...А потом погода испортилась. В конце календарной осени подул свежий ветер, и пришла настоящая зима: со снегом, из которого можно лепить снежки, с температурой ниже нуля... и со всеми прочими атрибутами, от которых мы уже отвыкли в наш век глобального потепления. Отрадно, кстати, что осень нынче была как отличница по чистописанию: без этой слякоти, без этих нудных депрессивных дождей. Но... долго привыкать к настоящей зиме не пришлось. Не успели проститься с осенью, как с другой стороны света налетел ветер: свалил хилый тополь у фабрики-кухни, обломал ветки деревьев и принёс с собой тепло; по всей Московской области, не только у нас, установилось рекордно низкое атмосферное давление, впервые зафиксированное в этот день за всю историю метеонаблюдений...
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ. БАШАРИН И ТУМАНОВ
Я иду привычным маршрутом по улице Флёрова. Александр Алексеевич Башарин, учитель географии в отставке, подкупил меня однажды, признавшись, что уж так-то он полюбил, прочитав 'На улице Флёрова', эту улицу! Она мне и самому нравится. Её городской пейзаж напоминает уютные урбанизированные деревушки Европы. В иной и население-то три с половиной человека, но есть своя ратуша с часами, водопровод и прочие коммунальные услуги; есть смысл жизни, недоступный горожанину.
По этой улице можно ходить, не покидая свой внутренний мир. К трём измерениям пространства как будто добавляются внутренние степени свободы. Можно идти, читая на ходу газету, как это делает, например, теоретик Пашкевич. Иной раз не сразу и заметишь, что поток сознания вынес тебя на самую середину дороги... Впрочем, на то есть клаксон автомобилиста - эта штука здесь уже не редкость...
С Башариным мы познакомились в прошлом году, в августе, кажется, когда он зашёл в музей и по ошибке принял меня за редактора научной газеты 'Дубна', а потому говорил со мной очень почтительно. Я поправил его, и тут появился Молчанов, неловкость быстро удалось замять. Но с тех пор Александр Алексеевич всячески даёт мне понять, как высоко он меня ставит.
Иногда кажется, что он всегда улыбается - и судьба улыбается ему встречно.
- Нет, случаются и осечки, - поправляет Александр Алексеевич. - На днях испытал нападение на себя. Теперь я понимаю, как нелёгок труд журналиста.
- Кто на вас напал?
- Один из тех, кто поддерживает выселение клуба 'Енот'. А я ведь написал в защиту 'Енота'... Вот ты мне скажи, Александр Александрович: могу я считать себя журналистом? Меня знают: Вера Фёдорова, Евгений Молчанов, Ольга Тарантина, Игорь Немучинский...
- Стоп! Вас знает Юрий Туманов? Если вас знает Юрий Туманов, можете считать себя журналистом.
Я познакомил его с Тумановым. Всё удачно сошлось - они появились в музее почти одновременно. Александр Алексеевич зашёл за газетами - а тут Туманов, у него как раз закончился рабочий день. Фотоаппарат самого последнего поколения был при нём.
Я предложил чаю.
- Что-то у вас темно, - сказал Туманов. - Электричество экономите?
Приземистое одноэтажное здание, в котором размещается музей, со всех сторон окружено соснами с их великолепным ростом и выправкой. Непроницаемые хладные ели также не прибавляют музею света. Прямые солнечные лучи проникают сюда нечасто и задерживаются ненадолго, а в декабре, когда на Дубну спускаются сумерки года, весь день приходится довольствоваться электрическим освещением...
Когда включили свет, атмосфера музея перестала казаться такой плотной, как прежде, в сумерках уходящего дня. Показалось даже, что день только начинается, и всё ещё впереди. Даже портреты основоположников, висящие на стене, заулыбались. Такими их увидел однажды Башарин. Только он назвал их не портретами, а учёными. Отождествил с живыми людьми. И по большому счёту он прав. Все эти портреты, между прочим, работы Юрия Туманова. Они как живые. Язык не поворачивается называть их фотографиями...
Заулыбались не только Мещеряков и Понтекорво, но и остальные; даже Флёров, казалось, оторвался от своих экспериментальных данных, приподнял голову и устремил на участников чаепития на удивление доброжелательный взгляд из-под кустистых бровей...
Я представил Александра Алексеевича - учителя географии в отставке и одного из первых краеведов Дубны. Туманова представлять не пришлось. Пока пили чай, он щёлкнул Башарина несколько раз. Так, между прочим. Или между делом. Для полноты коллекции. Инстинкт профессионала. Хотя непонятно, что Туманов делал 'между делом': фотографировал или пил чай. Превратил обычное чаепитие в фотосессию. Такой портрет получился! Потом мне рассказывал, открывал секреты мастерства, как он Башарина 'разогревал', прежде чем пустить камеру в ход. А в один прекрасный день от него пришёл человек с фотографиями. Я передал их Башарину. Тот был в восторге!
...Да, Юрия Александровича представлять не надо. А я бы всё-таки его представил. С неожиданной, может быть, стороны. Так, чтобы можно было вынести потом в заголовок: 'Неизвестный Туманов'. Мы привыкли думать, что Туманов - это Дубна, и мало кто, например, знает его как путешественника. Да и сам он себя как путешественника высоко не ставит. Для него это не самоцель. Его путешествия - это проекция его жизненного пути за поверхность Земли. Помните, как говорил товарищ Сухов? 'И носило меня от Амура... - От Амура?!! ...до Туркестана...'. А Юрия Александровича носило и дальше. Сначала 'за туманом и за запахом тайги'. Потом был долгий путь на запад. Назад, в Европу. Едва перевалил через Уральский хребет... ТАСС, потом Дубна. Шёл аж с Дальнего Востока. Или с Камчатки? Всё время путаю. Не хватает запечатлённых на твёрдом носителе данных. А Туманов этого не хочет. Не хочет живое слово превращать в застывший текст. Я ему столько раз предлагал: Юрий Александрович, напишите воспоминания. У вас получится. Распакуйте свой жизненный багаж, откройтесь людям. Вам есть что рассказать. Помните, как в песне поётся: 'После плаванья в тихой гавани вспомнить будет о чём'? Не я один, видимо, предлагал - он всякий раз сводит разговор на нет. Песню помнит, а вспоминать на бумаге отказывается наотрез. Ну хоть надиктуйте! Не хочет. Не сразу понял я, почему, а сам он не говорит. А загадки никакой нет. Просто Юрий Александрович - человек до последней капли крови преданный будущему.
...Что ещё сказать? Лёгок на подъём. Другой, если сравнить его, положим, с домом, похож на классическое произведение городской архитектуры: с водосточными трубами, которые грохочут в проливной дождь, извергая на асфальт потоки воды, покатыми плечами крыш, паровым отоплением и впечатляющим своей показной роскошью парадным. А дом Юрия Александровича - это, скорее, переносная палатка лидера ливийской революции, которую тот таскает с собой по свету в поисках выгодных для своей страны договоров и соглашений...
Вот чего Туманов не переносит, так это, во-первых, неправды, в какую бы изящную оболочку она ни была заключена, а во-вторых, халатного отношения к делу и, как следствие, паршивых результатов. Человек на работе должен гореть. Разве это не ясно? Не можешь гореть - будь добр, уходи, освободи место другому...
ДЕНЬ ВТОРОЙ. И СНОВА ТУМАНОВ
Туманов на проводе. Узнать его по телефону несложно. Электричество перед ним бессильно. После любых электрических преобразований, восстановившись, он становится снова самим собой.
Юрий Александрович начинает с принципиальных вопросов. То есть, ругаться. Ставит вопрос ребром, и трубка разогревается. Чем больше сопротивление, тем больше накал. Поэтому лучше не педалировать.
Вообще-то, Туманов - человек старой закалки, привык обходиться без микрофона. Да и не всякий микрофон его выдержит. Тиха украинская ночь, как говорится, когда на Украине нет Юрия Александровича (не в смысле 'Шумел камыш', как вы понимаете, конечно).
- Ты что сидишь? - сходу атакует Туманов.
- А что?
- Ты почему не в ресторане?
- А почему я должен быть в ресторане?
- Ты должен сидеть в ресторане и угощать меня коньяком!
- А вы из ресторана звоните?
- Ты фотографии получил? - понизив амплитуду, уточняет Туманов.
- Ах, да...
- Хоть бы спасибо сказал!
- Спасибо!
Не так уж много ему и надо. Обыкновенная человеческая благодарность... Вот это-то мне и нравится в нём больше всего. Он ведь начисто лишён честолюбия. Такого, знаете, чтобы по-настоящему. Ну, а авторские права - это уж, извините, это другое дело. Тут Юрий Александрович готов драться как лев...
...Звякнул колокольчик входной двери - Юрий Александрович собственной персоной. Обычно он заходит к нам вечером, часам к пяти-шести, если не по делу, а просто потрепаться. А сейчас как раз шестой час. Трудовой ресурс исчерпан, можно поговорить за жизнь. Раньше нельзя. Не позволяет трудовая мораль. Без этого не было бы человека, которого знают все. 'Дубна глазами Туманова', простите, это о ком сказано?..
Если Молчанов на месте, Юрий Александрович сначала идёт к нему, тот поднимается ему навстречу, и противоположности сходятся; если Молчанова нет на месте, как сейчас, Юрий Александрович сразу идёт к нам.
...Туманов, первая рапира города, делает первый выпад:
- Слышал?
- О чём?
- Ну ты, старый, даёшь! Чем вы тут вообще занимаетесь? Слышал, Веру Фёдорову уволили?
- Слышал. Башарин сказал.
- Она подала в суд.
- Молодец!
- Молодец, конечно...
Причина всё в том же 'Еноте'. Вера выступила в его защиту. И в защиту 'Живой шляпы' - уникальной детской газеты, украшения нашего города. Результат: Веру тут же уволили. Она нарушила закон корпорации. Так думают в мэрии. Эти люди не понимают, что Вера Фёдорова принадлежит совсем другой корпорации - Союзу журналистов России. Мэр понимает больше. Он пришёл на демократической волне начала 90-х. На носу выборы. Он уже предлагал Вере мировую. Поздно!
- Но работать с ней я бы не смог, - заключает Туманов, покачав головой.
- Да и как это возможно, два нонконформиста в одной упряжке?
Появляется Валентина Дмитриевна, нервная ткань музея. Вся наэлектризованная, она только что вернулась из похода по инстанциям. Бухгалтерия, отдел кадров... У неё тоже накипело на душе. Ей тоже есть что сказать людям...
Пока мы пьём чай, у соседей, они по средам выпускают номер, а сегодня как раз среда, кипит и выкипает жизнь. Из полуоткрытой в коридор двери виден строгий и сосредоточенный профиль Ольги Тарантиной, замещающей собой на целый месяц, пока шеф не вернётся из командировки, и его, и весь журналистский корпус, сильно поредевший за два года: последний штатный журналист, помимо её самой, уволился ещё в прошлом сезоне.
Оля работает над несобственным текстом как утюг над свежим и ещё не выглаженным бельём. Наконец текст отглажен, наступает последний этап редактуры: опытной рукой между восторгами внештатного корреспондента аккуратно вставляются щепотки фактов, которые входят в материал как изюм в творожный сырок. Оля придирчиво пробегает текст глазами. Продукт готов к употреблению. Срок годности - неделя. Таков удел почти всех газетных публикаций...
- Оля, хочешь, ещё материал?
Мгновенная реакция Ирины Ивановой:
- Зззздра-а-ассссьте! Мы уже номер сверстали!
ДЕНЬ ТРЕТИЙ. ЗАТЕРЯННЫЙ МИР
Приехали коллеги из Гатчины, посетили наш музей. Первое впечатление от Дубны: город-лес. Посмотрели наши экспонаты, попросили показать знаменитый дубненский синхрофазотрон. Я не был в ЛВЭ больше десяти лет и готов был их проводить.
Когда прошли проходную, они удивились: 'И тут лес! А у нас на территории всё вырубили, одни корпуса стоят...' А теперь моё впечатление: время как будто остановилось. На ляповской площадке ещё чувствуется какое-то движение (там медленно ходят, но быстро делают - во всяком случае, думают), а площадка ЛВЭ напоминает заброшенные древнеримские города Северной Африки. Следов разрушений, правда, ещё нет, но цивилизация отсюда ушла.
У административного корпуса встречает профессор В. А. Никитин (как 'последний человек из Атлантиды'). Он ведёт нас на второй этаж, в конференц-зал, где стоит демонстрационная модель синхрофазотрона. Владимир Алексеевич приводит игрушку в действие, и на наших глазах пучок протонов, совершив несколько оборотов, выходит на финишную прямую и поражает мишень...
По стенам развешены портреты классиков естествознания. На их фоне - свежий портрет академика Балдина. Краски ещё не потускнели от времени, а полотно ещё не потрескалось и не покрылось благородными кракелюрами. Солнечная, сарьяновская палитра - и экспрессионистская, я бы даже сказал агрессивная манера письма. Не всем нравится, но характер Александра Михайловича схвачен верно, говорит Владимир Алексеевич.
А теперь сам синхрофазотрон - и снова ощущение заброшенного города: по пути к зданию, где он стоит, мы не встретили ни одного человека. Как будто физика высоких энергий, сделав своё дело, отсюда ушла. Всё поросло лесом и перелогом. На железнодорожную ветку, ведущую в павильон, с обеих сторон дружно навалился кустарник, а в одном месте, прямо посреди пути, потеснив шпалы, растёт дерево в обхват толщиной. Таких железнодорожных веток, ведущих к синхрофазотрону, здесь несколько. Одну из них Владимир Алексеевич узнал: в 1956 году он, ещё студент физфака МГУ, был здесь впервые, и на его глазах по этой ветке в павильон завозили оборудование. Вот как сам он писал в 'Первых оборотах пучка': 'Монтаж магнита близился к завершению. Разорванное кольцо воспринималось как хребет фантастического дракона...'
Мы вошли в павильон. Тоже безлюдно. Знакомый запах отработанного машинного масла. Странное ощущение... Зона, 'Сталкер', братья Стругацкие, 'Пикник на обочине'? Ах, да. Мы как герои Конан Дойла, попавшие в затерянный мир, где ещё водятся динозавры. Слышны какие-то звуки: это идёт дождь. Крыша павильона прохудилась, и нет никаких денег, чтобы её залатать.
Фантастический дракон высотой в два с половиной этажа с безучастным видом распластался на бетонном основании. Только что мы наблюдали работу синхрофазотрона в миниатюре и чувствовали себя Гулливерами в стране лилипутов, а теперь мы сами стали лилипутами в стране великанов. У нас в Гатчине, конечно, меньше, говорят наши гатчинские гости. Да уж конечно! 1 ГэВ - это вам не 10 ГэВ...
Царь-ускоритель уже пять лет как перестал потреблять электричество в научных целях. А аппетит у него был будь здоров! Сейчас он как старый фонарь из сказки Андерсена: его собираются распилить на куски и продать по цене металлолома. На этой сделке можно заработать 5 миллионов долларов. Сколько ускоритель стоил на самом деле, теперь уже не скажет никто - на него работала вся страна. Можно было бы, конечно, сделать синхрофазотрон музейным экспонатом, а павильон превратить в музей физики высоких энергий - показывать его научным туристам и на это жить. Да и весь ОИЯИ, что там превратить в музей. ЛЯР оставить как модель действующей лаборатории. А вот синхрофазотрон в качестве музейного экспоната и памятника науки и техники XX века не годится: под ним действующая установка - нуклотрон. Он не только работает, он даже до своих проектных параметров ещё не доведён. Долго его строили. От первого проекта до объявления о пуске - двадцать лет. Потом ещё десять лет ушло на доведения параметров...
'Сейчас, если дверь не заперта, я покажу вам нуклотрон', - сказал Владимир Алексеевич и дёрнул за ручку. Дверь распахнулась. Мы спустились вниз по железной лестнице в цокольное помещение... Я видел эту машину впервые. В сравнении со своим предшественником наверху - ажурная работа. Вот что значит жёсткая фокусировка! Не надо никого агитировать, достаточно просто показать...
Большие надежды на этот ускоритель возлагались. Не утрачены они и сейчас. Нуклотрон собираются приспособить под изучение кварк-глюонной плазмы. Есть она или нет, пока загадка, но это передний край современной физики частиц, а значит, престижно. А что ожидает саму физику частиц? Вопрос к Владимиру Алексеевичу, как к знатоку предмета. Лаборатории стали похожи на промышленные предприятия - это уже не наука в прежнем значении лова, не радость познания, а добывающая промышленность, индустрия знаний, мир, в которой конвейер и взаимозаменяемость людей и механизмов давно пришли на место индивидуального познания. Да и о каком индивидуальном творчестве можно говорить, если авторские коллективы, по словам Владимира Алексеевича, доходят до тысячи и более человек?
Историю механизмов иногда сравнивают с эволюцией живых организмов. Современную технику ускорителей можно отнести к эпохе расцвета и гибели динозавров. Результат известен. Одни уменьшились до ящериц и черепах, другие сохранились в виде крокодилов, третьи исчезли, а летающие чудища с кожаными крыльями превратились в птиц; они укротили свой нрав, почистили пёрышки и заполнили акустическое пространство художественным свистом, клёкотом, чириканьем и щебетанием. Может быть, то же ожидает и ускорительную технику? Предел близок, почти достигнут: самый большой ускоритель Земли - это кольцо в 27 км длиной, расположен на территории двух государств, и государства, похоже, уже не хотят, чтобы при их поддержке сон разума и дальше продолжал порождать чудовищ... Конец эры ускорителей? Так ставит вопрос профессор Никитин.
...Перед проходной я предупредил: приготовьте документы. Но нас проверять не стали; охранник, не выходя из комнаты отдыха, махнул рукой - проходите! - и мы двинулись дальше. За проходной на нас свалилась необыкновенная тишина. Как будто вымерли даже звуки. Казалось, что слышно, как вскипает пространственно-временная пена шестнадцати измерений и в атомных ядрах лопаются кварки...
ДЕНЬ ЧЕТВЁРТЫЙ. ШКОЛЬНИКИ
Календарная середина осени: деревья сбросили свою золотую листву ровно наполовину, дожди за ночь выполнили месячную норму и уступали место солнечной погоде, и даже лужи успели просохнуть. Погода менялась каждый день, а ещё через день возвращалась к самой себе. Синоптики, не поспевавшие за её переменами, давали правильный прогноз, но не на тот день.
Пасмурно, влажно, и, как и предупреждали медики, в воздухе не хватает кислорода. В такую погоду лишняя грамм-молекула не роскошь, а средство к существованию. Я выхожу на воздух и, оказывается, вовремя. Со стороны улицы Блохинцева слышатся звонкие голоса - это к нам идут школьники из 8-й школы. А вот и они сами - ведомые классной руководительницей, они пересекают Инженерную улицу, и я выхожу им навстречу, чтобы их не отпугнул вид музея, обнесённого строительными лесами. Ремонт здание назрел давно, и в конце лета к нему решительно приступили сразу с двух сторон: со стороны улицы Франка и Флёрова. Но приступ длился недолго. Словно какой-то требовательный к себе художник нанёс первый мазок, остановился в нерешительности и оставил полотно сохнуть на несколько месяцев. Не только мазок оставил, но и строительные леса, которые отпугивают наших потенциальных посетителей. Мы оказались на положении героев четвёртой части мультфильма 'Ограбление по...' Да поможет нам святой Антоний!
Мы обменялись с учительницей паролями, и она повела детей в здание, чтобы те оценили его достоинства изнутри. 8-я школа борется за право носить имя академика Боголюбова; бумаги ушли в область, но ответа пока нет, а нынешний визит на выставку, посвящённую 100-летию со дня рождения классика естествознания, это ещё один шаг к победе.
Школьники толпятся в коридоре, не зная, куда дальше. Наши соседи, редакция институтской газеты 'Дубна: наука, содружество, прогресс', поспешно закрывают двери. А женская лига 'Стимула', подселённая к нам год назад, к таким экскурсиям ещё не привыкла. 'Прямо!' - командую я, и школьники, конечно же, сворачивают направо, в крошечную комнатушку, наполовину занятую компьютерами, в оставшейся половине которой могут поместиться, не задевая друг друга, не более трёх человек. Там в это время сидела за компьютером всего одна женщина, она-то и встала на защиту помещения - как они её только не снесли.
Я спешу ей на помощь. Ошибка исправлена. Школьники входят в выставочный зал и - о чудо! - словно по взмаху волшебной палочки замолкают. Как будто попадают в другой мир. Я пробую взглянуть на выставку их глазами. Не то чтобы я не испытываю сдержанную гордость, однако не думаю, что их ошеломило увиденное. Скорее, сработала школьная дисциплина. Может быть, кто-нибудь сомневается, что в современной школе есть ещё дисциплина, но она есть.
Какое-то время мы выжидающе смотрели друг на друга (некоторые, правда, смотрели себе под ноги). Я увидел их правдивые лица, заглянул в их нетронутые лицемерием души и понял, что подобные экскурсии следует проводить не после, а вместо уроков. Сейчас Боголюбов для них был так же далёк, как звезда Сириус. И я начал с села Великая Круча, откуда начался интеллектуальный взлёт юного Боголюбова - их ровесника на тот момент. Человек вдруг взял да и прорешал весь задачник по арифметике, хотя никто его к тому не принуждал - это был тот самый гумилёвский пассионарный толчок. А потом взялся за алгебру; из одной попавшей ему на глаза формулы вывел всю школьную тригонометрию, а затем при помощи отца взялся за математический анализ... А потом был Киев, и академик Граве, к которому Николай Михайлович привёл сына, сказал, что ему не надо никуда поступать, потому что он знает математику в объёме университетского курса...
Их хватило примерно на полчаса, а потом они стали уставать. Сработал условный рефлекс - конец урока. Пришлось уложиться в сорок минут, хотя договаривались на час. 'Вопросы есть?' - спросил я. Ответом мне было красноречивое молчание. 'Тогда давайте мирно разойдёмся', - предложил я. Они не сразу поверили, а потом быстро встали и ушли, некоторые даже успели, оглянувшись, сказать 'до свиданья'. 'Приходите ещё! - крикнул я им вслед. - Уже добровольно...'
Я запер выставочный зал. Редакция снова распахнула двери. Музей перешёл в привычный режим ожидания. Красная кепка, оставленная кем-то из школяров в гардеробе, висела на гвоздике ещё с середины лета. Теперь можно заварить чаю и вытянуть ноги под столом. Отдачу от них я всё-таки получил. Хорошие ребята. Честно отсидели урок. Не посрамили школу имени академика Боголюбова. Вспоминаешь себя в их годы...
ДЕНЬ ПЯТЫЙ. КИТАЙСКИЕ СТУДЕНТЫ
Пришли китайские студенты из Дубненского университета - практикуются у нас в русском языке. Точнее сказать, студентки: 12 девушек и один парень.
Поставил им фильм о Боголюбове; оказалось - не тот, что хотел, но они этого не знали и смотрели добросовестно. Когда упомянул о его отце, столкнулся с проблемой: не могу объяснить смысл слова 'священник'.
Попробовал оттолкнуться от этимологии: свет, святость, святой, просвещение...
- Светскость?
- Да, ещё один смысл...
Наконец кто-то из них сказал:
- Мы разберёмся.
Потом кто-то ещё что-то добавил, я не разобрал, и лица у них просветлели - кажется, поняли. Не исключено, правда, что в значении 'жрец', потому что ещё кто-то, третий, кивнул:
- Да, у нас тоже это есть.
Нет у них Единого Бога, как у нас, что поделаешь Зато у них есть Конфуций. Вот почему, прежде чем перейти к Понтекорво, я уточнил на всякий случай, есть ли у них 1 апреля, отмечают ли они этот день, как мы. Оказалось, есть. Значит, можно и о розыгрышах Бруно Максимовича...
Гуманитарии, а Ван Ганчана знают, и о антисигма-минус гипероне слышали. На прощание я пожелал им успехов в учёбе и утонул в море улыбок, а единственный юноша пожал мне руку. Я потом его видел на Большой Волге, он перед отъездом впаривал прохожим какие-то китайские поделки, что-то вроде наших макраме.
ДЕНЬ ШЕСТОЙ. ГОРБУНОВ, ДЫДЫШКО И ЭКСПОНАТЫ
Иногда в музей заглядывают те, кто сам работал на выставленных экспонатах или их прообразах, кто не понаслышке знает ремесло физика. Кто знает, что такое выбитая точка, как сгладить спектр и выделить пик. Кто знает, что один пик - это открытие, два пика - это два открытия, а три пика - это уже масть! (так писал неизвестный автор XX века в дубненской стенгазете 'Три кварка'... не Сергей ли Авраменко? Автора!). Тогда процесс передачи информации идёт в другом направлении, и чувствуешь себя на новом витке познания. Не об информации даже речь. Как говорил Птолемей, исследователь звёздных множеств, ноги твои уже не покоятся на земле, ты стоишь рядом с Зевсом, вкушаешь амброзию и ощущаешь себя богом...
Пришёл крупный человек - такой, что кажется, ему не хватает трёхмерного пространства; вошёл уверенно, основательно, звякнул колокольчиком и сразу стал как будто составляющей и неотъемлемой частью музея. Не спеша, по-хозяйски осмотрел экспозицию, остановился на железном арифмометре 'Феликс' - предмете нашей особой гордости, вызывающем неизменный интерес у школьников: когда говоришь, что это механический калькулятор, способный выполнять четыре действия, эмоции выплёскиваются в диапазоне от простого любопытства до шквального восторга.
Оказалось, у него дома своя, личная коллекция вычислительной техники. Для завершённости коллекции человеку не хватает арифмометра. Будем меняться, предложил незнакомец. Без знака вопроса в голосе. Не каждый день к нам такие люди заходят... Нет, говорю, мы так не можем. Он у нас один такой. Его, может быть, ещё колонисты педагога Макаренко делали...
Иногда предлагают экспонаты без всякого обмена. В. Ф. Дыдышко, например, предложил куб оперативной памяти БЭСМ-4. Директор музея археологии и краеведения Евгений Крымов - пальто Венедикта Петровича Джелепова. А. В. Кавченко предложил один из первых персональных компьютеров болгарского производства, который пылится у него в гараже, - незабвенный 'Правец' с его чудовищным монитором. Пообещал, что ещё что-нибудь поспрашивает на работе. Ну как? спрашиваю у него при встрече. Поспрашивал? Поспрашивал, говорит, у одного (и назвал фамилию). Есть у тебя что предложить в качестве экспоната для музея ОИЯИ? Тот репу почесал. Подумал. Даже не знаю, говорит. Что я могу предложить? Разве что себя...
Кстати, об экспонатах. Была такая раньше популярная рубрика: 'О чём рассказали музейные экспонаты'. Нашим экспонатам тоже есть что рассказать. Вот с виду ничем не примечательный голубой продолговатый предмет. С его помощью в 1962 году была открыта протонная радиоактивность, о возможности которой говорили ещё со времён Резерфорда; Виктор Александрович Карнаухов, под руководством которого велась работа, 'охотился' за ней около семи лет...
Спустя 45 лет экспонат был передан в дар музею. Акт дарения состоялся на лекции о первых открытиях Лаборатории ядерных реакций, из цикла 'История открытий - от первого лица'. Я хорошо помню тот день. Был месяц май, на улице стояла невероятная жара, и в объявлении о лекции всем, кто придёт, гарантировался прохладный приём. Кроме шуток: наше здание стоит прямо на земле, без фундамента, и вот, оказывается, бывают случаи, когда это даёт нам известные преимущества... По окончанию лекции лектор выложил своё детище на стол для всеобщего обозрения. И ты его хранил столько лет? спросил кто-то из ветеранов. Так это же своё, родное, потеплевшим голосом ответил Виктор Александрович...
ДЕНЬ СЕДЬМОЙ. ГОРОД И ПОДВИЖНИКИ
Вернулся из Европы Туманов, привёз новость: Веру Фёдорову восстановили на работе. А мы уже знаем. Башарин сказал. Правда, суд она проиграла. Понадеялась на силу правды, упустила из виду, что суд носит состязательный характер, и не взяла адвоката, а ведь каждый должен знать своё ремесло. Но мэр дал понять, что предложение остаётся в силе... '...Вот только клуба юных техников, которым столько лет гордился город... больше не будет. Не будет и 'Живой шляпы' - он слишком хрупок, этот живой организм детской газеты, чтобы рассчитывать, будто его механически можно перенести в любое помещение...'. Мэр, конечно, понимает, что 'без подвижников город не жив'. Но и на одних подвижниках город долго не продержится.
Что-то трогательное и печальное есть в современном облике институтской части Дубны, города великой, но уходящей культуры. У старых зданий появляются новые собственники, новые хозяева жизни. В институтской части города не осталось ни одного книжного магазина. Книжные киоски заменить их не могут. В здании 'Эврики' теперь гастроном 'Копейка'. Символично!
Историческая часть города сокращается как шагреневая кожа. Прямо на глазах. Институт испытывает финансовые затруднения... впрочем, как всегда, но сейчас резче, потому что мировой финансовый кризис и тому подобное. Ещё год назад дом напротив 'Огонька' был наш, к приезду Медведева на нём обновили крышу, а теперь дом продан, и пресс-секретарь Борис Старченко со своим отделом уже на новом месте, пока без телефона, сидят на голубиной и электронной почте. Место более уютное, но прежнего простора нет; столов на всех хватает, да и сами столы ставить некуда: как их ни расставляй, всё втиснуть не удаётся.
Коттедж Понтекорво тоже сменил хозяина и теперь меняет свой вид. Дом международных совещаний выставлен на продажу. А что ещё выставить? Синхрофазотрон уже продан. Уравнения никто не берёт. Сейчас они и даром никому не нужны, а завтра, если от них будет толк, предприниматели их даром и возьмут. Под будущее никто ничего не даст. Государство могло бы дать под будущее, но оно, видимо, будущего не видит...
Деформации видны во всём. Дубна всё меньше напоминает город физиков, а винтокрылый самолёт при въезде в институтскую часть со стороны Большой Волги вообще сбивает с толку - впечатление такое, что въезжаешь в город авиаконструкторов и почётных самолётостроителей... Кто бы написал об этом?
* * *
А за бортом снова плюс шесть. Заглянул в Пушкина, сразу нашёл то, что искал: 'Зимы ждала, ждала природа, снег выпал только в январе'. Так что наши рассуждения о глобальном потеплении носят пока сугубо локальный характер. С климатом на 'ты' - до этого нам ещё далеко...