Наизнанку
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
Глава 1
Если быть точным, это происходило не вчера и уж тем более не позавчера. Так повелось, что подобные явления происходят в то самое время, когда мы их замечаем, а значит, постоянно, прямо сейчас. Такова природа некоторых вещей. Пожалуй, такова природа почти всего. И время течет, когда мы обращаем на него свое внимание. Можно было бы подумать, что дело в эфемерности мира и особенностях мировоззрения, и всё, что человек чувствует, видит и слышит, всё, о чем думает и так далее - результат игры его воспаленного ума и бурной, но скучной фантазии; можно было бы подумать, что ничего вообще нет, но стоит оглядеться, прокатиться в метро, протолкнуться в магазине, как сразу заметишь: всё существует, и еще как! И это существующее вполне может не замечать тебя, имеет на это право.
По этой причине никто особенно не замечает Игоря Романовича, да и мы не заметили бы, не будь его история подробно описана. Впрочем, всякая рассказанная история со временем забывается, подробности ее тускнеют, как выпадают из памяти всякие бытовые мелочи, годы беззаботного детства, способы вычисления интеграла и имена учителей средней школы. Так устроен человек: всё в нем стремится обезопаситься от неприятных воспоминаний и угрызений совести, от воспоминаний даже приятных, но прошедших, и, следовательно, не имеющих особой практической пользы. Да что там! И от того, что нас окружает прямо сейчас, в эту минуту, всякий желает несколько дистанцироваться, отвлечься, многое хотелось бы игнорировать и не заметить, а просто катиться под уютную горку каких-то там привычных событий и иногда сетовать: как скучно! Конечно, иной раз желательно запрыгнуть в случайный вагон, прицепленный к длинному составу, направляющемуся в неизвестном направлении, но что там? - то же, что здесь, только, возможно, еще хуже, а тут давно всё более-менее определено и понятно, и, оказывается, ехать никуда не стоит.
Выйдя вечером с работы, из серого здания с казенными окнами и безучастным светом, оказавшись на промерзшей улице, на раскатанном подошвами асфальте, Игорь Романович, как и следовало ожидать, поскользнулся и упал мешком, не удержав равновесия, которое ему вообще давалось с трудом в силу объемной комплекции и закона притяжения. Так бывает, и со всяким случалось, должно быть, не раз, особенно в первые дни после Нового года, но тут дело другое, до праздника оставалось недели три, потому падение признано было Игорем Романовичем событием не веселым, а скорее нехорошим. Немного провозившись на снегу, как перевернутая черепаха, мужчина все же нашел в себе силы и некоторую искру желания подняться, тем более что мороз едва ли дал бы насладиться лежанием на холодном промерзшем асфальте, не то что на диване. Умей Игорь Романович не чувствовать холода как какие-нибудь исконные жители Гималаев, то и с места не двинулся бы, да и дом с его центральным отоплением и крепкими стенами не нужен был бы ему, но гражданин отношения к Гималаям не имел и всю сознательную жизнь занимался зарабатыванием и дальнейшим расходованием денежных средств, не слишком больших, между нами говоря.
Да это бы ничего, это терпимо, однако, погрузившись в автомобиль, Игорь Романович Костюков ощутил, кроме неприятности от недавнего падения и боли в локте, еще и другую какую-то неприятность, будто кто-то специально подстроил и падение это, и вот сейчас вместе с господином Костюковым в его личный автомобиль забрался, и сидит, ухмыляясь, на заднем сидении.
"Фу, глупость какая!" - мужчина отогнал нелепые мысли, - "Отдыхать надо... Спортом заниматься, что ли... Спать больше"...
Но на заднее сидение все же оглянулся, насколько позволяла его комплекция и давно уже неповоротливая шея. Правое заднее кресло пустовало, как и следовало ожидать, а что до кресла за спиной водителя, то ознакомиться с его содержимым было непросто, и мужчина оставил свою затею на полдороге, как и прочее случающееся в жизни.
Машина мягко шуршала по серому снегу, преодолевая мыслимые расстояния от светофора до светофора, от пробки до пробки, и водитель даже несколько успокоился и отвлекся от неприятных пережитых ощущений, на место которых, впрочем, претендовали другие неприятные ощущения от невозможности комфортно и быстро добраться до дома по этому битком набитому городу.
- Вот тут примите правее, сделайте одолжение! - вдруг услышал Игорь Романович не то с заднего пассажирского сидения, не то у себя в голове, из потаенных каких-нибудь источников утомленной психики. И, что удивительно, руки сами как-то повернули руль в указанном направлении, а за рулем и транспортное средство проследовало в сторону от намеченного пути, куда-то во дворы.
А потом машина заглохла. И стало тихо.
"Ну, и что теперь?" - подумалось Игорю Романовичу.
- Теперь выходите, - ответил голос.
Мужчина огляделся. Слева и справа располагались унылые хрущевки, окаймленные хилыми кустиками и кривыми тонкими деревцами. Впереди велись реставрационные асфальтные работы, впрочем, это только так говорится, что велись. Никто их не вел, и, по-видимому, уже давно, только ограждения и табличка с мелкими буквами предупреждали, что работы как бы продолжаются и, возможно, когда-нибудь будут окончены.
"Выйти точно придется" - проносилось в голове, - "Под капот заглянуть и всё такое"...
И господин Костюков распахнул дверь, грузно перевалился на скользкий асфальт, ощутил его под ногой, а после и совершенно вылез из автомобиля, захлопнув за собой дверцу. И другая дверца хлопнула. И перед удивленным Игорем Романовичем предстал незнакомый гражданин среднего роста.
- Вот и добрались, вот и приехали, - заговорил гражданин, - Пойдемте! Да пойдемте, пойдемте!
И подхватил ловко Костюкова под локоть и даже проволок его несколько по подмерзшему снегу.
- Куда пойдемте? Руки убери! - рефлекторно вырвалось у Костюкова, и рука как-то сама собой очертила в воздухе отдаленное подобие боксерского свинга, а равно и балетного хореографического движения. Я говорю в воздухе, потому что точно так оно и было: действие Игоря Романовича никак нельзя было признать ни эффективным, ни эффектным, ни сколько-нибудь значительным, поскольку незнакомый гражданин легко как-то сложился назад и снова так же легко разогнулся, а задуманный было удар вернулся к своему обладателю как возвращается бумеранг к австралийскому аборигену, когда добыча ускользает.
- Вон оно как! - выразил мысли вслух Костюков.
- Да не смущайтесь! Ничего! Со всяким бывает! Не везет в картах - повезет в любви! - затараторил незнакомец, - Одно не получилось - другое получится, в одном оплошали - в другом свое возьмете!
И тащил под руку Игоря Романовича куда-то в неосвещаемое дворовое пространство. Игорь Романович пару раз по пути уперся ногами в ненадежную скользкую почву, как, бывало, упирался в детстве, когда мама вела его спозаранку в детское дошкольное учреждение сомнительного достоинства, но ни тогда, ни сейчас его упрямство не было оценено, и что должно было случиться, то и случилось.
Да и что, собственно, случилось? Шли два гражданина под ручку: толстый и тонкий, а новый знакомый Игоря Романовича был точно тонкий, и лицо имел тонкое, и носом обладал тоже довольно тонким, и пальцы на руках его были тоже тонкими и какими-то белыми, почти прозрачными, с синеватым даже оттенком. Вот Вы, допустим, скажете: странно, никогда у нас мужчины под ручку не ходят! Однако же ходят, приглядитесь и увидите. Не только те, которые в принципе такое поведение считают нормальным и каких у нас все же не очень много, но и другие, обычные люди, когда, например, поддерживают друг дружку, идя куда-то после бурных возлияний. Да нет! Всякое случается, с любым человеком нет-нет, да приключится какая-нибудь история, не то, чтобы его не красящая, но и не то, чтобы порочащая его реноме, а так, знаете ли, пустяшная. Вот Вы, например, опять скажете: что ты сообщаешь всякую ерунду, говори по делу, что и как, как там дело дальше развивалось и так далее. А мне, простите, придется возразить: разве и Вы сами всегда докладываете строго и по существу? Разве не растрачиваете напрасно слова и чужое время? Разве вся жизнь Ваша подчинена сколько-нибудь четкому представлению о том, что значительно, а что нет? Впрочем, и правда, к делу!
Чем далее отходили приятели от транспортного средства, тем менее освещенным представлялось пространство вокруг, а вскоре и вовсе стало почти невозможно различить предметы, да и самую дорогу, если это можно было назвать дорогой, нельзя уже было видеть под ногами. А зрячий человек, как Вы, наверное, и сами не раз замечали, становится беспомощным и вообще беззащитным, когда тускнеет свет вокруг, а то и совсем пропадает. Что уж говорить о каком-нибудь гражданине, если он не в силах не только отличить фонарный столб от случайной собаки или кошки, но и в себе-то разобраться как следует не умеет, будто и внутренний, душевный, что ли, свет его кто-то погасил намеренно, и теперь совершенно стали неразличимы для гражданина ни настоящие побуждения его, ни желания с потребностями, ни устремления какие-никакие. Все перемешалось и превратилось в клубок беспорядочных гнетущих и разухабистых переживаний, а что к чему - не понять. Игорь Романович даже подумал, что спит, так похоже стало его путешествие на редкие попытки самоанализа, предпринимаемые в минуты острой необходимости и бытовых передряг.
И словно откликаясь на мысленный призыв Игоря Романовича, неподалеку возник белый огонек, вроде огня карманного фонарика, и фонарик этот будто двигался, несший его в руке, видимо, шел навстречу, и Игорь Романович обрадовался предстоящей встрече и возможности вернуться в привычный для себя мир с его пробками, унылым офисом, бритьем по утрам и сетованием на излишний вес, но спутник господина Костюкова дернул его за рукав и потащил совсем в другую сторону, и свет скоро исчез и не появлялся больше, сколько ни оглядывался назад господин Костюков.
А тут уж приятели и пришли. В полной и безнадежной темноте распахнулась дверь, это знакомый Игоря Романовича распахнул ее, и свет хлынул в окружающую пустоту и темноту, а за дверью, как выяснилось, когда глаза более-менее привыкли к скучному и какому-то липкому освещению, Игорь Романович увидел обыкновенный городской подъезд с двумя разнонаправленными пыльными лестницами, одна вела вверх, другая - вниз, в подвал.
Здесь только и пришла в голову Костюкова мысль, что забрел он куда-то, увлекаемый незнакомым человеком, возможно маньяком или сектантом, и сам не выберется ни за что, и никто его здесь не найдет, да и искать не станет. Но и другая мысль тут же родилась: раз есть подъезд, значит, есть и дом, и в нем, должно быть, проживают люди, и они нет-нет да выходят отсюда для отправления социального долга в виде бессмысленной работы за скромное денежное вознаграждение.
"Ну и ладно! По крайней мере, ночь пройдет, будет утро, и уж как-нибудь я выберусь отсюда, скажусь на службе больным и отправлюсь домой... А машину предварительно отправлю в сервис на эвакуаторе... Ничего, справимся!" - думал Игорь Романович.
- Справимся, именно справимся! - как-то сразу заговорил его новый приятель, - Вам не надо беспокоиться! Со всем справимся и со всеми! Все решим, Вам обязательно понравится!
И тащил Костюкова вниз по лестнице, а лестница опять была утомительно долгой и тесной.
Наконец, окончилась и она, и за новой дверью перед Игорем Романовичем открылся новый мир, просторный и яркий, подчиненный строгому расписанию, но от этого еще более привлекательный. И жизнь Игоря Романовича прибрела совсем другое течение, и он даже похудел и мог позволить себе неутомительные пробежки, и привычная одышка его оставила, и вообще здоровье и благополучие вдруг стали как-то поправляться. Но обо всем по порядку.
Игорь Романович перешагнул порог. По ту сторону... не было ничего. Только унылый и тягучий свет, распространяющий какой-то, как бы точнее выразиться, какой-то туман что ли. И казалось, что все освещено, но и не видно ни зги, ни предметов, ни обстановки, ни, конечно, людей. А малознакомый гражданин все шел и шел вперед, и Игорь Романович тоже шел, и ноги уже гудели от усталости, и хотелось спать или хотя бы присесть, хотелось передохнуть немного, и наконец, чтобы отвлечься, Костюков затеял разговор.
- Гражданин! Эй, товарищ!.. Или как Вас... Мне бы Ваше имя узнать, извините великодушно! Как к Вам обращаться-то?
- Петр Иваныч меня зовут. Но для Вас - можно просто Петя, Петр, а впрочем, как Вам заблагорассудится: один мой приятель, - тут гражданин поморщился, - Называл меня Петрушкой... По-дружески, знаете ли.
- Ну, до дружбы у нас еще не дошло... Значит, Петр... как Вы сказали? Иваныч?
- Иваныч.
- Вот, значит, Петр Иваныч.
- Ну и славно. Правда, несколько официально, но сойдет для первого знакомства.
- А я - Игорь...
- Не трудитесь, Игорь Романович, я знаю и имя Ваше, и должность, и оклад, и что у Вас в квартире на улице Ильюшина в давно нечищеном аквариуме на табуретке едва живет красная рыбка и две улитки. И вообще, я и так всё о Вас прекрасно знаю, даже лучше, чем Вы сами. Так что не утруждайте себя. Да вот, кстати, мы и пришли.
Костюков огляделся. Непонятно, куда, собственно, они пришли: наблюдаемая картина мало чем отличалась от всех предыдущих в этом помещении, ничего видно не было, кроме наскучившего уже Петра Иваныча, и как это и по каким ориентирам Петр Иваныч определил, что до места добрался, оставалось загадкой.
Впрочем, для непосвященного человека и бухгалтерский баланс - загадка, но бухгалтер говорит, что баланс свел, и, несмотря на то, что мы наблюдаем только пляшущие цифры, искомый результат от этого не страдает, а даже как бы выигрывает. И на приеме у доктора: стоит ему определить заболевание, как на душе становится как-то легче, хотя само заболевание может оказаться вовсе и не легким, но устами врача как бы сама наука обращается к нам, и мы верим, что теперь появилась надежда, и жизнь станет лучше, особенно если лечение будет назначено правильно. В обстановке неопределенности всякий из нас готов поверить не поймешь чему, лишь бы ситуация стала сколько-нибудь определеннее, хотя, разобравшись хорошенько, приходишь к выводу, что никакие определения на ситуацию не влияют, а скорее ситуация оказывает самое непосредственное влияние и на определения, и на нас с Вами.
- Проходите, присаживайтесь! - Петр Иваныч указал на удобное кресло в просторном кабинете, неизвестно как тут появившееся, - чаю или кофе?
- Благодарю, воздержусь. Хотелось бы все-таки поинтересоваться, зачем мы здесь, и где мы вообще? - Костяков грузно приспособил тело в кресле.
- Всё, всё я Вам объясню, все сомнения развею! - мужчина рылся в ящике стола, ища что-то, и, в конце концов, извлек папку и выложил ее на добротный дубовый стол перед Игорем Романовичем, - Вот, например, Ваше дело.
На папке действительно было написано "Дело N" и ничего более, ничего указывающего на то, что это за дело и к кому оно имеет отношение.
- Какое еще дело?
- Как же?! - искренне удивился Петр Иваныч, - Ваше дело, дело всей Вашей жизни, можно сказать! То, ради чего Вы, собственно и родились на свет. Ваша, простите за пафос, миссия!
Костюков неуверенно развернул папку. Она была пуста.
- Да Вы издеваетесь надо мной что ли? Это шутка такая? - Тащить за тридевять земель в затхлый подвал, чтобы я поглядел на кусок картона? Где тут у Вас выход?
- А выхода нет. Есть только вход, и кто вошел, тот уж нипочем обратно не выйдет, уж будьте уверены! И уйти просто так Вы не можете. Да и куда идти? Повсюду - одно и то же. Кричите! Зовите на помощь! Звоните в милицию, друзьям, спасателям! Эй! Кто-нибудь! Помогите! - вдруг закричал Петр Иваныч, картинно приставляя ко рту воображаемый рупор из сложенных ладоней, - Э-ге-гей!
Но даже эхо не ответило на призыв, не то что человек. Да и какой человек по своей воле заберется сюда? Кто и как найдет это странное и, очевидно, забытое всеми место?
- Понимаете, Игорь Романович, - продолжал профессор подвальных помещений, - Сейчас Вы как бы и существуете, но как бы и нет. И есть Вы, и нет Вас. Вот какое дело. Впрочем, это должно быть Вам знакомо: согласитесь, почти всю свою жизнь Вы именно так и прожили. Вас замечали на рабочем месте, когда нужно было получить какой-нибудь бездарный отчет, на Вас обращали внимание коммунальные службы, когда Вы по забывчивости не оплачивали счет за воду и отопление. А в остальном Вы практически не существовали, разве что когда уплетали обильный ужин, да и то факт Вашего проживания можно свести исключительно к факту прожёвывания. Пивные посиделки с приятелями и непродолжительные романы с дамами не в счет: на Вашем месте мог оказаться другой, и возможно, этот другой был бы куда веселее и интереснее...
- Я вижу, до оскорблений дошло? - поднялся было с кресел Игорь Романович, и кулаки его сжались, но сразу же и обмякли, и тело мягко хлопнулось в уютное кресло.
- Помилуйте, дорогой мой человек! Какие оскорбления? Я глаза Вам, можно сказать, открываю на то, что Вы долгое время замечать не хотели! Да и к лицу ли мне, - на слове "мне" собеседник сделал особый акцент, выделив себя и до известной степени приподняв в глазах слушателя, - К лицу ли мне заниматься подобными глупостями? Это вы, люди, друг в дружку пальцами тычете, наделяя один другого нелепыми вымышленными прозвищами, и считаете это оскорбительным, не догадываясь или не желая догадываться, что тем самым себя одних порочите и морочите, и что такое поведение ничего в корне не меняет. Согласитесь, и слона можно козлом дразнить, но от этого у него рога не растут.
- Я, простите, не так осведомлен в области зоологии, а потому не перейти ли нам сразу к делу? - Костюков совсем устал, и не был расположен к долгим разговорам на отвлеченные темы.
- Именно! Именно к делу! Нравится мне эта ваша практическая жилка, этот деловой подход! Да и дело-то какое? - Простое дело! Плюнуть не на что! Уж такое простое, такое... - Петр Иваныч как-то суетился возле стола и всё подвигал пустую картонную папку к Игорю Романовичу, так что в конце концов папка уперлась в руку последнего, и он инстинктивно обхватил ее пухлой ладонью.
- Вот сюда, - Петр Иванович указал на папку, - Вы подкалывайте листки, один за другим, по мере необходимости, и на каждом листочке пишите, что и как, и как это, с Вашей точки зрения, можно поправить...
- Что поправить? - удивился Костюков новому повороту событий, и ему показалось, что его разыгрывают или над ним издеваются, так странно и нелепо, а заодно и слишком просто выглядела незначительная просьба Петра Иваныча.
- Всё поправить, - еще более оживился тот, - Ну, скажем, какая-нибудь Маргарита Николаевна или там Татьяна Антоновна отказывается Вам премию выдать. А ведь несправедливо, нехорошо это! И Вы пишите: так, мол, и так: Маргарита Николаевна, премия... И так далее. Или неизвестный гражданин машину Вашу гвоздем поцарапал, или еще что. Вот и пишите, как есть, можно подробно, а можно и не очень. Это неважно. Главное, сами поглядите, как жизнь Ваша, да и других многих, изменится. И, несомненно, к лучшему.
- И всё?
- И всё.
- Ну, а если я прямо сейчас напишу, что мне зарплаты не хватает?
- И пишите, и очень хорошо!
- Да ладно - "хорошо"! Получать-то я стану больше?
- Конечно, станете!
- Насколько?
- Насколько пожелаете. Вот напишите, сколько Вам требуется, только слишком-то поначалу не жадничайте, а то пострадает вся суть эксперимента, а Вы нам нужны не как таинственный миллионер и обладатель теплых островов, а как типичный человек, проживающий в Москве среди таких же типичных граждан.
- Угу... Ясно... Эксперимент. Вы от Правительства?
- Ну да, от Правительства, от самого что ни наесть.
- От Российского, надо полагать? - на всякий случай поинтересовался Игорь Романович.
- Не совсем. Скорее, от мирового.
- Это как? Масоны вы что ли?
- Ну какие масоны? Причем тут масоны? Я что, на масона похож?.. Впрочем, надо полагать, Вы их и не видели, этих масонов, так что сравнить Вам не с чем. Нет, мы совсем от другого круга, берите выше.
- Да я не знаю, куда это выше... Тамплиеры, рыцари Круглого стола? Триада?
- Оставьте Вы сказки детям!
- Да скажите же, в конце концов, кто вы?
- Всему свое время, дорогой Игорь Романович! Дойдет и до этого, не сомневайтесь! А сейчас попрощаемся: время позднее, мне работать, Вам - отдыхать... Всего наилучшего!
Костюков открыл глаза. Темно. На светящемся циферблате электронного будильника далеко за полночь. Вот и окно во двор, и старый зимний тополь за ним. Мужчина поднялся с дивана, привычно на ощупь отыскал тапочки и выглянул на промерзшую улицу. Машина стоит под окном, как вчера и позавчера, среди прочих чужих машин. "Значит, я как-то сюда добрался, но не помню как. И, наверное даже, последние события - сон, и не было ничего" - рассуждал Игорь Романович. И направился было снова к дивану, чтобы забыться до утра, но вдруг заметил на письменном столе светлый прямоугольный предмет, включил свет и обнаружил, что на столе лежит папка, полученная от Петра Ивановича, самая настоящая, всамделишная, ни к каким ночным видениям и снам отношения не имеющая.
- Здрасьте нате! - объявил вслух о своей находке Костюков. А после взял лист бумаги и написал: "зарплата маленькая, хочу больше". И вложил в папку.
Глава 2
Утро началось с вызова к начальнику отдела. Этот кабинет любили немногие, ничего хорошего обычно в нем не ожидало пришедшего. Самые стены здесь навевали тоску и неизбежность предстоящих событий. И непомерно большой стол, за которым помещался низкий человечек в галстуке с огромным узлом, диктовали особые отношения между подчиненным и начальником, и громадный письменный набор, тяжелый и какой-то горбатый, закрывавший пол-лица властного и злопамятного Юрия Никифоровича. И монитор на столе тоже был невероятных размеров, и было бы лучше расположить его на стене, и даже не в кабинете, а в частном кинотеатре, в Подмосковье, в хорошем и несколькоэтажном собственном доме с бассейном и зимним садом. Но вещи такие, какие они есть, и располагаются повсюду независимо от наших представлений о них, хаотично и беспорядочно, бестолково и бессмысленно.
- Туда! - Юрий Никифорович указал на вертящийся стул без предварительных приветствий и вопросов о состоянии здоровья.
- Спасибо... - Игорь Романович отлично понимал, что на стуле этом не поместится, что подлокотники подобных стульев не рассчитаны на упитанных граждан и нипочем не пропустят такого гражданина усесться на стул, что вообще вертящиеся предметы - не совсем то, что позволило бы Костюкову собраться с мыслями и вынести тягостное пребывание в кабинете руководства, однако же к стулу направился и даже несколько на него присел, бочком и ненадежно.
- Был звонок, - Юрий Никифорович, наконец, оторвался от бумаг и поднял глаза на подчиненного, и казалось, что и сам удивился, как это крупный подчиненный поместился на стуле, да и вообще, как это может крупный подчиненный работать под его руководством, затмевая тучным туловищем всякое видимое превосходство Юрия Никифоровича. Поморщившись, он продолжил:
- Значит, был звонок. Приедет проверяющий. Чего им там не сидится - не знаю, но приедет. Ваша задача - как-нибудь поскорее и покруглее с этой проверкой покончить. Ну, разговорите его, в кафе посидите, да и отправьте обратно. Справитесь? Если все будет как надо, зарплату увеличим вдвое, нагрузку снизим, передадим часть Ваших обязанностей кому-нибудь. Дело, понимаете ли, важное. От результатов многое зависит. Ну, как?
- Да я по большей части с бумагами... с отчетами там... С людьми как-то не очень... - засомневался Костюков.
- Ладно, не хотите в два раза - поднимем зарплату втрое, это в моих силах. Но не больше! Ну некого на это ответственное задание отрядить, кроме Вас! Сам не могу: я сторона заинтересованная, работу отдела представлю необъективно, или как они там думают!.. Короче, нужен кто-то свой, но не я. Такие дела. В общем, работайте! И чтоб комар носу не подточил! Всё у нас отлично, правильно и в соответствии с законодательством! Действуйте! - и Юрий Никифорович снова уткнулся в бумаги, а Костюков по возможности тихо покинул кабинет.
И проверяющий прибыл. На следующий день. И даже не прибыл, а прибыла. Милая женщина, как показалось Игорю Романовичу. Дама самостоятельно и прямодушно влезала в дела, обращалась к служащим, рылась в архивах и при этом успевала и улыбнуться, и пошутить, глядя на Костюкова, который только следовал за ней, будто веревкой привязанный, а впрочем, пожалуй, что и веревкой: иное слово или просьба, а порой и приказ оказываются крепче любой веревки и надежнее. Но бывает, что ни словом, ни веревкой не свяжешь иного господина, так что он и сам прекрасно справится и понаделает себе шишек без всякого руководства со стороны.
Спустя еще несколько дней Юрия Никифоровича, начальника отдела, сняли с занимаемой должности, и он быстро как-то пропал вместе с гигантским письменным прибором. На его место отчего-то был сразу назначен Игорь Романович. Тут к месту было бы припомнить улыбки и взгляды, расточаемые проверяющей дамой и адресованные Костюкову, к месту было припомнить и ответные искренние улыбки, а порой и смех после остроумной какой-нибудь шутки милой женщины. Но, пожалуй, не стоит забывать и о листке в картонной папке, где синей несмываемой ручкой было выведено искреннее сожаление Игоря Романовича по поводу его незначительной зарплаты.
Немного поинтересовавшись новыми своими обязанностями, Костюков пришел к выводу, который делают многие, очень многие получающие очередную должность где бы то ни было. А суть этого вывода всегда одна и та же: с работой справиться не могу, ну не понимаю ее, но доверие оправдать обязан, а раз так, то станут за меня работать те, кто может, а главное хочет. А таких желающих в любом коллективе предостаточно. В тщетной надежде на то, что их заметят, приблизят, возвысят и, в конце концов, повысят, господа, а теперь все чаще и дамы, заваливают себя работой, так что и продохнуть невозможно, да еще порой и интригам предадутся от безысходности и одновременно ощущения своей значимости, да так попусту и порастратят весь свой клокочущий потенциал, а заодно и время, которое и не знает, что такое возвращаться.
В общем, в итоге все сложилось на редкость удачно: Костюков приезжал на работу, пил кофе, смотрел телепередачи на мониторе компьютера, а к вечеру уезжал домой, где вписывал и вкладывал в папку очередное пожелание или предложение по улучшению. И не переставал удивляться, как это так происходит, что никому он эту папку не показывает и не отдает, ни одного листочка из нее не пропадает, но однако же где-то там, в глубоком подвале, в его бесконечной пустоте, кто-то имеет полное представление о сделанных заказах и высказанных мыслях и в точности, с невероятной легкостью и смекалкой исполняет заказанное. Игорь Романович не раз осматривал и папку, и комнату, и вообще квартиру на предмет скрытых камер, возможности незаконного проникновения, обнаружения неведомых технических устройств и так далее, но ничего достойного в процессе поисков найдено не было.
Как уже было сказано выше, все сложилось и продолжало складываться на редкость удачно. И чем больших высот и благосостояния добивался Игорь Романович, чем меньше времени посвящал производительной деятельности и чем больше - пробежкам на тренажере, тем и более становился он раздражительным и даже, до известной степени, ядовитым. Хотя и утверждает официальная медицина, что занятия спортом, своевременное и разнообразное питание, продолжительный сон и отдых способствуют не только физическому, но и душевному здоровью, однако утверждение это отчего-то вовсе не подходило к случаю Игоря Романовича. И стало иногда казаться, что он уже как-то ниже ростом, чем прежде, как-то сутулее, и вскоре стал удивительно походить на прежнего своего начальника Юрия Никифоровича, несмотря на то, что перерос его в смысле карьерном уже давно и серьезно.
Отчего-то и галстук начал завязывать, как некогда Юрий Никифорович, - большим таким узлом. И, что уж совсем ни в какие ворота, завел, наконец, и гигантский письменный прибор. Позолоченный.
А потом в один прекрасный момент взял да и уволился. И вложил в папку просьбу, чтобы деньги сами по себе у него водились и появлялись по мере необходимости их расходования. И папка не подвела.
Подвели ожидания. Игорю Романовичу было нечего делать. С утра до вечера он занимался какой-то ерундой: ходил из комнаты в кухню и обратно, варил и пил кофе, заглядывал во двор через окно... Бывало, выходил в магазин за пивом и не брился по нескольку дней. Бывало, выезжал на новом своем автомобиле за город и гулял там недолго, но прогулки не приносили ожидаемого удовлетворения или хотя бы небольшой радости, природа фоном висела перед его глазами, а на самом этом фоне не было ничего, зияла какая-то белая пропасть, пустота, в центре которой и помещался Костюков. Он и читать пробовал, но книги, которые раньше захватывали, побуждали, учили, оказались неинтересны, и Игорь Романович принялся даже списывать этот факт на возраст, приобретенный опыт и накопленное утомление от жизни. От этих мыслей он чувствовал себя не только раздражительнее, но и вообще старым и гадким, отчего начал сильно следить за чистотой своего гардероба и регулярно посещал стоматолога, парикмахера и специалиста по мужскому педикюру. Но вскоре оставил и это, убедившись в исключительной несостоятельности затеи.
Тогда Костюков перебрался в другую квартиру, побольше. И в два этажа. И пока благоустраивал новое жилище, всю дорогу ссорился с рабочей бригадой, с дизайнером, с аквариумистом, со всеми... И эти баталии только затягивали работы и заказы, но как-то раз Игорь Романович написал в заветной папке, чтобы завтра же все благоустройство было доведено до готовности, и на утро приехавшие свежие силы, взамен утомленных спорами, быстро к вечеру завершили всё.
Проснувшись непривычно рано, темным зимним утром, Игорь Романович обнаружил, что за окнами падает снег, и не какой-нибудь мелкий и злой, ставший привычным в Москве, а напротив, шел крупный такой снег, пушистый такой. Подобный снег Игорь Романович видел в давно ушедшем детстве и, помнится, ловил снежинки неумелой детской рукой на вязанную варежку и рассматривал долго, пока сам наконец не превращался в очень большую снежинку или сугроб, или снеговика. А потом забывал о снежинках, о снеге, и бежал куда-то за бегущими впереди приятелями, и падал в мягкие сугробы, и снова сам походил на сугроб.
Выпавший сегодня снег был очень похож, на тот, детский, но все-таки и отличался от него какой-то горечью, чем-то, что не только потеряно, да и не потеряно даже, а вообще не начиналось, хотя должно было бы. По крайней мере, те далекие снегопады сообщали надежды и будили в душе творческое, стремительное, уверенное, хотя и сумбурное. А теперь выясняется, что это были пустые обещания равнодушной к Игорю Романовичу природы, и не суждено было подобным обещаниям сбыться, но что-то глубоко внутри, в сердце Игоря Романовича все еще хотело верить и надеяться, и становилось ему от этого еще горше.
Потому после утреннего кофе и бесцельного брожения по квартире Костюков принялся было что-то писать в папке, но написанное выходило скверно и неточно, и приходилось снова брать чистый лист и писать опять. Окончательным вариантом дальнейшего украшения своего быта и жизни в целом стали слова: "Требуется хорошее настроение. Всегда".
И действительно как-то полегчало. Не то, чтобы очень стало легко и воздушно, вовсе нет, в душе оставалось темно и не прибрано, скользко, как ранним утром на зимнем московском асфальте, но вместе с тем, такое положение вещей показалось Игорю Романовичу до известной степени забавным, как забавно и смешно наблюдать возню клоунов на арене, и не жалко этих клоунов, падающих и поднимающихся, колотящих друг дружку подручными предметами и намеренно громко воющих и смеющихся. Однако из клоунады нет-нет да извлечешь урок-другой, что-то может оказаться в репризах поучительное или полезное, а из своего собственного положения Игорь Романович извлечь пользы так и не мог. Стоял посреди комнаты с чашкой остывшего кофе и смеялся, как дурачок. Над собой, над жизнью, которая никак не поддается и счастливой не делается, и может наделить человека одним только забвением сложностей и трудностей, когда что-нибудь удается, когда, как говорится, идет карта. Еще жизнь способна предоставить бесполезный бонус значимости человека, облеченного властью, и Костюкову этот бонус давно известен, с тех пор, как карьера сама по себе замечательно выстроилась, но значимость и власть делает счастливыми людей ограниченных или обозленных, к коим едва ли можно было отнести Костюкова. Другой на его месте кинулся бы во власть реальную, политическую, и наверняка преуспел бы. Но власть дает деньги и возможности, а и то и другое имелось в избытке у Игоря Романовича.
- Интересный фокус проделали Вы со мной, Петр Иваныч! - слова как-то сами вырвались, следуя за мыслями, и, зацепившись за имя "благодетеля", повисли в воздухе, как бумажный праздничный серпантин цепляется за люстру и болтается потом напоминанием о мгновенном чьем-нибудь порыве сделать праздник ликующим.
- Петр Иваныч, Петр Иваныч, - повторял Костюков, - Петр Иваныч... Что это Вы тогда говорили об эксперименте? Или об улучшении жизни?.. Чьей жизни?
И Игорь Романович распахнул картонную папку и принялся перечитывать содержащиеся в ней просьбы и предложения, и выходило, что волновало написавшего эти просьбы одно только благосостояние и ничегонеделание. И когда картина прояснилась совершенно, прояснились и свойства натуры Игоря Романовича, для постороннего наблюдателя, возможно, и очевидные, но далеко не так очевидные для самого Костюкова.
- Выходит, я лодырь. И, пожалуй, тунеядец.
Впрочем, этих особенностей характера теперь едва ли можно стесняться. Когда-то, в доперестроечную эпоху такими эпитетами подчеркнуто негативно награждали бесполезных членов советского сообщества, но теперь сообщество раздробилось на мелкие домохозяйства и продолжало дробиться на единоличные и бесформенные юниты, охваченные желанием все иметь, ничего не делать, а в итоге и ничего не желать. И среди них самым удачливым и успешным был Игорь Романович.
Однако Игорю Романовичу отчего-то стало стыдно. Не то, чтобы проснулась совесть, которую, согласитесь, ни к чему будить понапрасну, да и не в совести дело, а просто Костюков неожиданно для себя пожалел напрасно прошедшего времени, не обогревшего его исполнением желаний, и пожалел времени, прошедшего до того, как желания начали легко исполняться, а только теплились и развивались в нем. Выходило, что вся жизнь была никчемной, направленной к эфемерным целям, не стоящим ни сил, ни времени, и бесполезной показалась Игорю Романовичу жизнь вообще, данная ему как будто в насмешку над его неумением ею воспользоваться или ее оценить.
И как-то сразу захотелось начать сначала, но что начать и как приняться за дело? И руки сами потянулись к папке и принялись выводить что-то несусветное, перечеркивая и выводя опять и опять.
Дело кончилось тем, что Костюков залез в Интернет и нашел сказку о Емеле и чудесной щуке, устроившей счастье ленивого простака, и перечитал ее от начала до конца. Но так и не понял, отчего Емеле всё сходило с рук, отчего всё устраивалось у него к лучшему, а старику, который тоже захаживал к волшебной щуке не пофартило, и старое корыто, с которого начались его мытарства, в итоге осталось треснутым, и бабка, толкавшая престарелого мужа на экономические подвиги, тоже осталась в дураках. Возможно, дело в том, что старый хрыч действовал по наводке и своей головой старался не думать, но, похоже, и Емеля действовал по обстоятельствам и голову свою тоже не сильно напрягал. А может быть, оба они знали или догадывались, в чем именно состоит их простое счастье, и никакими волшебными средствами невозможно было изменить такое положение вещей, и оба персонажа получили то, чего, собственно, и добивались. Выходило, что Игорь Романович не подпадал под известные ему типажи фольклора, и следовательно, не мог как следует применить чудесные обстоятельства своей жизни к потаенным и глубоким желаниям, все еще дремлющим в нем и до сих пор не проявившим себя.
И тогда на исчерканном листке Костюков написал: "нужна встреча с Петром Иванычем". И закрыл папку. И рассмеялся.
Глава 3
Ночью, когда Костюков досматривал по телевизору скучный шедевр кинопрома, лежа на диване и попивая чай из прозрачного стакана в мельхиоровом подстаканнике, заказанном однажды по случаю, в квартиру деликатно позвонили. Игорь Романович понимал, что это ошибка, что он никого не ждет, но звонок повторился, и пришлось шлепать к двери и отпирать.
На пороге стоял Петр Иваныч, весь в снегу, и отряхиваясь, он поприветствовал между делом Костюкова, а после, не дожидаясь приглашения, вошел внутрь и проследовал на кухню, где по-хозяйски и самостоятельно налил себе кофе и присел на стул. Игорь Романович тоже присел, не задумываясь и не удивляясь нетактичности гостя.
- Итак, Вы хотели меня видеть, - Петр Иваныч заливал в себя черный напиток, как заливают бензин в автомобиль, быстро и без церемоний.
- Хотел.
- Ну, вот Вы видите.
- Вижу.
- Это всё?
- Да нет... Простите, я уже почти спал, и потому несколько не собран.
- Да, да, спали... Я понимаю. Я немного не вовремя.
- Нет, это ничего. Не в том дело. Не то я хотел сказать.
- Ну-с, ближе к этому самому делу! Короче, доходчивее и вообще...
- Угу, короче... - Игорь Романович потер нервно руки, но мысли как-то скакали или наоборот дремали и не складывались в слова, убегали куда-то вместе с секундами, и Костюкову на мгновение показалось, что перед ним открылась огромная, бесконечная пропасть времени, как воронка, вращающая и затягивающая в себя всё, и дни, и жизни, и всякие заботы, и предметы... - Я, понимаете ли, должен с Вами обсудить...
Слова повисли в воздухе. А Игорю Романовичу опять стало смешно. И он рассмеялся, громко, раскатисто и глупо.
Между тем, Петр Иваныч не торопил собеседника. Выпил одну кружку, налил другую. Снова выпил. Кофемашина работала и работала. Безотказные бывают приспособления! И безотказными иногда оказываются явления и события. Хорошо налаженная система вообще редко дает сбои. Оттого многое в мире так предсказуемо и мало подвержено изменениям. Можно одни свойства усовершенствовать, другие заменить подобными, но суть от этого не поменяется и останется прежней. И те, от кого зависят такие, с позволения сказать, перемены, сами зависят от них, так что изменить что-нибудь радикально едва ли пожелают. Тут требуется вмешательство третьих сил, а они, как известно, нечасто вмешиваются.
- Видите ли, я не знаю, что делать дальше, - Костюков запнулся, - Главное, не знаю, зачем...
- Знакомо. Понятно. Еще что-нибудь?
- Что же еще? Что может быть важнее?
- Для кого - что. Вы чего от меня хотите? - вот это "от меня" получилось у Петра Иваныча весомым, значительным, но и неприятным до крайности для собеседника.
Игорь Романович поднялся со стула и заходил по кухне. Он всплескивал руками, стараясь как-то выразить свои эмоции, но только нелепо улыбался, а иногда и посмеивался. Наконец, несколько собравшись, он каким-то не своим голосом произнес:
- Ну покажите же мне, в конце концов, для чего это всё! Чем это всё окончится?
- Вы, как я подозреваю, имеете в виду смысл жизни? Результат ее, так сказать, исторического пути? Не так ли?
- Пожалуй, что и так. Не сочтите за глупость...
- Не сочту, так и быть. Только с какой именно стороной этого явления Вы желали бы ознакомиться? Интересует Вас жизнь вообще или лично Ваша жизнь и судьба?
- Не знаю... Моя, наверное. Или Вы можете просветить меня и относительно бытия вообще? - засомневался Костюков, и опять невольный смешок вырвался из него, как сквозь щели старого забора нет-нет да прорвется на короткое мгновение холодный ветер.
- И так могу, и эдак. Как пожелаете. Однако это разные темы, и начать лучше с чего-то одного. А там, глядишь, и второе не понадобится.
- Ага... начнем тогда с меня. Своя рубашка, как известно, ближе к телу. И моя жизнь с ее безотчетным смыслом для меня важнее, чем всякие философские рассуждения на отвлеченные темы.
- Да, Вы далеко не Фауст. Прошло время героев-исследователей, замахивающихся на грандиозное, на столпы мироздания... На богоподобие, наконец.
- Какой Фауст! Причем тут основы...
- Действительно, причем тут основы?.. Пройдемся поверхностно. С Вас и этого достаточно.
Игорь Романович ощутил при этих словах желчную обиду, но не смог разобраться, почему его унижают и что он сказал не так. Да и какая разница, если результат представляется куда важнее средств? И если надо пережить небольшую обиду, то он ее переживет, и не такие унижения переживал, лишь бы выяснить, ради чего они, эти унижения.
И снова развернулась перед Петром Иванычем и Игорем Романовичем долгая московская дорога, со снеговыми заносами и светофорами, выскакивающими не пойми откуда пешеходами, с пьяными лихачами, с дорожными службами, ковыряющими проезжую часть без остановки и цели, с отдыхающей снегоуборочной техникой, загораживающей проезд... А потом они шли пешком, а после спустились в знакомый подвал, и снова долго шли в пустоте и в белом скучном свете. И, как в прошлый раз, внезапно остановились. И Петр Иваныч еще раз предусмотрительно поинтересовался, так ли горячо желание Костюкова узнать что-то там о смысле жизни, и получив утвердительный ответ, щелкнул каким-то выключателем на внезапно возникшей перед ними стене, и в стене открылась дверь с очередной длинной лестницей вниз.
"Нет, я этого не выдержу!" - подумал Игорь Романович - "Эти лестницы, лестницы... Что за наваждение! Кто так строит?"
И, как бы откликаясь на его мысли, Петр Иваныч стал пояснять по дороге, что архитектура старая и требует инноваций, что не помешал бы лифт, да он и есть, только в другом крыле, но им редко пользуются, и вообще редко сторонние люди вот так запросто попадают сюда, что те, кому нужно, могут легко обойтись без лифта и лестниц, но Игорю Романовичу так будет привычнее, хотя и утомительно, но постепенность некоторых событий порой оборачивается благом, а резкие перемены не всякий способен выдержать. И далее в том же духе.
Чем ниже спускались господа под землю, тем становилось душнее и холоднее, отчего хотелось одновременно закутаться поплотнее в пальто и в то же время расстегнуть его, чтобы вдохнуть побольше воздуха. А снизу все отчетливее стали слышаться голоса, но что они кричали, а они именно кричали, разобрать было невозможно, не то это были команды, не то какие-то жалобы и нечленораздельные выкрики, какие вырываются у людей от ужаса. Ясно только, что внизу веселье не ждало.
Потом лестница окончилась, и пошла ровная местность, и туман, за которым невозможно было ничего разобрать, понемногу рассеивался. После дорогу преградила река, темная и, по-видимому, глубокая. И с той стороны реки к ним уже плыл человек на лодке, а когда он причалил, Петр Иваныч вынул из кармана два позеленевших медных пятака советского времени, один за себя, другой - за Костюкова, и они поплыли по темной воде молча, и только Игорь Романович отчего-то иногда похохатывал, впрочем, закрывая рот ладонью.
Один раз хозяин лодки даже бросил весла и угрюмо взглянул на Игоря Романовича, отчего тому стало не по себе, и потрепанная шапка-ушанка глядевшего гребца вдруг показалась ему угрожающей, и ватник тюремного покроя тоже не предвещал приятной беседы. Мужик указал на Костюкова крепкой жилистой рукой без одного пальца и сказал, обращаясь к Петру Иванычу, но продолжая смотреть на Игоря Романовича:
- Чего этот всё смеется? Или веслом его шарахнуть?
- Греби! - коротко ответил Петр Иваныч, - Тебе заплатили. Греби!
- Ладно... Еще свидимся... - успокоил себя гребец и снова взял в руки весла.
Лодка ткнулась в пустынный берег, на котором не росли ни деревья, ни даже кустарник, а только какие-то коряги валялись, пара старых сапог, ржавая цепь и поодаль - куча изношенных автомобильных покрышек.
- Пошли! - обратился Петр Иваныч к Костюкову, и тот послушно пошел за ним, а хозяин лодки, не обращая на них внимания, улегся на деревянное затоптанное днище и, похоже, сразу уснул.
- Ты его не бойся, - как бы походя говорил Петр Иваныч, - Мелочный тип! Всю жизнь за любую услугу то пятаку, то по рублю требовал, и что?.. Нерентабельный он. Скоро спишем. Попал сюда, лодку у кого-то выкупил и - за старое. Мы тут сначала возражать не стали: клоун и есть клоун, оставили как аттракцион. Но надоедает, зараза... Это ему не так, то не эдак...
А Игорь Романович слушал и думал, когда это они перешли "на ты", но спорить и отстаивать свое достоинство не нашел в себе сил и потому молчал и чавкал ботинками по серой жиже.
Скоро выяснилось, что впереди опять ничего нет, и раскинувшийся пустынный ландшафт упирается в пустоту, но оказавшись на краю, на высоком обрыве, и посмотрев вниз, Костюков увидел новый ландшафт, бесконечный и по-своему выразительный. Повсюду, насколько можно было видеть, творилось что-то невообразимое, так что вся картина казалась единым целым, хотя и состояла из множества деталей, и эти детали копошились, звенели, ухали, сталкивались, крушились, разрушали одна другую, и в целом напомнили Игорю Романовичу архивные фотографии и видеокадры строек века советского времени: всюду грязь, суета, принуждение, бессмысленная но глобальная возня, инквизиция властных личностей над подвластными и более властных над просто властными. Конечно, подобными вещами едва ли удивишь человека постсоветского пространства и периода, родившегося в одну эпоху и существующего в другой, отличающейся от предыдущей немногим, разве что внешне. И попривыкнув к шуму и утомившись от созерцания привычного, Костюков подумал о своих ботинках, покрытых налипшей серой слякотью, стал размышлять, где бы отмыть их, оглядываясь по сторонам, и обнаружил, что Петра Иваныча рядом нет, пропал Петр Иваныч, ушел незамеченным. И когда успел? И куда мог скрыться? Здесь и идти-то некуда: повсюду - одно и видно далеко-далеко. Резкий неприятный запах ударил в нос, и свет стал несколько меркнуть, будто наступил вечер, а вскоре темнота совершенно окутала Игоря Романовича, и только внизу, под обрывом он различал многочисленные красные и синие огни. То ли огни эти, то ли плотный шум, то ли незнакомое место сообщили Игорю Романовичу давно забытое ощущение брошенности и бесприютного одиночества, унылой тоски, такой же серой, как грязь под ногами. Впрочем, цвет грязи он только помнил и не мог бы сейчас различить без какого-нибудь приспособления вроде фонарика, но фонарика не было с собой, и Костюков извлек из кармана мобильный телефон, включил подсветку, но свет отчего-то, вопреки привычным физическим законам, не распространялся, а держался желтым комком возле дисплея, а после и вовсе иссяк.
- Должно быть, батарея разрядилась, - Игорь Романович постучал телефоном по ладони, потом - ладонью по телефону, но предпринятые действия ни к чему не привели.
Запах становился более отчетливым и напоминал не то смрад живодерни, не то общественной столовой, какой-нибудь пельменной восьмидесятых годов двадцатого столетия, к стойкому духу разложения примешивались нотки сероводорода, и букет выходил нестерпимым. Костюков, утомленный впечатлениями и долгой прогулкой, не заботясь уже о внешнем виде, сел на землю, в жижу, на полы пальто, но отдохнуть и восстановить силы не удалось: запах наступал и душил, и мужчина поднялся и отправился в обратный путь. Идти в нужном направлении было не сложно: нужно только прислушиваться и шлепать в сторону, противоположную шуму, но вот как найти того лодочника? Или лодыря? Нет, наверное, лодочника. Выразиться правильно Костюков отказывался и шел как Павка Корчагин, как пионер-герой, как буденовец и замполит разгромленной дивизии, возвращаясь к "своим", чтобы упорно служить справедливому делу и в конце концов положить жизнь за высокие идеалы, не сообразуясь с обстоятельствами и жертвами, оставаясь непримиримым и безжалостным в своей борьбе. По крайней мере, так хотелось сейчас думать Игорю Романовичу. Другие мысли вызвали бы в нем жалость к себе и совершенно лишили бы сил и надежды на спасение, потому он настойчиво гнал их и как в детстве принялся даже представлять позади себя поле боя, артобстрел, какие-то взрывы и пулеметные очереди, невидимых врагов, и фантазии напугали его еще больше, а эфемерный героизм улетучился. Тогда он побежал, петляя, и иногда останавливаясь, чтобы прислушаться и свериться, насколько выбранное направление движения верно, а потом снова бежал и снова останавливался.
Чавканье под ногами внезапно сменилось бульканьем, какое создает брошенный в воду камень, и наклонившись, Игорь Романович ощутил ладонью воду. "Вот и река!" - радостно подумал он и побежал вдоль берега налево, потом - направо, метался и метался, не зная, куда бежать дальше и где находится лодка.
- Эй! Эй Вы! - закричал он отчаянно и на всякий случай оглянулся пугливо, будто и правда боялся каких-то преследователей, - Эй! Лодочник! Лодочник!
Ленивый голос ответил не сразу. Казалось, мужику в телогрейке доставляет удовольствие мысль, что кто-то мечется рядом, не в силах обойтись без него, и он легко может решить судьбу мятущейся души, не отозвавшись и предоставив ей и дальше метаться в темноте, не находя выхода, без надежды, но и без возможности отказаться от бестолковых попыток.
- Здесь я. Чего надо?..
Костюков побежал на голос и скоро добрался до лодки, не видя ее, а только слушая плеск ленивых волн о деревянный борт.
- Мне это... На ту сторону, - Игорь Романович еле переводил сбившееся дыхание, - Отвезите, пожалуйста!..
- А веслом по макушке? - судя по голосу, собеседник ухмылялся.
Костюков приблизился. И увидел перед собой контур едва различимой фигуры лодочника, только казалось, что тот стал как-то больше. И в руках лодочник точно держал заготовленное весло.
- Зачем?.. Не надо. Сколько за переезд? Я оплачу.
- Это другое дело. Давай!
- Сколько нужно?
- Пятак.
Костюков порылся в кармане и отыскал бумажник.
- Вот сотня. Поехали!
- Сотня не пойдет, - весло уперлось в живот Игоря Романовича, не давая влезть в лодку, - Сказано: пятак.
- У Вас сдачи нет что ли?
- Сдачи не даем. И бумажками не принимаем. Нет пятака? - Вали отсюда!
- Я больше дам! Вот три тысячи! - Костюков трясущейся рукой протянул новенькие хрустящие купюры, но мужик ловко ударил по руке верным гребным приспособлением, и купюры упали куда-то, должно быть, в воду, и, наверное, их понесло уже в бесконечность унылым речным течением.
- Пять копеек, сволочь! Тебе еще раз повторить?
- Да нету у меня мелочи! Хочешь мобильный телефон? Или пальто?
- В пальте сам шныряй, нам без надобности. А телефон давай! С музыкой?
- Ну да, с мелодиями. Только батарейка села.
- Все равно давай! Пригодится.
Лодочник взял мобильник и не глядя сунул в карман телогрейки. Однако оттолкнул веслом Костюкова подальше от лодки, а после сам оттолкнулся от берега и поплыл.
- Эй! Куда? - Костюков побежал за лодкой по воде, но забравшись по пояс, остановился, - Куда? А я? Мы ж договаривались!
- Договаривались за пятак. Приноси - поплывем, - донеслось ленивое из темноты.
- Ах ты, гад! - заорал в отчаянии Костюков и, вернувшись на берег, наклонился и зачерпнул рукой грязь, размахнулся и бросил липкий комок вслед уплывающему. Комок плюхнулся в реку, а Игорь Романович свалился на берегу и принялся валяться с боку на бок, обхватив ладонями голову и нечленораздельно тихо воя. Потом закрыл глаза и постарался убедить себя, что всё, что происходит, только кажется, ему припомнились какие-то статьи о буддизме, утверждающем, что видимый мир - иллюзия, и переживаемое человеком - тоже иллюзия, за пределами которой спрятан мир настоящий, как во всякой системе, схеме и программе обязательно существует "защита от дурака", способная защитить систему от незаконного проникновения и недостойного обхождения, но штука в том, что в защите сейчас нуждалась не какая-то система, а Игорь Романович собственной персоной, а иллюзия настойчиво утверждала свою реальность.
Глава 4
Под обрывом стоял всё тот же гвалт и лязг, так же светились во множестве красные и синие огоньки, подобные огням святого Эльма. Игорю Романовичу не хотелось спускаться туда, но, внизу находились люди, и кто знает, возможно, они помогут вернуться домой одинокому и запачканному случайному здесь человеку. В конце концов, люди всегда помогают друг другу, если не все, то хотя бы некоторые. Есть еще в нас что-то человеческое. По дороге к обрыву Костюков делал привалы и пытался заснуть, но сон не шел, и отдыха от лежания в грязи мужчина не ощутил, и держался, можно сказать, из последних нерастраченных сил, а может быть, и за пределом этих сил, на одном стремлении вырваться из темного и смрадного мира, на одной надежде, впрочем, далеко ненадежной и готовой оставить в любую минуту. Да еще это глупое похохатывание никак не оставляло Костюкова, привязалось как икота. И чем становилось ему грустнее, тем сильнее прорывался смех из глубины уставшего организма. Как не хватало теперь этой волшебной папки, способной запросто решить всякую задачу и разобраться со всякой проблемой! Что же он не прихватил ее с собой?! Ах, да... Петр Иваныч... Ведь рядом был Петр Иваныч, который и вручил ему, собственно, когда-то эту папку, а следовательно, еще более могущественный, чем кусок переработанного картона. И вот где сейчас Петр Иваныч? Затащил сюда и бросил в беспомощности! Эх, люди, люди!..
Не отыскав ни лестницы, ни сколько-нибудь удобного спуска, Костюков решил, будь что будет, и свесился с крутой кромки, уцепившись руками за твердое в грязном месиве, но не удержался, и его потащило вниз, повлекло, а после перевернуло ногами вверх, а потом опять перевернуло, а он всё цеплялся разбитыми и опухшими пальцами и упирался локтями и ступнями, но его вертело и вертело, било о песчаную и каменистую почву обрыва, засыпало песком глаза, рукава и карманы, и, наконец, отпустило под долгим подножием склона.
Игорь Романович поднялся и сделал попытку отряхнуться, но в итоге просто безнадежно махнул рукой и пошел на огни.
Несколько человек мастерили из старых досок конструкцию, напоминающую скорее огромный табурет, чем что-нибудь стоящее и применимое для технических нужд.
- Здрасьте, пожалуйста! - обернулся один в сторону приближающегося Костюкова, - Новенький, по ходу!
Другие граждане бросили колотить молотками по доскам и тоже повернулись и с интересом оглядывали оборванного новобранца.
Но не успели выразить своего отношения по незначительному поводу прибытия незнакомого господина и снова принялись с усердием и нескрываемой злобой стучать, поскольку их, очевидно, более заботило приближение не Костюкова, а другого персонажа, шедшего быстро к группе работников.
- Так... Что у нас здесь? - рассуждал подошедший и попутно отвешивая пинок зазевавшемуся было работяге, - Кто таков?
- Заблудился, извините. Я тут случайно, - начал оправдываться Игорь Романович, изучая подробности внешнего вида начальствующей особи и прикидывая в уме, как лучше с ним обращаться, чтобы не попасть снова в какую-нибудь передрягу.
Бригада загоготала, не оставляя свою работу и перемигиваясь, как бы с пониманием и даже некоторым сочувствием, хотя и явно деланным и фальшивым.
Отражение света огней играло на лице бригадира зловеще, посекундно искажая черты и сообщая им то удивление, то серьезность, то сдержанность, а то и уныние.
- Заблудился? Это бывает. Тут все заблудились. И все нашлись, - высказался он, - У нас строгий учет. Фамилия?
- Моя?
Бригадир не ответил и только раскрыл папку, которую держал до этого подмышкой, и полистал в ней.
- Костюков.
- Так... Костюков... - гражданин пробежался пальцем по строчкам, - Есть Костюков! Что-то ты рано.
- Как рано? - удивился Игорь Романович, но потом, видимо, что-то сообразив, зачастил:
- Да я же говорю: случайно я тут, Петр Иваныч пригласил. Знаете Петра Иваныча?..
- У нас тут Петров Иванычей - миллионы. И Иванычей, и Фёдорычей, и Васкесов, и Гомесов... И кого только нет!
- И Рахманычей, - дополнил список перечисляемых один из рабочих, за что тут же получил молотком по пальцам от товарища по общему делу.
- Всякие есть, - не обращая внимания на забавы бригады, продолжал гражданин, - Костюков... Игорь Романович... Правильно?
- Правильно.
- Ты в списке гостей. Пока. Раз пришел - осматривайся. Привыкай, как говорится.
- К чему привыкать? Я оставаться здесь не собирался. Я как раз обратно хочу.
- Все хотят! - засмеялся любитель комментировать чужие разговоры и снова получил молотком и замолчал, с ожесточением стуча по кривому гвоздю.
- Вот именно, - согласился бригадир и как бы невзначай уперся плечом в незавершенную конструкцию и повалил ее. Ненадежные доски лопались и вырывали гвозди из других досок, работники отскочили в стороны, и через секунду перед ними лежала груда хлама, еще недавно подававшая надежду стать подобием технического гения бригады.
- Чтобы через два часа всё было готово! - резюмировал бригадир, а исполнители бесперспективной затеи вместо того, чтобы приняться за работу снова, накинулись на словоохотливого соратника, повалили его на землю и принялись охаживать по бокам и лицу кирзовыми сапогами:
- Молчать надо, зараза! Щас сам с нуля всё будешь строить! Кто тебя просил рот открывать?
Лежащий пытался что-то возразить или оправдаться, но его голос срывался и слова оказывались неоконченными.
- Пойдемте, здесь шумно, - обратился бригадир к Игорю Романовичу подчеркнуто тактично и поволок его за рукав подальше от безобразия.
- Мне бы вернуться... - неуверенно начал Костюков, когда они оказались в некотором удалении от бригады.
- Всему свое время. Может, вернешься, может - нет, - спутник засмеялся, - Ладно, не боись! Твой Петр Иваныч не из наших, хотя и серьезная фигура. Он там, наверху обитает. А сюда так... Заходит иногда по делам. От нас нос воротит. Но это временно. Там всё временно. Тут - вечно. Ты, как я понимаю, за вечностью и пришел?
- Не совсем... Не знаю Ваших полномочий и потому не представляю, могу ли обсуждать с Вами эту тему...
- Можешь, со всеми можешь. Любой тебе подскажет, что и как, - и опять гражданин засмеялся не к месту, и снова огни заиграли на его лице, искажая его и как бы заставляя гримасничать.
Игорь Романович посчитал, что лучше переменить тему, и потому задал незначительный, по-видимому, вопрос:
- Где у Вас можно отдохнуть?
- Чего?
- Отдохнуть...
- "Покой нам только снится!" Нет тут отдыха. Да и сна нет. Не держим-с! - развел руками бригадир.
- А обсушиться где? - Костюков указал на грязное и мокрое пальто и брюки.
- Где хочешь.
- Ну, отопление какое-никакое у вас имеется? Костерок, на крайний случай...