Аннотация: А ещё есть фильмец, под названием "Буян! Буян!(англ. Breaker! Breaker!)".
Дело в следующем. Жили-были, не тужили, неверные менты. То есть копы. И была у них, как это с покон веку заведено, заветная мечта: что бы у них всё было и им за это ничего не было. И построили они себе недалече от одной из шумных автострад Волдьного Пиндостана целый корабльгород. И назвали его Техас-Сити. И поселились они в нём, и стали жить-поживать да добра наживать. Ну, как так "наживать"? Да весьма незатейливо. Был у той автострады то-ли съезд, то-ли срез - как раз в сторону этого городишки. Вот, стало быть, "богатыри" его и сторожили, ни одного обоза торгового бдительно не пропуская. Как поедет мимо них какой бедолага - так только его и видели. Недобрая о том граде весть пошла, поговаривать стали, что коль пронесёшь ты сквозь него пирожок с гвоздями - так и от того каждый житель посада злокознённого невозбранно отщипнёт по кусочку.
Ну так долго-ли, коротко-ли, поехал тем трактом гиблым один обозник, что по наказу купчины безвестного ноги птичьи вёз, кои в той земле - да и во многих других - за первостатейнейший деликатес почитались. Свернул на просёлок - ажно и тут как тут, стоит у куста поперёк дороги колесница стражеская, да и сами стражи подле неё. Молвят они обознику: "А постой-ка ты, щучий сын! Кто таков, что везёшь, а предьяви-ка ты, пёс смердячий, грамотку подорожную, а не то тебя раз-два и в тюрьму!" спешился обозник, аки опоек непутёвый, да и ответствует им честь по чести: "Сам я роду-племени незнатного, а везу я..." - поворотился он очами от стражей недобрых, дланью на фуру указуя. Да и упал без памяти, подлым ударом гилякою гуттаперчевой по маковiци сражённый. Рассудили своекорыстные посадники: коль уж так, то груз, как у нас в обычае, возьмём себе, а телелюя такожде сыщем, куда пристроить. С тем и порешили. Вернулись с обозом не своим в гнездо своё, злодеяний ради свитое, обозника в острог заперли и, слам промеж себя и соседствующих лиходеев потырбанив, опочивать полегли.
А проживала промеж них и одна девица вдовая. Хоть и не вполне себе девица она была, - бо растила подле себя сына-отрока, - но стыд и совесть промеж тем сохранила. И уж муторно было ей жить в посаде окаянном, и уж сколько раз посыкивалась, хозяйство бросив, бежать без оглядки, всё одно куда... Да только всё сумленье брало: а ну, как догонят, а ну, как изловят? Полно уж, что саму накажут лютой мукою - так ведь и сына единственного, кровиночку, душегубцы проклятые не помилуют. Так и маялась.
Минуло с той поры дней с седьмицу, и поехал по тому просёлку окаянному другой обозник, братом первому приходившийся. Вёз он алхимию, что-ли, дюже сердитую - ну, да не о ней сказ. И остановили его, вдругорядь, всё те же волки позорные - хотя, казалось бы на что им та алхимия? Ну да дурных щуров завсегда корысть черезкрайняя губила. Остоприли те и этого. Да только тот на погибель им, с единого взгляда признал в коршунах злонравных души падальщицкие. И, на беседу пустопорожнюю времени не транжиря, одному как даст с вертушки промеж глаз! Второму хрясь по рогам! Третьему... А третьего-то опарыши сущегнусные в дозор неправый и не прихватили. Вот незадача-то! Делать нечего, отправился тогда обозник непростой сам третьего искать. Припрятал он обоз в трактире недалёком, да распросил трактирщика, о житье-бытье окрестном. Да и молвил ему трактирщик тот кручину свою, речь тайную, негромкую, кручину горькую о посаде лиходейском - а в особенности об обычаях негожих, жителями того посада отправляемых.
Одолела тут обозника удалого дума тяжкая: да как же это земля таких подлых иродов носит - не проваливается? Да нешто ему о себе думать заздравно пристало, коль не окоротит он злодеев по закону людскому? Да только недолго думу ту обозник думал, ибо больше по нраву ему было всё ж дела вершить. Дождался он вечера позднего, да и пробрался под покровом мглы сумеречной в логовище разбойничье. Увидали там его девица вдовая, подозвала к себе тайком, да и молвила: "Убегай, тать сущеглупый не губи ни себя, ни меня с сыном-отроком." Отвечал ей обозник:" Не стращай меня, дева невостроумная, лучше сказывай мне по-хорошему, где во гнездище сием разбойничьем моих братов-обозников держат, во полоне недобром!"
Поведала ему дева вдовая, что сильны жители посада змеиного допрежь всего прочего наперёд - своею неприметностью для закона окрестного. Да в верхах мохнатою лапою, пусть и не ахти какой, да зато прикормленною. И хоть хвалятся они невозбранностью, промысла сучноприбыльного непыльностью, но таятся все ж неспроста, а расправы справедливой во избежание. И посему убивают всякого пришлого, по оказии к ним забредшего, а уж особливо - поелику тот с товарами при себе окажется. Безымянными уж могилищами неглубокими пустошь окрестная аж вусмерть вся исполнена. А с седьмицу тому назад - приволокли одного несчастного, с грузом курьих окороков не маленьким...
Узрел те птичьи ноги мёрзлые удалой обозник, да и признал груз брата своего пропавшего. Домкратом стремительным ворвался он в узилище посадское, стражу, на посту не по уставу дремлющую пуще прежнего усыпив по пути. А добравшись до брата искомого, на плечо подхватил сущеглупого - бо сам тот идти уж и не в силах был. Матупа - не тётка...
Снёс обозник терпилу до фердшела, что в посаде соседнем болезных травками пользовал. А вослед отправился до стоянки обозников, что в посаде том обреталася. А обозников там понабилося - хоть по дыму зелейному топорьё развешивай.
Рассказал им удалый парубок о гнездилище супостатовом, что неправедные охальники тишком свили понедалёку от тракта столбового. Весть худую услышав, опечалились превелико, но уж пуще того обозлилися. Да и возгласили: "Коли уж мы всё одно тут собралися, то веди нашу ватагу на посадище злобноёбаный. Ужо нам пристало ли жить, не свершив над козлищами окаянными расправу беспощадную?" С тем и отправились.
Ох и лют, ох и свиреп гнев обозничий, ярость дорожная - пронеслись по посаду страхолюдному, аки елефантов лава безудержная. По кирпичику да по брёвнышку разъелдонили гнойное капище. А поганых двурушников повязали вервием, какое под руку подвернулося, и свалили гуртом в яму нечистую. Да там и сожгли. Ибо нехуй. Лишь одних только деву вдовую с сыном-отроком пощадила ватага разгневанная. Взял ту деву себе герой наш в жены законные, а отрока в сыновья названные. Ибо ваистену.
Вот таким назидательным образом завершилась былина правдивая - о посаде злодейском, о ногах куриных да алхимии сердитой, о вдовой деве с сыном, да о гневе ватаги обозничьей, что карающми древком лопатовым пресекла беспредел притрактовый, а допрежь всех - витязе бродячем, Чаком Норрисом средь людей прозывавшемся.
Дело в следующем. Жили-были, не тужили, [[неверные менты]]. То есть копы. И была у них, как это с покон веку заведено, заветная мечта: что бы у них всё было и им за это ничего не было. И построили они себе недалече от одной из шумных автострад Волдьного Пиндостана целый корабльгород. И назвали его [[Зажопинск|Техас-Сити]]. И поселились они в нём, и стали жить-поживать да добра наживать. Ну, как так 'наживать'? Да весьма незатейливо. Был у той автострады то-ли съезд, то-ли срез - как раз в сторону этого городишки. Вот, стало быть, '[[Задорнов|богатыри]]' его и сторожили, ни одного обоза торгового бдительно не пропуская. Как поедет мимо них какой бедолага - так только его и видели. Недобрая о том граде весть пошла, поговаривать стали, что коль пронесёшь ты сквозь него пирожок с гвоздями - так и от того каждый житель посада злокознённого невозбранно отщипнёт по кусочку.
Ну так долго-ли, коротко-ли, поехал тем трактом гиблым один [[Дальнобойщик|обозник]], что по наказу купчины безвестного [[Ножки Буша|ноги птичьи]] вёз, кои в той земле - да и во многих других - за первостатейнейший деликатес почитались. Свернул на просёлок - [[ВНЕЗАПНО|ажно и тут как тут]], стоит у куста поперёк дороги колесница стражеская, да и сами стражи подле неё. Молвят они обознику: 'А постой-ка ты, щучий сын! Кто таков, что везёшь, а предьяви-ка ты, пёс смердячий, грамотку подорожную,[[Высоцкий| а не то тебя раз-два и в тюрьму]]!' спешился обозник, аки опоек непутёвый, да и ответствует им честь по чести: 'Сам я роду-племени незнатного, а везу я...' - поворотился он очами от стражей недобрых, дланью на фуру указуя. Да и упал без памяти, подлым ударом гилякою гуттаперчевой по маковiци сражённый. Рассудили своекорыстные посадники: коль уж так, то груз, как у нас в обычае, возьмём себе, а [[Лох|телелюя]] такожде сыщем, [[Анальное рабство|куда пристроить]]. С тем и порешили. Вернулись с обозом не своим в гнездо своё, злодеяний ради свитое, обозника в острог заперли и, слам промеж себя и соседствующих лиходеев потырбанив, опочивать полегли.
А проживала промеж них и одна девица вдовая. Хоть и не вполне себе девица она была, - бо растила подле себя [[Шота|сына-отрока]], - но стыд и совесть промеж тем сохранила. И уж муторно было ей жить в посаде окаянном, и уж сколько раз посыкивалась, хозяйство бросив, бежать без оглядки, всё одно куда... Да только всё сумленье брало: а ну, как догонят, а ну, как изловят? Полно уж, что саму накажут лютой мукою - так ведь и сына единственного, кровиночку, душегубцы проклятые не помилуют. [[Рабский менталитет|Так и маялась.]]
Минуло с той поры дней с седьмицу, и поехал по тому просёлку окаянному другой обозник, братом первому приходившийся. Вёз он алхимию, что-ли, дюже сердитую - [[Всем похуй|ну, да не о ней сказ]]. И остановили его, вдругорядь, всё те же волки позорные - хотя, казалось бы на что им та алхимия? Ну да дурных [[Офени|щуров]] завсегда корысть черезкрайняя губила. Остоприли те и этого. Да только тот на погибель им, с единого взгляда признал в коршунах злонравных души падальщицкие. И, на беседу пустопорожнюю времени не транжиря, одному как даст с вертушки промеж глаз! Второму хрясь по рогам! Третьему... А третьего-то опарыши сущегнусные в дозор неправый и не прихватили. Вот незадача-то! Делать нечего, отправился тогда обозник непростой ''сам'' третьего искать. Припрятал он обоз в трактире недалёком, да распросил трактирщика, о житье-бытье окрестном. Да и молвил ему трактирщик тот кручину свою, речь тайную, негромкую, кручину горькую о посаде лиходейском - а в особенности об обычаях негожих, жителями того посада отправляемых.
Одолела тут обозника удалого дума тяжкая: да как же это земля таких подлых иродов носит - не проваливается? Да нешто ему о себе думать заздравно пристало, коль не окоротит он злодеев по закону людскому? Да только недолго думу ту обозник думал, ибо больше по нраву ему было всё ж дела вершить. Дождался он вечера позднего, да и пробрался под покровом мглы сумеречной в логовище разбойничье. Увидали там его девица вдовая, подозвала к себе тайком, да и молвила: 'Убегай, тать сущеглупый не губи ни себя, ни меня с сыном-отроком.' Отвечал ей обозник:" Не стращай меня, дева невостроумная, лучше сказывай мне по-хорошему, где во гнездище сием разбойничьем моих братов-обозников держат, во полоне недобром!"
Поведала ему дева вдовая, что сильны жители посада змеиного допрежь всего прочего наперёд - своею неприметностью для закона окрестного. Да в верхах мохнатою лапою, пусть и не ахти какой, да зато прикормленною. И хоть хвалятся они невозбранностью, промысла сучноприбыльного непыльностью, но таятся все ж неспроста, а расправы справедливой во избежание. И посему убивают всякого пришлого, по оказии к ним забредшего, а уж особливо - поелику тот с товарами при себе окажется. Безымянными уж могилищами неглубокими пустошь окрестная аж вусмерть вся исполнена. А с седьмицу тому назад - приволокли одного несчастного, с грузом курьих окороков не маленьким...
Узрел те птичьи ноги мёрзлые удалой обозник, да и признал груз брата своего пропавшего. Домкратом стремительным ворвался он в узилище посадское, стражу, на посту не по уставу дремлющую пуще прежнего усыпив по пути. А добравшись до брата искомого, на плечо подхватил сущеглупого - бо сам тот идти уж и не в силах был. Матупа - не тётка...
Снёс обозник терпилу до фердшела, что в посаде соседнем болезных травками пользовал. А вослед отправился до стоянки обозников, что в посаде том обреталася. А обозников там понабилося - хоть по дыму зелейному топорьё развешивай.
Рассказал им удалый парубок о гнездилище супостатовом, что неправедные охальники тишком свили понедалёку от тракта столбового. Весть худую услышав, [[Баттхёрт|опечалились]] превелико, но уж пуще того [[НЕНАВИСТЬ|обозлилися]]. Да и возгласили: 'Коли уж мы всё одно тут собралися, то веди нашу ватагу на посадище злобноёбаный. Ужо нам пристало ли жить, не свершив над козлищами окаянными расправу беспощадную?' С тем и отправились.
Ох и лют, ох и свиреп гнев обозничий, ярость дорожная -
пронеслись по посаду страхолюдному, аки елефантов лава безудержная. По кирпичику да по брёвнышку разъелдонили гнойное капище. А поганых двурушников повязали вервием, какое под руку подвернулося, и свалили гуртом в яму нечистую. Да там и сожгли. Ибо нехуй. Лишь одних только деву вдовую с сыном-отроком пощадила ватага разгневанная. Взял ту деву себе герой наш в жены законные, а отрока в сыновья названные. Ибо ваистену.
Вот таким назидательным образом завершилась былина правдивая - о посаде злодейском, о ногах куриных да алхимии сердитой, о вдовой деве с сыном, да о гневе ватаги обозничьей, что карающми древком лопатовым пресекла беспредел притрактовый, а допрежь всех - витязе бродячем, Чаком Норрисом средь людей прозывавшемся.