- Ну так не темни. Смотрю, совсем меня забыл. Не заходишь.
- Та ну здрасьте. А на прошлой неделе...
- Так то ж на прошлой. О, здорово, мужики. Сан Саныч, ты всё лысеешь? А ну, наклони голову, дай я причешусь. Своей лысиной мне зеркалом поработаешь.
- Та иди ты! - бригада, переодеваясь в рабочее, всё так же обыденно и зло-весело шутила, травила старые и новые анекдоты, обменивалась крепкими шахтёрскими рукопожатиями, спорила и материлась. Третья смена.
- Как там на "Краснолиманской"? Кто что последнее слышал? - и тягостная тишина повисла в раздевалке.
- Разбирают, - наконец, натягивая сапог на замотанную в портянку ногу, выдавил из себя Валерьевич, бригадир. - Двоих нашли, до семерых ещё не докопались.
- Эх. Вот так. Мать-перемать. Что за жизнь?! - забормотали шахтёры. С нехорошими мыслями в забой идём, братишки. Не накликать бы...
- Авдотин сказал, сделаем норму - "гуся" поставит, - сказал Валерьевич. Вот до чего дошли - директор шахты теперь уже и за норму посулы даёт. Боятся шахтёры в последнее время на работу выходить. Словно сглазил кто-то Донбасс. Что ни день, то авария. Гибнут люди, остаются сиротами дети, а помощи от государства - с гулькин нос. Да ещё и шахта их опасная. Метан здесь есть. Как раз в новом штреке, который они сегодня бить будут, специалисты определили возможное содержание метана. Вот сволочь Авдотин - лезть в забой заставляет, а дегазацию забоя так и не сделал. Всё на авось надеется. Потому и не рады информации шахтёры, и бригадир это знает. - Ну ладно, ребята. Кончай мандражить. Отработаем - и к жёнкам, в тёплую постель. "Спасатели" у всех есть?
- У всех. Только толку от них...
- Без тебя, Березанцев, знаю! - отрубил бригадир. - Спрашивал я на складе, нет у них лучше!.. Коногонки проверили?.. Ну, по последней - и с Богом.
Бригада дымит сигаретами. На следующие шесть часов придётся забыть о куреве! Вдруг метан просочится, а тут кто-нибудь чиркнет зажигалкой? Хотя, конечно, все понимают, что газ может воспламениться и от искрящих проводов, и от нагретых лент конвейеров, и от десятка других причин, но порядок есть порядок. Нагрянет проверка какая-нибудь, увидит в забое окурок сигареты - нагоняем от начальства не отделаешься.
...Клети раз за разом набиваются мужчинами в робах и касках. Молча спускаются они вглубь земли, на многосотметровые расстояния, с мрачными шутками-прибаутками рассаживаются в вагонетки. "Сме-е-ена!" - выкрикивают, высаживаясь у нужного квершлага.
Тусклые лампочки еле разгоняют плотную взвесь угольной пыли. Респираторы быстро забиваются ею, чисть их, не чисть - не помогает. Хлюпает под ногами просачивающаяся сквозь стенки вода. Лучи коногонок клинками пронзают темень забоя. Гремит в глубине квершлага бур, заглушая крики шахтёров.
Витя и Паша, два закадычных друга, крепкие тридцатипятилетние мужики, следили за наполнением вагонеток прибывающей по транспортёру породой. Лениво переругивались, перемывали косточки знакомым. Они дружили с детства. Учились в одном классе, служили в армии в одной части. Техникумы, правда, закончили разные, но работали по специальности вот уже десятый год в одной бригаде. Они даже в своё время влюбились в одну девушку. Мария выбрала крепыша Павла, и долговязый Витёк, скрепив сердце, отступил. Так и не женился до сих пор.
До конца смены оставалось полтора часа.
- Знаешь, Пашка, а это последняя моя смена, - сказал Витя.
- Что? - не понял его друг.
- Увольняюсь я.
- Ты - что? Увольняешься??? Ну вот опять. Шо за херню ты городишь, Витёк?
- По собственному желанию.
- Тьфу ты ну ты. Приехали называется, - всплеснул руками Пашка. - А ну, рассказывай давай! Что случилось?
Напарник замялся, сделал вид, что сосредоточен на работе и вопроса не замечает. Видно было, что этот разговор ему неприятен.
- О, мужики! Ну что, норму даём? - обратился Витя к проходящим Сан Санычу и Березанцеву, тащившим в глубь забоя пару здоровенных брусов. Высвеченные коногонкой лица шахтёров были покрыты угольной пылью, на чёрном выделялись только глаза.
- А то! Как бы не премия! - сверкнул Сан Саныч белозубой улыбкой.
- Та ты шо! Ну, с Авдотина "гусь", - заскрежетал смехом Витя.
- Бур идёт- закачаешься! Не успеваем крепить!
- А ты успевай, успевай, поворачивайся!
Шахтёры скрылись в пелене пыли.
- Ты давай, не увиливай, - вновь обратился Паша к другу. - Тоже мне вздумал - с шахты уходить. Ни поговорил со мной, ни намекнул даже. Шо такое?
Витя усердно работал лопатой, наваливая на ленту ссыпающуюся породу.
- О! Прокофьевна! Здравствуй в десятый раз, - обратился он к машинисту поезда вагонеток, как раз подъехавшего к квершлагу. Витя, как мог, игнорировал неприятные ему вопросы друга.
- Да вы рехнулись, мужики! - то ли задорно, то ли раздражённо прикрикнула на них Прокофьевна. - Там разгружать не успевают, - и, протарахтев колёсами вагончиков по рельсам, скрылась в темени ствола.
- Витька! Слышь ты, хрен долговязый! С каких это пор ты мне перестал доверять? - Паша начал злиться. - Кончай юлить! Это уже не смешно!
- Какое тут "смешно", - проворчал Витя. - Не до смеха.
- С директором шахты погавкался? Застукали на чём-то?
- Та! - махнул рукой Витя. - Это мелочи... Тут серьёзней.
- Перекупщики цветмета наехали? - руки Пашки непроизвольно сжались в кулаки.
- Паша, ты в призраков веришь? - как-то неестественно для себя серьёзно спросил Витя.
- Что? - "Ну всё, допился".
- Понимаешь, я тут увидел...
- Что ты увидел?
-Шу...
Витя не успел ответить, как случилось то, чего все невольно ждали и подспудно боялись. Из забоя донёсся надсадный скрип, потом грохот, рёв, всё заглушило громкое шипение.
Лучи коногонок заметались по стенам, послышались испуганные и даже отчаянные крики.
Метан. Нарвались. Дождались. Попались.
- Беги-и-и! - закричали из забоя. - Спасайся! Мета-ан!
- Господи, - ёкнуло у Паши в груди.
И произошло. То, чего он боялся больше всего в жизни. То, чего больше всего в жизни боится каждый шахтёр.
То ли бур чиркнул по камню, то ли кто-то высек искру при беге, то ли воспламенилась проводка - неизвестно. Но газ подхватил маленький огонёк.
Паша ещё увидел чудовищно разрастающийся гриб жёлто-бело-алого взрыва, вырываемые из-под низкого потолка раскосы, взлетающий брус крепления, подхватываемую на бегу фигуру человека, изломанные, исчезающие в пасти огня контуры тела, встающий на дыбы конвейер, закручивающуюся в спираль ленту транспортёра и метнувшуюся к нему живую реку пламени.
Но тут кто-то дёрнул его за рукав, вытаскивая из забоя
- Бе...! - ворвалось в ухо, - ...ги!
Но ничего, ничего не успеть сделать. Бежать некуда. Здесь дорога одна, и путь у огня один.
Паша, словно мгновенными вспышками фотоаппарата, запечатлевает две картины. Первая: вытянутая в беге фигура напарника, длинный ряд вагонеток, на пять шагов впереди Вити спотыкается о рельс Прокофьевна.
Следующая вспышка: проносящаяся рядом с головой шпала, куски породы и языки настигшего его пламени, падающий Витя, необычайно яркий свет слепит глаза.
Что-то бьёт его по ногам. Удар!!! Звон, грохот, рёв, пожар. Не дышать! Темнота. Боль. Беспамятство.
***
Рука саднила и пекла, пальцы невозможно было сжать в кулак - так они распухли от волдырей ожогов. Да, зацепил его огненный вал. Выжить ему удалось чудом.
Темно - хоть глаз выколи. Паша ощупал себя, насколько это было возможно одной рукой. Вроде, ничего не сломано. Шишки, ссадины. Голова раскалывается, липкая от крови. Чем-то здорово его ударило - каски нет, коногонку сорвало. Ноги, прижатые к животу, словно у младенца в утробе, не распрямить - они упирались во что-то твёрдое. Паша поднапрягся и, постанывая от боли, оттолкнулся от твёрдого препятствия, в которое упирался. Проехал на спине по колючим обломкам породы. И упёрся в новую преграду. Поднял руку - и нащупал ещё одну препону. Что такое? Зажат! Замурован!! Завален!!!
Он зашарил руками, насколько возможно, ощупывая окружающее пространство. Округлая железная стенка с одной стороны, стена породы с другой, под ним обломки. Ни щели, ни прорехи, ничего. Но ведь откуда-то воздух проникает! С вонью тлеющей резины, с ошмётками гари, но дышать всё же можно. "Спасатель", как и предполагал Паша, оказался негодным - через десять минут работы дыхательные клапаны засорились настолько, что пришлось его снимать. Ничего. Выдюжим.
Сквозняк ощутим. Значит, выход на поверхность не завалило. Уже хорошо.
Так. Тихо. Спокойно. Ты жив - а это главное. Жив? Уверен? В таком взрыве выжить практически невозможно. Ха! А может, ты в аду. Но боль?.. А что - боль? В аду и должно быть больно. Всегда больно. И страшно. Страшно? Тебе не страшно, что тебя завалило, погребло под обломками и неизвестно, докопаются ли до тебя когда-нибудь? Ты не забыл, как в детстве боялся уснуть, потому что тебе казалось, что вот-вот свалится потолок? Забыл, как изживал из себя эту клаустрофобию, забираясь в подвал? Просил хлопцев навалить сверху хлама, чтобы невозможно было поднять крышку, а потом часами чуть ли не бился головой о стены. Изжил. А оказалось - лишь загнал свой страх подальше.
И вот тебе возвращают утраченное. Твои страхи. Детские ужасы. Каково тебе? А это только начало. Слышишь, кто-то приближается к тебе?!
Совсем рядом послышался шорох, скрип, долгий протяжный стон.
Паша, взрослый тридцатипятилетний мужик, вдруг испытал такой ужас, что стало трудно дышать, а сердце, казалось, сейчас выпрыгнет из груди. Такое случалось с ним только в детстве. Он забился в истерике, выпростал ноги из-под обломков камней, оставляя на коже длинные глубокие царапины, застучал кулаками о стены своей незримой тюрьмы, что есть силы надавил ногами в одну из стен.
Стена покачнулась, поддавшись его напору. Воодушевлённый успехом, Паша завыл от переполняющей его смеси ужаса и злорадства и надавил вновь, вкладывая в это усилие всего себя. На него посыпалась пыль, угольная крошка, камни. Рыхлые обломки породы, в которые он упирался спиной, начали крошиться. Снизу что-то упёрлось в поясницу, и чем сильнее он давил ногами, тем сильнее его припирало снизу. Что происходит?
Не выдержал. Обессилел. Сдался.
Тяжело дыша, он, насколько позволяло пространство, вытянулся.
И вновь - стон. Шорох. Перестук камней.
- Кто здесь? - срываясь, крикнул Паша. В замкнутом пространстве эхо больно резануло по ушам.
Вдруг что-то изменилось. Словно окружающее его пространство внезапно приобрело истинную осязаемую материальность. Словно... словно рядом появился источник света. Только необычного света. Не луч коногонки, не рассеянный свет Солнца... Другое. Но что?
И присутствие чего-то или кого-то. Оно лишь угадывалось, и было зыбким и неуловимым, словно видишь краем глаза скользящую тень, а попытаешься сконцентрироваться на этом движении - и тень исчезает.
- Твою мать! Ох, - глухо прозвучало за стеной.
- Эй! Кто там? Спасите меня! - закричал Паша. - Я здесь! Идите на голос. Эй!
- Ой, не ори, голова и так раскалывается, - послышалось за стеной.
- Кто это? Витька, ты?
- Я, кто ещё... Разорался... Нет, блин, Пушкин это.
- Витёк! Ха-ха-ха, Витя! Тудыть твою растудыть, твою дивизию! Ты где? Вытащи меня, родной! Я здесь!
- Та не ори ты! Вытащи... Если бы я мог... А ты где?
Вдруг Паша увидел рассеянный свет, пробивающийся к нему сквозь небольшую щель. Реальный свет! У Витьки, видать, сохранилась каким-то чудом коногонка - и он её зажёг.
- Постой..., - каркнул его долговязый друг. - А ну, крикни ещё раз.
-Зачем? - Пашка попытался пожать плечами. - Эй, Витя, ты что мнёшься там? Я здесь... Правда, не знаю, где.
- Неужели?.., - свет коногонки то угадывался, то исчезал. - Да такого быть не может. А ну, стукни.
- Что - стукни? Ты что там лопочешь? Вытаскивай, мне не до шуток.
- Да я не шучу! - Сорвался на крик Витя. - Стукни, говорю, в стенку!
Паша думал было пожать плечами. Ничего у него не вышло. Матерясь сквозь зубы, он что есть силы ударил ногой в металлическую стенку. Та пошатнулась.
- Ой! Стой! Стоп! Твою мать, а?! Больше этого не делай.
- Сам просил. Хватит загадками разговаривать, Витёк. Ты что, издеваешься?
- Та замолчи ты хоть на минуту, дай подумать.
Внезапно Паша увидел - УВИДЕЛ! - очертания окружающих предметов, а через миг в его "келью" ударил вмиг ослепивший сноп света. Он зажмурил глаза, зашипев от боли. В мозгу отпечаталась картина: черная округлая металлическая стенка, запорошенная угольной пылью. Что это?
- Кхе-кхе-кхе, - засмеялся Витя, - Пашка, ну тебе повезло. Нет, ну такого даже во сне не увидишь. Ты знаешь, где ты?
- Где? - пробурчал его кореш.
- В вагонетке! В перевёрнутой вагонетке, мать твою за ногу! И эта вагонетка сверху придавлена породой... А на вагонетку каким-то Божьим чудом забросило два бруса. А на них, Паша, лежит такая глыба, что брусья прогибаются и трещат. И попробуй ты перевернуть или отодвинуть эту чёртову вагонетку, тут-то эта глыбина и свалится. На меня, Паша. Точнёхонько на меня.
- Епт... Так отползи в сторону.
- Не могу, твою мать, не могу! Завалило меня до пояса, чтоб тебя!.. Как в той дебильной детской песенке: "И вот я здесь, а ноги мои там..." Чёрт!
- Цел хоть?
- Та вроде. Чудо, Пашка, не иначе. Завалило-то меня от пояса до колен, и зажало сильно. Сколько ни пытался - ничего. Глыбу эту я не видел ещё, так, пытался выбраться, но, похоже, ей потуги мои до лампочки. А вот если ты там зашевелишься - трещит тут же... Ай! Ребро, кажется, сломал. И ногам холодно. Особенно правой. Кажись, сапог слетел.
Паша выругался. Да-а-а. Не позавидуешь. Да им обоим не позавидуешь! Завалило. Хорошо ещё, что забой не загорелся, а то сгорели бы давно. Или задохнулись.
- Кого-нибудь из наших слышишь?
- ...Не... никого... Никого, твою мать! Двадцать пять человек - и никого! Ч-чёрт!
- Может, и спасся кто, - буркнул Паша. Хотя и сам не верил. Он видел, какой силы был взрыв.
Потянулись минуты ожидания. Ожидания... чего-то. Ну хоть чего! Витя то постанывал, то выл тихонько, потом длинно и долго ругался. Потом вдруг всхлипнул так надрывно и выдал:
- Паша... Паша, знаешь...
- Что?
- А ведь это я во всём виноват.
- С каких это?..
- Я ведь видел его вчера, видел! Видел, а пошёл в шахту. Последняя смена, чёрт! Нельзя, нельзя мне было!
- Кого ты видел? Ты о чём? Хватит ныть!
- Шубина я видел, Паша! Этого растреклятого Шубина.
- Дьявол, - заскрипел зубами Паша.
Так уж сложилось, что народная жизнь в Донбассе не обросла легендами и сказками, присущими каждому региону планеты. Но одна из очень немногих легенд до сих пор бытует в шахтёрском крае. Это легенда о Добром Шубине.
Когда-то давным-давно, когда появлялись первые шахты и рубились первые штреки и лавы, на одной шахте работал молодой рабочий по фамилии Шубин. Работа, какой тяжёлой она ни была, всё же нравилась парню. Но однажды случилось несчастье. В забое, где работал Шубин и ещё несколько рудокопов, случился обвал, заваливший всех, кроме Шубина. Владелец шахты во всём случившемся обвинил чудом выжившего парня. Не вынеся оскорблений и убегая от гневных несправедливых криков родни погибших, он скрылся в забое. И...Тут легенду трактует каждый по-своему - то ли повесился, то ли взорвал шахту вместе с собой.
С тех пор у подземных выработок Донбасса появился свой Хозяин. Он обходит свои владения, он всегда здесь. Подобно Хозяйке Медной Горы на Урале, он отвечает за все подземные сокровища Донбасса. И горе тому, кто увидит Шубина. Те немногие, кто остаётся в живых, навсегда уходят с шахты. Увидеть его - значит, получить предупреждение о том, что тебя здесь ждёт смерть. Но Хозяин очень редко гневается на людей. Почти всегда он...
Как и все шахтёры, Паша не раз слышал истории о том, что такой-то имярек повстречал в забое Шубина и о последствиях такой встречи. Как правило, ничего хорошего. Паша был образованным человеком, он работал в шахте уже десять лет и повидал и испытал многое. Такого, от чего ёкало сердце. Не раз был на волосок от гибели. Да, бывали странные случаи, не поддающиеся обычной логике. Но всё необычное, случающееся с людьми в шахте, можно приписать воображению и простому стечению обстоятельств, а спасение мнимым Хозяином - интуиции и шестому чувству. Впрочем, было такое, и даже на его глазах, что рационально объяснить не получалось.
- Сказки это всё, Витя, - просипел Паша. - Нет никакого Шубина. Показалось тебе.
- Ничего мне не "показалось". Он мне в глаза глянул тогда!
- И что?
- И ничего! Я наутёк бросился!
- Да придумал ты его себе, Витька. Не килишуй по ерунде!
- Двадцать пять человек, Паша! Я убийца! Ведь из-за меня всё!
- Хорош трындеть! По твоим словам получается, что если бы ты не пришёл сегодня в смену, то бур не пробил бы стену каверны с газом, и не было бы взрыва.
- Именно так, Пашка!
- Слушай, у меня сынулькин интереснее сказочки придумывает! Эка фигура - Витя! Ты сам понимаешь, что ты говоришь?
- Это урок, чтобы другим неповадно было его ослушаться, - совсем уж непривычным для себя языком заговорил кореш. - Да ещё и тебя не отговорил! Ой, дурак, ой, дурак! - всё стонал Витя.
- Бред. Ты бредишь, бредишь!
Паша понимал, что сейчас творится в душе у друга. Мнимая вина гложет его душу. Хорошо, что его ноги зажаты, а то... неизвестно, что сделал бы с собой. Уже два раза приходилось вытягивать друга из петли.
И в то же время Паша всё так же ощущал чьё-то присутствие. Кроме него и кореша в забое кто-то был! Кто-то третий. Спасшийся из бригады?.. Бред.
Или так только казалось? А Витёк того, незримого, и сам не видит, небось! Иначе сказал бы... Но почему, почему кажется, что кто-то смотрит прямо в глаза?.. Нет, глубже. И не просто смотрит. Копается в душе, как бомж на свалке.
Витя долго мычал что-то сквозь зубы, потом сказал:
- Пашка... Пашка, прости меня. Мы погибнем...
- Хватит уже, заколебал.
- Ну скажи, что ты меня прощаешь.
- Отвали!
- Па-а-аш.
- Замучил. Ну, прощаю.
- Давай пожмём руки, - в ту небольшую щель, в которую мог проникать воздух и свет иногда зажигаемой Витей коногонки, можно было просунуть руку, правда, только кисть. Вытянувшись во всю длину, как оказалось, с трудом можно было дотронуться друг до друга пальцами пальцами. Они дотронулись друг до друга. Прикосновение живого к живому успокоило и Пашу, и Витю.
***
Они лежали в тягостном ожидании. Ждали бойцов военизированной горно-спасательной части (ВГСЧ). Сколько прошло времени, они не знали - часов не было. Иногда Витя включал коногонку, чтобы взглянуть на пружинящие под массой породы брусья.
Сколько им ждать ВГСЧ, даже не могли предположить. Неизвестно, какие разрушения и последствия принёс этот взрыв. Невольно почти все их разговоры "съезжали" на трагедии на шахтах.
- А помнишь, на Скочинского...
- "Засядько"...
- Макеевка...
- А на "Украине"...
- Горловка...
- На Луганщине...
Десятки названий, сотни погибших или "пропавших без вести" в завалах шахтёров. Смертоносные последствия природных катаклизмов. Ошибки начальства и самих горняков. Трагедия семей.
Витя ронял фразы, словно выдавливая их из себя. Казалось, он едва сдерживается, но от чего? Придуманная вина? Или что иное? Раньше Витька что-то не блистал красноречием. А тут смотри, как разговорился. Словно спешит выговориться. Или ждёт чего-то. Будто влияет на него кто-то. Заставляет.
Когда не говорили о взрывах, обвалах и пожарах, мысли их возвращались к бригаде и своим семьям. Тут Витёк даже заплакал. Пашка держался из последних сил. Но совсем по другой причине: когда он не отвлекался на разговор, тут же оживали незримые стены его тюрьмы и сжимались, сжимались...
Курить хотелось неимоверно. Как есть и пить.
Витя всё больше впадал в отчаяние. В перерывах между тревожными полуобмороками-полуснами он жаловался на жизнь, всхлипывал, зло матерился. И монологи свои неизменно заканчивал фразой: "Это всё из-за меня. Мы умрём. И я в этом виноват. Только я".
Паша сначала пытался его успокаивать. Но всё было напрасно. Начавшаяся у его кореша паранойя прогрессировала с небывалой скоростью.
Паша думал лишь о Марии и Мишке, своём сыне. Мысли о семье одновременно и добавляли сил, и приводили к отчаянию. Он знал, что после потери кормильцев семьи не живут даже, а пытаются выжить.
Каждый шорох и отдалённый стук они принимали как знамение, как надежду на скорое освобождение. Но тщетно. Помощь не шла.
Напряжение росло. Силы были на исходе.
***
В очередной раз очнувшись, Паша глухо застонал. Там, во сне, он был прекрасным свободным голубем, летящим на немыслимой высоте. Земля была так далеко, что терялась в облаках. А небо переливалось всеми цветами радуги.
Когда-то у него была голубятня. Он запускал в небо прекрасных птиц и счастливо смеялся, видя, как десятки голубей, сделав несколько кругов над всем городом, возвращаются к нему, садятся на руки, голову, воркуют прямо в ухо, делясь с ним своими мыслями и сплетнями. Но однажды ночью голубятню сожгли. Кто-то закрыл все входы и выходы и поднёс спичку. С тех пор минуло уже десять лет. Но ни разу за эти десять лет он не смеялся так счастливо, как прежде. И никогда больше не заводил голубей...
Всё та же темнота и давящая на уши тишина. Дружбан, видать, опять отключился. Бедный Витя, у него даже родных уже не осталось. Только сестра. Да и та в Германии. Забыла его. Не пишет, не звонит.
В стенку вагонетки со звоном ударил камень. Паша от неожиданности дёрнулся всем телом. Выругался.
- Пашка, - хриплым голосом сказал Витя. - Ты как, не спишь?
- Идиот! Ты хоть предупреждай, когда камнями швыряться будешь. Я чуть умом не тронулся от неожиданности.
- Паша, я хочу поговорить с тобой начистоту.
- Говори. Делать всё равно нехрен.
- Пашка, я знаю, что не выживу.
- Как ты уже...
- Замолчи! Выслушай меня, а потом делай выводы. Хорошо? Только делай правильные выводы.
- Тю. Хорошо. Только давай без этого... как его, не трави душу, в общем!
- Не бойся. Не буду я тебе жаловаться. После того, что ты услышишь, ты и на мою улицу не свернёшь, не то, что на могилку... Я знаю, что не выживу. Не знаю, доберутся до нас спасатели или нет, но я хочу, чтобы ты знал... Я ненавижу тебя, Паша. Молчи! Я ненавижу тебя с тех пор, как Марина выбрала тебя. Я делюсь с тобой секретами и переживаниями, как лучший друг. Пашка, ты думал, что я - твой лучший друг. Кхе-кхе... Но я тебя ненавижу... ты даже не представляешь себе, КАК я любил Марину. Любил и люблю. Хотя, нет. Её я тоже ненавижу. Она и ты испортили мне жизнь. Я мечтал увидеть, как гроб с твоим телом опускают в могилу. Но, видать, нас похоронят в один день. Если ещё найдут, кхе-кхе. "На свободу с чистой совестью", Паша. На тот свет - так без утаённых грехов.
- Витя, успокойся. Нас спасут, - Паша не верил в то, о чём говорил друг. Думы о возможной гибели, смертельная ловушка и реальная обстановка, видимо, сильно смутили рассудок друга. Смутили настолько, что он пустился в эти вот откровения. Что-то неестественное во всём этом было. Что заставило его говорить эти, безусловно, бредовые мысли? "Витька, да я тебя сто лет знаю, что ты городишь?"
- Не веришь, - Витя хрипло рассмеялся. - А ведь каждая херня в твоей жизни - моих рук дело. Оборванные провода, "потерянные" документы, пропажа мотоцикла. Голубятню, как ты думаешь, кто спалил? А украденная картошка с огорода, разгромленная дача, отравленный пёс...
- Витя, молчи. Ты не понимаешь, что говоришь. Ты бредишь... брендишь, - уже неуверенно сказал Паша.
- Думаешь, почему твой сын до пяти лет заикался?
- Что?!!
- Представь, что к трёхлетнему мальцу каждую ночь кто-то большой и чёрный пытается забраться в окно "детской".
Паша помнил те истерики сына, когда ночью Мишка будил родителей отчаянным криком ужаса. Они укладывали его спать рядом с собой - и страх уходил. Но стоило им через месяц, два оставить мальчика одного в детской комнате - и история повторялась. Кошмарное было время. Психологи, психотерапевты, ссоры до битья посуды, его ночные дежурства в комнате у постели сына и взгляд мальчика, полный ужаса, когда его глаза останавливались на плотно зашторенном окне. Витя ведь тогда тоже помогал ловить мнимого, как тогда казалось, буку...
- Это был... ты?
- Я.
- Но... почему?
- Потому что я ненавижу всё твоё семейство! Особенного твоего сучёнка. Ха, как я тащился, когда он орал от страха!
- Ах ты тварь! Ты хоть понимаешь, что сейчас сделал? Ты понимаешь?!
- Кхе-кхе, а что ты сделаешь?
- Я убью тебя!
- Давай!
- Я действительно тебя грохну!
- Давай!!
- Я сейчас раскачаю вагонетку и скину на тебя глыбу!
- Ничего ты не скинешь! Ты сдрейфишь!
- Ах ты падаль! - сознание Паши заволокла красная пелена ярости, он, извернувшись всем телом, вновь упёрся ногами в стенку вагонетки. - Да пропади ты пропадом, сволочь!
- Кишка у тебя тонка! Да, я ржал, когда твой маленький ублюдок корчился в ужасе. А потом бежал к тебе и делал вид, что возмущён и готов разорвать любого, кого застукаю. Я ведь знал всё, помнишь? Ты доверял мне все свои секреты. Ты думал, что я твой лучший друг...
Паша, подвывая от гнева, уже напряг ноги, чтобы одним движением опрокинуть вагонетку, но фраза "Я ведь всё знал, помнишь?" поставила всё на свои места. Вспышка в голове - и вместо слепой ярости с трудом, но пробилась чёткая мысль: "Конечно, ты знал всё. Все страхи мальчика. Думаешь, я поверю тебе? И ты совсем не делал вид, что переживаешь вместе с нами. Ты действительно переживал, такое сымитировать невозможно. Ты не спал ночами и вместе со мной дежурил в комнате у Мишки. Ты... ты гнусная тварь, к-к-кореш!"
- Я тебе не верю! - перекричал друга ("друга"?) Паша. - Ни единому твоему слову! Заткни свой поганый рот, тварюка, иначе я начну верить - и тогда за себя я не ручаюсь. Клянусь: выберемся отсюда - я разукрашу тебе рожу. Я тебя уничтожу! Я затолкаю каждое слово тебе в глотку! А сейчас - заткнись!!!
- Давай, убей меня! Грохни! Я всё равно не жилец! Давай, я жду!
- Заткнись! Ага, вот что ты задумал. Мол, расскажу тебе эту хрень, а ты меня в отместку грохнешь.
- Да мне похрен, что ты думаешь. По-твоему, почему Мишка на меня похож?
Тут уж Паша затрясся в истеричном смехе. Всё. Сбрендил.
- Ты уже путаешься. Лучше закрой свою выгребную яму.
- А жена твоя сволочь ещё та! Она тебе со мной изменяет уже пятый год. Не знал? Ты ж в постели никакой! А я холостяк, у меня всегда "на полпервого".
- Витя, закрой рот по-хорошему!
- А то что? Грохнешь меня? А хрен ты меня грохнешь! Побоишься ты. Сопляк. Ты всегда был вторым.
- Закрой своё хавало, дебил! - не выдержал-таки Паша.
- А ты помоги мне, закрой мне моё хавало.
- Ты хочешь, чтобы я нас обоих завалил?
- Зачем обоих? Меня грохни! Свали на меня эту чёртову глыбу!
- Да понимаешь ли ты, дурак хренов, что скинув на тебя глыбу, я окончательно завалю и себя?!
- Ч-чёрт.
Нервы у обоих не выдержали. Витя застонал и запричитал что-то вроде: "Ты ещё надеешься, что нас спасут?" А Паша заметил, что рука его, не чувствуя боли, бьёт и бьёт в каменную стену, разбивая в кровь костяшки пальцев. Но то, чего хочет Витя, он не сделает. Теперь Паша ненавидел своего бывшего кореша. И уже терялся, верить всему тому, что наговорил дружбан, или всё же нет. Сомнения закрались в его душу и грызли, грызли.
От бессилия и злости он завыл.
***
Вновь потекли тягучие часы ожидания. Ожидания чего? Время растягивалось ещё и потому, что Витя не оставлял попыток вывести Пашу из себя. Он то канючил, то угрожал, то вновь выдвигал бессмысленные обвинения, то говорил совсем бредовые вещи.
И маячила всё там же, на пределе ощущений чья-то, может, и придуманная размытая фигура, лёгкое дуновение ветра, чуть видимый свет. Словно кто-то давил оттуда взглядом. Не скрыться от него, не убежать.
Уже битый час Витёк как заведённый раз за разом повторял несколько фраз, словно заезженная пластинка:
- Паша, а давай споём. Нашу. А? Давай, - и затягивал сам хриплым каркающим голосом. - "Нас извлекут из-под обломков"... А, Паша, это про нас. "И молодая не узнает, какой у парня был конец". Паша, ну давай споём.
- Заткнись, - вяло огрызался Паша. - Какая же ты сволочь!
Паша боролся с приступами клаустрофобии, и голос бывшего кореша, накладываясь на его детские ужасы, почему-то усиливал страх. Иногда он впадал в беспамятство - проваливался в чёрно-кровавый сонм кошмаров. Из бреда его вырывал очередной рёв Вити или звон и грохот камней о днище вагонетки - его экс-дружбан оказался изобретателен на издевательства.
Иногда слышался стук или отдалённый треск. Паша пытался звать на помощь, но лишь оглушал самого себя. Он очень сомневался, что его крик слышен на расстоянии хотя бы двадцати метров.
Из очередного безумного сна Пашу вырвал испуганный крик Вити:
- Эй! Прочь! Отстаньте. Чёрт. Паша, меня кто-то за ногу трогает. По ту сторону завала. Зверь какой-то. Ай!
- Шевели ногой, Витя. Это крысы.
- Если бы я только мог. У меня только стопа шевелится, всё остальное зажато. Ай! Она кусается. Ай! Ай! А-а-а. Чёрт. Зараза. Она кусает! ОНИ кусают. Больно. А-а-а! Сволочи, они жрут меня живьём, Паша! А-а-а-а! Помоги!
- Ты же этого хотел, Витёк! - и Пашу свернуло в истеричном смехе. - Ты же хотел сдохнуть! Вот и дохни! И мне обалденно будет - заглохнешь наконец. Ву-у-уху-у-ух! Так его, твари!
- Помоги, Паша!
Вновь словно кто-то сдёрнул пелену с затуманенного мозга. "Господи, во что я превращаюсь?"
- Как? Чем? Как я тебе помогу?
- Сжалься надо мной. А-а-а-а! Боже, больно-то как! Ты не представляешь, Паша-а-а. Спаси меня! Не можешь из ненависти, так из жалости помоги мне! О-о-о.
Что делать? Да что же это, блин, творится! Чёрт, чёрт, дьявол! Я сойду с ума. Я уже сошёл с ума. Если я свалю глыбу, то избавлю его от страданий. Но убью. Его и так убивают! Живьём едят! Как ему больно! А завалив его, я завалю и себя. Господи, дай знак.
Вновь руки Паши медленно-медленно легли на стенку вагонетки. Сильно надавить, сдвинуть брусья - и конец твоим мучениям, Витя. И моим. Одно лишь усилие. Решайся.
Вдруг крики оборвались.
Конец?
Необыкновенная тишина. Аж в ушах гудит. И слышно, слышно сопение человека и перестук коготков о породу - крысы убегали!
Сопение Вити сменилось стоном.
И вдруг Паша почувствовал. Нет, почувствовал по-настоящему! Рядом с ними кто-то был. Кто-то, от которого по коже пошли мурашки, а в груди словно кусок льда появился. И Паша ощутил взгляд. Этот взгляд проникал сквозь железные стенки вагонетки и упирался точно ему в переносицу. Необычный свет разлился снаружи. Серебристо-голубое свечение, подобно вспышка молнии. Пытаясь унять вырывающееся наружу сердце, Паша медленно приблизил лицо к щели.
И увидел.
Что-то невообразимо-неуловимое, изменчивое, смазанное, словно колышущаяся под ветром дымка шёлка. Из этой пелены вдруг проявлялся то лапоть, то обмотка на ноге.
Шубин?.. Шубин!
И тут Паша понял всё. "Ах ты тварь! Ты всё время был рядом. Это ты давил взглядом, это ты ломал сознание и выворачивал наизнанку мысли. Наслаждался мучениями двух заваленных, обречённых на смерть. Играл нашим рассудком, как кошка с мышкой. Пробуждал от сна страхи, жёг виной и... мстил? Но за что? Может, не зря тебя называют "Ужасом Глубин"? Может, зря тебя называют "Добрым"?
С неестественно громким стуком о породу ударила опущенная кирка. Этот стук превратился в гром, пребольно ударил по ушам - и Паша потерял сознание.