Мы помним его гуляющим летним вечером по набережной Волги. Он подходил к обрывчику перед узкой полоской песка, которую в Дубне именуют пляжем, и стоял так минут по двадцать-тридцать, отрешённо глядя вдаль. Иногда он садился на скамеечку перед этим обрывом; теперь этой скамейки нет: великая река Волга медленно, но верно наступает на правый берег. А он ещё помнил окопы на берегу, сохранившиеся до 50-х годов, а потом тоже смытые Волгой. Он держался особняком, с ним почтительно здоровались, но соблюдали дистанцию, и только иногда, наудачу, к нему подходили люди и, если он был в хорошем расположении духа, вступали с ним в беседу. С виду это был обычный дедушка, и сторонний наблюдатель не смог бы определить в нём бывшего полновластного хозяина Дубны, основателя и первого директора старейшей лаборатории Института - М. Г. Мещеряков.
Скульптор, ваявший его, не сумел ухватить что-то важное в этом человеке, характерное, сразу узнаваемое теми, кто его знал. Может быть, недостаточно владел материалом. Да и сам материал во время сеансов вертел головой, отвлекался и вообще позировал из рук вон плохо. Долго и придирчиво изучал то, что получилось, сделал замечание насчёт ушей, потом сказал: "Ладно, пусть таким я и останусь для потомков". Таким он и остался: грузноватый человек с большой головой и выразительными чертами (и складками) лица, большими ушами, сидит на бронзовой скамеечке, которую к столетию со дня его рождения установили на задворках Дома культуры "Мир".
По биографии этого человека можно изучать историю СССР. Он был старшим ребёнком в семье. Когда началась Первая мировая война, ему было 4 года. В 6 лет он остался без отца. Потом революция, гражданская война, голод; из четырёх детей в семье выжили он и брат Пантелей, и он остался за старшего мужчину в семье. Устроился шлифовальщиком на завод в Таганроге, и это стало спасением для семьи, потому что в стране была безработица. По вечерам учился на рабфаке. Занимался на подготовительных курсах. Днём работал, вечером учился, а потом ещё допоздна штудировал Хвольсона - популярный тогда курс физики. В нём доступным языком излагалась физика XIX столетия. Там, где кончался пятый том Хвольсона, начиналась современность.
До Ленинграда он добирался едва ли не пешком. Поступил в Ленинградский университет. С первого курса начал заниматься в студенческом семинаре профессора Л. В. Мысовского, называл его своим первым учителем. Мысовский порекомендовал молодому человеку для начала монографию Резерфорда. На английском языке. И молодой человек засел за Резерфорда, продираясь сквозь толщу текста, из которого как из рога изобилия сыпались новые незнакомые слова. А пока он учился, переходя с похвальными оценками с курса на курс, физика не стояла на месте. Тридцатые годы - это триумфальное шествие квантовой механики. Это фейерверк открытий, рождение нового мира. Только что был открыт нейтрон. Теория атомного ядра рождалась прямо на глазах. До открытия цепной ядерной реакции оставались считанные годы, но ядерная физика по-прежнему считалась исключительно академическим занятием.
Мир науки ошеломил его. Это было так не похоже на катания с ледяной горки на замёрзших коровьих лепёшках в казачьей станице его детства. Его восхитила старая русская профессура. Их утончённая культура, образование. Манеры, достоинство, независимость суждений. Его восхищали их барские замашки. Позже, когда МГ войдёт во власть, когда он сам станет профессором и откроет дверь в Академию, он будет воспроизводить в своём поведении, в своих манерах то, что его так восхищало, и чему он так хотел подражать. Семинары в Радиевом институте, где он учился в аспирантуре, проводились на французском языке, и молодой человек взялся за изучение французского - он хотел знать, о чём говорят эти люди.
МГ считают цельным человеком, романтиком в науке. А он был разным. Цельным и дробным. Самодостаточным и страдающим от одиночества. Романтиком и прагматиком. Идеалистом и скептиком. И романтиком не только в науке. В 1936 году, забросив все дела, он штудирует испанский язык. В Испании шла гражданская война, и он собирался поддержать республиканцев. Последующие две войны развеяли у него эту военную романтику и изменили его отношение к войнам вообще.
Вместо Испании он поступил в аспирантуру. Его научный руководитель - Игорь Васильевич Курчатов, в то время просто Игорь. Вдвоём они приводили в действие риановский циклотрон, первый Европе, который был построен по инициативе Мысовского, но не работал.
После аспирантуры его призвали в армию. А в конце ноября начались боевые действия на Карельском перешейке. Её и войной-то до сих пор не называют - так, финская кампания. Финны - их тогда называли белофиннами (а были ещё белокитайцы) - сдаваться не собирались, линию обороны сходу прорвать не удалось. Зима выдалась необыкновенно холодной. Морозы доходили до сорока градусов. МГ рассказывал, как мёрз в окопах. Потери с советской стороны были огромные... МГ как-то обронил: "Это грязнее, чем показывают в любом кинофильме".
В январе состоялась защита диссертации. Ему дали трёхдневный отпуск, а по другой версии за него кто-то зачитал текст диссертации. В марте маленькая победоносная война закончилась. В апреле родилась дочь Таня. В том же году его приняли в партию. Осенью он вернулся в РИАН и возглавил оставленную Курчатовым циклотронную лабораторию, где продолжил работу над улучшением параметров ускорителя. К январю 1941 года удалось повысить ток. Поставлена была новая задача: как поведёт себя дейтрон при подлёте к атомному ядру? Что говорят на этот счёт теоретики? Ядро должно развалиться. А что говорит эксперимент? Но времени на выяснение уже не было: до новой войны оставались считанные месяцы.
Враг приближался стремительно. Племянница МГ, профессор Санкт-Петербургского университета Г. П. Мещерякова в "Истории нашей семьи" пишет: "Как говорила мама, никто не хотел уезжать из дома, никто не верил, что город возьмут немцы, что они подойдут так близко. Ещё было живо ощущение столицы, которую обязательно защитят, не был забыт опыт первой мировой войны, когда немцев остановили достаточно далеко, а вот голод 1918 года в Петрограде уже забылся. "На большой земле" не знали, да и до сих пор не знают, что такое была блокада. Как говорила мама, потерявшая в блокаду почти всех родных, в городе выжили женщины, не имевшие детей, мужчины в военных частях, получавшие фронтовой паёк и те, кто "имел дополнительные возможности"...
МГ пошёл в народное ополчение. Он был ранен в день своего рождения, 17 сентября 1941 года. Ранение сочли лёгким, и он два месяца оставался в строю, но потом сказалась контузия. Всю зиму и весну он провёл в ленинградском госпитале. Это была первая блокадная зима. Морозы доходили до 40 градусов. А отопления не было. Галина Пантелеевна, по рассказам своей матери, вспоминает, что в палате, где лежал дядя Миша, спасались от холода тем, что отпиливали от бревна по кусочку и жгли прямо в палате. А ещё был голод. В палате, где лежали 20 человек, выжили двое. Вот такой естественный отбор прошёл один из основателей институтской Дубны, первый из дубненских зубров.
Он перенёс две операции, готовился к третьей. А в это время без него делали физику. И это тревожило его. Он думает о родных, о жене и маленькой дочке, он беспокоится о матери, но сознание того, что он не может заниматься физикой, не даёт ему покоя больше всего. Пантелей воюет на Балтийском море, участвует в легендарном Таллинском прорыве; жена с дочерью в Ярославской области, мать - где-то в Средней Азии. Он пишет брату: "О тебе слыхал по радио, читал в газете. В нынешние времена тебе куда легче, чем мне. Не обижайся: в моих словах нет зависти...".
После госпиталя его комиссовали, а затем, по запросу академика Г. В. Хлопина, откомандировали в Казань. Там уже собирались все физики-ядерщики страны; через полгода началась работа над Атомным проектом. Ему выделили крохотную комнатку площадью в 5 квадратных метров, и о том, чтобы привезти семью, не приходилось и думать. Голода не было, но и достатка тоже. Товарищи учёные, в том числе, академик В. А. Фок, держали огороды и выращивали картошку.
После снятия блокады МГ возвращается в Ленинград. Восстанавливает довоенный ускоритель, занимается работами по Атомному проекту и выкраивает время на собственные исследования. С наукой всё в порядке, с административной карьерой тоже: он заместитель директора Радиевого института.
И тут судьба снова делает крутой поворот: "В мае 1946 г. мне пришлось внезапно и, как потом оказалось, навсегда прервать свои эксперименты на ленинградском однометровом циклотроне". Он узнаёт, что направляется в Америку в качестве советского наблюдателя на ядерных испытаниях в атолле Бикини. В то время у него уже были свои соображения насчёт докторской, однако вернувшись он узнаёт, что назначен научным руководителем строительства самого крупного на тот момент ускорителя протонов, и в конце марта 1947 года выезжает на место будущего строительства, в глухой заболоченный район в трёх километрах от шлюза N 1 канала Москва-Волга. Так парень из Таганрога стал основателем города физиков, впоследствии известного во всём мире как город мирного атома и международного сотрудничества учёных стран социализма.
![[]](/img/r/rastorguew_a_a/taganrog/ssigaroj3.jpg)