Я перчусь.
Вот как я выгляжу: невысокий, с несоразмерно большим животом и прямыми
ногами, торчащими снизу.
Дорога походила на желоб, ограниченный снизу слоем пыли на сморщенной
земле, а с боков сдавленная деревьями, которые были облеплены
листьями, зелеными и многочисленными, как снежинки в сугробе. Сверху
она была открыта и отлично просматривалась, изгибалась впереди,
таинственно, и я шел по ней, так что пыль, серая и сухая, того цвета,
какого не бывает ни у кого больше, изборожденная извивами, оставшимися
от колей колес машин, проезжавших здесь после всех дождей, последний
из которых был так давно, что они успели окаменеть и лежали теперь,
как удавы, мешали идти, я запинался то и дело, и даже на листьях была
пыль.
Листья - они словно круги на воде.
Из-за поворота, где склонялись чуть ли не до земли ветви деревьев,
вышла девочка. Ветки тянулись вниз, словно хотели зачерпнуть горсть
пыли, и теперь сломаны, побиты, листья похожи на две ладони, сложенные
кругом, с зубчиками, мятые. Солнце светило сверху, и от деревьев
ложилась тень, маленькая, солнце высоко, а деревья похожи на большие
кусты, словно клены, только листья другие, и нет семян. Девочка была
одета в одежду, сделанную из ткани, разноцветную, синюю и белую, c
лентой через грудь, лента была синей, волосы длинные, расплетенные,
улыбалась, но увидев меня, перестала, вокруг было тихо, в руке она
что-то держала и спрятала за спину.
Она была очень похожа на девочку. Особенно когда вышла на середину
дороги и смотрела на меня по щиколотку в пыли, а ноги у нее были босые
и покрыты пылью до колен.
Немного поговорив с нею, я пошел дальше, и дорога извивалась, словно
раскачиваясь, пока постепенно не побежал по саду, а позади на берег
высаживались французы с огнем и кольями, с тысячи лодок, причаливших
ко всему берегу реки, из тех рек, что неторопливо несут свои воды
между холмов, в сумерках, и где-то вдали не то впадают в неподвижное,
спокойное озеро, не то замыкаются в круг. Французов было так много,
сколько я еще не видел, они лезли на берег и кричали на своем языке,
разнообразные, быстрые, с командирами во главе небольших отрядов, на
которые была разбита вся армия. Затаскивая на берег лодки, чертившие
на песке и траве, они оглядывались и искали меня, а факельщики стояли
рядом и светили им, темнело, я бежал среди рядами посаженных деревьев,
чьи раскидистые кроны прикрывали меня сверху от вертолета.
Деревья были смородиновыми деревьями, поднимая голову, я видел листья,
небо с вертолетом в перекрестьях ветвей, ягоды смородины на длинных
черенках, все мелькало, быстро и непонятно, я не останавливался.
Хорошо, что деревья были высокими, смородина чем-то похожа на
черемуху, но ствол у нее более ярко выражен, листья густые, и
закрывают меня от взглядов пилота, а стрелять наугад он не будет.
Французы догоняли меня, я бежал, на голове у меня торчало два рога,
высоких, внизу толстых и прижатых друг к другу, а кверху они
отгибались назад, уже тонкие. Рога были серые, их цвет напоминал цвет
пыли, словно сложенные из колец, как у козы. Я громко пел песню:
Любовь-морковь, неведомые силы,
Пусть невредим вернется вновь ко мне мой кто-то милый,
И пусть покорен, невидИм,
Сидел бы он, когда я приходил.
Потом песня кончилась, но музыка еще играла, французы с огнем и
кольями уже бежали по дороге, а в песне шло соло на барабанах. Хорошее
соло на барабанах - это красиво. Барабаны, если уметь на них играть,
похожи на оргАн.
Под деревьями меня не было видно, вертолетчик, охраняющий сад, не
знал, куда стрелять, но я не останавливался, потому что наши на другом
конце сада воровали смородину, я должен был предупредить их, или хотя
бы присоединиться к ним, а там деревья реже, течет река, остаются
огромные просветы.
Список использованной литературы:
26. А.М. Широкий. История атомных войн. В книге известного публициста
рассматриваются вопросы воспитания и общения в контексте общемирового
процесса, направленного на изменения существующего строя в тех
отраслях, где увеличение производительности может привести к отказу от
признанных проявлений.
25. В своих мемуарах Р. Язык делится наблюдениями над процессом
подлета пули к человеческому телу. Когда пуля находится на расстоянии
полуметра, из тела навстречу ей, как правило, вылетает равный ей по
размерам кусок органической ткани.
...(еще 24 наименования)
Наши действительно воровали смородину, я увидел женщину1, женщину2,
мужчину1 и еще кого-то вдали, кого не разглядел, они тоже побежали,
увидев вертолет, по полянкам, посреди которых росли одинокие
смородиновые деревья, оскользаясь на невысокой одинаковой траве. Кроны
деревьев были параллельны земле, в траве лежало что-то оброненное,
шарф, и ярко выделялось, как свежие, только что сорванные ветви,
брошенные на голую пыльную дорогу. Край садов остался позади, темная
кромка словно подчеркивала небо, из-за нее вот-вот должен был
показаться вертолет, я еще не видел его, но прекрасно представлял:
серый, но не похожий цветом на пыль, неуловимый, с лопастями, которые
то сходятся, то расходятся, стекло кабины блеснет на солнце. Поляны с
деревьями чуть понижались к реке, самой воды не было видно, выпуклости
холмов скрывали ее, на том берегу начинался сосновый лес, женщина2, в
просторном белом платье в синий и красный горошек, с выбившимися
волосами, убегая, уронила или оставила корзину с ягодой, теперь она
упала и ягода далеко рассыпалась.
Корзина была плетеной из ветвей, женщина2 бежала к реке, там ее ждал
муж, но я кинулся в другую сторону, где были остальные, женщина1,
мужчина1, мужчина2, который был моложе, а еще мужчина3 и мужчина4,
моего возраста, оттуда уже было видно стену и мы побежали туда. К
стене местность повышалась, деревьев стало чуть побольше, это тоже
были смородиновые деревья, но ягоды на них почти не росли, разве что
на самой верхушке, куда нелегко добраться даже с лестницей. Ягоды были
собраны раньше, эти деревья не принадлежат саду, поэтому собирать их
никто не запрещает. У нас не было лестницы, потому что с ней трудно
скрыться.
Стена была черной, гладкой, не слишком высокой, но выше меня,
перебраться через нее так просто было нельзя, здесь она кончалась.
Местами в ней были плотно закрытые люки, мы прижались к ней спиной и
смотрели на реку, от стены ее было видно, по ней плыла лодка,
толкающая перед собой маленький притопленный плот. В лодке сидела
женщина2 и держала в руке палку, на которую была насажена голова ее
мужа, держала некрепко, палка клонилась вперед и голова опускалась в
воду перед плотом. Рядом с нею в лодке сидел мужчина1, стоявший у
стены рядом со мной. Лодка причалила и они вышли на берег, а лодка
медленно поплыла дальше пустая, оставшись без управления. Это была
старая деревянная лодка, она плыла между темных травяных влажных
холмов, пока не скрылась из виду, холмы были темными, потому что
спускались едва заметные сумерки, а трава в сумерках темнеет, холмы
были покрыты травой, и из-за того, что рядом текла река, казались
влажными.
Я думал, что муж женщины2 умер, но он подошел и встал рядом с нами.
Это случилось так: в стене открылся один из люков, из него
выдвинулась, раскрываясь, конструкция из досок, похожая на
четырехугольную расширяющуюся трубу, и из нее вылез муж женщины2,
живой, хотя мне казалось, что она везла его голову на палке. Женщина1
бежала к нам по поляне, сверху ее настигал вертолет, она петляла, а
струи пуль перерезали ей дорогу, мы ничем не могли помочь ей. В люке,
куда я глянул мельком, в железной прямоугольной трубе, похожей на
трубу вентиляции, оставались следы бушевавшего пламени. То, что муж
женщины2 оказался жив, так поразило нас и произвело такое действие,
что я вспомнил стихи:
Вечность кому-то кажется небом,
Правые вещи становятся левым.
Действительно, мог ли кто-нибудь еще полчаса назад предположить, глядя
на нас, что эти люди, только что воровавшие смородину, вдруг в одно
мгновение изменились и теперь делают то, что раньше им и не пришло бы
в голову? Мужчина3 и мужчина4, завернув за угол стены, наклонились и
начали поддевать валявшиеся у ее подножия обрывки тонких проволочек.
Они поддевали их длинной тонкой спицей, сделанной из такой же
проволоки, только выпрямленной и особым образом закаленной. Я помог им
- сел на корточки, пригляделся к тому углу, который образовывала стена
с землей, увидел кучки грязи, кустики травы, муравьев, осколки
бутылочного стекла, окурки, фантики от кофет, и только изредка
попадались проволочки, я поддевал их своей спицей и поддел две, а
потом встал и пошел вдоль стены к следующему люку, открыл его и глянул
внутрь.
Вглубь уходила прямоугольная труба, обитая блестящими металлическими
листами, ширина и высота трубы были примерно по полметра, так что в
нее вполне мог пролезть человек, и я даже сперва хотел пролезть сам.
Труба скоро сворачивала направо, что там находилось, отсюда было не
видно, но на левой стене мерцали отсветы, какие бывают от огня, словно
в крематории. Я хотел залезть туда сам, но затем, как мне кажется,
передумал, и мы отправили туда другого человека - мертвого мужа
женщины2, голову которого она везла в лодке на палке. Я открыл
соседний люк справа, там находился самовар, такой большой, какого я
никогда раньше не видел, заполненный холодной водой. Он повернулся, я
открыл кран. Люк через один от него налево открылся и оттуда, из
черного ящика донеслась песня:
Пусть ярость благородная вскипает как война,
Идет волна народная, священная волна.
Я задумался над тем, что такое "народная волна", люки закрылись, но
никто не показался. Тот мужчина был неправ, мы тоже ошиблись, и он
умер, из того люка, откуда он должен был вылезти, никто не вылез, и
нам оставалось только идти вдоль стены до дома, который был так далеко
от нас в этом месте.
Моя тетрадь большая, с розовой обложкой, толстая, и листы у нее
большие, не как у обычной тетради, а почти как в альбоме, но сколько
их - нигде не написано, и я знаю, чем буду заниматься, когда мне
станет совсем скучно и нечего делать - я буду считать листы. Чтобы не
ошибиться, это надо будет сделать два раза, жалко только, что считать
каждый раз придется только до половины, потому что тетрадь сделана в
виде свернутой вдвое пачки листов, и когда досчитаешь до половины,
становится ясно, сколько всего в ней листов. Бумага не очень хорошая,
серая, в клетку, для математики, но я не пишу в ней формул, только
слова, по вечерам и даже по ночам. Мне повезло, потому что, во-первых,
моя койка стоит с краю палаты и свет моего ночника никому не мешает, а
во-вторых, потому что рядом с моей койкой стоит не тумбочка, а стол, и
это очень удобно. Когда все затихают, я приподнимаюсь и не спуская
ноги, пишу, повернувшись влево и прижавшись к самой бумаге, выдумываю
про черную стену и про то, как воровать смородину, и только когда
устаю, ложусь на спину, раскидываю руки, вцепляюсь в два крюка,
торчащие из стены и делаю несколько упражнений. Иногда просыпается мой
сосед справа, но он все понимает и не ругается, а только тихо смотрит
из-под одеяла, а когда я вновь принимаюсь писать, закрывает глаза или
отворачивается, чтобы не мешать мне.
Наша палата большая, койки стоят в три ряда, но моя в самом углу и это
очень удачно. На еду мы с СоседомСправа ходим вместе, дожидаемся друг
друга, чаще он меня, потому что его болезнь не такая тяжелая и он
встает и собирается быстрее. Идти назад мы не торопимся,
разговариваем, между собой и с другими больными, или с докторами, если
у них есть время поговорить. В тот день, начавшийся с утра после ночи,
когда я почти ничего так и не смог написать, я встретил в коридоре
своего знакомого, человека С., немолодого мужчину с приятным лицом, мы
с ним улыбнулись друг другу, он мне нравился, потому что не смеялся
надо мной. Больные и даже медсестры у меня за спиной хихикают, когда я
ковыляю в столовую, но я не обижаюсь, потому что это, наверно, и
правда смешно, когда я, толстый, в белой пижаме с тусклыми зелеными
цветами, иду, переваливаясь, почти не сгибая ноги и не размахивая
руками.
Лежа на кровати, я смотрел в потолок, но мне было совсем не скучно,
изредка переговаривался с СоседомСправа, поспал, потолок был высокий и
синий, без трещин, но в пупырышках. Крюки на стенах для упражнений
были желтые, когда после обеда я поспал и проснулся, ко мне подошел
доктор, пошутил, так что я развеселился, расспросил о самочувствии и
рассказал, что договорился насчет занятий в школе, так что завтра я
уже могу идти на урок. Я обрадовался, потому что давно просил об этом
- я так давно в больнице, что все мои одноклассники уже безнадежно
обогнали меня, и если так пойдет дальше, мне придется оставаться на
второй год.
Вечером я долго ждал, когда все улягутся спать, чтобы в тишине достать
из-под матраса тетрадь и продолжать писать - за день я придумал
хорошую фразу - "я перчусь". Вообще-то почти все знают, что я пишу в
тетради, и все знают, куда я ее прячу, но если не прятать, наверняка
кто-нибудь откроет ее и примется читать, а так им нужно будет на виду
у всех лезть в мой тайник. Палата долго не унималась, но потом
затихла, я полежал на спине еще некоторое время, и как только решил,
что все наконец заснули, поднял голову и увидел, что из двери входит
человек С. и приближается ко мне. В руках он держал гостинец для меня,
хоть он и помешал мне, я все же обрадовался, он протянул мне гостинец,
чтобы я взял его, но я сказал:
- У меня нет рук.
Он удивленно отпрянул, а затем, увидев, что я бессильно лежу на
кровати, положил гостинец на стол и взял швабру.
В больнице часто моют пол, кроме настоящих уборщиц для этого иногда
привлекают некоторых больных, кто идет на поправку, и многие даже сами
хотят мыть пол, потому что если разрешат мыть пол - значит, скоро
выпишут. Мне, конечно, мыть пол не разрешали, но ведро и швабра с
надетой на нее тряпкой стояли в углу недалеко от моей кровати.
Человек С. взял швабру и начал давить ее перекрестьем с обмотанной
красной тряпкой в белую клетку мне на рот, чтобы задушить меня. Рук у
меня не было, защищаться я не мог, и не мог даже крикнуть, старая
тряпка забивала мне рот, она была противная на вкус. Человек С. душил
меня и наверно, убил бы, если бы не проснулся СоседСправа, он
закричал, человек С. вздрогнул, бросил швабру и побежал, а СоседСправа
сбросил швабру на пол и начал звать доктора.
Он разбудил всю палату, примчался доктор с санитарами, доктор осмотрел
меня, но все было в порядке, только рот забит волосами, мне дали воды
прополоскать его и тазик. СоседСправа спросил доктора, почему я не
защищался, и он объяснил, что обе руки у меня парализованы и я не могу
двигать ими.
- Но ведь я видел, как он писал, и как делал упражнения на крюках!
Но никаких крюков на стенах не было и своей тетради я никак не мог
найти. Неужели мне все это приснилось? Этого не может быть, ведь я все
так отлично помнил, но вот тетради не было и руки не двигались.
Значит, мне все приснилось, думал я на следующий день, отправляясь на
первое занятие, и тетрадь, и то, что я учился в школе. Где же я
учился? А что, если я закончил институт, что мне тогда делать в школе?
Но с другой стороны, тогда я буду там лучшим учеником.
Мы заходили в класс и рассаживались за парты, глядели на кафедру перед
доской, на которой мелом были нарисованы формулы и висели плакаты.
Формулы были, кажется, из физики, их я не очень хорошо помнил, а
плакаты из биологии. Но физика мне не страшна, я всегда могу подучить
ее, если я действительно окончил институт, мне это будет совсем легко.