Вовка, по прозвищу Морковка, живёт в селе с анекдотическим названием - Красная Синька. Говорят, что это село какое-то заколдованное и случаются в нём всякие необыкновенные истории. Сказать по совести, я в эти истории не очень-то верю, но чем черт не шутит.
Вот история из жизни деревенского мальчишки Вовки-Морковки, которую он мне сам и рассказал по дороге на рыбалку.
Год тому назад, совсем неожиданно умер мой дед - Арсений Семёнович Лыков. Никогда не болел, и вдруг умер. Может, по старости. 73 года, всё-таки. Вся деревня сбежалась, и все плакали. Я тоже плакал, потому что дед был моим другом. Помогал мне всегда. И вот - умер. Положили его в гроб, который он сам себе когда-то давно и сколотил. Днём все возле гроба суетились, маманя, папаня, ну и остальные, кто приходил. А ночью разбрелись кто куда, оставив гроб с телом моего деда в отдельной комнатке. Я тоже хотел заснуть, но как-то не получалось. Вот и подумал, чем маяться от бессонницы, пойду-ка лучше посижу маленько возле деда. Свой ведь он мне, не чужой.
Зажёг свечку для ясности, пододвинул стул к нему поближе и сижу себе рядышком. Смотрю на его седую большую бороду.
То ли от усталости, то ли ещё от чего, но я почему-то забыл, что мой дед умер. Сижу-сижу и как-то так совершенно по-глупому спрашиваю его:
- Дедуня, ты чё делаешь, а?
- Как, чё - заговорил вдруг дедуня? - Лежу. Разве не видишь? Все мёртвые это делают. Такая у нас работа - лежать и не суетиться.
Я, конечно, ушам своим не поверил, когда услышал живой голос неживого человека. Чуть со стула не упал.
- Ты чё, дедуня, не умер, что ли?
- Как не умер? - удивился дед. - Ещё вчерась Богу душу отдал. Умер, конечно. Ты чё, не видишь?
- Вижу. А вдруг?
- Чего вдруг?
- А вдруг ты ещё маленько жив?
- Ой, не смеши, - сказал дед
- А пальцем пошевелить можешь? - это я для проверки такой вопросец задаю.
- Ты, чё, Вовка-Морковка, - отвечает дед, - не положено ведь это.
- Что не положено?
- Покойным людям шевелить пальцами не положено. Запрещается Уставом.
- Ну, хорошо, - продолжал я, - а глазом моргнуть можешь?
- И глазом моргать не положено нашему брату. Сам понимаешь, к чему это может привести, если все покойники начнут ни с того, ни с сего глазами моргать.
Тут меня и вовсе любопытство разобрало.
- А разговаривать разве не запрещено Покойницким Уставом? - спрашиваю я у деда.
- Запрещено, Вовка. Конечно, запрещено.
- А почему же ты тогды разговариваешь со мной?
- А потому, Вовка-Морковка, что у кажного правила исключения бывают. У кажного. Понимаешь? И случается такое исключение один раз в тысячу лет, а то и реже. Так что, считай, что нам с тобой повезло.
- А давай, дедуня, - сказал я, - пока исключение действует, на рыбалку сгоняем, как раньше, когда ты ходячим был? У меня и удочки заготовлены, и червячки отборные, и погода сегодня на зорьке клёвая предвидится. Давай, а?
Ничего не ответил на это дедуня, только сказал под конец:
- Скоро первые петухи запоют. - Помолчал немного и спрашивает совсем тихо:
- На похороны-то мои придёшь?
- А то как же, - сказал я, а заодно ещё один свой глупый вопросик ему подкинул:
- А ты сам на своих похоронах-то чё делать собираешься?
- Как чё? - ответил дедуня. - Лежать. Это же наша первейшая обязанность такая - лежать и не чирикать.
- В темноте?
- А зачем он, свет, человеку, который спит без задних ног?
На этих словах свечка моя замигала часто и почему-то сама, без моего согласия, погасла.
Я понял, что это конец.
И осторожно, на цыпочках пошел в свою комнату.
Озеро показалось совершенно неожиданно. И не озеро вовсе, а так, озерко. Маленькое, с камышами у берега.
- Вот тут, - сказал Вовка-Морковка, показывая на большой вроде скалы камень, - дед любил отдыхать. Присядем?
- Можно, конечно, - сказал я и снял со спины тяжёлый рюкзак, положил рядом и прислонился к камню спиной, чтобы расслабиться маленько. Расслабление - оно ведь всегда полезно.
- А дальше-то что? - спрашиваю у Вовки-Морковки.
- Да ничего такого, окромя похорон, - охотно отзвался Вовка, усевшись на травку возле камня. - У нас в деревне закон такой: ежели кто помирает, все провожать идут до самого того места, где кров последний покойнику уготован. Я, конечно, тоже пошел. Не чужой ведь он мне. Дед всё-таки и рыбак первоклассный. Я от него многому научился по части рыбалки. Так вот пришли все, окружили деда и молча уставились на его бороду белую. Я - тоже. Она вроде как шевелилась маленько. Но это от ветра. Тут на бугорок взошла директор школы, где дед работал последние годы сторожем, - Татьяна Никифоровна, и подняла кверху руку. Она рассказала про деда, какой он был хороший. Потом на бугорок поднялся дедов старый приятель - Матвей Григорьевич. Он хотел что-то сказать тоже, но не смог, заплакал и сошёл с бугорка. Потом началось прощание. Каждый по очереди подходил к гробу, постоит маленько рядом и место следующему уступает. Я тоже подошел. Думал, может, скажет мне дед на прощанье чего-нибудь. Ничего. Как воды в рот набрал. Может, обиделся, или ещё чего. Это только потом я понял, почему.
- Ну, и почему? - полюбопытствовал я.
- Да всё очень просто. Оказывается, закон у них такой есть, у покойников - при свидетелях ни слова вслух, ни полслова, в противном случае - в аду гореть.
Вот мы и не поговорили тогда с дедом. Зато после - сколько хошь.
Лежу, бывает, в постели, он приходитт бесшумно, сядет рядышком и сидит, пока я не усну. Мёртвые только с виду мёртвые. На самом деле они живые, но никто об этом не догадывается. А я догадливый. Вот и продолжаю дружить с дедом. Потому что он для меня - живой.
Вот и сегодня, когда я приду домой после рыбалки и когда наступит вечер, а потом ночь, дед придет ко мне снова, чтобы я рассказал ему, сколько плотвы наловил и все такое прочее. Так что, - спохватился мой собеседник, - хватит рассиживаться. До того заветного местечка, где рыба хорошо клюёт, километра полтора осталось, - и он решительно поднялся с травы, на которой полусидел, полулежал.
Я перебросил через спину свой нагруженный рюкзак, и мы потопали дальше лесной тропинкой.
Вовка-Морковка шел впереди, босиком, между прочим, я - позади, еле поспевая за ним.