Последний глоток кофе, остывший, терпкий. Рука всё ещё держит кружку, медленно вращая её на поверхности кухонного стола. А перед глазами та веранда летнего кафе, где также был последний глоток кофе. Она тогда только что встала и, придерживая сумку рукой, подошла к ступенькам лестницы, ведущей на прибрежный бульвар. На некоторое время задержалась перед спуском, то ли боясь оступиться, то ли решая, не оглянуться ли, чуть виновато улыбаясь. Не оглянулась... И последний глоток кофе того, кто остался за их столом, уже был без неё. Глоток, как неожидаемый исход сотворчества сердец и тел, столь полного чувственности и узнаваемости желаний и мыслей. Глоток, как знак бекара, отменяющий предыдущее действие и восстанавливающий первоначальное состояние одиночества и ожидания любви.
Последний глоток кофе, остывший, терпкий. Кружка прижата к щеке. Но она почти не чувствует слабеющее её тепло. Ведь в сознании вновь возникли события и картины минувшего лета. Опять та же веранда в приморском кафе. Их долгий и трудный разговор. И последний глоток кофе, который она сделала, прежде чем встать и пойти к лестнице, ведущей на бульвар. Что-то её остановило перед спуском. Нет, она не боялась оступиться, но чувство какой-то вины вдруг приостановило её: ей вспомнились его глаза, особенно некая обречённость в них. Хотела оглянуться, но не позволила себе: она не может продолжать его жалеть: любовь и жалость не совместимы. Последний глоток кофе там был для неё возвращением к себе. Последний глоток означал падение оков того морока, который парализовал её волю и инстинкт самосохранения.
Последний глоток кофе, остывший, терпкий. Он не любил остывший кофе. И последние глотки пил без всякого удовольствия, а то и просто оставлял в чашке. Но этот раз, выпив последний глоток кофе, он вдруг почувствовал в нём особую прелесть, как будто эта малая порция привычного напитка открыла ему некую первозданную тайну бытия. Выпив кофе и отодвинув чашку в сторону, он продолжал сидеть на летней веранде приморского кафе. Ему нравилось сюда захаживать с тех пор, как остался один: дети с семьями уехали в страну обетованную, а жену прибрала скоротечная болезнь. Проработав до достаточно преклонного возраста, он практически не замечал людей. Теперь, просиживая часами в кафе, на бульваре и в скверах, он вдруг стал причастен к жизни сотен людей. Это было увлекательное занятие наблюдать за ними. Вот и сегодня, выпив последний глоток прохладного кофе, он всё ещё пытался осмыслить то, что совсем недавно произошло за одним из столиков.
Когда они вошли в кафе, поднявшись по лестнице и остановившись в поисках свободного стола, он сразу их узнал: вот уже почти два месяца эта пара приходила сюда. Ему любопытно было наблюдать, как претерпевали изменения отношения этих молодых людей. От скованности, переходящей временами в нарочитую весёлость и игривость, к сдерживаемой нежности и робости первых случайных прикосновений, за которыми неожиданно последовала заботливая теплота с её стороны и какое-то детское обожание, которое чувствовалось во всех его взглядах и движениях, предназначенных для неё. Молодым людям было уютно в созданном ими мире чувств и состояний. Хотя ему, наблюдавшему за ними, иногда думалось, что эти двое скорее напоминали ему преклонную в годах пары, прожившей вместе долгую жизнь, нежели тех, кому не исполнилось, на его взгляд, ещё и двадцати пяти лет.
И в это день он ожидал привычных событий за наблюдаемым столом. Но с первых минут всё пошло как-то не так. Молодой человек стал предупредительным. И в этой предупредительности виделась то ли некая виноватость, то ли пытка сгладить какую-то неловкость, досадный промах или ошибку. Юная особа решительно не реагировала на эти повышенные знаки внимания. Вела себя подчёркнуто доброжелательно, но сдержанно в проявлении тех чувств и жестов, которых у неё ранее было предостаточно: ни заглядываний в глаза, ни намёка на заботу о его внешнем виде: ранее она часто поправляла ему воротничок рубашки, приглаживала ему брови, кустисто нависавшими над глазами, ни частых прикосновений к его рукам. Их беседу в этот момент трудно было назвать диалогом. Его робкие реплики перебивались её монологичными и пространными фразами, произносимые как заранее подготовленный текст. При этом на её лице была какая-то отрешённость.
После одного из таких словесных выпадов она, сделав последний глоток кофе, встала и, положив что-то на стол рядом с его кружкой, взяла сумку с соседнего стула, повернулась и пошла к лестнице, ведущей с веранды на бульвар. На миг задержалась, вселив у пожилого господина, наблюдавшего за всем этим, надежду на то, что она вернётся и всё это окажется лишь пустячной размолвкой. Но нет, ещё миг, и её силуэт исчез.
Молодой человек взял то, что она положила на стол перед ним. Это был ключ, во всяком случае, так показалось наблюдателю за дальним столом. Зажав ключ в одной руке, он выпил последний глоток кофе, сделал какое-то движение, чтобы встать, да так и остался недвижим на своём стуле. Он не ощущал ничего: ни ладоней, державших ключ и остывающую кружку, ни прохладу морского бриза, ни ароматов, временами приносимых редкими дуновениями ветра из соседнего павильона, где стояли мангалы. Сейчас ему дано было чувствовать только горечь утраты и терпкий вкус последнего глотка кофе.