скотина!" Малютки стращали его заостренными палками, древесными колючками, а бедный зверь шарахался от них, но из круга вырваться не мог. "Так они нарочно над ним издеваются!" - возмущенно подумала Молли. Это ей надоело. "А ну прекратите!" - гневно крикнула она и спрыгнула , вернее, сползла по звериному боку наземь.
   - Чего орешь? - недовольно спросил самый представительный коротыш, на целую Моллину ладонь, наверное, выше остальных. - Ишь, вымахала! Такой только орать. А ну-ка...
   С этими словами коротыш ловко ужалил зверя в круп длинным терновым шипом. Несчастный зверь ржанул высоким голосом и белой молнией прянул в лес, да так, что малютки покатились по траве в разные стороны. Ух, и ругались же они! Хуже, чем мужики в трактире по воскресным дням. Молли даже ладошки к ушам прижала.
   Самый важный коротыш, словно капризный ребенок, бесцеремонно подергал Молли за подол.
   - Эй, девка, - сказал он грубо, - раз уж заявилась, так не стой, как пень, а пошли плясать! Сегодня у нас веселье, как-никак!
   "Уж я тебе девка!" - рассердилась было Молли. Ее так и подмывало отшлепать коротыша, как непослушное дитя. Тот действительно напоминал не по годам расшалившегося младенца. Но тут отовсюду набежала остальная мелюзга, окружила их и стала наперебой упрашивать Молли: "Пойдем! Ну, пойдем!", аж припрыгивая от нетерпения. Кое-кого Молли отмечала только по писку, доносящемуся из травы, скрывавшей малышей с макушкой. Молли с улыбкой склонилась над ними, уперев ладони в коленки. "Какие потешные!" - подумалось ей. Молли повеселела. Малышня резвилась, дурачилась перед ней, а потом повела вкруг нее хоровод с песней:
  

Ночь спускается на лес,

Льется лунный свет с небес,

В эту ночь пляши-ка с нами,

Хоть ты ангел или бес.

Хоть девица, хоть мужик,

Хоть святоша, хоть старик, -

В пляс пустись, пока не грянет

Петушиный громкий крик.

Эль и добрая еда

На столе у нас всегда.

А рассвет нас не застанет -

Разбежимся кто куда.

А пока не понеслись

Солнечные кони ввысь,

Погуляй, красотка, с нами -

Пой, пляши и веселись!

  
   Молли и вправду чуть не сорвалась в пляс. Только ноги ее ослабели - во рту ведь с утра ни крошки, а столько прошагала! Коротыш, видя ее нерешительность, подбодрил:
   - Ну, чего? Стесняешься?
   - Поесть бы, - смущенно призналась Молли. Несносный коротыш почему-то обрадовался.
   - Эй, вы, мелочь пузатая! - заорал он что есть силы, обрывая несущиеся отовсюду звуки музыки. - Тихо все! Живо несите угощение! Гостья-то - голодная!
   Малютки страшно переполошились. "Голодная! Как же это мы!.. Немедленно исправим!.." - забегали они. Молли знай пыталась уследить, как они в один миг расставили столики, притащили пузатые бочонки , приволокли блюда со снедью и вазы с фруктами. Стол получился - сам королевский двор лопнул бы от зависти! Ничего, что все - маленькое. Посуда - серебро и золото дивной выделки, с драгоценными камнями. Король, наверное, с похожей ест, а может, у него и поплоше... Фрукты самые настоящие, крупные: откуда только и взялись. Для них ведь пора еще не пришла. Таких фруктов, по правде сказать, Молли сроду не видала. Здоровенные сочные персики с кожицей нежнее, чем на щечках знатных красавиц. Виноградные кисти - каждая виноградина с голубиное яйцо. Груши - сладкая мякоть просвечивает сквозь кожуру; так, наверное, и тают во рту! Тугие наливные яблоки... Прочей еды было не перечесть. А какой запах шел от съестного! С ума сойти можно.
   - От нас еще ни один гость некормленым не уходил! - похвастался коротыш.
   - А кормленым - и подавно! - ехидно захихикал кто-то позади.
   - Цыц, молчать! - спохватился коротыш. - Прошу к столу!
   Молли уже не терпелось отведать угощения, - но слова неведомого ехидца что-то нехорошее напомнили ей про эту еду...что пробовать ее не следует. Молли, одурманенная весельем, силилась вспомнить...
   - Давай, гостья дорогая, - подтолкнул ее коротыш. - Еда простынет.
   Молли заметила, что гулянье умолкло: все выжидающе глядели на нее.
   - Не буду!- заупрямилась Молли.
   - Как? - не поверил коротыш. - Это почему же?
   - Что-то мне расхотелось...
   Коротыш глядел на нее, раздуваясь от злости. Потом крикнул, да так, что Молли вздрогнула:
   - Эй, любезнейшие! Гостья-то неблагодарной оказалась: пренебрегает нашим гостеприимством. Придется нам ее покормить! Покормим?
   "Покормим! Покормим!" - загалдела мелюзга и всем скопом набросилась на Молли.
   Молли пробовала отбиваться, да что толку! Ее цепко ухватили по рукам и ногам. Рассерженные малютки царапались, пинались, таскали Молли за волосы. Молли терпела, как могла, слезы катились из глаз. Уж столько она сегодня проплакала, но сейчас было так больно! "Тащи сюда фрукты!" - распорядился коротыш. Молли зажмурилась и крепко-крепко сжала губы. "Ну, я пропала", - подумалось ей. Коротыш принялся совать Молли в лицо персик, приговаривая: "Ну-ка, красавица, разожми губки!" Кожица плода треснула, липкий сок вперемешку с мякотью потек у Молли по лицу. Молли только сильнее сжимала губы. "Эй, разлюбезные! Прикройте-ка ей ее расчудесный носик, посмотрим, как она тогда откажется от угощения!" Чья-то лапка немедленно сдавила Молли нос. Тут бы ей точно несдобровать...но во второй раз спасение явилось нежданно-негаданно.
   Коротышки разом бросили галдеж и притихли, опасливо перешептываясь, - ни дать ни взять, нашкодившие дети в присутствии взрослого. Из чащи вместе с легким ветерком донеслись несвязные переборы струн, словно кто-то трогал их рассеянной рукой. Музыка была совсем не похожа на мелодии, звучащие на поляне: те казались призрачными, чарующими и пленительными, но идущими как будто из-под земли. Молли ни за что бы не сказала, будто это земная музыка. Звуки струн же были настоящими. Они властно заглушили оркестр неземных инструментов. Молли сразу почувствовала, как спадает дурман и становится ясной голова.
   Из лесу беззаботной походкой вышел человек и не спеша направился к ним. Молли, как была, исцарапанная, грязная, с повисшими на ней маленькими злыднями, глядела на него во все глаза. Лица его было пока не разглядеть, только вспыхивало, покачиваясь в такт шагам, перо на охотничьей шляпе. На мужчине был темный камзол, короткий плащ, небрежно сколотый на плече застежкой, и срамного вида штаны в обтяжку, модного покроя, наподобие тех, что носят щеголи в больших городах вроде Лондона. В руках у него была не лютня, а красивый, незнакомый Молли инструмент, изгибами напоминающий женское тело. Мужчина и держал его бережно, как любимую подругу, левой рукой сжимая длинный гриф, а правой - обнимая деку. Широкий ремень переброшен был через шею. Молли хорошо было видно, как ловко пробегают по струнам тонкие пальцы незнакомца, а струны откликаются нежными голосами. Молли даже залюбовалась, позабыв, что перемазана вся, как замарашка. Мелюзга отцепилась от Молли и поспешно расступилась в стороны.
   Мужчина вышел из тени: был он не особенно хорош собой и не уродлив. Вряд ли ему перевалил третий десяток. Тонкие, правильные черты; усы, бородка клином. Молли с надеждой посмотрела ему в глаза. Глаза ей понравились: они светились умом, озорством и удалью. Мужчина с любопытством огляделся и сказал:
   - Славная ночь, Добрый Народ!
   Главный коротыш, руки в боки, ядовито ответил ему, задрав голову:
   - Славная, славная... Была бы еще славней, кабы не шлялись тут кто ни попадя!
   - Манерам у вас поучиться, - усмехнулся мужчина и приблизился к Молли. Он рассматривал ее, широко расставив ноги, а потом насмешливо спросил:
   - И тебе, вижу, дитя, устроили теплый прием. Кто ты?..
   Коротыш его перебил:
   Это наша гостья! Не лез бы ты, Томас, не в свое дело.
   - Гостья? - прищурился незнакомец. - Радостно вы гостей встречаете. Они к вам, верно, нечасто заглядывают. То-то девица плачет - не хочет, видно, расставаться. Только придется - потому что я ее забираю. Сдается мне, загостилась она у вас.
   - Эй, эй! - запротестовал коротыш. - Еще чего! Она уже и угощения нашего попробовала.
   - Ничего я не пробовала, - осмелев, возразила Молли.
   - Не про-обовала, - передразнил ее коротыш. - Фрукты! Она персик ела!
   - Не ела я твой дрянной персик! - крикнула Молли. - Врешь!
   - Вот, любезные, - развел руками мужчина, - говорит, врете... И угощение ваше ей не понравилось.
   - Понравилось, не понравилось! - закривлялся коротыш. - А всыпать им, чтоб живыми не ушли!
   Мелюзга заволновалась, зароптала, надвинулась на них... Мужчина тронул струны: те тихонько зазвенели.
   - Я - утонченная натура, - мечтательно заметил он. - Не люблю, когда мне всыпают. Лучше я вам сыграю...
   С этими словами он взял несколько резких, дребезжащих аккордов. Малышня сморщилась, зажимая уши.
   - Прекрати, Томас! - страдальчески завопил коротыш.
   - Неужели не нравится? - удивился Томас. - Для моих ушей так в самый раз... Погодите, я вам и спою!..
   Он ударил по струнам громким боем и запел совершенно немузыкальным голосом:
  

У Старого Джона в кармане дыра

В кабак торопится Джонни с утра

Его угостить там всякий рад:

Кто - добрый тумак, кто - пинок под зад.

У Старого Джона медный котел,

В котле тараканы затеяли спор,

Кого из них первого старый дурак

Продаст на базаре за медный пятак.

У Старого Джона...

  
   "Хватит! Хватит!" - пронзительно заверещали со всех сторон. Кое-кто из коротышек катался по земле, визжа и бранясь, что есть мочи.
   - Хватит, - согласился Томас. - Не могу же я вам всю ночь играть... Я лучше расскажу вашей хозяйке, как вы обманом завлекаете бедную девушку. Та вернее придумает, что с вами делать.
   Мгновенно наступила тишина.
   - Вот что, - насупившись, сказал коротыш. - Забирай эту девку... Эй, любезнейшие!
   Он вдруг заливисто свистнул - и все веселье сгинуло, как и не бывало. Только ветер шелестел листвой, да светила луна. Поляна опустела: даже трава не примялась. Молли удивленно захлопала глазами. Не привиделось же ей! Нет, вряд ли - уж синяки-то болели!..
   - Пойдем, дитя, - предложил мужчина. - Вот моя рука.
   - Я не дитя, - обиделась Молли.
   - Ну хорошо, не дитя, - не стал спорить мужчина. - Все равно пойдем, да поскорее. Не стоит здесь задерживаться.
   Молли ухватила протянутую руку, и мужчина по имени Томас одним движением поднял ее на ноги, легко, как пушинку. Смешно, но ростом Молли оказалась ровно ему по плечо.
   Томас, между тем, широко зашагал в лес. Молли сообразила, что опять остается одна, и бросилась его догонять. Томас шел по лесу, как другие гуляют по лужайке при свете дня. Деревья ему только что дорогу не уступали. Томас что-то насвистывал, потом спросил:
   - Как вы здесь оказались, юная леди? Весьма опрометчиво с вашей стороны.
   - Я... - Молли споткнулась и чуть не прикусила язык. Томас галантно ее поддержал (инструмент он отправил за спину), а затем предложил ей пройтись под руку.
   - Прогулки при полной луне с молодой прелестной особой, - о чем еще мечтать! Как тебя звать, прелестная особа?
   - Молли, - смущенно сказала Молли.
   - Великолепно. А меня звать Томас, - отрекомендовался мужчина. - Томас Рифмоплет, к вашим услугам, прелестная Молли.
   Тут он остановился и задумчиво заметил:
   - Если тебя отмыть, ты, наверное, станешь еще прелестней. Не так ли?.. Пойдем, я отведу тебя в хорошее место. А по дороге мне расскажешь...
   Молли поведала ему про зверя, как он спас ее от одной напасти и впутал в другую, а под конец спросила:
   - Он что, злой? Зачем он меня к ним привел?
   - Единорог? Да нет, он не злой; самолюбивый, правда. Он просто не очень хорошо знаком с людьми. Наверное, решил, что ты - тоже из фей, и тебе самое место - у них. А те его недолюбливают. Они вообще мало кого любят.
   Молли обрадовалась, что зверь был ни в чем не виноват. Ей так не хотелось в нем разочаровываться: он ей понравился.
   - А кто они были?
   - Те, кого вы зовете "фэйри": спригганы, цветочные духи, всякая лесная мелюзга. Одним словом, Добрый Народ.
   - Да уж, добрый...
   - Досталось тебе? - засмеялся мужчина. - Ничего, ты еще легко отделалась. Еще чуть-чуть - и попала бы в их мир, в навечное рабство.
   - Да что бы я там делала?!
   - Как что... Прислуживала. Рожала им детей...
   - Детей? - ужаснулась Молли.
   - Представь себе. Ты молода и здорова: им очень не хватает свежей крови... Ну вот, пришли.
   В темноте раздавались плеск и журчание невидимой воды. Томас помог Молли осторожно спуститься к лесному ручью. Над ручьем деревья расступались, открывая ясное, усыпанное звездами небо. Томас присел на горбатый корень и сказал:
   - Иди, умывайся. Не бойся, я посторожу.
   Молли подобрала юбки и, тихо ступая, вошла в теплую воду. Мягкий ил продавливался сквозь пальцы. Ручей образовывал здесь мелкую заводь, заросшую осокой. Молли одной рукой раздвинула жесткие шуршащие стебли, выглянула на середину потока...затаила дыхание. На воде колыхалась лунная дорожка. Тонкие волокна тумана бродили над водою, а на том берегу под кустом роились светлячки. Тишина ничем не нарушаемого очарования. Вот плеснула рыба, раз, другой...а может, и не рыба вовсе. Молли принялась отмывать липкий засохший сок с лица, поправила растрепанные волосы.
   - Эй, - крикнул ей Томас, - не увлекайся. А то слишком похорошеешь.
   Напоследок Молли напилась и, бросив прощальный взгляд на гостеприимный поток, выбралась к Томасу.
   - Готова? Тогда пойдем.
   - Куда?
   - Здесь недалеко. Надо же где-то переночевать, - а утром решим, что с тобой делать.
   От этих слов Молли наконец-то почувствовала, что с ног валится от усталости. Душу царапнули прежние страхи, но Молли дала отсрочить их себе хоть на немножко. Она вдруг сладко зевнула. До утра... Хотя, наверное, уже не много осталось до утра.
   В чаще неожиданно открылась широкая прогалина: луг или даже целое поле. Можно было даже подумать, что лес кончился... На ее краю немного наособицу ото всех, словно вдовец на выселках, рос огромный дуб с раздвоенным стволом. Он был, наверное, сеньор всех дубов в этом краю: такой великан! Под раскидистыми ветвями притаилась глубокая тень. Ворох сухих листьев зашуршал под ногами. "Садись", - велел Молли Томас и кинул подостлать свой плащ, а потом вручил ей инструмент: "Подержи пока". Молли бережно приняла: гладкое полированное дерево было нагрето от тепла Томасовой спины. Молли даже посмела тронуть струны: они тихонько, вразнобой, зазвенели. Дерево печально зашептало листвой в ответ. Молли вздохнула. Ей отчего-то стало грустно. Она поплотнее укутала ноги, обняла их одной рукой, другой прижала к себе инструмент и уткнулась подбородком в колени. Томас под деревом разгребал старое кострище. В темноте смутно белело его лицо. Молли пригорюнилась, опять подступили слезы. Домашние сейчас крепко спят, не знают, что с ней. Она ведь обычно ночевала на господской кухне, и сегодня ее дома тоже не ждали... А может, наоборот, все с ног уже сбились: ведь где сперва примутся искать - понятное дело, дома. Примчались господские псари и конюхи, перебудили мать с отцом и младших... Хотя кто ее будет ночью искать, замарашку этакую. Сама, небось, сыщется. А звери съедят - так и поделом!.. Молли с тоской подумала, что же сделает сеньор Брего с родными за нее. Может, и ничего. А если накажет...
   Пока Молли одолевали невеселые мысли, под деревом затеплился небольшой костерок. Темнота отступила на шаг. Огонь скупо озарял землю, низко нависшие ветви, довольного Томаса, притихшую Молли. Теплые отблески заплясали на коре дуба, под его кроной, на обращенных к костру лицах. "Ну вот, - сказал Томас удовлетворенно, - садись поближе, согреешься". Дым от костра улетучивался прямо вверх. Иногда по нему простреливали искры. Молли невольно принюхивалась к горьковатому запаху дыма. Потом зевнула. Томас устраивал себе сиденье из палой листвы. Уселся, развалясь и вытянув ноги в крепких башмаках, подтянул к себе вещи, которые тоже таскал за спиной: кожаную сумку и дорожный мех. Молли покосилась на сумку, надеясь, что там съестное. Томас, верно, угадал ее мысли: "Ты, небось, голодная? Вот, - он принялся доставать, - хлеб, мед...сыр где-то был". Он порылся в сумке. "А, нашел! Только сначала, славная Молли, отведай-ка вот этого". Томас протянул ей мех. Молли недоверчиво принюхалась: из горлышка шел неуловимый душистый аромат. "Пей, - засмеялся Томас, - я-то никуда тебя не заберу!" Молли пригубила густоватый сладкий напиток. На языке оставался терпкий, незнакомый, как будто позабытый вкус. Молли захотелось еще. "Эй, эй, полегче, - попридержал ее Томас. - Он довольно хмельной". И действительно, Молли ощутила, как напиток, горячо растекаясь, прокладывает себе путь по ее телу. "Я тоже не прочь хлебнуть, - сказал Томас. - Сыроватая нынче ночь. Теперь ешь. Жуй и рассказывай. Да не торопись, а то поперхнешься".
   Молли поведала свою нехитрую историю. Как и следовало ожидать, Томаса она немало позабавила.
   - Бедный мальчуган, - посочувствовал он. - Как бы у него совсем не пропала охота к женщинам. То-то Брего рассердится: на что ему такой наследник...
   Молли заметила, что имя сеньора Брего Томас упоминает безо всяких величаний и титулов. Ей стало любопытно.
   - Ты знаком с нашим господином? - спросила Молли и замялась: у Томаса ведь тоже не было титула, хотя выглядел он как благородный.
   - Было время, - задумчиво сказал Томас, глядя поверх огня как бы вдаль, - когда Брего не владел этими землями. И звали его тогда Брего Чернявый а не сеньор Брего де Вернадуэн. Он ведь безроден, хоть и даровит. В воинских талантах ему нет равных. Он долго служил в войске у нашего доброго короля и не менее, чем два раза спасал того от верной гибели.
   Вот так да, захвачено подумала Молли, но только не похоже было, что сеньор Брего удостоился почестей, коими обычно награждают за такие высокие заслуги. Она так и сказала Томасу. Тот усмехнулся:
   - На войне бывают и доблесть, и вероломство. В мирное время про доблесть плохо помнят. Король приблизил Брего к себе, но тот оказался слишком неуживчив с остальным двором. Когда пришло время замиряться с соседями, эти двое крепко повздорили и много чего друг другу наговорили. Король вспылил: "Я дважды обязан тебе жизнью, и только поэтому ты еще цел! Выбирай: либо убирайся с глаз моих долой, либо голова твоя распрощается с телом". "Мне не по душе ни то, ни другое, - хмуро ответил Брего, - но пусть уж, сир, голова моя останется при мне". Так и было решено. Король отдал ему в лен эти земли и вдобавок женил на какой-то своей дальней родственнице из обедневших дворян, по имени Бриллиана Вернадуэн. Теперь Брего безвылазно сидит в своей вотчине: гордостью он не уступит отпрыскам благородных семейств. Гордость у него не наследная, а собою взлелеянная.
   Вот уж кого попробуй обидеть, так это сеньора Брего! - всегда казалось Молли. Но так уж устроил Господь этот мир: сеньорам - свои обиды, простолюдинам - свои. Горько, должно быть, сеньору Брего, вдвойне оскорбленному - не только своим королем, но также и старым товарищем и верным соратником. Что там Молли со своим несчастьем...
   - А откуда тебе все это известно? - спросила Молли.
   - Я в то время был молод, - ответил Томас, - бродил по нашей веселой державе, зарабатывал на хлеб песнями. Молва далеко ходит. Уж мне ли не знать, о чем толкуют в народе.
   - А сейчас ты разве старый? - удивилась Молли.
   - Я не старый и не молодой, - беспечно ответил Томас, - такой, какой есть. Иногда мне кажется, что я всегда такой был... Дай мне гитару, юная Молли.
   Взяв инструмент, Томас принялся тихонько наигрывать обрывки разных мелодий, как будто прихотливо перебирая их в уме, напоминая подзабытое. От хмельного и от тепла Молли понемногу стало клонить в сон. Томас заметил это:
   Устраивайся-ка спать: ты устала. Сегодня тебя вряд ли побеспокоит еще какое-нибудь чудо.
   Молли послушно разворошила листья, свернулась в них калачиком спиной к огню и натянула плащ до самого подбородка. Меланхоличный звон незаметно убаюкивал ее, но она мужественно гнала от себя сон. С ней и вправду случилось нынче немало чудес. Летняя ночь коротка: небо понемногу светлело, словно бы солнце не опускалось глубоко за край земли, а пряталось где-то близко.
   - Какая длинная ночь! - сказала Молли тем не менее. И добавила:
   - Жаль, что она кончается...
   - Ну, это дело поправимое, - утешил ее Томас. - Мы попросим ее немного задержаться.
   Они двое стали смотреть в поле, накрытое белым одеялом тумана. По темному небу над верхушками дальнего леса косо срывались звезды. Некоторые оставляли за собой бледный волнистый след. Молли услыхала, как Томас сказал:
   - Загадай желание. В такую ночь оно непременно сбудется.
   Молли только вздохнула и приклонила голову. Слишком мимолетен этот краткий миг: стремительный, неожиданный, яркий росчерк. Попробуй, пойми, чего хочешь. Задумаешь какую-нибудь безделицу: а ну как сбудется! Потом себя корить, что не сообразила поважнее. Или наоборот, - загадать, а потом уж и не надеяться, что сбудется, и думать: а не потому ли, что захотела несбыточного. Загадать разве, чтобы все стало, как раньше... Да и то: странное дело, но Молли не могла решить так ли уж ей этого хочется...
   - Загадай себе счастье, юная Молли, - предложил Томас.
   - Какое оно, это счастье... - прошептала Молли.
   - Ты, наверное, его сразу узнаешь, - хмыкнул Томас.
   Молли задремывала. За спиной негромко потрескивал костер. Его тепло приятно накапливалось в складках Томасова плаща. Ласковый перебор струн, шепоток налетающего ветра в листве, немолчное сверчание сверчков окутывали Молли со всех сторон мерцающим покрывалом. Она еще не уснула, но ей как будто уже снился сон. В этом сне перед нею вереницей проплывали образы. Вот разлилось слабое серебристое сияние, и откуда-то сбоку вышел тонконогий белоснежный зверь, остановился поодаль, озаряемый луной, и грустно посмотрел на нее огромными блестящими глазами. Молли встрепенулась спросонок: зверь никуда не девался. Молли поспешно выбралась из-под плаща. Ей сразу стало холодно.
   - Томас, - попросила она, - можно, я ему хлеба дам?
   - Можно, - согласился Томас. - Ты ему понравилась: видишь, пришел проверить, все ли в порядке. Мужчин он не жалует.
   Зверь взял с ладони у Молли горбушку, благодарно тронул ее лицо бархатными ноздрями. Молли обняла зверя, погладила:
   - Спасибо тебе, лошадка, - сказала она, блаженно улыбаясь. Зверь фыркнул на прощанье, отступил в сторону, еще раз поглядел на Молли, склонив голову, а потом пошел прочь и растворился в лесном сумраке. Молли поскорее заползла обратно под плащ, затихла, пригреваясь. Томас, занятый одному ему ведомыми мыслями, все так же скользил пальцами по струнам, иногда напевая что-то себе под нос. Звон струн вовсе не мешал Молли. Она снова принялась засыпать, дыхание ее делалось ровнее... Вот под ветви дерева вступила прекрасная наездница на дивном белом коне и беззвучно проехала мимо. Уж она-то Молли точно снилась: сквозь всадницу призрачно просвечивала лесная тень. Не было слышно ни шагов, ни дыхания, ни бряцания богатой упряжи. Благородный скакун, горделиво вышагивая, бережно нес свою хозяйку. Воздушные одежды струились по ее телу. Молли ни разу не встречала таких красивых женщин. Всего лишь однажды всадница придержала коня, вглядываясь в людей подле огня. Темные глаза ее были невыразимо печальны. Тоска крылась в них, и ожидание разлуки. Молли побоялась спугнуть печальное видение, и только когда оно исчезло, повернулась на другой бок, к костру.
   - Кто это? - спросила она сонно.
   - Так, - ответил Томас, бросивший играть, - королева здешних фей.
   - Красивая... И такая грустная.
   - Грустная... - согласился Томас.
   - Ты очень хорошо поешь. Ты, наверное, знаешь много песен. Спой и мне какую-нибудь, - вдруг попросила Молли.
   - Какую бы ты хотела? - с готовностью отозвался Томас.
   - Про рыцаря Рожера д'Этьена и деву Эстер...
   - Только не эту чушь! - возмущенно воскликнул Томас.
   Обиженная Молли отвернулась.
   - Ладно, не сердись, - примирительно сказал ей Томас. - Мне эта песня действительно кажется вздором. Может, потому что не я ее сочинил... Я лучше спою тебе другую. Ее-то ты точно не слышала.
   И Томас заиграл, и запел, и обида Молли тут же улетучилась без остатка. Песня была щемяще-нежная, такая, какие Молли любила. Пелось в ней о том, как удалой бродячий менестрель заночевал однажды в лесу, и таковы были его песни, что сама властительница фей явилась их послушать; и как они полюбили друг друга больше жизни, и поэт добровольно последовал за своей возлюбленной в зачарованное королевство, прочь от людей, и что через семь лет было суждено им расставание, - такова судьба фей, - и как все семь лет даже объятья любимой не могли унять тоску по зеленому солнечному миру. И как настала пора расставаться, и оказалось, что разлука горше всякой тоски, и поэт отдал бы все, лишь бы вернуться к своей ненаглядной... Томас оборвал песню:
   - Да ты уже совсем спишь, юная Молли.
   Молли действительно убаюкали музыка и остатки сладкого тепла от догорающего костерка. Она пробормотала:
   - Они встретились потом, ведь так, Томас?
   - Встретились, конечно встретились, - по голосу было слышно, как Томас улыбается. - Теперь спи...
   И вот крепко спит наша Молли. Наконец-то тревоги оставили ее. Скоро и Томас уложит гитару в чехол, сунет кулак под голову и продремлет короткий остаток ночи навстречу новому дню.
  
   Настало серое утро. В его пасмурном свете Молли приподнялась и зябко протерла глаза. Вокруг плавало белесое молоко, из него проступали темные пятна. Туман оседал на листьях, с кончиков низко склоненных ветвей. Поседевшая трава замерла. Отовсюду без умолка налетали деловитые птичьи голоса: лес снова жил своей хлопотливой дневной жизнью. Потом до Молли донеслась неразборчивая человеческая речь. Ищут, екнуло сердце у Молли. Все прежние страхи напрыгнули на нее. Но нет: люди незлобиво переговаривались где-то вдалеке. Речь была тягучая, деревенская; и вот уже разнесся над полем знакомый свист косы. Первой мыслью у Молли было кинуться к своим: что-то скажут! Может, все совсем не плохо, может, ее уже простили, или, того лучше, и не заметили выходку молодой дурехи, и сопливый наследник уже отыскал себе новую забаву... Она ведь натерпелась в лесу, ей хотелось домой, к матери и отцу, к младшеньким... Тут Молли словно опомнилась. Рядом никого не было. Только по-прежнему заботливо укрывал ее чужой плащ, да едва заметным теплом тянуло от золы на кострище. Молли огляделась, точно потерянная. Как же так, жарко забилась в ней несправедливость, что же он ушел и ничего не сказал... Молли чуть не расплакалась. Она встала, кутаясь в плащ, поджимая пальцы ног от сырости, и растерянно сделала шаг, другой... Ноги вынесли ее на утоптанную землю тропы. Оказывается, они ночевали совсем недалеко от хоженого пути. Одним концом тропа уводила назад, в Оукшерри-Дан, другим... Кто его знает, куда другим. Молли в смятении остановилась. Отчаяние рвануло ей душу: как это неправильно, невозможно - вернуться туда, к кухне и очагу, к закопченным котлам ворчанию заспанных теток... а семью бросить возможно? Ох, бедная Молли, старшая дочь!..
   Совсем запуталась наша Молли. Ну же, решайся: другого случая не будет...
   И вот глупая девчонка, все еще себе не веря, медленно подобрала плащ да и бросилась бежать по тропинке прочь от косарей.
   Может быть, пробежит сколько-то и остановится: поймет, что упущенного не догонишь... повернется, свесив голову, да и отправится домой, и забудется все потихоньку. Но пока что она бежит: и пока бежит, с надеждой ждет, что вот-вот из тумана покажется спина, плотно обтянутая дорожной курткой, а за спиной - чехол знакомых очертаний. И со страхом думает, что - никогда не покажется... Она еще не знает, что сказать Томасу при встрече, когда его догонит. Она только надеется, что подходящие слова найдутся, а иначе и назад возвращаться будет незачем. Только бы догнать. Только бы он не отошел слишком далеко...
   Р.А.Н. 5.08.2004
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"