Аннотация: Тема исследования - попытка ответить на вопрос: насколько точными могут быть оценки литературных произведений.
Антон Александрович Райков
КНТ
Часть первая. Вводная
Суровая правда о силе пристрастий
Давно я уже понял, что два любителя литературы в сущности имеют очень мало общего. Этому нравится Диккенс, а этого от одного только упоминания Диккенса бросает в дрожь. "- Ты что, серьезно можешь читать эту викторианскую нудятину, ну и ну!". Этот в восторге от Мопассана, а этот просто еще не удосужился познакомиться с его творчеством. Этому по душе только литература 19 века (вот тогда писали, так писали) а этот всю литературу, которая "до второй мировой войны" (читай - до нашей эры) списал в архив. Этот расцветает при упоминании Хэмингуэя и морщится при упоминании Сэлинджера; а этот напротив, расцветает при упоминании Сэлинджера и морщится, когда слышит: "Вот, Хэмингуэй, это - да, настоящий писатель". А вот этот, смотрите, абсолютно равнодушен к обоим мэтрам: и не морщится, но и не расцветает. Он думает, что и тому, и другому далековато до Сартра. Наконец, нашелся такой любитель литературы, который воскликнул: "Ха, литература; да вся ваша литература не стоит одного рассказа Хармса!". - "Верно, верно", - подхватил другой любитель, уже готовый заключить брата-почитателя Хармса в объятья, и только для очистки совести уточняет: "А какой, по-твоему, этот рассказ?". "О том, как Колька Панкин летал в Бразилию, а Петька...". И вот второй почитатель Хармса в недоумении смотрит на первого почитателя: "Странно, странно. Выбрал тоже рассказец. Ничего в нем особенного нет. Да любое письмо Хармса в сто раз интереснее этого рассказа". "- А вот и нет", "- А вот и да". - "- Нет, нет, нет", "- Да, да, да", и так далее... И два почитателя Хармса, ни в грош не ставящие всю остальную мировую литературу, тем не менее уже готовы рассориться насмерть в виду возникших непреодолимых противоречий. Такова реальность.
Введение в проблему: лучше и хуже
Да, такова реальность, предпосылаемая одному очень важному и, я бы сказал, суровому разговору. А разговор этот пойдет ни больше ни меньше как о том, можем ли мы с уверенностью сказать, что одна книга лучше другой, или, если хотите - что одна книга хуже другой. Разговор о силе пристрастий вроде бы как совершенно снимает всю эту проблематику - ну о чем тут вообще можно говорить? Как можно пытаться сравнивать то, что зависит исключительно от вкуса того или иного читателя? Однако, если вы возьмете труд еще раз перечитать только что прочитанное о силе пристрастий, то вынуждены будете признать, что упоминаются в нем только первоклассные писатели, пусть и каждый на свой лад. Но если речь может идти о писателях первоклассных, то где-то за ними, очевидно, притаились и авторы не столь блистательные, а где-то за ними, вероятно, таятся и авторы второразрядные. Но что и говорить, ведь мы пока топчемся на месте. Не надо большого ума, чтобы осознать всю глубину силы пристрастий различных людей, но, пожалуй, еще меньше ума надо для того, чтобы понять, что есть писатели лучше и хуже; что есть Писатели, писатели, а есть и графоманы. Однако эта высказываемая уверенность вовсе не приближает нас к ответу на вопрос - как определиться с тем, что один писатель лучше другого, что одно произведение лучше другого произведения?
Есть такая замечательная фраза Чехова: "Я знаю, что Шекспир пишет лучше, чем N, но почему - сказать не могу". (Все, что в скобках - читать как сноску: То есть я всегда был уверен, что это фраза Чехова, но сколько не искал ее - ничего не нашел. Так что возможно Чехов ничего такого не говорил, а кто сказал, и так ли именно звучит эта фраза - не знаю, ручаться не могу... Я запомнил так. Для данного исследования нужно и важно, чтобы она прозвучала именно так)) Возможно, это просто подсознательно переделанные слова Треплева о Тригорине: "Что касается его писаний, то... как тебе сказать? Мило, талантливо... но... после Толстого или Зола не захочешь читать Тригорина". (Чехов. А.П. "Чайка" Д.1. (стр. 307). // "Вишневый сад: Пьесы. - М.: Эксмо, 2006). Я думаю, что всякий исследователь вопроса о лучше-хуже в отношении литературы должен начинать именно с этого тезиса. Он должен видеть, что различия существуют, знать это, но при этом понимать и всю чудовищную сложность в возможности четко сказать - этот писатель лучше, потому что...Так можно ли все-таки тут сказать хоть что-то определенное?
"Любые пять страниц"
Ну, во-первых, про любого хорошего писателя можно с уверенностью сказать, что он хороший писатель. А как в этом убедиться? Ясно как - взять, да почитать. Не слепые же мы в самом деле, и, если писатель хорош, неужели мы этого не увидим? И вот я уже так и вижу замечательную литературную парочку - кота Бегемота и "бывшего регента" Коровьева, которые направляются в ресторан, доступный исключительно для литераторов. Они, как вы несомненно помните, хотят попасть в ресторан, а гражданка, надзирающая за "входом", хочет, чтобы они предъявили удостоверения, удостоверяющие, что они - писатели:
" - Ваши удостоверения? - она с удивлением глядела на пенсне Коровьева, а также и на примус Бегемота, и на разорванный Бегемотов локоть.
- Вы - писатели? - в свою очередь, спросила гражданка.
- Безусловно, - с достоинством ответил Коровьев.
- Ваши удостоверения? - повторила гражданка.
- Прелесть моя... - начал нежно Коровьев.
- Я не прелесть, - перебила его гражданка.
- О, как это жалко, - разочарованно сказал Коровьев и продолжал: - Ну, что ж, если вам не угодно быть прелестью, что было бы весьма приятно, можете не быть ею. Так вот, чтобы убедиться в том, что Достоевский - писатель, неужели же нужно спрашивать у него удостоверение? Да возьмите вы любых пять страниц из любого его романа, и без всякого удостоверения вы убедитесь, что имеете дело с писателем. Да я полагаю, что у него и удостоверения-то никакого не было! Как ты думаешь? - обратился Коровьев к Бегемоту.
- Пари держу, что не было, - ответил тот, ставя примус на стол рядом с книгой и вытирая пот рукою на закопченном лбу.
- Вы - не Достоевский, - сказала гражданка, сбиваемая с толку Коровьевым.
- Ну, почем знать, почем знать, - ответил тот.
- Достоевский умер, - сказала гражданка, но как-то не очень уверенно.
- Помилуйте, это, в конце концов, смешно, - не сдавался Коровьев, - вовсе не удостоверением определяется писатель, а тем, что он пишет! Почем вы знаете, какие замыслы роятся у меня в голове? Или в этой голове? - и он указал на голову Бегемота, с которой тот тотчас снял кепку, как бы для того, чтобы гражданка могла получше осмотреть ее.
- Пропустите, граждане, - уже нервничая, сказала она.
Коровьев и Бегемот посторонились и пропустили какого-то писателя в сером костюме, в летней без галстука белой рубашке, воротник которой широко лежал на воротнике пиджака, и с газетой под мышкой. Писатель приветливо кивнул гражданке, на ходу поставил в подставленной ему книге какую-то закорючку и проследовал на веранду.
- Увы, не нам, не нам, - грустно заговорил Коровьев, - а ему достанется эта ледяная кружка пива, о которой мы, бедные скитальцы, так мечтали с тобой, положение наше печально и затруднительно, и я не знаю, как быть". (М.А. Булгаков. "Мастер и Маргарита". Ч.2. гл.28. (стр. 625-626) // Минск.: Мастацкая литаратура, 1988).
Итак, здесь Булгаковым излагается тезис, который можно назвать тезисом "любых пяти страниц". Возьмите любые пять страниц из любого романа Писателя и вы убедитесь, что перед вами - Писатель. Ну а чтобы убедиться в том, что сам Булгаков - настоящий Писатель, я думаю, вполне достаточно уже хотя бы вот этого самого приведенного отрывка (для чего я и привел его полностью, а не только выдержку о "пяти страницах"). Давайте же проанализируем весь этот отрывок и посмотрим, что именно может убедить нас (на уровне аргументов) в том, что отрывок этот написан Мастером. Итак, начнем с самого начала:
"- Ваши удостоверения? - она с удивлением глядела на пенсне Коровьева, а также и на примус Бегемота, и на разорванный Бегемотов локоть.
- Вы - писатели? - в свою очередь, спросила гражданка.
- Безусловно, - с достоинством ответил Коровьев.
- Ваши удостоверения? - повторила гражданка".
Мы сейчас говорим о мастерстве, и в этом введении в сцену мастерство писателя в первую очередь состоит в том, что он как бы "предопределяет" развитие сцены, которая естественным образом "развивается" из начально предложенных писателем условий: два человека пытаются пройти в ресторан, предназначенный для писателей, а их туда не пускают, потому что у них нет удостоверений в том, что они писатели! Трудно представить себе ситуацию более трагикомическую, причем с какой стороны ее не поверни. Взять уже хотя бы то, что они идут именно в ресторан, а не в библиотеку, и конечной писательской удачей является не созданное литературное произведение, а полученная (не полученная) ледяная кружка пива. И, кажется, что теперь уже только дай любому писателю такую ситуацию в руки, и уж он не оплошает, и сцена в любом случае получится интересной. Если конечно за эту сцену не возьмется тот самый безымянный писатель, "приветливо кивающий гражданке". Но пусть он лучше идет на веранду, а мы пойдем далее по тексту:
"- Прелесть моя... - начал нежно Коровьев.
- Я не прелесть, - перебила его гражданка.
- О, как это жалко, - разочарованно сказал Коровьев и продолжал: - Ну, что ж, если вам не угодно быть прелестью, что было бы весьма приятно, можете не быть ею".
Данный отрывок более менее характерен с точки зрения ситуации: мужчина делает комплимент женщине и женщина как-то на этот комплимент реагирует. Такие ситуации в литературе обыгрываются часто, сказать, что Булгаков здесь обыграл эту ситуацию как-то по-особенному, я бы не стал. Так - забавный эпизод. (Приведу пример мастерской работы с темой "комплимента": "В продолжение двух дней мои дела ужасно подвинулись. Княжна меня решительно ненавидит; мне уже пересказывали две-три эпиграммы на мой счет, довольно колкие, но вместе очень лестные. Ей ужасно странно, что я, который привык к хорошему обществу, который так короток с ее петербургскими кузинами и тетушками, не стараюсь познакомиться с нею. Мы встречаемся каждый день у колодца, на бульваре; я употребляю все свои силы на то, чтоб отвлекать ее обожателей, блестящих адъютантов, бледных москвичей и других, - и мне почти всегда удается. Я всегда ненавидел гостей у себя, - теперь у меня каждый день полон дом, обедают, ужинают, играют - и, увы, мое шампанское торжествует над силою магнетических ее глазок.
Вчера я ее встретил в магазине Челахова; она торговала чудесный персидский ковер. Княжна упрашивала свою маменьку не скупиться: этот ковер так украсил бы ее кабинет!.. Я дал 40 рублей лишних и перекупил его; за это я был вознагражден взглядом, где блистало самое восхитительное бешенство...
Грушницкий принял самый таинственный вид: ходит, закинув руки за спину, и никто его не узнает; нога его вдруг выздоровела: он едва хромает. Он нашел случай вступить в разговор с княгиней и сказать какой-то комплимент княжне; она видно, не очень разборчива, ибо с тех пор отвечает на его поклон самой милой улыбкою". (М.Ю. Лермонтов. "Герой нашего времени". Ч.2. Журнал Печорина. II. Княжна Мери. 16 мая. (стр. 266-267) // Собрание сочинений в 4 томах. Т.4. Москва.: "Правда", 1969).
Печорин мастерски играет с чувствами княжны (он играет по крупному - взбесить, чтобы влюбить), а Лермонтов мастерски это описывает. Смотрите, например, как одной строчкой можно одновременно и Грушницкого изничтожить, и княжну уколоть (я имею в виду последнюю строчку). Далее следует главный "содержательный посыл" отрывка:
"Так вот, чтобы убедиться в том, что Достоевский - писатель, неужели же нужно спрашивать у него удостоверение? Да возьмите вы любых пять страниц из любого его романа, и без всякого удостоверения вы убедитесь, что имеете дело с писателем. Да я полагаю, что у него и удостоверения-то никакого не было! Как ты думаешь? - обратился Коровьев к Бегемоту.
- Пари держу, что не было, - ответил тот, ставя примус на стол рядом с книгой и вытирая пот рукою на закопченном лбу".
Трудно представить себе более наглядное столкновение правды творчества с неправдой системы, чем через противопоставление написанного "корочке". С одной стороны - удостоверение, с другой - книга. Тому, у кого есть удостоверение не нужно показывать книгу, чтобы пользоваться всеми благами, которое это удостоверение подразумевает. Тому, кто написал Книгу, не нужно удостоверение в том, что он Мастер. Булгаков, слишком хорошо знающий силу корочки, выбирает Книгу. Причем именно такую Книгу, в которой достаточно прочитать не то что пять, а и одну страницу, чтобы понять, с каким Мастером мы имеем дело. А мы идем дальше:
"- Вы - не Достоевский, - сказала гражданка, сбиваемая с толку Коровьевым.
- Ну, почем знать, почем знать, - ответил тот.
- Достоевский умер, - сказала гражданка, но как-то не очень уверенно.
Здесь берет верх комический эффект; повторюсь, сама ситуация просто идеальна, чтобы соединить глубочайшую глубину с предельным комизмом, так что теперь Булгаков пожинает плоды сверх-удачно заданных начальных условий. В конечном счете все возвращается на круги своя, а именно к удостоверениям. Все, что нужно бедной девушке - это удостоверения, ей нужно убедиться, что перед ней - писатели, и пропустить их в ресторан, а вместо этого ей приходится рассуждать о каком-то Достоевском.
"- Помилуйте, это, в конце концов, смешно, - не сдавался Коровьев, - вовсе не удостоверением определяется писатель, а тем, что он пишет! Почем вы знаете, какие замыслы роятся у меня в голове? Или в этой голове? - и он указал на голову Бегемота, с которой тот тотчас снял кепку, как бы для того, чтобы гражданка могла получше осмотреть ее.
- Пропустите, граждане, - уже нервничая, сказала она".
Да, о замыслах, которые роятся в головах Коровьева и Бегемота, девушке лучше и не знать. Между тем само "предоставление" головы Бегемота выполняет двойную функцию - с одной стороны эта голова противопоставляется корочке, с другой, конечно же, комический эффект тут доминирует, да ведь девушка и не заслуживает ничего иного, как такого вот предоставления в качестве аргумента не книги, а головы "писателя". Одно "доказательство" взамен другого. Ну и наконец:
"Коровьев и Бегемот посторонились и пропустили какого-то писателя в сером костюме, в летней без галстука белой рубашке, воротник которой широко лежал на воротнике пиджака, и с газетой под мышкой. Писатель приветливо кивнул гражданке, на ходу поставил в подставленной ему книге какую-то закорючку и проследовал на веранду.
- Увы, не нам, не нам, - грустно заговорил Коровьев, - а ему достанется эта ледяная кружка пива, о которой мы, бедные скитальцы, так мечтали с тобой, положение наше печально и затруднительно, и я не знаю, как быть".
Несомненно, наглядность сцены была бы не полной, без появления настоящего "писателя", который бы на практике продемонстрировал, что это значит - быть писателем, то есть быть обладателем вожделенного удостоверения в том, что он писатель. И мы уже наем, что это значит - это значит, что он может беспрепятственно выпить заслуженную ледяную кружку пива. Каков писатель, такова и выгода от того, чтобы быть писателем. "И я не знаю как быть", но конечно, Коровьев уже знает как быть и очистительный огонь уже готов обратить писательский ресторан в пепел. Такова высшая логика противопоставления подлинности фальшивке - ресторан должен сгореть, а вот рукописи не горят. Да, не приходится сомневаться, что в реальности все посложнее будет, и такого рода "рестораны" как раз стоят, а вот рукописям непросто приходится, но это уже немного другой разговор. Мы же завершили наше небольшое путешествие по одному небольшому отрывку из Книги Мастера.
Причем не забудем, что путешествие это проводилось с определенной целью - а именно с целью объяснения, или пока точнее будет сказать, пояснения категории мастерства. Мы взяли отрывок, и постарались понять, можем ли мы внятно пояснить, почему мы считаем этот отрывок мастерским (или нет). Думаю, что пояснение состоялось, так что ответ на предыдущий вопрос положительный. Что же тогда, остается повторить: "Не слепые же мы в самом деле, и, если писатель хорош, неужели мы этого не увидим?". Но конечно, не все так просто. Прежде всего возникает вопрос о том, кто эти "мы" и какие конкретно произведения эти "мы" оценивают.
Во-первых, я принципиально отказываюсь рассматривать ситуацию в контексте - у каждого мол, свой вкус, кто как считает, так и есть. Многих такой подход может утешить, но спешу их разочаровать - сколько не считай макулатуру литературой, литературой она не станет - если это только не "Макулатура" Чарльза Буковски:) И то, что эта макулатура кому-то, ах ты боже мой - НРАВИТСЯ, ситуацию не меняет. Но, допустим, те, кому НРАВИТСЯ, продолжают упорно продолжать твердить и твердить: а нам НРАВИТСЯ! Что в таком случае можно поделать, как можно урезонить этих любителей? Только на одном уровне - на уровне аргументов. НРАВИТСЯ - поясни. А само по себе - НРАВИТСЯ - это не аргумент, это первичная реакция. Конечно, тем, у кого развит вкус и нравится соответственно нечто стоящее, но развитый вкус как раз и подразумевает способность пояснить понравившееся.
Итак, все, что нравится без пояснений, мы решительно выводим за скобки. Но это не решает всех проблем. В частности нерешенной остается проблема, означенная в самом начале исследования данного вопроса: если мы рассматриваем действительно сильных писателей, то опять-таки один нравится одному, а другой - другому, и каждый, очевидно, сможет привести свои аргументы за того или за другого, а соответственно и против. Мало что ли было высказано аргументов против поэзии Пушкина - вот уж архетипическая фигура как для похвал, так и для уничижения! А против прозы Достоевского, мало что и было сказано слов? А кто не пинал Толстого?
И давайте послушаем самого Толстого, который не стеснялся высказываться в отношении собратьев по перу. Ну а раз у нас был упомянут и Пушкин, припомним хорошо известный и замечательный в своем роде разбор, который Толстой учинил одному из четверостиший Пушкина - признанному шедевру, кстати:
"А вдумайтесь только в отрывок из его "Евгения Онегина", помещенный во всех хрестоматиях для детей: "Зима. Крестьянин, торжествуя...". Что ни строфа, то бессмыслица! А, между тем, поэт, очевидно, много и долго работал над стихом. "Зима. Крестьянин, торжествуя...". Почему "торжествуя"? - Быть может, едет в город купить себе соли или махорки. "На дровнях обновляет путь. Его лошадка, снег почуя...". Как это можно "чуять" снег?! Ведь она бежит по снегу - так при чем же тут чутье? Далее: "Плетется рысью как-нибудь...". Это "как-нибудь" - исторически глупая вещь. И попала в поэму только для рифмы". (А.В. Жиркевич "Первое посещение Толстого").
В этом отрывке для нас пока должно быть существенно именно то, что Толстой не просто возмущается Пушкиным, но пытается возмущаться аргументировано. В качестве противовеса аргументированности можно привести и обычное раздражительное высказывание Толстого, мишенью для которого стал Фет: "Например, известный вам Фет. Человек пятьдесят лет писал только капитальные глупости, никому не нужные...". (там же). В данной конкретной беседе Толстой никак не аргументирует своей позиции, а потому этим его высказыванием (в рамках конкретной беседы) можно пренебречь. Хотя я и не сомневаюсь, что он смог бы аргументировать эту свою позицию, если бы захотел. Но не захотел, а потому и мы не захотим обратить внимания на это его высказывание.
Что же из всего этого вытекает? Оказывается, что можно взять четверостишие Пушкина и возмущаться, можно прочитать пять страниц Достоевского и возмущаться, можно взять два тома Толстого и возмущаться на протяжении всех двух томов. Получается, что аргумент "любых пяти страниц" Писателя не работает? Но нет, я бы не стал так быстро отказываться от булгаковского тезиса. Дело в том, что как бы мы ни пытались, разноголосицу мнений все равно ведь не победить (а и пытаться не надо, ведь что может быть хуже единодушия в оценочных вопросах; такое единодушие всегда может быть только из-под-палочным единодушием). При этом, какие аргументы "против" ни приводи, никто не сможет столкнуть Пушкина с его литературного пьедестала, равно как и Достоевского с Толстым. И какие аргументы "за" ни приводи, никто не сможет водрузить - во всяком случае в историческом контексте - на этот литературный пьедестал откровенную бездарность (а вот это спорный тезис, но пока я оставлю его, как есть). Отсюда, что может входить в компетенцию человека, оценивающего текст? - только его собственная аргументация. Да, каждый "оценщик" должен забыть обо всем - об имени, известности, или неизвестности, классичности, модернистичности или постмодернистичности автора - вчитаться в текст и определить, хорош он или нет, аргументировав все свои "за" и "против". А уж согласятся с его "за" и "против" - все это не то, чтобы вторично, но все это не имеет отношения непосредственно к вынесению вердикта. Как говорится - вынеси свое суждение, и будь что будет. Но сначала выстрадай свое суждение.
Любые ли пять страниц?
Итак, я призываю отказаться от подхода "всякий думает во что горазд", как абсолютно тупикового и исходить из того, что мы можем вчитаться и определить - хороший перед нами текст или не очень. Но и уверенность в такой способности тоже не решает всех проблем.
Во-первых, ни один, наверное, писатель, сколь бы великим он ни был, не может писать ровно. И при желании всегда (?) можно отыскать такие "пять страниц" мастера, которые поставят под сомнение его мастерство. Попробуйте, например, составить полноценное впечатление все о том же Достоевском по какому-нибудь "Происшествию в Пассаже". Или попробуйте составить полноценное впечатление все о том же Булгакове по "Багровому острову". Впрочем, можно обратиться и непосредственно к шедеврам этих авторов и отыскать отрывки, мало что говорящие о том, что перед нами шедевр. И чтобы не быть голословным, я готов подтвердить свое заявление примерами. Ну, вот я беру "Преступление и наказание", открываю данную книгу совершенно наугад и вылавливаю следующий отрывок:
"Катерина Ивановна бросилась к окну; там, на продавленном стуле, в углу, установлен был большой глиняный таз с водой, приготовленной для ночного мытья детского и мужниного белья. Это ночное мытье производилось самою Катериной Ивановной, собственноручно, по крайней мере по два раза в неделю, а иногда и чаще, ибо дошли до того, что переменного белья уже совсем почти не было, и было у каждого члена семейства по одному только экземпляру, а Катерина Ивановна не могла выносить нечистоты и лучше соглашалась мучить себя по ночам и не по силам, когда все спят, чтоб успеть к утру просушить мокрое белье на протянутой веревке и подать чистое, чем видеть грязь в доме". (Ф.М. Достоевский. "Преступление и наказание". Ч.2. VII. (стр. 89). М. Художественная литература, 1983).
Э, нет, тут промашка вышла. У меня, не у Достоевского:) Отрывок мастерский, ничего не скажешь. Вот так сходу погрузить читателя на самое дно. Ночная стирка, отсутствие белья. Безысходность, потому что мы ведь видим, что давно уже Катерина Ивановна не терпит, а мучается. А ведь это две совершенно разные ситуации - когда терпишь лишения, надеясь их преодолеть, или считая их чем-то естественным; а совсем другое - когда руки опускаются, и ты знаешь, что так будет всегда, и что из грязи и мрака уже никогда тебе не выползти на свет. Да, о многом может сказать данный небольшой отрывок, а потому открою-ка я наугад какую-нибудь другую страницу:
"- Вымылся он в то утро рачительно, - у Настасьи нашлось мыло, - вымыл волосы, шею и особенно руки. Когда же дошло до вопроса: брить ли свою щетину иль нет (у Прасковьи Павловны имелись отличные бритвы, сохранившиеся еще после покойного господина Зарницына), то вопрос с ожесточением даже был решен отрицательно: "Пусть так и остается! Ну как подумают, что я выбрился для... да непременно же подумают! Да ни за что же на свете!
И...и главное, он такой грубый, грязный, общение у него трактирное; и... и, положим, он знает, что и он, ну хоть немного, да порядочный же человек...ну, так чем же тут гордиться, что порядочный человек? Всякий должен быть порядочный человек, да еще почище, и... и все-таки (он помнит это) были и за ним такие делишки... не то чтоб уж бесчестные, ну да однако ж!.. а какие помышления-то бывали! гм... и это все поставить рядом с Авдотьей Романовной! Ну да, черт! А пусть. Ну, и нарочно буду такой грязный, сальный, трактирный, и наплевать! Еще больше буду!..". (Ф.М. Достоевский. "Преступление и наказание". Ч.3. II. (стр. 104). М. Художественная литература, 1983).
Опять мимо. Отрывок несомненно очень хорош. Да, конечно, может особенно оригинальными терзания "нечистого" мужчины перед божественной женщиной (уж, конечно, олицетворяющей собой все совершенства), не назовешь, но все же выведены эти терзания емко и точно. Ну и что тут скажешь: о многих помышлениях мужчины женщинам действительно лучше и не знать, равно как и наоборот)) Всегда тут есть нечто от шоковой терапии. Припомним, как герой другого романа - Левин - дал своей невесте "для ознакомления" дневник, чтобы уж она все знала о его помышлениях:
"Левин не без внутренней борьбы передал ей свой дневник. Он знал, что между им и ею не может и не должно быть тайн, и потому он решил, что так должно; но он не дал себе отчета о том, как это может подействовать, он не перенесся в нее. Только когда в этот вечер он приехал к ним пред театром, вошел в ее комнату и увидал заплаканное, несчастное от непоправимого, им произведенного горя, жалкое и милое лицо, он понял ту пучину, которая отделяла его позорное прошедшее от ее голубиной чистоты, и ужаснулся тому, что он сделал.
- Возьмите, возьмите эти ужасные книги! - сказала она, отталкивая лежавшие перед ней на столе тетради. - Зачем вы дали их мне!.. Нет, все-таки лучше, - прибавила она, сжалившись над его отчаянным лицом. - Но это ужасно, ужасно!". (Л.Н. Толстой. "Анна Каренина". Ч. 4. XVI. (стр. 250). М. "Правда", 1978).
Думаю, отрывок из Толстого сильнее отрывка из Достоевского, впрочем, говоря словами (немного подправленными) Булгаковской Маргариты: "оба вы хороши"!
Ну а я возвращаюсь к своим пока что неудачным поискам. Что же, попробую и в третий раз закинуть в море невод, в надежде, прямо противоположной ожиданиям рыбака из сказки - он-то хотел поймать что-то стоящее, а я как раз надеюсь выловить что-то вроде "морской тины". Итак, невод заброшен, книга раскрыта, читаю:
"- Ну-с, браните меня или нет, сердитесь иль нет, а я не могу утерпеть, - заключил опять Порфирий Петрович, - позвольте еще вопросик один (очень уж я вас беспокою-с!), одну только маленькую идейку хотел пропустить, единственно только, чтобы не забыть-с...
- Хорошо, скажите вашу идейку, - серьезный и бледный стоял перед ним в ожидании Раскольников.
- Ведь вот-с... право, не знаю, как бы удачнее выразиться... идейка-то уж слишком игривенькая... психологическая-с... Ведь вот-с, когда вы вашу статейку-то сочиняли, - ведь уж быть того не может, хе, хе! Чтобы вы сами себя не считали, - ну хоть на капельку, - тоже человеком "необыкновенным" и говорящим новое слово, - в вашем то есть смысле-с... Ведь так-с?
- Очень может быть, - презрительно ответил Раскольников.
Разумихин сделал движение.
- А коль так-с, то неужели вы бы сами решились, - ну там, ввиду житейских каких-нибудь неудач и стеснений или для споспешествования как-нибудь всему человечеству, - перешагнуть через препятствие-то?.. Ну, например, убить и ограбить?..". (Ф.М. Достоевский. "Преступление и наказание". Ч.3. V. (стр. 131). М. Художественная литература, 1983).
Да, надежды у меня были прямо противоположные надеждам рыбака, а результат оказался тот же - попалась в мой литературный невод самая что ни на есть настоящая золотая рыбка. Один из моих любимейших эпизодов во всей мировой литературе. Да, вот и видно, что тезис Булгакова (Коровьева, если уж быть до конца точным) действительно силен, - я беру страницу за страницей из Достоевского и убеждаюсь, что он - Писатель. Несложно убеждаться в очевидном, - скажете вы. Может и не сложно, но в рамках данного исследования я должен убедиться во всем непосредственно на основе текста. Да, действительно, я ни секунды не сомневался, что "Преступление и наказание" - это шедевр, я много раз читал-перечитывал эту книгу, и все равно - ничто здесь не должно браться просто как бы из воздуха, и во всем должна быть отсылка к тексту.
Итак, все-таки можно ли найти в "Преступлении и наказании" эпизод несколько сомнительный, ну, если не с точки зрения мастерства, то с точки зрения "шедевральности"? Забрасывание невода наугад не сработало, что же поищу такой отрывок, скрупулезно перешагивая со страницы на страницу. Ну вот, нашел такой, например, отрывок:
"- Опять грохот, опять гром и молния, смерч, ураган! - любезно и дружески обратился Никодим Фомич к Илье Петровичу, - опять растревожили сердце, опять закипел! Еще с лестницы слышал.
- Да што! - с благородною небрежностию проговорил Илья Петрович (и даже не што, а как-то: "Да-а шта-а!"), переходя с какими-то бумагами к другому столу и картинно передергивая с каждым шагом плечами, куда шаг, туда и плечо, - вот-с, извольте видеть: господин сочинитель, то бишь студент, бывший то есть, денег не платит, векселей надавал, квартиру не очищает. Беспрерывные на них жалобы, а изволили в претензию войти, что я папироску при них закурил! Сами п-п-подличают, а вот-с, извольте взглянуть на них: вот они в самом своем привлекательном теперь виде-с!
- Бедность не порок, дружище, ну да уж что! Известно, порох, не мог обиды перенести. Вы чем-нибудь, верно, против него обиделись и сами не удержались, - продолжал Никодим Фомич, любезно обращаясь к Раскольникову, - но это вы напрасно: на-и-бла-га-а-ар-р-роднейший, я вам скажу, человек, но порох, порох! Вспылил, вскипел, сгорел - и нет! И все прошло! И в результате одно только золото сердца! Его и в полку прозвали: "поручик-порох"...
- И какой еще п-п-полк был! - воскликнул Илья Петрович весьма довольный, что его полк так приятно пощекотали, но все еще будируя". (Ф.М. Достоевский. "Преступление и наказание". Ч.2. I. (стр. 50-51). М. Художественная литература, 1983).
Думаю, вы согласитесь, что данный отрывок не входит ни в число таких, которые заставляют задуматься, ни в число таких, которые прямо уж так запоминаются, что невозможно уже и выдворить их из памяти, ни в число принципиально важных, узловых для повествования. При этом, я не скажу, что это такой отрывок, который можно было бы взять, да и выбросить из текста; но я изначально искал вовсе не такой отрывок, который можно просто выбросить, а скорее такой, который можно прочитать, оставаясь относительно равнодушным, не восхищаясь мастерством автора. Я все же придерживаюсь того взгляда, что при желании найти такого рода отрывки можно в любом произведении, даже в таком, который для "оценивающего" относится к самым любимым.
Это - первое ограничение, которое можно наложить на тезис Булгакова-Коровьева (сформулированный Булгаковым и озвученный Коровьевым). Второе ограничение состоит в том, что далеко не в самых выдающихся произведениях можно найти замечательные отрывки, так что, невольно можно воскликнуть - ну, это настоящий Мастер, хотя само произведение при этом едва ли можно назвать по-настоящему мастерским. Для примера возьму роман Джорджа Оруэлла "Дни в Бирме". Хорошо написанный и в меру интересный роман (с рядом запоминающихся сцен). В общем, такой, что совсем не жалеешь, что прочитал, но не особенно бы и сожалел, если бы не прочитал. Однако, есть в этом романе замечательный просто отрывок, иллюстрирующий сожаления белых господ по поводу уходящего золотого века господства:
"- Нет, в самом деле, слуги безобразно разленились, - вздохнула леди. - Не правда ли, мистер Макгрегор? Во времена этих жутких реформ и развязных газетчиков у нас здесь, кажется, уже не осталось никакой власти. Аборигены начинают дерзить почти так же, как наши низшие классы в Англии.
- Надеюсь, все же не до такой степени. Однако демократический душок несомненно распространяется, доползая даже сюда.
- А ведь совсем недавно, до войны, аборигены были так почтительны, так мило кланялись с обочины - просто прелесть. Мы нашему дворецкому, я помню, платили всего двенадцать рупий в месяц, и он служил как верный пес. А теперь слуги требуют сорок, и пятьдесят, и я могу дисциплинировать их только задержкой жалованья.
- Прежний тип слуги исчезает, - согласился мистер Макгрегор. - В дни моей юности лакея за непочтительность отсылали в участок с запиской: "Предъявителю сего пятнадцать ударов плетью". Что ж, как говорят французы, echu fugaces - ах, мимолетность! Увы-увы, былого не вернуть.
- Точно так, - с обычной мрачностью проговорил Вестфилд. - Не та уже страна. Конец британскому господству в Индии. Пора очистить территорию". (Джордж Оруэлл. "Дни в Бирме". 2. (стр. 29-30) // "Избранное". СПб.: Азбука-классика, 2004).
Думаю, главный секрет "мастеровитости" данного эпизода состоит в той непосредственной искренности, с которой так мило сожалеют все эти клубные господчики. Человек, мимоходом низводящийся до функции - "кланяться с обочины"! Но - не хотят, негодяи такие. Не хотят быть низшими классами ни сами низшие классы, ни найденная им в колониях замена. Но попробуйте сказать об этом так, что "лучше и не скажешь". У Оруэлла получилось.
Однако, Оруэлл и так ведь Мастер? Да, автора "1984" и "Скотного двора" автоматически относят к мастерам, как создателя культовых, как их называют, произведений. А остался бы в истории литературы автор "Дней в Бирме"? Большой вопрос. Пока же я отмечу выявленную проблему: вот я "выудил" прекрасный отрывок, и при этом не решаюсь назвать прекрасным произведение в целом.
Итак, суммируем то, к чему мы пока что пришли: мы можем взять текст и успешно работать с какими-то отрывками из этого текста, разбирая и устанавливая - мастерские это отрывки, или нет, или, может, у нас есть кое какие сомнения в том, достаточно ли мастеровитый тот или иной отрывок. Это мы можем. Но если это так, то, несомненно, у нас в руках находится вполне действенное "орудие" для оценки текста в целом.
Часть вторая. Работа с текстом по методу КНТ
КНТ - что это такое?
Итак, взамен самых разнообразных разговоров в отношении того, что такое "хорошо" и "плохо" в литературе и споров относительно достоинств и недостатков конкретных литературных произведений, настало время предложить новый метод оценки текста. И я сразу сформулирую, в чем именно будет состоять суть этого метода: в поиске соотношения между общим массивом текста и "особенной" его части. Общий массив текста - это просто сам текст, с начала и до конца. А вот что такое "особенная часть текста"? В общем-то, это все то, что мы выделяем в тексте как особенное:) А ведь согласитесь, что в каждом тексте есть какие-то особенные места, которые мы запоминаем, в противовес другим местам, которые оставляют нас более или менее равнодушными. Следовательно, синонимом особенности является выделяемость текста. Так вот суть предлагаемого здесь метода, повторюсь, и состоит в том, чтобы выделить из текста всю его особенную часть (сделав соответствующие выписки-выдержки из текста) и посмотреть в каком соотношении данная часть находится к тексту в целом. Получаемое в результате сопоставления число названо мной Коэффициентом Насыщенности Текста или КНТ. Например, если текст в целом состоит из ста знаков, и мы выделяем из него фрагмент в 30 знаков (или 300 из 1000, или 3000 из 10000), то КНТ текста будет равен 30 (и в целом этот коэффициент варьируется от ноля до 100 процентов соотношения). Несложная арифметика.
Да, арифметика несомненно несложная, однако сам метод будет несомненно посложнее. Прежде всего может быть задан вопрос: о чем будет говорить полученная цифра? Ну, тут можно ответить достаточно четко - она будет говорить о насыщенности текста, как и предполагает обозначение коэффициента. Пустые тексты с очевидностью будут иметь невысокий КНТ; тексты содержательные четко заявят о своей содержательности. И мы сможем не просто рассуждать об этой содержательности, но четко указать, насколько один текст содержательнее, насыщеннее другого. Мы просто скажем: здесь - ноль, а здесь - единица, а здесь - 10, а здесь, может быть, и все сто (хотя это и невероятный случай).
Но ведь подсчет ведет конкретный человек, укажут нам. Один человек посчитает так, а другой - иначе, разве это не так? И насколько точной можно считать полученную цифру? Сегодня я считаю так, а завтра по-другому, разве можно исключить такую ситуацию? И вообще можно ли вот так арифметически подходить к шедеврам мировой литературы?
Но так можно рассуждать до бесконечности и все равно очень многие вопросы либо останутся без ответа, либо ответы будут слишком расплывчатыми. Я предлагаю поступить по-другому: просто посмотреть, как предложенный метод будет работать на практике. И я думаю, что из такого рассмотрения многое станет ясно само собой. А если нет - то во всяком случае, мы столкнемся с вполне практическими затруднениями и посмотрим, возможно ли их преодолеть. Сразу же прошу вас набраться терпения. Да, в этом исследовании и так много текста, но теперь его станет еще больше. Это неудивительно, раз предложенный метод и ориентирован на тщательнейшую проработку текста. А прорабатывать текст не обращаясь к тексту невозможно.
С какого же текста я начну предложенное практическое исследовательское путешествие? С "Мертвых душ" Гоголя. Почему именно с "Мертвых душ"? Ну, имею же я право на выбор, а "Мертвые души" - одно из моих любимейших произведений. Поэтому на вопрос "почему?", я отвечу так - потому что я так решил:) Итак, берем в руки "Мертвые души" и начинаем разбор этого произведения, удерживая в уме предложенную КНТ-концепцию.
Начинаем же мы, естественно, с самого начала, то есть с главы первой:
Разбор главы первой "Мертвых душ"
"В ворота гостиницы губернского города NN въехала довольно красивая рессорная небольшая бричка, в какой ездят холостяки: отставные подполковники, штабс-капитаны, помещики, имеющие около сотни душ крестьян, - словом, все те, которых называют господами средней руки. В бричке сидел господин, не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы слишком молод. Въезд его не произвел в городе совершенно никакого шума и не был сопровожден ничем особенным; только два русские мужика, стоявшие у дверей кабака против гостиницы, сделали кое-какие замечания, относившиеся, впрочем, более к экипажу, чем к сидевшему в нем. "Вишь ты, - сказал один другому, - вон какое колесо! что ты думаешь, доедет то колесо, если б случилось, в Москву или не доедет?" - "Доедет", - отвечал другой. "А в Казань-то, я думаю, не доедет?" - "В Казань не доедет", - отвечал другой. Этим разговор и кончился. Да еще, когда бричка подъехала к гостинице, встретился молодой человек в белых канифасовых панталонах, весьма узких и коротких, во фраке с покушеньями на моду, из-под которого видна была манишка, застегнутая тульскою булавкою с бронзовым пистолетом. Молодой человек оборотился назад, посмотрел экипаж, придержал рукою картуз, чуть не слетевший от ветра, и пошел своей дорогой". (Н.В. Гоголь. "Мертвые души". Т.1. Гл. 1 (стр. 3-4). // Карельское книжное издательство.: Петрозаводск, 1970).
Итак, вот перед нами первый абзац "Мертвых душ". А задача наша, напомню, состоит в том, чтобы посчитать коэффициент насыщенности этого текста (КНТ). Насыщенность же определяется посредством выделения той части текста, которую читатель считает совершенно особенной, достойной того, чтобы быть выделенной и остаться в памяти. Отсюда вопрос, с которым мы теперь сталкиваемся, заключается в следующем - есть ли в этом первом абзаце такая совершенно особенная часть? Точнее будет сказать, что я сталкиваюсь, потому что коэффициент всегда рассчитывает только конкретный читатель, но об этом нам еще предстоит поговорить отдельно. Итак, есть ли для меня в этом первом абзаце некая совершенно особенная часть? Да, есть:
"В бричке сидел господин, не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы слишком молод. Въезд его не произвел в городе совершенно никакого шума и не был сопровожден ничем особенным...".
Теперь можно и нужно подумать над следующим вопросом: а что такого особенного в этих строчках? Ну, очевидно, что они важны для повествования в целом, так как характеризуют главного героя и его прибытие на место действия. Однако, тут же я отмечу один момент - то, что некая часть текста имеет важное значение для построения сюжета, не имеет в свою очередь решающего значения в плане того, чтобы выделяться при подсчете Коэффициента Насыщенности Текста. Подсчет КНТ очень сильно отличается от классического разбора произведения. В расчет, повторюсь, должно браться только одно - непреодолимое желание оставить прочитанные строки в памяти, хотя бы с точки зрения развития сюжета они бы и вообще казались совершенно второстепенными и пустяковыми. При этом ясно, что ключевые моменты текста с большой вероятностью будут и запоминающимися, однако - никакого закона тут нет. Итак, отбросив в сторону то, что выбранные строчки имеют значения для развития сюжета, оставляю ли я их или нет? Да, все равно оставляю. Описание приезда Чичикова ценно и само по себе - оно очень удачно характеризует его, так сказать "умеренность", "срединность" (господин средней руки). Также прекрасно сакцентирован момент "бесшумности". Приехал Чичиков - событие самое обыденное, никто, что называется и не чихнул. Хотя нет, вот два мужика...а далее следует известный всякому любителю литературы диалог о "колесе". Что же, конечно, мы выделяем и этот диалог? Но тут нет никакого "мы", речь идет обо мне, а я, нет, этот диалог выделять не стану. Я бы и вряд ли обратил внимание на этот диалог, если бы он не был таким известным. А уж запоминать его - нет, увольте. Зато вот мне чрезвычайно запомнился молодой человек "во фраке с покушениями на моду" и строчки, касающиеся этого человека, как раз таки будут мною выделены:
"...встретился молодой человек... во фраке с покушеньями на моду... Молодой человек оборотился назад, посмотрел экипаж, придержал рукою картуз, чуть не слетевший от ветра, и пошел своей дорогой".
Обратите внимание на следующий момент - данный отрывок совершенно "выдернут" из контекста повествования. Иначе говоря, сам по себе он ничего не значит. То же самое, кстати, можно сказать и про первый выделенный отрывок. Так и должно быть. Связным является текст, а выдержки являются выдержками, не более и не менее. Цель выдержек - вовсе не в том, чтобы дать связное представление о тексте. Повторюсь, и буду повторяться - выдержки просто указывают на запоминающиеся, выделяемые особо моменты текста.
Обратите внимание и на другой момент: я не стал приводить отрывок про молодого человек целиком. Мне все равно, что он был "в белых канифасовых панталонах, весьма узких и коротких" - мне все равно, что на нем "была манишка, застегнутая тульскою булавкою с бронзовым пистолетом". Объяснюсь с читателем: я довольно равнодушен к описаниям одежды, как и к самой одежде, впрочем. Так уж сложилась моя жизнь. А когда к чему-то равнодушен, то естественно, не станешь запоминать детали. Но, скажут мне, а как же другие люди, которые к одежде вовсе не равнодушны? Может им в память как раз таки западут эти самые "белые канифасовые панталоны"? Вполне возможно, не могу судить за других. И не сужу. При этом отмечу момент действительно существенный - метод подсчета КНТ помогает определиться с пристрастиями подсчитывающего, можно сказать, конкретизировать их. Но почему, если я равнодушен к описаниям одежды, то почему тогда я оставил фрак? Из-за "покушений на моду", только из-за этой фразы. Она характеризует человека в целом. Забавно и точно характеризует, и эта характеристика запоминается - вообще люди "покушаются" на многое, но им не всегда удается быть хотя бы даже всего лишь модными.
Но далее я еще не совсем объяснился, в чем вообще состоит причина выделения мною текстового куска о молодом человеке. А должен ли я объясняться? Просто он мне запомнился, и все...Э, нет, так не пойдет. Так мы вернемся к тому самому беспросветному субъективизму (мне нравится то, а другому - другое), с которого все у нас и начиналось. Здесь мы подходим к формулировке правила выделения текста, которое можно назвать правилом аргументации. А прозвучит это правило так: каждый человек, выделяя определенную часть текста, должен аргументировать причину этого выделения. Только так, я думаю, мы сможем защититься от потока непонятно по каким причинам выделяемого или не выделяемого текста.
Итак, хотя речь всегда идет просто о запоминающихся моментах текста, мы при этом должны отдать себе (а при исследовании - и другим) отчет в том, почему тот или иной отрывок достоин того, чтобы остаться в памяти. Почему же вдруг этого оказался достоин молодой человек? Ведь он не играет в повествовании никакой роли. Он ничего не сделал, а только "придержал рукой картуз". Он больше не объявится на страницах "Мертвых душ", исчезнув, едва появившись. Посмотрел на экипаж, придержал рукой картуз, и исчез. Так вот это-то и крайне любопытно. Да - ведь в жизни много такого, что вызывает у нас интерес, никак вроде бы существенно не влияя на нашу жизнь. Гоголь - большой мастер по указанию на все эти "мелочи", он выводит их на первый план, и они становятся значимыми, или, скажем так, они обращают на себя внимание. Два мужика, обсуждающие колесо, молодой человек, посмотревший вслед бричке - для них проехавшая бричка стала "событием", не сказать, чтобы существенным, но достойным некоторого внимания. А для нас, в свою очередь, они сами стали достойными этого внимания. Они стали для нас именно тем, чем для них стала бричка - поводом, чтобы обратить на них внимание. Но почему тогда я предпочел молодого человека разговору о колесе? На этот вопрос мне ответить не так легко - вполне возможно, просто потому, что один отрывок по сравнению с другим менее "избит". Все (преувеличение!) помнят про колесо, и мало кто помнит о молодом человеке. Ну а я запомню молодого человека, от "колеса" то все равно никуда не денешься.
Итак, будем считать, что с первым абзацем мы разобрались. Идем дальше:
"Когда экипаж въехал на двор, господин был встречен трактирным слугою, или половым, как их называют в русских трактирах, живым и вертлявым до такой степени, что даже нельзя было рассмотреть, какое у него было лицо. Он выбежал проворно, с салфеткой в руке, - весь длинный и в длинном демикотонном сюртуке со спинкою чуть не на самом затылке, встряхнул волосами и повел проворно господина вверх по всей деревянной галерее показывать ниспосланный ему богом покой. Покой был известного рода, ибо гостиница была тоже известного рода, то есть именно такая, как бывают гостиницы в губернских городах, где за два рубля в сутки проезжающие получают покойную комнату с тараканами, выглядывающими, как чернослив, из всех углов, и дверью в соседнее помещение, всегда заставленною комодом, где устроивается сосед, молчаливый и спокойный человек, но чрезвычайно любопытный, интересующийся знать о всех подробностях проезжающего. Наружный фасад гостиницы отвечал ее внутренности: она была очень длинна, в два этажа; нижний не был выщекатурен и оставался в темно-красных кирпичиках, еще более потемневших от лихих погодных перемен и грязноватых уже самих по себе; верхний был выкрашен вечною желтою краскою; внизу были лавочки с хомутами, веревками и баранками. В угольной из этих лавочек, или, лучше, в окне, помещался сбитенщик с самоваром из красной меди и лицом так же красным, как самовар, так что издали можно бы подумать, что на окне стояло два самовара, если б один самовар не был с черною как смоль бородою". (Н.В. Гоголь. "Мертвые души". Т.1. Гл. 1 (стр. 4-6). // Карельское книжное издательство.: Петрозаводск, 1970).
Из всего этого отрывка я оставляю только сбитенщика:
"в окне, помещался сбитенщик с самоваром из красной меди и лицом так же красным, как самовар, так что издали можно бы подумать, что на окне стояло два самовара, если б один самовар не был с черною как смоль бородою".
Причина на то, чтобы оставить этот маленький отрывочек достаточно очевидна - человека не так часто сравнивают с самоваром, и самовары не так часто бывают с бородой:) Трудно не признать данную метафору оригинальной. Вопросы могу возникнуть скорее исходя из того, почему не "оставлено" все остальное. Но аргументация "за" естественным образом должна превалировать над аргументацией против. Могу, правда сказать, что и описания помещений (путь то дом, гостиница ли дворец) так же не слишком "вдохновляют" меня, вне зависимости оттого, насколько хорошо они сделаны. Я думаю и даже не сомневаюсь, что описание гостиницы, сделанное Гоголем, хорошо, но то, что тут должно быть выделено несколько отличается и от "хорошо", хотя и имеет к этой категории несомненное отношение. Я бы сказал так - все, что по-вашему, может быть не "выделено особо", так вот, все это и должно быть не выделено. В конечном счете, оставлено может быть только то, что никак не может не быть оставлено, нечто кажущееся вам не просто существенным, но самой-самой солью повествования. Так что же, неужели я так уж не могу обойтись без сбитенщика, похожего на самовар? А вот я еще подумаю. Может, и обойдусь. Пока я его оставлю, а там посмотрим.
Переходим к абзацу третьему...Но я уже вижу недоумевающего читателя, который...недоумевает - неужели, здесь будет выложен весь текст "Мертвых душ", да еще и с дальнейшими выемками-повторениями? Нет, все же до такого я не дойду, тем более, что третий абзац, как бы он ни был хорош, ровным счетом ничего не оставил с точки зрения "особой запоминаемости". Правда, там упоминается особенный запах, который носит с собой лакей Петрушка - в целом, деталь запоминающаяся, но не настолько, чтобы оставить ее. Кто так решил? Ну, тот, кто и решает в конкретном случае исследования, а исследованием в настоящий момент занимаюсь я, следовательно, так решил я.
С этого момента я буду выделять только те отрывки, которые и выделяются мною особенно. Вот отмеченный мною момент из описания общей залы гостиницы:
"...всё то же, что и везде; только и разницы, что на одной картине изображена была нимфа с такими огромными грудями, каких читатель, верно, никогда не видывал". (Н.В. Гоголь. "Мертвые души". Т.1. Гл. 1 (стр. 7). // Карельское книжное издательство.: Петрозаводск, 1970).
Что хотите со мной делайте, но не могу пройти мимо этого отрывка без смеха:) Аргумент ли это? В общем, да. Но еще недостаточно убедительный. Мало ли кто и мало ли мимо чего не может пройти мимо смеха. Выражусь по-другому: встречались вы когда-нибудь с подобной шуткой? Я как-то ничего подобного припомнить не могу, и на память при этом не жалуюсь. Так что я оставляю эту шутку за ее оригинальность, и это вот уж точно аргумент. Но неужели, скажут мне, я без этой шутки, без этой нимфы с совершенно невероятными грудями и прожить не могу? Не могу:) Она так прочно въелась в мою память, что никакими усилиями ее оттуда не вытравишь и делайте со мной что хотите.
Дальше идет описание, которое так же следует назвать немаловажным, особенно в произведениях Гоголя - описание еды:
"Размотавши косынку, господин велел подать себе обед. Покамест ему подавались разные обычные в трактирах блюда, как-то: щи со слоеным пирожком, нарочно сберегаемым для проезжающих в течение нескольких неделей, мозги с горошком, сосиски с капустой, пулярка жареная, огурец соленый и вечный слоеный сладкий пирожок, всегда готовый к услугам; покамест ему всё это подавалось и разогретое и просто холодное, он заставил слугу, или полового, рассказывать всякий вздор...". (Н.В. Гоголь. "Мертвые души". Т.1. Гл. 1 (стр. 7). // Карельское книжное издательство.: Петрозаводск, 1970).
Но тут, получается, что несколькими строками выше я ввел читателя в заблуждение, поскольку я не собираюсь "оставлять" этот отрывок, а вместе с тем ввел его в исследование текста. Но сделано это, повторюсь, так как подобные описания весьма характерны для Гоголя, всегда уделяющего значительное внимание еде. При этом, в отличие от описаний одежды, я бы не сказал, что так уж равнодушен к описаниям еды. Но все-таки, одно дело быть неравнодушным, а другое дело считать коэффициент насыщенности текста (КНТ). Тут необходимо нечто большее, чем простое неравнодушие. И этого "большего" в данном отрывке нет. Далее опять-таки следует весьма важный отрывок, мимо которого никак нельзя пройти:
"приезжий делал не всё пустые вопросы: он с чрезвычайною точностию расспросил, кто в городе губернатор, кто председатель палаты, кто прокурор, - словом, не пропустил ни одного значительного чиновника; но еще с большею точностию, если даже не с участием, расспросил обо всех значительных помещиках: сколько кто имеет душ крестьян, как далеко живет от города, какого даже характера и как часто приезжает в город; расспросил внимательно о состоянии края: не было ли каких болезней в их губернии - повальных горячек, убийственных каких-либо лихорадок, оспы и тому подобного, и всё так обстоятельно с такою точностию, которая показывала более, чем одно простое любопытство". (Н.В. Гоголь. "Мертвые души". Т.1. Гл. 1 (стр. 7-8). // Карельское книжное издательство.: Петрозаводск, 1970).
Невозможно не согласиться с тем, что отрывок этот существеннейший, поскольку непосредственно вводит нас в проблематику или сюжет данного произведения. Чичиков точно, делает совсем не пустые расспросы, не чешет язык, а готовит свою великую кампанию по скупке мертвых душ. Но, как я уже и говорил, сама по себе существенность в отношении сюжета не может считаться фактором, стопроцентно гарантирующим "выделяемость" того или иного отрывка в тексте. Для текста этот отрывок совершенно необходим, в этом я не сомневаюсь, но в хорошем тексте почти всякое слово необходимо. А иногда можно обойтись и без "почти". В частности в "Мертвых душах", полагаю, вполне можно обойтись без всяких "почти", и каждое слово в этом произведении стоит на своем месте. Но мы-то сейчас решаем свою специфическую задачу. Но может, мне скажут так: да ведь дело обстоит просто: КНТ "Мертвых душ" равен 100. Но так не бывает. Забегу вперед и скажу, что КНТ романа не только не может быть равен 100, но даже и 50. Да что там 50, даже и 40. И 30, если уж мы двигаемся в этом направлении. Самым высоким КНТ из всех рассмотренных мною произведений, обладал роман...но вот тут я точно не буду забегать вперед.
Далее стоит немного поговорить и о том, почему это так, почему КНТ имеет тенденцию к снижению, почему он неумолимо убегает от стопроцентности? Логика этого движения "от" проста - повторюсь и еще раз повторюсь - речь идет о чем-то "совершенно особенном" в рамках того или иного текста. При этом мы говорим о том, что и произведение в целом может быть совершенно особенным. Что же, это важно, и мы еще к этому утверждению вернемся. Но пока мы должны помнить лишь о том, что каким бы особенным ни был текст, все равно и в его рамках мы в свою очередь должны выделить нечто совершенно особенное. Отсюда достаточно естественно, что ни половина, ни даже треть текста не может быть "совершенно особенной". Но естественность эту я вывожу, конечно, пост-фаткум уже проведенных мною опытов. Мой опыт исследований множества литературных текстов однозначно подсказывает естественность таких предположений. А вот как в данном случае быть с категорией "мой"? Это ведь мой личный опыт. Скажут, что у другого человека и опыт будет другой. Это и так и не совсем так. Нам еще предстоит поговорить о теме "субъективизма" в данных расчетах более подробно, никуда от этой темы не денешься. Пока же отмечу, что если КНТ у двух разных людей (в отношении одного и того же произведения) со стопроцентной гарантией всегда будет хоть немного да различаться, то тенденция для движения "от" 100 должна считаться неизменной. Всякий слишком высокий КНТ указывает лишь на то, что исследователь плохо, поверхностно работает с текстом. Если суть исследования состоит в том, чтобы выделить в тексте нечто совершенно особенное, то это значит, что очень многое в тексте должно быть исследователем "отсеяно". Отсеяно не как непригодный материал, но именно как материал для подсчета Коэффициента Насыщенности Текста.
Итак, более на эту тему я распространяться не буду. А вышеприведенный отрывок, несмотря его несомненную важность для текста, вместе с тем не будет мною учитываться при подсчете КНТ для "Мертвых душ". А почему? Присмотритесь-ка к этому отрывку получше, ведь по сути он носит чисто информативный характер. Он совершенно необходим для построения повествования, но вне контекста повествования это не тот отрывок, который бы, скажем, вам (или мне) захотелось бы выучить наизусть. Кстати, в абсолютно любом повествовании можно найти достаточное количество таких вот чисто информативных отрывков. Мы же неизменно ищем нечто, ценное как в контексте произведения так и само по себе. Самоценность - вот важнейшее качество всякого отрывка, который используется для подсчета КНТ.
И все-таки стоит еще уточнить, что же будет считаться информативностью в противовес содержательности и самоценности текста. Под информативностью текста я буду понимать все, что обеспечивает фактологичность повествования, то есть с одной стороны дает факты и с другой - логически связывает их воедино; информативность-фактологичность обеспечивает логическую последовательность, то есть это своего рода раствор, сцепляющий все кирпичики литературного здания и заполняющий все пустоты. С фактической стороной я думаю, все ясно. Герой едет по мостовой, она плоховата, писатель пишет - "мостовая везде была плоховата", - он тем самым указывает на повествовательный факт, информирует нас. С логической последовательностью все тоже ясно. Если герой направляется из пункта A в пункт B, необходимо это отметить, иначе его появление в пункте B будет непонятным. Если герой в депрессии, то скорее всего мы найдем причины, поясняющие это его состояние. В общем, последовательность-цельность текста всегда связана с "если...то". И если уж Чичикову необходимо встретиться помещиками, раз у него есть до них определенное дело, то вполне естественно, что он расспрашивает об интересующих его помещиках. Ему не обойтись без этой информации, и тексту тоже не обойтись без этой связующей повествование нити. Информативность, конечно, важна, но для того, чтобы сделать произведение цельно-информативным, не нужно обладать серьезным талантом. Не нужно, например, большого таланта, чтобы назвать высокого человека высоким, а курносого курносым. Вместе с тем, если человек высок, то скорее всего надо упомянуть, что он высок. Однако, даже в такой мелочи большой писатель скорее всего прибегнет к попытке выйти за пределы чистой информативности и описать эту высоту каким-то особым образом. Вспомним отрывок из "Бесов" - о высоком росте Маврикия Николаевича:
"- Вы, пожалуйста, извините меня, - ответила она скороговоркой, - вы... вы, конечно, видели Маврикия Николаевича... Боже, как вы непозволительно высоки ростом, Маврикий Николаевич!
И опять смех. Маврикий Николаевич был роста высокого, но вовсе не так уж непозволительно". (Ф. М. Достоевский. "Бесы". Часть 1. гл. 5. VII. (стр. 173). Лениздат, 1990).
Это вот - "художественный" рост в противовес или в дополнение к фактическому. Что касается логической связности и обеспечении цельности повествования, то, конечно, я не буду возводить в закон необходимость для писателя выстраивать повествование четко-логично - "из пункта A в пункт B" - но я думаю, всякий согласится, что определенная связность в тексте всегда должна присутствовать. Всякий текст представляет собой некое единство, и единство это обеспечивается как раз через связность различных частей текста. Да, все это более-менее очевидно, но я думаю, все же не мешает все это проговорить.
Идем дальше. А дальше следует описание города, которое я до известного момента пропускаю, но с определенного момента отмечаю:
"Мостовая везде была плоховата. Он заглянул и в городской сад, который состоял из тоненьких дерев, дурно принявшихся, с подпоркой внизу, в виде треугольников, очень красиво выкрашенных зеленою масляною краскою. Впрочем, хотя эти деревца были не выше тростника, о них было сказано в газетах при описании иллюминации, что "город наш украсился, благодаря попечению гражданского правителя, садом, состоящим из тенистых, широковетвистых дерев, дающих прохладу в знойный день", и что при этом "было очень умилительно глядеть, как сердца граждан трепетали в избытке благодарности и струили потоки слез в знак признательности к господину градоначальнику". (Н.В. Гоголь. "Мертвые души". Т.1. Гл. 1 (стр. 9). // Карельское книжное издательство.: Петрозаводск, 1970).
Этот отрывок "остается". Аргументация же такая: Гоголь - блестящий мастер в изображении чиновничества и всякой "деятельности" чиновничества. И здесь мы сталкиваемся с первой иллюстрацией этого аспекта мастерства большого Мастера. Вся же наша российская чиновничья бестолковость и общая бесхозяйственность так наглядна и сегодня, что читаешь будто бы прямо о сводках с фронта самых что ни на есть "настоящих" событий. Увы, но это так. Во всем, что касается чиновничества, Гоголь не просто актуален, он не просто жив, он...тут я забегу по тексту много вперед и припомню другой отрывок, касающийся уже деятельности самого Чичикова, в ту пору, когда он и сам был чиновником:
"Скоро представилось Чичикову поле гораздо пространнее: образовалась комиссия для построения какого-то казенного весьма капитального строения. В эту комиссию пристроился и он, и оказался одним из деятельнейших членов. Комиссия немедленно приступила к делу. Шесть лет возилась около здания; но климат, что ли мешал или материал уж был такой, только никак не шло казенное здание выше фундамента. А между тем в других концах город очутилось у каждого из членов по красивому дому гражданской архитектуры: видно, грунт земли был там получше. Члены уже начинали благоденствовать и стали заводиться семейством". (Н.В. Гоголь. "Мертвые души". Т.1. Гл. 11. (стр. 252). // Карельское книжное издательство.: Петрозаводск, 1970).
Ха, да неужели кто сможет описать всякие "строительства" у нас в России более точно? Возьмите хоть уже печально знаменитое строительство, которое и до сих пор ведется в Петербурге - а именно строительство "Газпром-Арены", бывший стадион имени Кирова (кстати, стадион чрезвычайно оригинальной архитектуры...тот есть был стадион, уже нет), который зачем-то снесли, чтобы поразить общественность и мир новым, суперсовременным стадионом. А построить его должны были уже несколько лет назад, было обещано, что уже в 2010 году "Зенит" (это такая футбольная команда, а футбол- это такой вид спорта)) проведет там первые матчи.. Теперь вот заканчивается уже и год 2012 (я беру точную дату написания этих строчек, ясно, что теперь уже время сдвинулось), а воз не то, чтобы и ныне там, но уже и не поймешь, воз ли это вообще, и что вообще представляет из себя эта стройка (В настоящий момент - финального, как представляется, редактирования текста - уже наступил и год 2014 (январь). Воз все еще далек от места назначения, разговоров о стадионе за прошедший год с хвостиком меньше не стало. Стадиона еще нет, но он уже стал легендой). Ясно только, что бюджет строительства все увеличивается. Но зачем и нужна стройка, если бюджет ее не будет постоянно увеличиваться? Кому нужна такая стройка? Тем, кто строит, такая стройка однозначно не нужна. Итак, многое в этом строительстве вызывает сомнения, но еще одно не вызывает никаких сомнений - немало уже где-то неподалеку, а может и вдалеке (а может, и прямо заграницей) было построено домов гражданской архитектуры:) Видно, все-таки почва на месте бывшего стадиона имени Кирова какая-то не такая, а вот в других местах "грунт земли получше". Впрочем, надеюсь, к моменту окончания этого исследования стадион все же будет построен. Возможно, мое исследование будет закончено как раз вместе со стадионом. Не то, чтобы я, правда, был уверен, что оно когда-либо будет закончено:)
Да, чиновники и Гоголь...Почти все, что Гоголь пишет о чиновниках и об административной жизни в России, почти все достойно не просто быть отмеченным, но и выученным наизусть. Так уж выходит. Так получается. Так есть.
Далее опять следует весьма важный для повествования отрывок насчет визитов:
"Весь следующий день посвящен был визитам; приезжий отправился делать визиты всем городским сановникам...Жаль, что несколько трудно упомнить всех сильных мира сего; но довольно сказать, что приезжий оказал необыкновенную деятельность насчет визитов: он явился даже засвидетельствовать почтение инспектору врачебной управы и городскому архитектору. И потом еще долго сидел в бричке, придумывая, кому бы еще отдать визит, да уж больше в городе не нашлось чиновников". (Н.В. Гоголь. "Мертвые души". Т.1. Гл. 1 (стр. 10-11). // Карельское книжное издательство.: Петрозаводск, 1970).
И сразу же далее следует другой отрывок. Я пока его просто приведу, а потом обдумаю оба вместе:
"В разговорах с сими властителями он очень искусно умел польстить каждому. Губернатору намекнул как-то вскользь, что в его губернию въезжаешь, как в рай, дороги везде бархатные, и что те правительства, которые назначают мудрых сановников, достойны большой похвалы. Полицмейстеру сказал что-то очень лестное насчет городских будочников; а в разговорах с вице-губернатором и председателем палаты, которые были еще только статские советники, сказал ошибкою два раза: "ваше превосходительство", что очень им понравилось. Следствием этого было то, что губернатор сделал ему приглашение пожаловать к нему того же дня на домашнюю вечеринку, прочие чиновники тоже, с своей стороны, кто на обед, кто на бостончик, кто на чашку чая". (Н.В. Гоголь. "Мертвые души". Т.1. Гл. 1 (стр. 11). // Карельское книжное издательство.: Петрозаводск, 1970).
Почему я раздели два этих отрывка, составляющих, безусловно, единое целое? Да вот как раз мысли о КНТ и послужили тут водоразделом. Относительно первого отрывка я пока нахожусь в сомнении, оставлять его или нет. Он очень важный в контексте произведения в целом, но в остальном скорее чисто информативный. Правда вот задумчивость Чичикова относительно того, надо ли еще кому отдать визит, скорее ценна и сама по себе. Именно эта задумчивость блестяще подчеркивает всю деятельную сторону его хлопот: одно предложение схватывает весь процесс в целом. Поэтому, пожалуй, это предложение и стоит оставить. А что касается сомнений, то вообще везде, где есть сомнения, стоит скорее воздержаться от выделения текста. Итак, от первого отрывка остается:
"И потом еще долго сидел в бричке, придумывая, кому бы еще отдать визит, да уж больше в городе не нашлось чиновников".
Переходим к отрывку второму. Здесь, в общем, тоже чрезвычайно важный для характеристики Чичикова момент - его "льстивость", умение ладить с людьми, вообще стремление подлаживаться - одна из черт, от Чичикова неотъемлемых; одна из характернейших его характеристик. И, если бы просто говорилось, что вот он, мол, ловко польстил каждому, то можно было бы и подумать, оставлять эту характеристику или нет, но тут вполне конкретно показано, как он польстил и я думаю, что всякий признает его лесть искусной. Вот за эту крайне удачную иллюстративность, я и оставляю этот отрывок. Но вот завершается все приглашением Чичикова туда-то и туда-то - этот момент чисто информативный - его вполне можно пропустить. Итак, если от первого отрывка осталось лишь одно предложение, то от второго, одно предложение отымается, а именно:
"Следствием этого было то, что губернатор сделал ему приглашение пожаловать к нему того же дня на домашнюю вечеринку, прочие чиновники тоже, с своей стороны, кто на обед, кто на бостончик, кто на чашку чая".
Надеюсь, не надо повторять, что отымается оно вовсе не потому, что какое-то неудачное...Идем дальше. Да-да, ведь и прошли то мы еще совсем-совсем ничего. Еще и до конца первой главы совсем не рукой подать...Работа с текстом - дело кропотливое. Я признаюсь, уже третий день корплю над одной только первой главой, а, как видите, дошел едва-едва до половины. Впрочем, дальше пойдет быстрее; ясно, что вначале требуется максимальное количество пояснений, что затягивает процесс. Вот и сегодня, я уж так вцеплюсь в текст, что пока первая глава не будет разобрана полностью, не успокоюсь.
Замечательный отрывок о том, что он-де Чичиков - незначащий червь мира сего и претерпел за правду, мы опустим, хотя...эх, надеюсь, кто другой обязательно его оставит. И все-таки надо этот отрывок привести, чтобы подумать, оставлять его или нет:
"О себе приезжий, как казалось, избегал много говорить, если же говорил, то каким-то общими местами, с заметною скромностию, и разговор его в таких случаях принимал несколько книжные обороты: что он незначащий червь мира сего и недостоин того, чтобы много о нем заботились, что испытал много на веку своем, претерпел на службе за правду, имел много неприятелей, покушавшихся даже на жизнь его, и что теперь, желая успокоиться, ищет избрать, наконец, место для жительства, и что, прибывши в этот город, почел за непременный долг засвидетельствовать свое почтение первым его сановникам". (Н.В. Гоголь. "Мертвые души". Т.1. Гл. 1 (стр. 11). // Карельское книжное издательство.: Петрозаводск, 1970).
Да, не раз и не два всякому исследующему текст по предлагаемому здесь методу предстоит разрешить для себя вопрос: почему это он решил или не решил "выделить" тот или иной отрывок? Следует признать, что здесь очень четко показана с одной стороны "неопределенность" положения Чичикова (впоследствии ведь и будут толковать - а кто он вообще такой), так и снова подчеркивается его раболепие перед сильными мира сего, которая, пожалуй, даже идет и куда дальше одной скромности. Но это раболепие особенное, раболепие человека, который сам однажды хочет вполне приобщиться к этому миру и питающего к этому миру почти мистическое поклонение. Поклонение человека, мечтающего приобрести, к людям, которые уже приобрели. Нет, пожалуй, я никак не могу пройти мимо этого отрывка, хотя вначале и имел такое намерение. Но ведь ранее говорилось, что сама по себе важность какого-то текстового момента не обязательно должна вести к выделяемости текста. Но ведь я уже фактически привел и другой аргумент? Какой же? Да вот, все что было об этом отрывке сказано. Вообще, я бы сказал, что отмечаться должен всякий отрывок, вызывающий на разговор. Это новая модификация правила аргументации. Я бы даже сказал, что отрывок в том случае достоин быть "оставленным", если то, что нам хочется сказать о нем по объему не менее самого отрывка. В тенденции это должно быть так, хотя в правило я это пожелание все же возводить не стану. Есть отрывки важные для построения текста, мы можем это отметить, но не более. А есть и такие, которые могут казаться несущественными, но так и тянет о них поговорить, как-то их прокомментировать. Вот это-то и есть соль текста.
Что же касается проблематичности такого подхода, то вообще предлагаемый мною метод несомненно проблематичен, и по многим пунктам. Мы их (все эти пункты) в свое время суммируем и посмотрим, что же у нас в итоге выйдет. А пока продолжим путешествие по тексту.
А далее по тексту у нас следует описание бала. Я не любитель балов, а потому все эти мелькающие и несущиеся черные фраки ("Черные фраки мелькали и носились врознь и кучами там и там...") пронеслись и промелькали мимо меня (Но здесь требуются уточнения, после введения правила аргументации нельзя отмахиваться от какого-то отрывка только на том основании, что исследователь не является любителем балов. Надо обратить внимание на суть и постараться увидеть ценность и тех отрывков, которые при обычном чтении могли бы быть пропущены, как не отвечающие пристрастиям читателя. В этом смысле метод КНТ предельно дисциплинирует и заставляет буквально каждое слово рассматривать под лупой. Что касается балов, то вот, например вспомню отрывок из "Анны Карениной": "Кити была в одном из своих счастливых дней. Платье не теснило нигде, нигде не спускалась кружевная берта, розетки не смялись и не оторвались; розовые туфли на высоких выгнутых каблуках не жали, а веселили ножку. Густые косы белокурых волос держались как свои на маленькой головке. Пуговицы все три застегнулись, не порвавшись, на высокой перчатке, которая обвила ее руку, не изменив ее формы. Черная бархатка медальона особенно нежно окружила шею. Бархатка эта была прелесть, и дома, глядя в зеркало на свою шею, Кити чувствовала, что эта бархатка говорила. Во всем другом могло еще быть сомненье, но бархатка была прелесть. Кити улыбнулась и здесь на бале, взглянув на нее в зеркало. В обнаженных плечах и руках Кити чувствовала холодную мраморность, чувство, которое она особенно любила. Глаза блестели, и румяные губы не могли не улыбаться от сознания своей привлекательности". (Л.Н. Толстой. "Анна Каренина". Ч.1. XXII. (стр. 54). М. "Правда", 1978). Я стопроцентно не являюсь специалистом по бархаткам (и даже не знаю, что это такое) и вместе с тем не менее стопроцентно уверен, что этот отрывок нельзя не отметить. Да, не скрою, футболист, натягивающий на себя бутсы и гетры мне был бы понятнее, чем Кити, и все-таки мастерство писателя тут таково, что не понять состояние Кити фактически невозможно. Она в предвкушении триумфа и все напоминает ей о том, что триумф близок. И, как и чаще всего бывает в таких случаях, вместо триумфа ее ждет болезненный удар...впрочем, я отвлекся. Существенно же то, что в описании бала в "Мертвых душах" я не нашел чего-то, что особенно зацепило бы внимание читателя, а вот в описании балов в "Анне Карениной" и в "Войне и мир" (кто же не помнит первый бал Наташи Ростовой) - такое особенное есть). А далее вот:
"Не успел Чичиков осмотреться, как уже был схвачен под руку губернатором, который представил его тут же губернаторше. Приезжий гость и тут не уронил себя: он сказал какой-то комплимент, весьма приличный для человека средних лет, имеющего чин не слишком большой и не слишком малый". (Н.В. Гоголь. "Мертвые души". Т.1. Гл. 1 (стр. 13). // Карельское книжное издательство.: Петрозаводск, 1970).
Этот комплимент, опять-таки замечательно характеризует умение Чичикова подладиться к обстоятельствам, и произвести нужное благоприятное впечатление. Первое же предложение чисто информативно, и, хотя оно и важно для построения всего отрывка в целом (иначе бы комплимент повис в воздухе), а все ж таки его можно со спокойной совестью вычеркнуть, и не учитывать при дальнейших подсчетах.
А далее следует замечательный отрывок о толстых и тонких, мимо которого уж никак пройти нельзя:
"Мужчины здесь, как и везде, были двух родов: одни тоненькие, которые всё увивались около дам; некоторые из них были такого рода, что с трудом можно было отличить их от петербургских, имели так же весьма обдуманно и со вкусом зачесанные бакенбарды или просто благовидные, весьма гладко выбритые овалы лиц, так же небрежно подседали к дамам, так же говорили по-французски и смешили дам так же, как и в Петербурге. Другой род мужчин составляли толстые или такие же, как Чичиков, то есть не так чтобы слишком толстые, однако ж и не тонкие. Эти, напротив того, косились и пятились от дам и посматривали только по сторонам, не расставлял ли где губернаторский слуга зеленого стола для виста. Лица у них были полные и круглые, на иных даже были бородавки, кое-кто был и рябоват, волос они на голове не носили ни хохлами, ни буклями, ни на манер "черт меня побери", как говорят французы, - волосы у них были или низко подстрижены, или прилизаны, а черты лица больше закругленные и крепкие. Это были почетные чиновники в городе. Увы! толстые умеют лучше на этом свете обделывать дела свои, нежели тоненькие. Тоненькие служат больше по особенным поручениям или только числятся и виляют туда и сюда; их существование как-то слишком легко, воздушно и совсем ненадежно. Толстые же никогда не занимают косвенных мест, а все прямые, и уж если сядут где, то сядут надежно и крепко, так что скорей место затрещит и угнется под ними, а уж они не слетят. Наружного блеска они не любят; на них фрак не так ловко скроен, как у тоненьких, зато в шкатулках благодать божия. У тоненького в три года не остается ни одной души, не заложенной в ломбард; у толстого спокойно, глядь - и явился где-нибудь в конце города дом, купленный на имя жены, потом в другом конце другой дом, потом близ города деревенька, потом и село со всеми угодьями. Наконец толстый, послуживши богу и государю, заслуживши всеобщее уважение, оставляет службу, перебирается и делается помещиком, славным русским барином, хлебосолом, и живет, и хорошо живет. А после него опять тоненькие наследники спускают, по русскому обычаю, на курьерских все отцовское добро. Нельзя утаить, что почти такого рода размышления занимали Чичикова в то время, когда он рассматривал общество, и следствием этого было то, что он наконец присоединился к толстым, где встретил почти все знакомые лица". (Н.В. Гоголь. "Мертвые души". Т.1. Гл. 1 (стр. 14-15). // Карельское книжное издательство.: Петрозаводск, 1970).
Вот вернейший признак замечательного текста - невозможность выбросить ни единого слова из того, что было сказано. А особенно мастерство писателя проявляется там, где ни слова нельзя выкинуть из столь объемного отрезка текста! А вот попробуйте-ка выбросить хоть одно слово, хоть одно предложение. Разве что вот про лица:
"Лица у них были полные и круглые, на иных даже были бородавки, кое-кто был и рябоват, волос они на голове не носили ни хохлами, ни буклями, ни на манер "черт меня побери", как говорят французы, - волосы у них были или низко подстрижены, или прилизаны, а черты лица больше закругленные и крепкие".
Я просто и представить себе не могу, что это за манер такой - "черт меня побери", впрочем, не уверен, что и многие сегодня смогут представить себе этот манер, помимо же этого манера описание информативно. В остальном толстые и сегодня хорошо сидят на своих местах, а тоненькие увиваются у дам, впрочем, теперь, с развитой системой шоу-бизнеса, у тоненьких стало больше шансов на преуспевание. Толстые продюссируют, а тоненькие поют и танцуют. Но в целом и сегодня, представляется мне, толстые лучше умеют обделывать свои дела...Что же, немного позавидуем им, да и двинемся дальше.
Дальше Чичиков знакомиться со многими будущими и немаловажными действующими лицами повествования - с Маниловым и Собакевичем, - важное с информативной точки зрения событие, но не более. Потом сановники и помещики садятся за карты:
"Выходя с фигуры, он ударял по столу крепко рукою, приговаривая, если была дама: "Пошла старая попадья!", если же король: "Пошел тамбовский мужик!". А председатель приговаривал: "А я его по усам! А я ее по усам!" Иногда при ударе карт по столу вырывались выражения: "А! была не была, не с чего, так с бубен!" Или же просто восклицания: "черви! Червоточина! Пикенция!", или "пикендрас пичурущих пичура!" и даже просто: "пичук!" - названия, которыми перекрестили они масти в своем обществе. По окончании игры спорили, как водится, довольно громко". (Н.В. Гоголь. "Мертвые души". Т.1. Гл. 1 (стр. 15). // Карельское книжное издательство.: Петрозаводск, 1970).
Как уже мною говорилось, работа с текстом по методу КНТ помогает читателю разобраться со своими пристрастиями или просто в очередной раз ясно фиксирует их. Я вот, например, равнодушен к одежде, что же, это равнодушие уже проявило себя. Я также не любитель балов, и это быстро стало ясно. Теперь вот дело дошло до игры в карты и, хотя описание этой игры и кажется мне забавным, а все ж таки, в каком бы повествовании я не столкнулся с карточной игрой, побуждение у меня было бы только одно - пропустить это описание, как мало понятное и чуждое. Особенно, когда описание подразумевает знание правил игры и, к примеру, в игре решается что-то важное для героя повествования. В данном отрывке этого нет - здесь не нужно быть большим любителем карт, чтобы что-то понять, но все же общая тенденция такова, чтобы этот отрывок пропустить. Но я также сказал и о том, что необходимо во всем пытаться найти нечто особенное и не отпускать без внимания ни строчки текста. Поэтому я абстрагируюсь от своей бесстрастности в отношении карт и постараюсь увидеть в этом отрывке нечто, что заставило бы выделить его как особенный. "За" в данном случае говорят лишь своеобразные речевые обороты, используемые Гоголем и соответственно употребляемые созданными им игроками. Не будь этих оборотов и, я думаю, все бы согласились, что в описании, как карта бьет карту нет ничего необычного. Вообще-то следует весьма скептически относиться к тому явлению, когда речевой оборот выходит на первый план, отодвигая смысл на второй. При этом писатель, как человек работающий со словом, как никто другой способен подпустить такое словечко, которое прочно западает в память, хотя, вроде бы, ничего такого особенного в нем и нет. Гоголь же способен на это не просто "как никто другой", но и как "никакой другой писатель". Поэтому в подобных случаях вполне может возникнуть поле напряжения, когда мы должны все взвесить и решить: стоит ли тут что-то за словами или все-таки не стоит почти ничего кроме самих слов. Так вот, все взвесив, я решил, что в данном случае слова доминируют над смыслом, и все-таки не буду выделять данный отрывок.
А вот скажем предваряющий игру отрывочек довольно любопытен:
"Они сели за зеленый стол и не вставали уже до ужина. Все разговоры совершенно прекратились как случается всегда, когда наконец предаются занятию дельному". (там же (стр. 15).