Самер ушел последним, но недалеко - Вейнер преградил дорогу.
― Что там произошло? Все как с похорон уходят.
Сабибор хотел послать его к чертям, и даже рот открыл, но передумал. Посмотрел нехорошо и с нескрываемой желчью выдал:
― Можешь теперь целоваться со своей Лайлох хоть в десна и трахать хоть на площади. Эрлан вряд ли к ней вернется.
Шах качнулся в сторону комнаты, но на грудь легла ладонь друга:
― Только, прежде чем обнять свою ... обалденную, знай, что именно ее папаша лишил тебя матери, отца, братьев, заодно устроив небольшой геноцид в масштабах одной маленькой планетки - этой.
И с оскалом похлопав ему по груди, ушел не оглядываясь, Вейнера как припечатало - стоял - ни туда, ни сюда двинуться не мог.
Эрлан поднялся на верхнюю площадку башни и встал у края, подставляя лицо ветру, жмурился на закат, отдаваясь наступающей прохладе. Ветер трепал волосы, оглаживал рубаху облепляя ею тело и казалось, взмахни руками и полетишь...
Вот только мысли к земле притягивали, тяжелы были думы.
Перед глазами была Эйорика, и на губах все тлеет тот первый поцелуй у стен разрушенного дейтрина, словно это было вчера. Тогда он начал жить... не зная, что строит свое счастье на костях и крови, целует ту, чей отец как раз и превратил дейтрин в развалины, а жизнь в существование.
И что теперь делать? Как выкинуть ее из сердца, если и двадцать лет разлуки не помогли?
Если б она отказалась от Эберхайма...
Что это изменит? Он-то теперь знает, кто она. Да, есть сомнения, но даже, если выдумала - зачем было причинять такую боль, настаивать на возмущающим разум любого нормального? И если бы помутилась рассудком - но взгляд был разумным, осознанным, твердым. Эрлан видел его сейчас, как будто так и продолжал смотреть в глаза Эрики.
И видел, как падает отец, его голова летит к телу мертвой мамы.
И видел Эйорику, что потягивается нагая, смотрит из-под полуопущенных век, загадочно улыбаясь, горячая, нежная...
Все кончено. Сложилось: Майльфольм - Эберхайм - Эйорика. Первому сохранили жизнь специально - Этан умен и хитер и знал, как выманить девушку. На стража точно поведется, послушает его. И скала совпала - там Эберхайму никто не помешал бы увидеть дочь и сообщить ей кто она. И видимо достаточно веские привел аргументы, что поверила.
Интересно, он пытался ее спасти или было наплевать, что сорвалась и падает?
И головой качнул - не верилось. Эя дочь Эберхайма - звучит как нечто кощунственное и запредельное, бредовое. Несовместимое. И все же... он был почти уверен, что знаки рода Эберхайм, не стать последний изгоем, проступили бы на челе девушки. Эрлан достаточно узнал ее, чтобы сложить очевидное. В ней чувствовалось право, закрытое, как дверца, а он понять не мог что это. Ответ же прост - отце лишен и дочь войти не сможет. Нет, тот еще, наверное, что-то может. Да может точно - обращаться. Шердан погиб раньше, чем закончил изъятие права.
И кстати это подтверждает тоже слова Эйорики. Эберхайм мог здесь появиться, обратившись, как раз на высоте - на другом уровне - выше, чем распространяется влияние Маэра Шердана. И тем обезопасил те крохи права, что ему еще остались, но рисковал. С чего вдруг, если бы не дочь, не желание сообщить ей кто он, кто она. И вбить, конечно, клин меж ней и Лой, и перетянуть светлую на свою красную сторону. Красную от пролитой невинной крови.
Удачно.
А он теперь должен воевать и с ней, с той, с которой делил свою душу, постель и мечты, с той, которой отдал себя без остатка, и здесь стоит фантом, а сам-то так и остался с ней.
Эрлан невесело усмехнулся.
― Отлично, Эберхайм, ― прошептал в сторону заката. ― Ты знаешь, как ударить посильней, убить не прикасаясь.
Не смог достать напрямую - прилетел сюда. Нашел.
Интересно, он все еще здесь?
Спросить о дочери его?
Перед глазами ее лицо, так явственно, так четко встало, что Эрлан протянул руку и, даже показалось, коснулся кожи пальцами и ощутил тепло. Душа как порванная струна заныла - ему не прикоснуться больше наяву, не ощутить реально тепло и нежность, свет, что словно шел изнутри и окрылял, сам воздух наделял любовью.
Они так непохожи - отец и дочь. Так что же он решил, что Эйорика права?
Права - не стоит бегать от себя.
Но как ее оставить? Тем более сейчас, когда больна, слаба, и говорить не может - шепчет.
А как вернуться, как можно подойти к той, что признает отцом убийцу его отца, матери, знакомых и друзей, малышки Порверш, стражей и невесты. Ведь признавая его Эйорика бросает вызов всему и всем, открыто признает, что ей все равно на то что Эберхайм убил ее сестру, не говоря о тех, что заполнили святилище предков, продлив его на километры. Заполнили камнями, не телами. Тела никто похоронить не смог - не до того и некому было.
Чудовищно. Представить только и пальцы в кулаки сжимает ярость. А Эйорике, как будто все равно - не трогает, подумаешь?
Как такое можно?
Эрлан голову склонил, ладони впились в камень ограды - тысячи семей под корень, дейтсрины, мельберны и скиппы, детей и стариков, всех женщин - родами прочь, в мир предков.
А ей все равно? Признала?
― Что происходит? ― встал у него за спиной Вейнер.
Эрлан искоса глянул на него и отвернулся, опять воззрился на закат.
― Ночь надвигается. И только.
― У тебя такой голос, словно она уже легла. Причем на сердце, душу и разум сразу.
"Ты угадал. Эйорика как свет - была недолго. Теперь лишь память остается". Но вдуматься - и, то пощечиной погибшим. Даже помышлять о ней - предательство. А как забыть?
Обязан вычеркнуть, должен уничтожить о ней и память, но как если без нее, вопреки всем доводам, и дышится -то тяжело?
Инар воспитывал ее, как родную - не знал? Да нет, скорее знал. Значит, собирается использовать против Эберхайма. Тот показал, отчетливо рискнув всем, что у него осталось одно больное место - дочь.
Эрлан потер лицо - зная дядю, он был уверен - следующий ход будет через Эю. И ему, Эрлану Лой придется в этом участвовать. Это его долг - долг сына, долг изначального, долг человека. Но он еще и муж, и мужний долг диктует защищать жену.
Расторгнуть узы?
Да. Поднимут книгу Судеб и выхода не будет. Он просто не сможет поступить иначе, как отодвинуть, вычеркнуть ее.
Но тогда Инара не проведут в Морент, развернут, как требует Эйорика.
Опять тупик.
― Эрл, ты можешь объяснить, что происходит? ― легла рука Вейнера ему на плечо.
Стряхнул: тебя мне не хватало. Вот странность - родной, а как чужой, далекий. Эйорика - враг теперь, переступила все законы, все мыслимые границы - а ближе нет. И ведь вросла же в душу!
Зубами скрипнул: ради нее он был готов убить любого, себя кусками резать, а она так просто предпочла отца - убийства неповинных, кровь разруху, войну, что он развязал, беды, исковерканные жизни.
Как хочется найти ей оправданье и закричать - да не в себе она, неправда, выдумка, боль от потери ее крутит!.. Но сделай и предашь своих, ту кровь, что пролили безвинно, те семьи, что лежат в склепах, сирот, оставшихся без родителей. Себя, того, что умирал в бурьяне один, за миг какой-то увидев то, что за шестнадцать лет не мог и в страшном сне представить.
И лучше б умер. Да, малодушно так думать, но разве не судьба? Столько пройти, чтобы вернуться опять в бурьян, измученным вконец, смертельно раненым с душою наизнанку, и одному. И знать, что никого нет. Нет - хуже, тогда была надежда, светила, словно огонек в ночи - Эйорика и Вейнер вернутся.
А сейчас и этого не будет. Ни проблеска надежды.
― Эрл?
Да что он привязался? ― вновь покосился на Вейнера мужчина.
― Эйорика - дочь Эберхайма, ― разжал губы - дальше думай сам, и делай. Мне все равно.
Шах фыркнул как стоялый жеребец:
― А еще потомок Чингиз-хана, Наполеона и Гитлера, и вообще она есть Чим Ин Си - тот людоед, что употреблял придворных. Эрл, ну, что за хрянь?
― Она сама сказала. При хранителе второго уровня, советнике Маэра - Эхинохе.
Вейнер на пару минут завис в размышлениях и плечами пожал:
― И что? Она четыре дня лежала трупом - что вы хотели от нее? Она вам сейчас такого бреда на пару тысяч керобайтов насочиняет. Поверите - идиотами сделаетесь.
Эрлан развернулся к нему, сложил руки на груди и прислонился к каменному зубцу ограды. Взгляд был пустой и равнодушный - бездушный даже, Вейнер бы сказал.
― Позволь спросить, с чего советник пришел к нам? Не с твоей ли подачи он прибежал? Ты так хотел узнать, что она хочет сказать. Так рвался огласить совету бред больной, еще чуть дышащей женщины. Чему же удивляешься теперь? Ты ей и суток не дал, чтоб окрепнуть, в себя прийти. Что ты хотел? Уничтожить ее или меня? Наши отношения? Поздравляю, ты преуспел. Добился.
― Все не то. Я побоялся за Эру. Она сама сказала, когда упала, что ты убил тихо. Очнулась и ты вдруг не пускаешь к ней - что я должен был думать.
Эрлан помолчал, словно пронзенный, лицом чуть изменился, и вот опять как был. Заговорил:
― Что должен, ты не думаешь. Ты думаешь и делаешь, что нравится тебе. Я думал, что еще не вырос. А ты просто избалованный глупец, безответственный щенок. Пошел и настучал на брата лишь потому, что кто-то что-то сказал. Не дал серьезно изувеченной, утратившей ребенка, чуть не похороненной женщине, прийти в себя, разрушил все, что строилось с таким трудом.
Он говорил спокойно, но безжизненно. Без интонаций раздражения или упрека, которые бы Вейнер понял. Но этот пустой голос, как из могилы, виной давил сильнее, чем если б Эрлан накричал.
― Эра сказала, что ты убил тихо, ― повторил упрямо - один был аргумент в голове.
― Кого? ― то ли вздохнул, то ли удивился. Еще один бредит? Впрочем, Вейнер только этим и занят. И дошло, видя как тот отвел взгляд:
― Аа, ― рассмеялся горько и как-то безысходно. ― Ты решил, что это я столкнул ее. А теперь не пускаю вас, потому что мечтаю добить. Приятно, что хоть фантазиями ты не обижен. С умом, пониманием людей, уважением к окружающим, и прочими подобными безделками себя не обременяешь, это ясно. Ну, что ж. Теперь ты знаешь, что Эйорика хотела сообщить. Надеюсь рад. Если она будет упорствовать, ее припишут отцу. И выставят, не глядя на состояние. Наш с ней союз по тем же причинам невозможен. Как только объявят запись в книге судеб, придется решать - выдвигать встречное требование о расторжении уз. Ну и чего ты опять добился?
Вейнер сунул руки в карманы и затоптался: мать твою.
― Ты подставил ее и всех нас. Ее не задержат в городе, а я не защищу, и ты не сможешь встать. Потому что тем переступишь через смерть отца, матери, братишки, что только начал бегать. Через смерти всех почивших родов. Через двадцать лет уничтожения светлых и устоев изначальных. Через стражей, что выводили тебя из под стрел и спасали от смерти. Через убитых деттов, что пытались дать тебе хоть какие-то знания. Нет, ты мо-о-ожешь, я в тебя верю. Тебе же ровно на все и всех.
― Эрл...
― Не надо! ― отрезал. ― Ты делом все сказал.
И двинулся вниз.
Вейнер осел на корточки у каменной ограды и ощерился сам на себя. И что ж он вляпывается раз за разом? Как лучше хочет, а выходит хуже не куда.
Нет, но поверить что Эра дочь упыря Эберхайма? Они в своем уме?
И стих, ответив сам себе - а ты в своем уме был, когда подумал, что Эрлан может причинить вред Эре?
И закрыл глаза, сел, ноги вытянув - а ты правда, конченная сука, Шах. И редкий неудачник.
Самер и Лала сидели на ступенях перед площадью. Его жгло произошедшее и он хотел поделиться не с кем-то - с ней. И рассказал все без утайки.
Девушка так радовалась, что подруга жива. Сначала. Сейчас же сидела как статуя с лицом из гипса.
― Я ... не верю, ― выдохнула. Мужчина чуть развел руками - что сказать? Твое право, я же изложил, что слышал сам.
Молчали. Странно, но и молчать с Лалой Самеру было хорошо. Не злость уже - печать тихая одолевала.
― Она не понимает, что делает, не понимает последствий. Потому что еще не в том состоянии, чтобы в принципе о чем- то говорить. Совет должен это понять и учесть.
― Понятия не имею, что будет делать совет. По -мне сама мысль озвученная Эрой о том что Эберхайм ее отец - уже из ряда вон. А еще настаивать и признавать? Для меня - слишком.
― Значит, ты тоже не понимаешь, что теперь последует? ― как эхо спросила Лала.
― Ну, что я к ней ни ногой - это точно, ― бросил сухо. За день двух друзей лишиться - это слишком.
― Да, хорошо, ― закивала. ― Вы... вы замечательно решили Ты - ни ногой, Эрлан тоже не сможет быть рядом, Вейнер. Стража только отпустили. Он только и будет. Жрец тоже к ней не подойдет. Вы бросаете ее больную! Друзья? Сейчас совет обязан будет разобраться! Сейчас пошлют в мир кого-нибудь узнать и получить подтверждение. И тогда, если Эйорика не откажется от отца, ее выставят из города, лишат права, сделают изгоем. Потому что отец ее изгой!. А она не откажется! Я ее уже знаю. Она не сможет отказаться, потому что это значит предать!
― Ты забыла, кого она называет своим отцом, ― напомнил Самер, не понимая чему так возмущена Лала - у нее даже глаза гореть начали, как у кошки в темноте.
― Да плевать! Она не Этан, она Эйорика! Она не совершила преступления! Она сейчас особенно нуждается в помощи, а вы бросаете ее и отдаете на растерзание! ― вскочила. ― Да вы хуже, чем!... Чем!...
И слова не нашла - рванула по темноте, как черти за ней погнались.
Самер вздохнул и шею помял: нет, женщин ему никогда не понять. Что, вот, Лала напридумала? Эрика одна не будет - есть страж, есть Эрлан и Вейнер - не оставят. И жрец к ней приходит - лечат.
Эра лежала одна в тишине, бессильная, покинутая, и как выброшенная за борт. И вспомнилось, что было несколько месяцев назад - палата, бессилие, одиночество и ненужность. Все возвращалось на круги своя.
Эрлан все -таки ушел. Это радовало ее и убивало. И если он не вернется, она готова была его простить и даже поверить, что он играл вслепую.
Вот только чего она добилась кроме?
Она всегда предпочитала одиночество, так было проще и спокойней, но вспомнив как это, захотелось тут же забыть.
"Главное, чтоб развернули Дендрейта. А еще - как можно быстрее подняться: набраться сил", ― уверяла себя. Она уже знала, что будет делать. Отрезав Эрлана, откинув его, она вывела из уравнения всех остальных. Теперь игра будет только со Стефлером. Один на один.
Лой наверняка сообщит ему, кто она. Впрочем, Эра глубоко сомневалась, что тот не в курсе. И предполагала, что дядюшка захочет ее использовать. "Интересно, примет ли в этом участие Эрлан? Прикрутят наверняка. Как же - главный исполнитель"
А если она неправа, если его играют вслепую?
Если б можно было с ним поговорить, если б она знала, как близко или далеко Дендрейт и сколько времени в запасе - можно было поступить иначе, не торопиться резать по живому.
Эра заметалась по подушке, жмурясь, чтоб сдержать слезы. Больно, тяжело, душа кричит, ее как разорвали пополам, и нет покоя. Боль разливается по телу, давит испариной и бессилием. И хочется пить, безумно хочется пить. Да только некому подать воды.
Кого винить? Сама решила, сама этого хотела. Все было ясно изначально. Но был ли иной способ проверить Эрлана и обезопасить город и ребят? Честно и прямо рассказать, послушать, что ответит Лой и... знать, что его вздернули или просто разорвали. Как здесь казнят? Какая разница? Нет, чтобы не было она ему не судья. Но и молодильные яблочки для дядюшки упыря добывать не станет и ему не даст.
Но как же не хватало Эрлана! Прижаться бы и, кажется, что боль оставит.
Эя начала сжимать и разжимать кулаки, чтобы занять себя, не думать. Сосредоточилась - рывок и села. И тут же рухнула без сил, захрипела от боли в грудине, на лбу бисером испарина выступила, и голова кругом, звон в ушах. Ничего, ничего, ― пальцы смяли ткань. Дыханье постепенно выровнялось, боль больше не слепила, но глаза слипались сами.
Еще рывок?
Эя провалилась то ли в сон, то ли в пропасть.
Глаза открыла - вечереет, а в комнате по-прежнему никого. И, кажется, что осталась одна во всем мире. И пить хочется так сильно, что спасу нет. Взгляд ушел в сторону кувшина на столе, только до него добраться нужно. А как? Сил нет не позвать, ни двинуться.
На окно присел ворон, раскрыл клюв, оглядывая больную.
Ну, вот, Эберхайм явился, ― чуть улыбнулась птице. Та оглядела комнату и спрыгнула на пол, а выпрямился уже мужчина. Прошел к дверям и стойкой их подпер.
Сел на постель к дочери, смотрит на нее и молчит. Пытает взглядом, изучает. А та бы пить попросила, но даже смотреть тяжело - веки давят, закрываются.
Мужчина вытащил из-за пазухи небольшой прозрачный флакончик и выказал на свет. А там, то ли камешки прозрачные, то ли чипы. Один на ладонь отправил, вытряхнув и в рот Эрике вложил, принес попить.
Девушка возмутиться не смогла и сплюнуть тоже. Камешек как капсула ушел в желудок и Эру выгнуло, глаза открылись, по телу, словно током дали.
― Аа! ― вырвалось невольно. И спало все. Только потом прошибло, как выкупали. Лицо отерла и сообразила - рука легче стала и слушается. В голове гудело, как в линии электропередач, но стало много лучше.
― Что это? ― прохрипела: что за хрянь ты мне дал?
― Неважно.
Эра глаза прикрыла - неважно! А что он вообще здесь делает?
― Тебе опасно, ― надо же - голос появился. Надтреснутый и словно чужой, слабый, но уже себя слышит и от каждого слова в онемение от усталости не впадает.
― Что ты сказала Лой? Я видел его на площадке центральной башни и слышал часть разговора.
― Сказала, что есть - что ты мой отец.
― Зачем?
― А это неправда?
Мужчина, не мигая смотрел девушке в глаза и она видела, как мирятся в его зрачках удивление, непонимание, сожаление и тревога с уважением и благодарностью.
― Они поднимут книгу судеб.
― Пусть.
― Девочка, что ты задумала? Ты понимаешь, с чем играешь? Я изгой и ты, признавая меня, рискуешь стать изгоем.
― Расскажи, как ты превращаешься из ворона в человека и обратно, ― перевела разговор на другую тему. ― Куда одежда и этот флакончик? Что-то не заметила на птице ни талисманов, ни плащей.
― Они есть. Все остается, но невидно обычному глазу. Эхинох может узреть, что не в порядке со зверем или птицей. Его право видеть, что прячется незримой тенью. Но ты уходишь от ответа.
― Ты тоже. Что ты мне дал?
Мужчина помолчал и просто протянул флакон. Девушка выставила его на свет, разглядывая прозрачные капсулы, рука дрожала, и слабость клонила ее вниз, но все же Эра смогла разглядеть в прозрачных камешках чуть заметные ворсины, вкрапления ровного ряда точек, прежде чем рука обессилено опустилась.
Сложить увиденное, понять что это, было несложно. Труднее справиться с собой зная ответ.
― Это помогало Анне.
― Так и поняла. Ты знал, что я выживу?
― Нет. Но после - да. Пытался помочь, но Лой не отходил.
― Но ты дождался и потому я жива.
― Да.
― Ты, правда, мой отец?
― Да.
― Ты, что, будешь сторожить меня?
― Что ты сказала Лой?
― Что твоя дочь.
― Все?
― Этого хватило. Они отзовут Стефлера.
― Нет, девочка, ― Эберхайм чуть склонил голову на бок, почти как ворон. И взгляд такой же - пристальный и не мигая. ― Ты подставила себя. И не говори, что не подумала. Я вижу - ты сделала это сознательно.
― Так будет правильно.
― Правильно было рассказать Маэру о планах Дендрейта и участии в его затеи Лой.
Эберхайм навис над Эрикой, упершись руками в постель:
― Но ты пощадила Лой, вывела его из игры и подставила себя. Заодно отодвинула своих друзей. Что будет дальше, понимаешь?
― Как и ты.
― Нет, девочка. Ты не понимаешь. У тебя иное мышление и знания, которые здесь не годятся. Детты мало чему вас научили. Дендрейт не остановится. Он придет сюда под любым предлогом. Использует тебя против меня, когда встанет на место Маэра и закончит со всеми светлыми, кто сильней его. И сделает это руками Лой. Ты жалеешь его, но он тебя не пожалеет. Ты кинула вызов изначальным, ему лично. И не оставила выбора.
― Ну, значит, так тому и быть.
― Ты должна сказать о планах Дендрейта Маэру. Только он сможет его остановить.
― И лишить права, да? Ты хочешь этого?
― Да.
― Месть?
Эберхайм молча поднялся:
― Ты не знаешь чему и кому верить. Тебе мало слов - нужны реальные доказательства. Я понял и не стану убеждать. Запомни лишь одно - ты можешь выбирать, но у меня выбора нет. Меж тобой и Эрланом я выберу тебя, и жалеть его не стану. Меж Маэром и Дендрейтом, как меж Морентом и Тоудером, я выберу первое. Ты думаешь, что справишься одна, а я знаю, что нет. Полная власть права превратит тебя в марионетку. Право Лой до сих пор играет тобой и будет гнуть до конца жизни. Ты слишком неопытна в вопросах права и не видела его полную силу. Ты не понимаешь, что такое бросить вызов совету, а я - знаю. К счастью и сожалению, ты очень похожа на мать. И я жалею, что вмешал тебя. Да, я не смог спасти Эллайн, но тебя я тронуть не дам. И мне все равно - веришь ты мне или нет.
Мужчина шагнул назад и как-то резко стал уменьшаться. Ворон прыгнул на подоконник и оглянулся на девушку.
― Если ты мой отец - я могу так же оборачиваться?
― Каррр, ― выдала птица и спорхнула с окна. Черные крылья мелькнули на фоне леса и скал.
Эя невесело улыбнулась.
Сжала кулак, разжала, держа руку на весу, потрогала уши, затылок, и вздохнула, уставившись в потолок: все ясно до омерзения. И даже хмыкнула, вспомнив убежденность Самера, что Стефлера вернул их на помощь своим же. Да, да. Вернул, тут не поспоришь - но их ли и на помощь - бо-ольшой вопрос.
Эрика попыталась встать, но тут ошиблась - тело подводило, неготовое к подобным подвигам. И стало смешно и как -то все равно на все. А душу царапало от мысли, что скорей всего ее убьет Лой. Легко.
И свернулась вдруг от слез, что брызнули сами, закрыла рот ладонью, сдерживаясь и никак не могла. Ее сотрясало от рыданий, и хотелось забиться в истерике. Только одно маячило и еще создавало если не смысл, то цель существования - Дендрейт. Она просто обязана теперь уничтожить эту тварь.
В комнату влетела Лала, присела перед ней, потрясенная рыданьями подруги, жалкими, отчаянными:
― О, Эя, что ты... что ты наделала... ― и слов нет, чтобы ей помочь, хоть как-то успокоить. Приподняла, к себе прижала и гладила, как мать, а сама чуть не плакала вместе с Лайлох.
― Мне Самер рассказал... Как они могут? Ох, Эя, я боюсь думать, что будет. Но ты не одна, я не оставлю тебя, обещаю. Мы вместе, что -нибудь придумаем, ― и вздрогнула услышав смех. Эрика хохотала. Та оттолкнула девушку и смеялась, смеялась, крутясь по постели. Смех, как брызги осколков и нет в нем веселья - тоска и безысходность.
Лала заметалась, не зная, что делать, как успокоить светлую. Истерика, ясно, но какая!
И сама всхлипнула от обиды на мужчин - как они могли с ней так поступить?! Она же не в себе! Как они могли поверить, что она имеет отношение к Эберхайму?! Да даже так, она - больна! Как можно вымещать на ней, на слабой, никому не причинившей вреда, свою ненависть к другому?
Ее хохот убивал, рождал желание закричать во все горло и на весь город - опомнитесь, что же вы творите?! В нем было горе и отчаянье, насмешка над собой и происходящем, и вызов. И он резал как по живому, сжимал сердце и рвал душу, ввинчивался в мозг, сводя с ума.
Лала потерялась, забилась в угол и зажала уши и выла, вспомнив всех близких и родных, что погибли, всех, кого потеряла, себя, испуганную, жалкую, не знающую что делать. И голод, и панику, которая гнала по лесу, и боль от ранок на ступнях и слезы, слезы жалости, непонимания, отчаянья, беды огромной как небо, стылой и черной.
Эрлан вздрогнул, услышав смех Эрики. Он раскатился по всем башням и поднимал людей.
Лой чувствовал, как его топит горечь и тревога, страх за нее. Сжал кружку так, что та треснула в руке. Откинул и зажал уши, понимая, что еще миг и сорвется с места. Нельзя, нет! А перед глазами трупы, кровь и страж сжимает сердце, и вой в ушах и Эя спящая, и тут же стоит перед ним дрожащая, напряженно смотрит и просит помощи, не понимая, что с ней произошло, винит себя и ждет удара, и боль его напополам с ее, мертвые глаза...
Эрлан не смог больше выдерживать. Смех сметал преграды и вскрывал сокровенное, проникал в душу, выворачивая ее.
Мужчина перепрыгнул стол, взлетел на этаж, расталкивая светлых, стражей, растерянного Нерса отодвинул в сторону, и дверь толкнул не думая. Взгляд - Лала скулит в углу, белая как снег и явно не в себе, а Эю бьет на постели в истеричном смехе, лицо в слезах, сама же не в себе.
Эрлан схватил кувшин с настоем и резко выплеснул его Эйорике в лицо.
Смолкл и, застыла. Смотрела на него, а видела ли - не сказал. Лицо оттерла и глаза закрыла, скрючилась, как будто свернуло ее. И тишина, словно он убил, а не прекратил праву издеваться над всем городом.
Эрлан зубы сжал, зажмурился только, чтоб не видеть ее. Еще б не чувствовать, как ей плохо, не знать что чувствует. И понял, что сейчас совершит предательство - презрит все законы, и преступления ее отца простит - лишь бы обнять ее, прижать к себе, снова ощутить ее тепло и нежность, любовь, в которой столь безгранична, что как птица парит и манит в небеса.
Нет...
Качнулся назад, а ноги не слушают, все существо его желает одного - обнять ее и успокоить, и пусть сойти с ума, но с ней, вдвоем. С ней и безумие - счастье...
И закричал внутри себя, заставил шаг назад сделать, потом другой и вывалился за дверь, прижал ее спиной.
Самер уставился на него в потрясении еще от этого жуткого, выворачивающего душу смеха:
― Что это было? ― прошептал чувствуя себя наизнанку вывернутым.
Лой склонил голову только б не видеть никого, не отвечать, и чтоб не видели в его глазах, что происходит.
― Так плачет любовь, ― заметил тихо Нерс.
Эрлан не устоял - осел у двери и закрыл глаза руками: да простят меня предки... это невыносимо... это как рвать себя зубами, минута за минутой, день за днем...
Самер пошатнулся и отошел к окну, где скрючился, как замерший орел, Вейнер. Он смотрел в одну точку, а из глаз текли слезы.
Как и все, Лала не сразу пришла в себя. Смех эхом еще гулял в ушах и бил в сердце, вскрывая душевные раны. Слезы лились не переставая и, хотелось просто выть, выплескивая всю боль что накопилась, и каяться крича, в том что неправильно по жизни сотворила.
Девушку трясло. Она не подошла, а подползла к подруге, стянула тану с ее лица и встретилась с взглядом ее пустых, словно потерявших жизнь глаз.
У Эрики душа горела. Перед глазами как наяву стелилось марево из памяти, из тех дней, когда ее заносило на Химеру. Огонь со всех сторон, ад наяву, и каждый шаг вязнет в раскаленной почве, дышать нечем и нет спасенья...
Действительно нет. У нее забрали все.
Перед глазами вновь встал Эрлан, его оскал, когда выплескивал настой в лицо, и кажется что это был яд, и, кажется что кожа зашипела плавясь.
― Эя, это все из-за Эберхайма. Маэр много дней выспрашивал Эрлана и тот рассказывал, что творилось и творится у нас. А ты сказала, что дочь ... Зачем? Ведь это же не правда! Ты просто отрекись, тебя поймут, ты не в себе!
― "Ты можешь выбирать, но у меня выбора нет", ― прошептала, глядя мимо Лалы. Такое мог сказать только отец, только родной отец мог рисковать собой, чтобы помочь своему ребенку. Нет, Эберхайм не лгал. Она чувствовала это тогда, еще на скале, и точно знала сейчас.
― О чем ты, Эя? Выбор есть всегда...
― Меж чем и чем? ― спросила тихо. ― Меж предательством и честью, есть выбор, думаешь? Нет, Лала. Эберхайм мой отец, я не предам его. Я люблю тебя, люблю Эрлана и Вейнера, люблю ребят и этот город, люблю этот мир, и не хочу выбирать между любовью к отцу и любовью к Эрлану. Меж любовью к тебе и любовью к Амарике. Меж Радишем и Самером, меж Лири и Кейлифом. Не хочу и не понимаю, зачем это делать. Ты выбирай, если хочешь, а я не стану, ― прошептала, огладив Самхарт по щеке. ― Спасибо тебе. Но, наверное, будет лучше, если ты уйдешь, как все. Иди, Лала.
Та смотрела на Эрику во все глаза и губы сжала, мотнула головой - не уйду.
Эрлан лег на постель, не раздеваясь, и накрыл глаза рукой. В ушах все еще стоял смех Эи, и боль в нем дребезжала, отчаянье, тоска - все что угодно. Но не было ни обиды ни упреков, ни мольбы.
Ей было плохо, ему, но глупость Вейнера их обрекла на муки, и развела, деля насильно надвое, что было неделимо.
Лой возненавидел брата, Эхиноха, Самера - всех, кто потревожили Эю, заставил сказать, о чем бы лучше промолчала.
Глава 49
Смех Эйорики растревожил многих. Тем, кому дано было услышать его, с ту ночь не сны, а думы о былом покоя им не давали.
Маэр не стал исключением. То и дело поднимался, кряхтя, бродил по сонным залам, как приведение, ложился и опять вставал. Но его терзало не столько прошлое, сколько будущее. Девчонка поставила его пред выбором, который был невозможен по многим причинам. Долг Хранителя, законы светлых и принципы человека в эту ночь схватились не на шутку, измучив старика.
И утро принесло немало треволнений. Нерс в зал вошел неслышно, по виду ясно - спал он, как и Маэр.
― Там Тшахерт. Просит вас принять.
― О, нет, избавь меня хоть не сегодня от этого юнца, ― скрипя суставами, осел в кресло старик. ― Я ночь не спал - ему спасибо, ― проворчал. ― Где же носи Таша?
― Не думаю, что он поможет.
― Время потянуть - да.
Нерс сел за стол и крутанул шар на подставке:
― Сегодня у многих ночь была несладкой. Готов поспорить, что не только Вейнер, но и Эрлан не смыкал глаз.
― Он к ней так и не подходит? Думаешь, выдвинет требование?
― А у него есть выбор? ― пожал плечами.
― Ерунда! Выбор есть всегда! ― прогремел старик и советник развернулся к нему, чуть удивленный раздражением на, в общем, очевидное и безобидное.
А тот вздохнул:
― Нет, это племя мне не понять. Мы были другими.
― Я слышал от отца те же слова. Готов поспорить - слышал каждый. Так что, Тшахерта звать? Он не отстанет - по лицу видно.
Маэр насупился:
― Принес нам очередную головную боль? Вот Лой-то радость с таким братцем!
В залу неслышно прошел Эхинох, на удивление бодрый.
― Спал, ― поджал губы старик. Мужчина чуть заметно улыбнулся и сел на подоконник, лицом к деду:
― А что мне?
― Праведный у нас.
― Да, нет такого, за что особо б память ела, ― и улыбнулся хитро, широко. Нерс понял - Маиша, жена советника. О, эта любые раны излечит и усыпит в миг. К тому же скоро ей рожать, и мысль о прибавлении в семействе затрет любые другие.
― Там Тшахерт...
Маэр махнул рукой - я в курсе. Вздохнул:
― Что скажете?
― Ристана ждать не будем?
― Он настолько трепетно относится к новым светлым, что ничего хорошего мы не услышим, ― заметил Эхинох.
― Зато от тебя они корзину меда получат, ― понял старик и кивнул Нерсу. ― Давай этого юнца пока. Послушаем, с чем поутру его пригнало.
Нерс нехотя поднялся и пригласил Вейнера в зал. На удивление тот был чинен и уважителен: ни тебе ухмылок, ни наплевательства на всех и вся.
― Ну? ― насупил брови Маэр.
― Доброе утро, ― выдавил Вейнер.
― Угу. Ты с этим пришел?
― Нет. Я хотел узнать... Нет, для начала я хочу сообщить, что не имею никаких претензий и исков к брату. Возможно, меня не так истолковали...
― А для конца? ― перебил старик.
Шах поджал губы. Слова и так с трудом давались, а тут еще едкость и не скрываемая неприязнь Хранителя сбивали. Собрался и выдохнул:
― Я хочу знать, что будет с Эрикой.
― От ты! ― брови Маэра уехали на лоб. ― Ты кого-нибудь из Ольрихов здесь видишь?
― Из кого? ― нахмурился, не понимая, причем тут почивший род.
― Тьфу! ― выдал Хранитель и готов был продолжить в том же духе, но Эхинох прекрасно считав настроение деда, влез:
― Ольрихи знали будущее, а нам оно не подвластно, ― пояснил.
Не дурите мне голову, ― чуть разозлился Вейнер.
― Я о вашем решении на счет Эрики. Не знаю, что на нее нашло, но она не может быть дочерью Эберхайма, и взять ей подобную информацию неоткуда, если только не придумать.