Белая астра в маленькой, модерновой вазе, ритмичные щелчки ходиков, тонкий запах тонкой бумаги и едва заметный, но едва ли полезный - термопасты для процессора, и ещё много-много мелочей окружают её. Ангелина за столиком, внимательно смотрит в монитор, её молоденькое личико по-смешному напряжено, и не по-смешному бледное. На кровати, опираясь на стену, уже почти, но ещё не совсем забытая кукла. Кукла смотрит стеклянными глазами в спину Ангелине, её резиновый рот приоткрыт, словно она безмолвно зовёт, зовёт куда-то назад, но тринадцатилетней девочке за компьютером наплевать. Она пишет рассказ.
Засохшая астра в маленькой, слегка надколотой у горлышка вазе, ритмичные щелчки ходиков. Ваза и ходики те же, астра - вряд ли. Возможно, кто-то из сослуживцев, скорее всего, на восьмое-женское. Ангелина в халате, обсыпанном невнятными голубыми цветами, в розовых тапочках, с задумчивой улыбкой. Она в приятной позе, взгляд куда-то вперёд, и если бы не стена в паре метров перед нею, могло бы показаться, что она хочет заглянуть за горизонт. За окнами шумит город, и этот шум Ангелине неприятен. Он контрастирует с щелчками ходиков, он рассыпчат, как крупа, он почти без очертаний, а для Ангелины это равносильно всему тому, что она не любит. Бесцельность, безвидность - Ангелина это не любит. Может потому, что у неё есть и цель, и от других её отличие видно, от тех, кто шумит там, за окнами. Шумит с утра до вечера, шумит после вечера до утра, бесцельно. Люди-крупа, крупяные человечки, пересыпающиеся из пустоты в пустоту, и Ангелина задумчиво улыбается. За улыбкой её нет пустоты, за нею что-то большое и определённое. Может это мечта, может надежда, или, что скорее всего, и то и другое, некая смесь, радужная, поющая и зовущая за собою смесь.
Ангелина улыбается, и её тоненькие пальцы начинают быстро трогать клавиши, черня белый лист ворда. Черня аккуратно, почти строго и... Ах, если бы ни этот вечный шум, наглый, мешающий...
Ангелина медленно отстраняет взгляд от монитора и переводит его на окно. Внутри её взгляда шевелится раздражение, похожее на волны, эти зыбкие морщины водных поверхностей. Освободившиеся на секунду руки механически подправляют халат, кутают в него тело хозяйки удобнее, словно хотят укрыть, оградить от шума за тонким стеклом.
- Однажды...
- Да, однажды... - повторяет Ангелина, прячась всё глубже и глубже в приятный и такой привычный халат, и от этого голубые цветы покачиваются из стороны в сторону, словно их колышет невидимый, одной ею ощутимый ветер.
Но уже через секунду снова клавиши с буквами, снова медленно чернеющий лист за окном монитора, и задумчивая улыбка. Благодаря ей, Ангелина прекрасна, не такая, как там, в том рассыпчатом мире, где она бывает редко и где её губы застывают двумя безразличными параллельными, делая лицо сухим и некрасивым.
- Может поэтому? - спрашивает она себя.
- Наверное...
Но короткий диалог внутри русокурой головки тут же тает, а на листе ворда всё больше и больше следов-букв. Ангелина топчет этот белый вордовский снег, не глядя на клавиатуру, привычно, и всегда торопясь, словно убегая от того мира, от того шума, от всего, что там, по ту сторону, за... От того, что лишнее, что мешает слышать радужную, поющую смесь надежды и мечты. Ангелина пишет рассказ.
Засохший цветок в маленькой вазе, с расколотым горлышком, тяжёлые шаги ходиков. За стеною шум, вечный, непрекратимый. Ангелина прислушивается, встаёт, поправляет седую прядь, подходит к окну. Долго смотрит с двумя сухими параллельными на лице. Вокруг запах сигаретного дыма, и едва заметный, но едва ли полезный - термопасты для процессора, и ещё многое-многое её, то, что здесь, на этой стороне, не принадлежащей крупичному миру.
- Как давно? - шевелятся параллельные, дублируя вопрос мозга.
- Всегда...
И она чувствует, как её взгляд убегает от неё, туда, к идущим за стеклом. Он мечется от одного к другому, к третьему, двадцатому, он хочет уцепиться, проникнуть, охватить. Жизнь. Да. Она там. А здесь. Буквы. Слова. Нагромождение их. Сухих. Параллельных жизни. Следы. Нагромождение. Слов, слов, слов. Шаги мимо. Крупа, слов крупа. Последний раз два года назад. Два? Три. Господи, двенадцать с половиной. Да, это был последний раз. Шанс. Говорил - ещё не поздно. Можно попробовать. А любовь, она придёт. Да. Любовь. Обычная. Пошлая. Пошлая. Потому что - живая. А здесь. Слова. Нагромождение. Мёртвое, мёртвое, мёртвое. Слов крупа. Смысл. За что, господи?
Взгляд вдруг возвращается, бросается внутрь, в глубину, ищет, прислушивается. Но её нет. Нет той радужной, поющей смеси. Только словно ветер завывает. Там, внутри сердца завывает.
Ангелина отворачивается от окна. Засохший цветок в маленькой вазе, с расколотым горлышком, запах дыма, компьютер, внутри которого, в желудке его, сотни их, недоделанных, переделанных, правленых и неправленых, удачных и неполучившихся. Сотни, на которые променян шум за окном, пересыпание в пустоту из пустоты, которое называется жизнью.
- Хватит! - злой выдох сквозь параллельные и сухие.
И мимолётная усмешка следом.
- Что-то я...
Ангелина садится в кресло, вытягивает взгляд изнутри, из себя, словно клещами, и топит его в белоснежном листе. Пальцы начинают свой бег, оставляя следы-буквы, уходя и унося по тропинкам предложений всё лишнее. Шум, шум, шум, проклятый шум жизни. Нет, не зря. Каждому своя радужная и поющая. Не зря. Наверное...
Губы постепенно становятся мягче, гибче, уголки плывут вверх. Задумчивая улыбка, взгляд куда-то вперёд, и если бы не монитор перед нею, могло бы показаться, что Ангелина хочет заглянуть за горизонт. За тот горизонт, куда закатилась солнцем поющая смесь мечты и надежды.
- Давно? Недавно? Когда?
Ангелине не до вопросов. Её снова интересуют только торопливые следы на вордовском снегу. Её пальцы бегут по клавишам, унося, унося, унося, от всего другого, от того, что кроме этого. Улыбка, взгляд, смесь, слова. Всё, как всегда, всё снова имеет смысл. Ангелина пишет рассказ.