Как-то раз, представьте себе, Гоголь вознамерился ехать в клуб. Была такая, видите ли, привычка в те времена у господ литераторов. Ну, оделся Николай Василич по моде: штиблеты начищены, перчатки на руках имеются, трость что надо, с набалдашником, красивая такая. Ясное дело, цилиндр тоже на своем месте, пиджак опять же... В общем, комильфо и ни слова больше!
И на улице, главное, погода подходящая: вечереет, лето, птички всякие трели выводят, с высоких деревьев на мир глядя. Хорошо!
Гоголь берет извозчика и продвигается по городу в намеченном направлении. Естественно, пробки делу мешают, так что порой приходится и на тротуар выехать, и на встречную. Ничего не поделаешь: город! По дороге двух баб зацепили с авоськами, пролетку одну перевернули, но к повествованию это не относится, если городовой за твоими фортелями не уследил. А городовые, как сговорились, завидя издалека влиятельного господина, лица в противоположную сторону отворачивают, а некоторые и под козырек берут. Так тут повелось. Закон - законом, но авторитет, извините, выше ценится, так что всякие правила и важные постановления ложатся на плечи обыкновенных граждан, каких все равно много. Если Вы, конечно, не перешли дорогу кому не надо. А Гоголь дороги переходил редко, все больше извозчиками пользовался.
Подъезжают к клубу. Глядит Гоголь - а клуба и нет на его законном месте! Вот те на! А вместо привычного интеллигентного заведения возводят на перекрестке высоченное здание для купеческого сословия, чтобы они не по лавкам и мелким магазинам ошивались, а респектабельно товар по телеграфу продавали.
Гоголь, само собой, опечалился и поехал обратно, домой. Эх, думает, потерян вечер! Подъезжает к дому, а дома-то тоже нет! И на его месте купеческое здание высится, со шпилем и всё в окнах сверху донизу, всё в окнах!
Гоголь прямо растерялся! Стоит посреди улицы час, другой стоит, руки в недоумении в стороны развел, на лице крайнее удивление читается. А извозчики, простите, снуют туда-сюда, туда-сюда, и иной лихой из них возьмет да и заденет пролеткой литератора! К утру только Николай Василич в себя пришел, огляделся и свой помятый гардероб оглядел: в пыли весь, даже цилиндр. Ну, совсем не по моде, нехорошо! А ничего не поделаешь: судьба, случай!
Гоголь, в общем, махнул рукой на потерю, на квартиру свою, на добро нажитое, на рукописи, которые теперь типографии нипочем не увидят, да к другу своему поехал, к Пушкину.
И вот, извольте видеть, подъезжает к дому Александра Сергеича, а дома опять нет! Ну, наваждение, право слово! Апокалипсис! И, главное, на перекрестке тоже Пушкин стоит, как Гоголь давеча, тоже руки в стороны расставил, будто он регулировщик уличного движения, и такой разор в это самое движение вносит, такой беспорядок, что извозчики прямо на мостовую плюются и выражаются крепкими словами, за какие из редакции в три шеи всякого литератора выгнали бы, даже очень талантливого!
Гоголь тогда друга еле-еле в чувство привел. И первое, что Александр Сергеич сказал, было:
- Нет, дуэль! Непременно дуэль! Всех застрелю! Строители фиговы!
И рука поэта уже и пистоль из-под плаща выхватывает, и, между прочим, заряженный!
Насилу Гоголь Пушкина сдержал, насилу успокоил! А то ворвался бы прямо в городской департамент, да пальбу открыл бы! Ну, хорошо бы было? Хотя, конечно, может быть, было бы как раз хорошо... Не знаю. Не берусь утверждать. Однако дело не в этом. Главное - остались литераторы без крыши над головой, а Петербург - без прекрасных своих зданий. Стал город походить более на руину, улицы в ущелья превращаться начали, прямо как в Москве. И одни только купцы радуются, руки в нетерпении потирают: скоро-де и вся страна под нашим натиском дрогнет и сдастся!
А господа литераторы отправились в заведение и за десятком-другим кружек пива под яичницу немного угомонились, а после в более-менее мирном настроении в строительное министерство проследовали. Дождались аудиенции, в кабинеты прошли, и уже там благонадежный министр им объявил, что государство в служителях муз, может, и нуждается, да не очень, и что куда полезнее для страны, в смысле перспектив и светлого будущего, всякие доходы и расходы, а культура, красота города, в конце концов, даже и наличие у некоторых особ жилплощади - это всё, как бы выразиться, дело третье.
Рука Пушкина снова к пистолю потянулась, но Гоголь опять от кровопролития друга удержал, а то прямо не представляю, чем могла бы история окончиться!
Министр, между прочим, оказался человеком неплохим, и пришедшим господам предложил даже поселиться в какой-то деревне, не то Кукуево, не то Расплюево, не помню, верстах в ста от Петербурга.
- Живите, - говорит, - Себе тихонько, пишите, что хотите, никто вам слова не скажет. А столица, поймите, дело такое... государственное дело. Тут интересы граждан не особенно важны, здесь важнее другое.
И только вмешательство Жуковского смогло поправить этот каламбур. Выделили литераторам тесные апартаменты на окраине Петербурга, и то по настоятельному требованию, просьбе и ходатайству влиятельного Василия Андреича.
Некрасова, кстати, тоже примерно таким же образом обидели. Он потом патриотических вещей более не писал, всё в основном о трудностях жизни, о народе...
У Пушкина также после описанных событий все как-то не заладилось: супруге теснота не пришлась по вкусу, друзья из литературных кругов заезжать перестали: в такую даль, на окраину ехать целый день можно, а ведь еще возвращаться! Да и сами эти братья по цеху в заботах своих, в переездах в глухие деревни, в ссорах с супругами как-то зачахли, с бытом слились... Даже на дуэль Пушкин однажды прибыл не выспавшимся и безынициативным, сколько ни стрелял, всё мимо, так что одна пуля отрикошетила от какого-то не то столба, не то дерева и самого поэта насмерть поразила.
Один Гоголь держался молодцом. Да и то, между нами, больше в окно смотрел, чем литературой занимался.
А министра того, строительного, все-таки застрелили. Или сначала с поста сняли, а потом застрелили, не помню. Или просто с поста сняли и на другой назначили.
Вот такие перемены произошли в тот год в Петербурге. А начиналось все так хорошо.
И вот, судите сами: Гоголя все знают, некоторые читали, отдельные граждане даже его до сих пор любят. Жуковского и Некрасова тоже и любят, и помнят. Пушкин вообще наше всё! Но нет более этих удивительных людей. А страшные дома взамен уютных и красивых по сей день высятся над Петербургом, солнце и полнеба загораживают. И город, и его жители от этого как-то мельчают, в душах - мели, мелочь в карманах, мелочность в отношениях. И отчего безумная московская мода сносить, перестраивать и строить была перенята прекрасным и почти европейским городом? И что хорошего получили из этого жители, город и страна? И литература тоже... Где гении? Где мастера слова? Всё ушло в быт, в борьбу за квадратный метр, в пустые сплетни в газетах... Ах, вернуть бы то золотое время!