Аннотация: Посвящается моему Милому Другу Раушанне С.
Бабочкой никогда
Он уж не станет... Напрасно дрожит
Червяк на осеннем ветру.
Басё
Врата ада Родена.
1.
Ее взгляд опустился на пустое полотно... краски медленно стекали с кисточки. Взгляд же ее снова поднялся и направился уже не на подготовленную композицию, а куда-то дальше, дальше сада, дальше маленьких заграждений, дальше леса... куда-то в бесконечную даль, куда-то к звездам, к бесчисленным просторам, куда еще не добралась человеческая мысль, но куда добралось ощущение. Все отступило перед ее взором, все приняло бессмысленный оттенок - стекла, рамы, туфли, кисточки, краски. Тонкая струйка ветра коснулась ее глаз и пропала в черном взгляде, в холодной пустоте, куда не могло добраться ни единое сознание. Тишина. Ваза колыхнулась и провалилась в бескрайнюю мглу, куда не добирался свет, ваза летела и летела, пока не разбилась. Глаза ее дрогнули, и все вернулось на свои места.
Очевидно, кто-то спрашивал о ее имени. Так или иначе, в любом заведение требуется имя, по которому можно было бы обратиться к человеку, узнать о его проблемах, обсмеять или посочувствовать. А так, мы можем лишь бродить по одиноким домам, заходя в них, не спрашивая ни о чем, путаться в выражениях, задавать бессмысленные вопросы. Но когда человеку холодно, все чувства обострены и любые споры, разыгрывающие длительную войну, кажутся бессмысленными, как бессмысленна сама плоскость. На той плоскости, что покоится на острие гигантской иглы, стоят четыре человеку различного пола, возраста и роста, они бродят по этой плоскости, не смотря друг на друга, и изредка сталкиваются, бормочут друг другу что-то под нос и расходятся. Серая плоскость, серое небо, усыпленное серыми плывущими облаками и серые люди, их забирают серые великаны-людоеды и пожирают, с каждым днем их становится все меньше и меньше. И людоедов и людей. К счастью нас оберегает надежда, и мы редко сомневаемся в правде нашей жизни, ведь если кто-то усомнится, тогда станет вопрос, а кто эти четыре человека, из всех окружающих друзей, родственников, самых близких и самых отдаленных - кто из них есть те четыре человека, а являюсь ли я тем самым из них и влачу ли я серую жизнь на этой серой плоскости. Если да... рано или поздно придет день, когда людоед, приготовится есть.
Ее сердце затрепетало, она резко встала и подбежала к окну. Она вернулась. Волнительная история возвращение милой девушки в эту мастерскую. Спрятав платок, она достала что-то маленькое, одинокое, которое тяжело разглядеть, но, очевидно, близкое. То, что заставляет задуматься и представить себе бесчисленные пространства, испугаться и решить начать все сначала. Начать новую жизнь, новое знакомство, новые правила. Обычно такие вещи дарят ведьмам или умершим, или теням. Тени спустились по щекам, и она вдохнула новый ветер, пришедший из открытой комнаты. Они оказались двое, во всем лесу, во всем мире только двое - она и она. Руки ее были испачканы краской, а в глазах читалась странная история дождей и гроз. В лесу только начиналась весна, но именно здесь, в одиночестве душ, где лес сбросил свою листву, а новая долго не появляется - так вот здесь приход весны самое волнительное чувство, которое может вырвать наверх то, что лежит в глубине мертвецов, даже мертвое сердце начнет биться, даже тени начнут плясать. Это мир магии. Она выбрала лес.
У нее был договор с длинным человеком, пришедшим к ней, задохнувшийся в тени. Он протянул ей бумагу. Это был таинственный договор, согласно которому к концу Весны, она должна будет предоставить в условном месте коллекцию картин. Это была удивительная мистификация, которая породила в ней бесчисленную фантазию. Она почувствовала себя Моцартом, которому заказывают Реквием. С утра до вечера, бродя по заброшенной вилле в пижаме, она слушала Реквием и пыталась писать картины. Но именно это ей не удавалось - руки, словно онемели, глаза перестали видеть, как видят художники, сердце скорчилось и стало мертвым. В городе стояла осень, и отовсюду слетались листья, падая к ее ногам. Осенью она пыталась покончить с собой - но это одинокий факт и спасение ее было тяжелым бременем в бесчисленном потоке событий, захлестнувших ее тело кровью. Вслед за осенью пришла смерть. Смерть была глухая, Реквием уже звучал глухо, уже не было тех страданий, тех мучений. Она лежала нагая в маленькой черной заброшенной вилле. Все ее тело замерло и перестало существовать. Каждая клетка ее тела срывалась, и летело в даль. Вокруг было глухо и холодно. Вокруг все шептали: умерла, умерла, умерла.
Мужчина в черном трико, сидел на старом стуле, возле пианино. Это пианино выбросили на берег океана, птицы сидели на этом пианино и безумно орали. Мужчина сидел, потупившись, и не знал, играть ему или не играть. Ему не хотелось играть, и играть было не возможно. Это было бессмысленно. Берег был каменным, и океан был каменный, и трико было каменным. Пианино было каменным, лучи солнца были камены.
А когда луч солнца коснулся ее пальцев, она ожила. Лучи влились потоком в комнату и вдохнули в ее высохшее тело жизненную силу, это было словно музыка - прекрасная и непонятная, не имеющая объяснения. Сердце ее начало волнительно колыхаться. Она приподнялась навстречу пришедшему солнцу, встала на цыпочки и протянула руки навстречу миру. Мир приветствовал ее жизнь, и включил ее в свою сущность. Мир представлялся огромной колесницей, вращавшейся без конца. Она, увидев это, захотела нарисовать это, именно это очаровательное состояние. Она схватила валявшиеся на полу карандаши и высохшую от времени бумагу, и стала рисовать... линия за линией порождали образы - страшные, веселые, нежные, острые... Колесница вращалась, вращалась. Тогда-то она увидела, что по аллеи - одинокой и заброшенной - гуляет красивая девушка, дитя солнечного света, такая же веселая как солнечный луч, такая же добрая, как истина. Вот, что ей не хватало все это время, пока она лежала мертвая и высохшая - ей не хватало это дитя, светлое и теплое. Девушка заглянула в окно и мило улыбнулась.
Так наступило то время, когда ее взгляд опустился на пустое полотно. Еще все только зарождалось, и не все было ясно, все было только эфемерно, но именно это привлекало. Ее взгляд опустился, потому что она подумала, что это быть может эфемерность, сон, что она быть может все еще мертва и лежит в объятьях глухой смерти.
Когда она лежала и смерть ласкала ее сердце, вилла, когда-то обитаемая, потеряла дорогу к городу. Жизнь, влеченная спонтанностью, завоевывала бесчисленные просторы сада, стен и дорог. Вскоре вокруг виллы вырос лес, он рос вширь, от виллы и вскоре вилла оказалась в самом центре леса. Это были самые старые деревья, устало развесившие свои ветви. Весна сюда приходила очень поздно, но приход ее был очарователен. По всему лесу начинал расходиться запах весенних листьев и цветов, отражающихся в бесконечных глазах.
Так в самом сердце леса оказались два женских сердца, полных трагедий и новых чувств.
Садись, сказала она ей, я буду тебя писать. Она с радостью согласилась, обнажив свое тело. Она села и стала писать, углубляясь в свои размышления, в свои чувства. Ей было хорошо. И чувства их объединяли в маленькой комнатке посреди огромного леса.
Нагое тело чисто и полно гармонии. В ней потеряны все социальные, философские концепции... в ней сама природа, чистая от истоков своих и лишенная трагизма. Свет и добро несет оно в себе. Оно уязвимо, но именно это делает ее более чудесным и близким. Два тела, объединившись в одно, составляют последнее и следующее, в бесконечных терзаниях и ощущениях, они находят убежище от мирового холодного ветра. Глаза, руки, ноги - все подчинено высшему и недоступному, некоему мировому абсолютному духу, духу, о котором никто и нигде не слыхивал, но которого ощущали многие.
...девушка улыбнулась. Отложив краски, она подошла к ней и кончиками палец коснулась ее ноги. Что-то вспыхнуло между ними, словно бы вспыхнула спичка, разразилась большим пламенем, озаряющим небесную гладь, чтобы затем быстро потухнуть, и навсегда. Тела их задрожали, а сердца забились в страшном темпе. Все было похоже на гигантское космическое пространство, в центре леса бились два сердца, словно черная дыра в мировом космосе, а звезды продолжали светить, отсчитывая чьи-то дни. Облака плыли над ними. В ту минуту лес словно ожил - воздух наполнился какой-то странной подвижной шелухой, обрел престранный запах, стал живых: с коры деревьев, с влажной почвы, с прогнивших листьев вспорхнули мириады бабочек. Они проснулись после долгой зимней спячки с одной целью - оставить потомство. Их часы начали тикать в маленьких сердцах, но тикать в обратную сторону, пока стрелка не окажется на нуле - до этой секунды, они должны выполнить свой маленький долг перед огромной вселенной, которая глуха к их долгу, но, в то же время, мила и благодетельная. Маленькие сердца, полные одной единственной цели, плотным кольцом окружили два женских сердца, и лес зажил новой жизнью - жизнью бесчисленных чувств.
Пианино одиноко грустило на берегу океана, а пианист опустил глаза - он слышал, что кто-то идет по длинной дорожке - по крышке пианино. Он приподнял глаза и увидел женщину. Женщина, опустила ноги на клавиши и улыбнулась, но в этой улыбке таилось что-то страшное. Помнишь меня?- улыбнулась женщина. Он утонул в ее взгляде, пытаясь разобраться, что имеет в виду эта женщина. Над океаном пролетали птицы, волны волнительно поднимались. Я тебя знаю... - прошептал он, но он не мог вспомнить, от куда. Я твоя жена, - опять улыбнулась женщина. Моя жена готовит еду детям, а ты не можешь быть моей женой. Посмотри мне в глаза и ты прочтешь все... Он опять утонул в безбрежном океане ее взгляда. Огромные волны покачивали одинокую лодку, тщетно было существование этой лодки, у нее остались считанные часы и океан обратит эту лодку в щепку. Но что это?
Он вздрогнул.
2.
Я с детства был приручен к атеистическому мышлению. Атеистически научил меня мыслить отец. Будучи строгим человеком, он заставлял каждое утро выслушивать его издевки в адрес всякого рода религиозных, как он говорил, "глупостей". Высокий кабинет, до потолков аккуратно набитый книгами по философии, литературе, искусству, физики и химии, с высоким, но узким окном, выходивший на заброшенный лес, заставлял меня трепетать перед атеизмом, перед высоким отцом, с громким голосом и твердым характером. Как-то я сидел за столом, читая книги по христианской религии, сумрачный свет, шедший из окна, освещал мне буквы, я читал вслух, а отец, покуривая трубку, бродил взад и вперед. Его тень бегала по книге, но неожиданно остановилась. Я заметил, что мой отец уже сильно постарел, а я еще так мал, чтобы состязаться с ним, говорить с ним на равных. Знаешь, проговорил он, а все-таки я сегодня видел Душу. Он это сказал так, словно эти слова предназначались пустоте, которая часто обитала в этом кабинете. Но эти слова кольнули меня глубоко, я взбунтовался против отцовских слов, объявил войну Душе. Лишь по истечении многих лет, когда я поседел и стал плохо видеть, уже давно не навещавший этот маленький кабинет, полный книг по философии... теперь я понял слова отца - и вправду Душа парит над небесами.
Неужели ты усомнилась в моих чувствах? Неужели? Ты думала, что все это было ложью? Неужели планета вращается в пустом пространстве? Неужели все это создано было не для нас? Как так могло быть? Ответь, ответь же... прошу... слеза спустилась по ее щеке и исчезла в недрах тишины. Нет, ты не права. Ты не права... поверь мне... я тебя найду... быть может в тихом уголке вселенной мы найдем то, что ищут уже миллионы лет. Поверь мне... я узнаю, услышу тебя...
Сломанное стекло, через которое просачивались крылышки бабочек. Брошенная кисть, брошенное полотно. Лес заполнился телами бабочек, сквозь которых свет не мог проникнуть в окно. Заглушающий шепот крыльев заполнил каждый уголок леса, крылья заполнили все. Одинокий фонарь, заброшенный с давних эпох, зажил в странном потоке шелухи, он стал раскачиваться, покрываться тонкой пылью бабочек. Она шла, прорезывая плотную стену этих созданий. Столь хрупкие по природе своей, они сообща становились опасной преградой. Врезаясь в ее глаза, в ее нос, в ее рот, они оставляли маленькие царапинки, и, вскоре, ее лицо покрылось тонкими кровоточащими линиями. Она все равно шла, она шла к ней, к той девушке, которой испытывала мучительные чувства. Девушка убежала в лес. Она исчезла так же, как и появилась, но она уже не хотела и не могла отпустить ее, это было не в ее силах. Бабочки окружили ее со всех сторон, около старого дерева, еще посаженного, когда не было леса. Они шелестели, но шелест, был похож на писк умерших. Их было много и мертвых и живых, у них лишь была единственная цель. Она разгребла их и нашла под ними ее, ту, которую искала, она так и убежала, нагая, бедняжка, она вся уставшая и маленькая, так и хочется обнять ее, прижать к себе сильно, сильно, как только это возможно... Не бойся, это я!
Кровавая слеза, скатившись по реснице, упала в бездну. Не бойся, это я. Я рада видеть тебя, успокойся, успокойся. Мир слишком большой, чтобы не мог поместить наши души в свои покои, поверь мне. Услышь биение сердец, ты слышишь? Тихо... тихо... слушай. Да, я слышу. Ты слышишь? Да, как это прекрасно... Ты молодец, ты улыбаешься очень мило, я люблю, когда ты улыбаешься. Правда? Правда, мир такой большой, надо только это представить и тогда ты перестаешь, о чем-либо волноваться. А ты волнуешься? Сейчас? Нет. Слушай. Слушай... слушай сердцем. Тишина воцарилась около них, и только порхали бабочки.
Это история о пианисте, которую я тебе расскажу. Ты готова слушать? На берегу гигантского океана сидел пианист, и к нему подошла женщина.
Он спросил, кто она, она ответила, что она его жена.
Быть того не может, ответил он, моя жена сидит в городе и кормит детей, у нее нет времени приходить ко мне и отвлекать меня.
Женщина же настаивала на том, что она его жена.
О чем ты говоришь,- возмутился пианист, если ты думаешь насмехаться надо мной, то прошу, ты нашла ужасное для меня время. В моей душе произошел раскол, сердце мое выветрилось, а я умер. В моем теле поселилась утрата, я разочарован и готов скинуться с берега в океан, но океан сам каменный, и не сможет мое хрупкое тело утонуть в нем.
Ты помнишь обо мне?
Кто ты ответь мне?
Я твоя жена...
Тут он вздрогнул, он ощутил, что вздрогнул не только он, вздрогнул весь океан, вздрогнул весь берег, все, что находилось на нем. Он настолько забылся, настолько поседел, что забыл эту женщину. Это его жена, но он похоронил ее много лет тому назад, а теперь она перед ним. Как ты оказалась здесь?
Я сильно болела, мое тело истощилось и умирало. Мое сердце останавливалось. Я лежала в больнице и передо мною раскрылась смерть, я сделала шаг и оказалась во власти вечного покоя. Последнее, что я помню, это маленькая пыльца, мягко упавшая на мои глаза. Мои глаза были обращены в пожирающую пустоту, но я уже ничего не боялась, ибо далее продолжалась жизнь, которая взяла все проблемы с собой, осталось только имя, но и оно исчезло, даже в твоем сердце...
Как ты смеешь мне это говорить? Как ты смеешь приходить ко мне? После стольких лет! После того, как ты умерла, я остался один на один с черной стеной, черной, как смоль, как яд. Я сидел, а напротив меня сидел наш ребенок. Я сидел, а вокруг рождались и сумасшествовали чудовища, они кусались, мучили, топтали, смеялись - я был бессилен перед ними, я готов был вырвать голову нашего ребенка, за которым росла и росла черная стена. Вскоре эта стена стала выше неба, выше чувств, и я увез ребенка далеко от себя, так далеко, что ничто не могло напомнить мне ни о нем, ни о тебе. Я остался наедине с этой кровавой стеной, и тогда я женился, чтобы не видеть эту стену, чтобы обрести хоть какой-то покой, чтобы забыть это ужасное прошлое. Я женился, у нас появились дети, началась новая жизнь... и после этого ты смеешь приходить ко мне? Что это значит? Возвращайся к земле и никогда не тревожь меня! Я откупился перед тобой, откупился теми проведенными ночами с этой стеной...
Но он был бессилен и оперся головой о ее грудь, он услышал стук - стук сердца, такой же, как у живого, он услышал дыхание, такое же, как у живого. Над ними летели огромные облака, а он слушал стук сердца живого человека и дыхание ее.
Успокойся, ты встревожен...
Это правда?... это правда, что посторонний мир есть?
Правда, правда... я его видела - он прекрасен, он спокоен, он спокоен как само спокойствие, ничто не может потревожить этот мир. Это правда, но правда в том, что этот мир нельзя найти - он в наших сердцах. Ты слышишь?
Да...
Вот, теперь ты даже слышишь его - когда тебе будет тяжело, ты вспомнишь этот стук, он не повторим, ты его легко отличишь от других - ты успокоишься и мир обретет истинный смысл, отличный от того, что мы думаем...
Она смотрела на нее. Она смотрела на нее. Она прикоснулась рука ее щек. Какая она красивая, она провела кончиками палец по ее лицу, а затем перевела взгляд на пустые полотна. Уже конец весны, это ощущается по горячему запаху, это запах уходящего дня, но к концу осени он ощущается остро. Она снова посмотрела на нее. Что их объединяет? Гм... Она поправила ее и принялась писать ее. Часто касаясь ее тела. Они погружались в какую-то странную игру, со странными правилами, эти правила можно было рушить и создавать новые, и, самое главное, в этом тебя никто не упрекнет. Их тела сплелись в одно общее, краски мягко ложились на полотна. Обнаженное плечо ясно вырисовывалось на воде, на красках. Это был концерт с бесконечно огромным оркестром, с маленьким дирижером и мягким небом, по которому плавали облака. Дирижер сжался, расправил плечи, и разом мириады звуков полились отовсюду. Так рождались одни произведения за другими, полотна за полотнами покрывались красками, с различными сюжета, но с единым духом... Она улыбалась, отдаваясь прекрасному и большому. Она понимала, почему она улыбалась и шептала ей что-то, что-то, что было важно для обоих, но не сейчас, не в этот момент. Этот момент рожден бесчисленным светом звезд... Когда я тебя увидела... Ваза отражала ветер, звезды, бабочек. Они ли? Кто из них жив, а кого давно и нет... Оркестр набирал силу и превратился в стихию, которую уже не остановить... Нельзя...
Это была сокровенная ночь. Когда она открыла глаза, то у порога стоял длинный человек, задохнувшийся в тени, он стоял, сжимая уговор в своих руках, а лицо было укутано в черную материю, из-за чего были плохо видны его глаза. Она не могла понимать, что в комнате, где она и она предавались сокровенному, стояла мертвая материя, с высохшим сердцем. Она взглянула на него, затем перевела взгляд на разбросанные по полу полотна, и закрыла глаза. Когда она опять открыла глаза, то в комнате не было ни длинного человека, ни полотен. Она опять закрыла глаза...
А на утро, когда первые лучи солнца пробились сквозь огромное количество веток, они сидели на старых стульях, с покосившими ножками, сидели нагие, усталые, опустошенные, отдавшие все, что они имели прошедшей ночи. Их тела неподвижно покоились на стульях, над прошлогодней листвой. Только двое... во всем утреннем лесу, только двое, уставшие и пустые.
Перед ними раскрывался лес, покрытый телами умерших бабочек...