Аннотация: Когда то это обеспечило мне автомат по философии, мну был доволен :3
ПЛАН:
1. Введение Коммуникация как основа человеческой деятельности
2. Коммуникация как основа социальности и механизм выработки картины мира (А. Белл).
3. Коммуникативные галактики (М. Мак-Люэн). Формирование виртуальной коммуникативной галактики.
4. Материальные и информационные предпосылки виртуальной коммуникации ('информационный коллапс').
5. Абстрактное общество и абстрактная коммуникация (глобальные информационные сети и рикошетные риски) (К. Поппер). Виртуализация реальности, 'общество риска' (У. Бек).
6.Человеческое поведение в виртуальном мире
Введение
В современной философской среде все большее распространение получает идея о коммуникации как основе социальности, онтологии социального. Начиная с трудов сторонников феноменологического интеракционизма (А. Щюц, Т. Лукман, Н. Луман и т.д. [9].), коммуникация из одной из сфер реальности, превращается в реальность прежде всего. В ее основу. От тех знаков, которые мы используем, зависит и тот образ реальности, который при этом возникает (гипотеза лингвистической относительности Б. Сепира). Наиболее полно эта идея нашла свое воплощение у М. Мак-Люэна. По его мнению, можно выделить три 'коммуникативные галактики': устная, печатная и аудиовизуальная. Эту концепцию мы и попытаемся развить в настоящей работе. В рамках коммуникативного акта выделяются следующие ключевые элементы коммуникации:
Адресант (отправитель сообщения) - активный участник коммуникации, стремящийся передать некоторую актуальную информацию, формирующую реальность другого участника коммуникативного акта.
Адресат - получатель информации (сообщения), который под его воздействием должен совершить определенные действия один или совместно с адресантом.
Код - та система знаков, с помощью которой адресант и адресат обозначают реальность.
Контекст - общие сведения, известные отправителю и получателю информации, наличие которых и делает коммуникацию возможной.
Канал коммуникации - форма, которая позволяет участникам коммуникации устанавливать связи между собой.
Основная часть
На протяжении многих лет ключевым элементом коммуникации считалась информация. Иными словами, от того, что именно хотел сказать участник коммуникации зависит характер общения. Сама же коммуникация в рамках этих представлений только 'отражала реальность'. В рамках лингвистических и лингвофилософских исследований середины ХХ века были описаны явления, которые не укладывались в эти рамки. Например: перформативная функция языка. В рамках этой функции язык не отражал нечто, существующее помимо него, а создавал саму реальность ('Объявляю вас мужем и женой'). Соответственно, возникал вопрос: какой именно элемент коммуникации выступает основным?
М. Мак-Люэн [7] считал таким элементом - канал коммуникации. По его мнению, которое мы разделяем, от того, каким именно каналом коммуникации пользуется человек, зависит и тот код (конкретные знаки языка), который он использует и образ реальности (контекст), на который он опирается.
В период господства 'устной галактики' формируется особый тип мировоззрения - мифология. Выделим те ее черты, которые выводятся из самой структуры коммуникации. Главными особенностями мифологической системы выступают:
Растворение субъекта в коллективе (участник коммуникации не выделяет себя и своего агента из коммуникативной стихии).
Выделение четко ограниченного пространства (моего), в рамках которого возможно понимание. Исторически, это небольшой (до 1000 человек по вычислениям Мак-Люэна), с которыми я в течении жизни вступаю в общение 'глаза в глаза' и столь же небольшая территория (деревня, охотничьи угодья и т.д.). Область 'знания', которую кодифицирует устная коммуникация - это область повседневного опыта.
Область 'чужого' - непознаваемая часть мира, лежащая за рамками моего пространства и моего коллектива. Здесь знание заменяется верой и договором между моим и чужим миром (магия, ритуалы).
Верификация (доказательство или опровержение) здесь оказываются невозможными. Логические связи заменяются связями культуросообразности, т.е. возможности создавать из мифологических образов непротиворечивые высказывания. Если нечто не противоречит ключевому утверждению веры, то оно истинно.
Устная коммуникация не предполагает реального общения больших групп людей, единообразного понимания реальности. Социальным идеалом здесь становится стабильный и неизменный Божий мир. Становление территориальных государств в Новое время привело к появлению нового типа коммуникации (книжного). Точнее, сам Маршал Мак-Люэн считал, что появление книгопечатания и привело к появлению национальных государств. Политическая власть, 'растеклась' по пространству, захватив его и нивелировав все 'местные' особенности. Противостояние человека и печатного текста воплотилась в противостояние активного субъекта и пассивного объекта. Последнее делает возможным три важнейшие интеллектуальные операции: доказательство, опровержение и моделирование. Это, в свою очередь, делает возможным появление нового института - науки и новой идеи - прогресса. Именно идея прогресса стала толчком к появлению современной техногенной цивилизации. Но книга проявила себя не только в этом. Сама идея жесткого отождествления слова и предмета, упорядоченности слов стала матрицей для проведения радикального упорядочения мира. Воля Божья, непостижимый и поэтический божественный порядок сменяются линейным познанием и упорядочением.
Именно книжная цивилизация или коммуникативная галактика Гуттенберга, как ее называет Мак-Люэн породила нашу современную культуру, наш мир.
Однако она же содержала в себе противоречия, порождающие новый тип коммуникаций. 'Пропускная способность' данного канала коммуникации с течением времени оказалась ограниченной. Чем больше информации во все более усложняющемся мире возникало, темп в меньшем объеме она доходила до адресата. Возникали 'коммуникативные шумы', которые затрудняли передачу информации и в конце концов 'гасили' ее. В результате возможность проверки, доказательства и опровержения информации (одно из главных достоинств новой системы коммуникации) оказывается сомнительной. Специализация знания приводит к тому, что каждый человек должен вторгаться в сферы, где он, по определению, не является экспертом (специалистом). Соответственно, в этих сферах ему приходится не 'знать', а доверять или верить. Риск ошибки возрастает многократно, а сама реальность становится неопределенной. Для того, чтобы 'расширить' канал коммуникации были созданы новые технические средства - телевидение, совместившее в себе достоинства устной и письменной коммуникации и обращенное к массовой аудитории. Следующим этапом стало возникновение компьютера и мировой паутины. Канал коммуникации был расширен потенциально до бесконечности. В структуру Интернета встраиваются традиционные социальные системы (финансовая, хозяйственная, военная, политическая, ресурсосберегающая и др.). Соорганизуясь, они создают непроницаемое для рациональности, неопределенное социальное пространство.
Сама социальная действительность оказывается неопределенной, а жизненные проекты принимаются и реализуются (или не реализуются) в условиях все возрастающей степени рисков. Уже упоминавшийся теоретик новой концептуальной ориентации У. Бек подчеркивает это обстоятельство самим названием своей книги: 'Общество риска'.
Не говоря уже о рисках типа чернобыльской катастрофы или стихийных бедствий, повседневность, как полагает Э. Гидденс, начинает формировать особый опыт постоянного осмысления рисков, который становится важным конституирующим фактором реальности. 'Как для дилетанта, так и для эксперта - пишет он - постоянным и неизбежным опытом становится мышление в терминах риска'[7].
Неопределенность социальной реальности, рискованность экспертизы как ее сущностная характеристика, по представлениям этих мыслителей, вообще снимают основания для осмысления современного общества не только в терминах 'положительных' определений, но даже в терминах апофатических, отрицательных определений. Так, У. Бек призывает обдумать сложившуюся ситуацию, при которой 'все категории', которыми было принято пользоваться для того, чтобы обозначить настоящее, оказались /.../ опровергнутыми практикой /.../ удалось установить только то, что мы живем в обществе, у которого отсутствует определение, которое, может быть, стало непостижимым. Это не 'поздний' капитализм, не 'пост' индустриализм, не 'пост' социализм, это - современность/8, P.163/.
Впрочем, признавая неопределенность важной характеристикой современности, не все социальные мыслители этой ориентации склонны к столь сильной версии неопределенности, отвергающей всякую имманентность.
Например, В. Вельш, соглашаясь с тем, что неопределенность является важнейшей характеристикой децентрализованного общества, утратившего онтологию порядка, считает, что оно все же обладает некоторыми характеристиками, побуждающими не отказываться полностью от категории имманентного в применении к социальному миру. В противном случае, по мнению исследователя, человек вообще утратит ориентацию. 'Имманентность же позволяет человеку соотносить реальность с собой'. Тем не менее, Вельш признает неопределенность в том смысле, что 'ни одна интеллектуальная схема не может быть окончательно узаконена'[1]. Не трудно понять такого рода высказывания как новый 'социально-философский агностицизм'. Но такое мнение было бы и поспешным, и несправедливым по существу. Как показывает направление поисков новых определений социального[7], речь идет, по сути дела, о том, что утрачены прежние основания социально-философской рефлексии. Социально ориентированная мысль встала перед лицом проблемы 'убегания оснований рефлексии в бесконечность'.
Для того чтобы достичь рефлексивности объяснения данной уникальной ситуации, исследователь социального мира, объясняя ту или иную последовательность событий, вынужден стать на точку зрения рядового участника событий и отождествить свою рефлексию с рефлексией последнего. Но тогда его рефлексия и не стоит большего, чем мнение этого рядового участника: она - часть события, подлежащего объяснению. В итоге объяснения оказывается несостоявшимся. Объясняющее сознание мистифицирует себя само, удовлетворяется отсылкой к ценностям/6/, к соображениям морали/76/. Оно отсылает к факторам, которые сами должны быть объяснены. Тем не менее, такого рода основания принимаются как допустимые и оправданные/54/. Такая мистификация (самомистификация) представляется познающему чем-то более предпочтительным, нежели 'созерцание бездны', открывшейся в результате утраты оснований.
Наличие этих двух процессов - возрастание неопределенности и утрата оснований социальной рефлексии - экспертизы - выступает видимым проявлением социального хаоса. Эти процессы в том или ином уровне, в том или ином виде отмечаются в различных регионах планеты. Потому-то для их обозначения мы используем термин 'глобальный аспект социального хаоса'.
На глобальном уровне образование хаотических элементов и процессов связано, на наш взгляд, с явлением, которое К. Поппер в своем знаменитом 'Открытом обществе...' обозначил как 'напряжение цивилизации'.
Под напряжением цивилизации автор концепции открытого общества, понимает процесс внедрения в повседневность 'абстрактных' форм и средств соорганизации межличностного взаимодействия, заменяющих непосредственный ('лицом к лицу') контакт между известными друг другу участниками ситуации.
Из исходной общности людей - родоплеменной и/или соседско-общинной - естественно вытекает закрытое общество с неразвитыми социальными и личностными структурами, в которых поведение людей регулируется многочисленными запретами. Соответственно формируется особый тип сознания: 'трибалистское'. Его современным аналогом выступает тот тип ментальности, который Поппер назвал 'коллективистским'. Разумеется, современный коллективизм далеко ушел от примитивного трибализма, но у них есть общая наследственная черта. Трибализм есть 'утверждение наивысшего значения племени, без которого индивид ничего из себя не представляе. Другие формы, которые уже не являются трибалистскими, сохраняют присущий ему элемент коллективизма/152/. Все они настаивают на исключительном значении некоторой группы или коллектива, например, класса, без которых индивид - ничто' [5 , С. 39].
Такая группа или коллектив наделяются статусом 'избранности'. Утверждается, что эта группа (данное племя, нация, класс, данное общество и т.д.) 'лучше' прочих потому, что избраны некоторой высшей силой (не важно какой именно) в качестве исключительного инструмента для осуществления своих предначертаний. Принимая на себя тяготы ответственности, эта сила освобождает от нее индивида. Он оказывается 'идеально безответственным', но и защищенным [5].
Пока общественное устройство воспринимается как нечто самоочевидное и естественное, защищающее меня (любого члена данного коллектива) от ошибки, случайности и т.д., наличие социальных 'табу' не тяготит членов общества. Но с накоплением исторических изменений они все более стесняют инициативу людей и вызывают недовольство. Вспомним 'большой бунт' 1968 г. во Франции, движение хиппи и битников и т.д.
Это происходит всякий раз, когда расширяется спектр жизненных практик, когда общества, ранее замкнутые на себе, вступают в контакты друг с другом, происходит постоянный обмен идеями и деятельностями. Это и произошло в текущем столетии. Имеющие международную признанность (ценность) деньги, средства коммуникации и транспорта, корпорации посредников и т.п. снимают пространственно-временную ограниченность и локальную замкнутость обыденности. Новые повседневные практики вступают в противоречие с утвердившимися устоями и социальными институтами.
Такие общества, в которых абстрактные, автономные от непосредственных личных контактов средства соорганизации получают социальную признанность, становятся социально значимыми, - названы К. Поппером 'частично абстрактными обществами'. Возрастание абстрактности общества повышает напряжение цивилизации.
Что же определяет напряжение цивилизации на рубеже второго и третьего тысячелетия?
В интересующем нас отношении - это мир новых, еще небывалых рисков и новых, еще недостаточно подвергшихся испытанию областей доверия. Сегодня структуры 'частично-абстрактного общества', едва зародившиеся в золотой век античности - век Перикла - приобрели глобальный характер и потребовали соорганизации в планетарном масштабе.
Повседневная жизнь людей сегодня определяется надежностью функционирования абстрактных планетарных систем: информационной, финансовой, транспортной, топливно-энергетической, ресурсообеспечивающей, эколого-стабилизационной.
По 'абстрактным' сетям сегодня циркулируют не столько материально-вещественные репрезентанты ценностей, сколько абстрактные социальные символы: символические (безналичные, счетные) деньги, символические (еще не произведенные) товары - объект фьючерсных сделок, определяющих жизнь целых регионов, различные виды информационных кодов и другие символические практики. Сохраняя известную автономность, они, взаимоопределяясь, образуют глобальное планетарное социальное пространство. В связи с этим сбой в работе сетей в одном локусе влечет за собой непредвиденные последствия в местах непосредственно к нему не примыкающих.
Достаточно сослаться на глобальные последствия изменения цен на иранскую и арабскую нефть, на климатические изменения в Центральной Азии в результате военных действий в Персидском заливе и операции 'Буря в пустыне', еще до конца не оцененные последствия Балканской войны и др.
Глобальные структуры абстрактного общества распространяются на повседневные рутинные практики рядовых людей. Они определяют расселение и характер занятости населения, международное разделение и специализацию труда, социальную стратификацию - вплоть до самых интимных сторон быта, которые во многом зависят от рекомендаций 'невидимых' специалистов в области социального менеджмента, медицины, градостроительства, права и других профессионалов даже, если сам человек непосредственно к ним не обращался. Жизнь рядового человека в конце ХХ века определяется гигантским массивом общественно признанных знаний, встроенных в абстрактные системы, которыми он, так или иначе, пользуется, будучи в них не более чем дилетантом.
И блага, и риски от работы абстрактных сетей весомей и значимей, чем традиционные риски и традиционные блага. Не то, чтобы современный человек рисковал больше, чем древний грек или обыватель сороковых годов ХХ века, когда формулировалась концепция частично абстрактного общества. Просто, риски стали другими и требуют другого отношения к ним со стороны рядового человека.
Во-первых, новые риски во многом утратили избирательность: они угрожают не какому-то отдельному региону или какой-то особой 'группе риска', а всем регионам и всем индивидам, независимо от отношения последних к социальным структурам и институтам власти.
Во-вторых, это - рикошетные риски: сбои в одной системе рикошетом поражают все другие, проявляясь в самом неожиданном (любом) локусе социального пространства.
В-третьих, современные проблемы настолько многофакторны, что никакая, сколь угодно представительная, профессиональная экспертиза не может дать рекомендаций, учитывающих всю совокупность факторов.
Эта совокупность в целом выходит за пределы профессиональной компетенции любого специалиста из состава экспертной комиссии и неизбежно включает в себя обращение к областям, где каждый из экспертов - дилетант. К тому же любая социальная экспертиза - рефлексивна: сам факт проведения экспертизы меняет состояние предмета социального исследования.
Например, выполнение ЕС рекомендаций весьма авторитетных международных правительственных экспертиз, исследовавших опасность для здоровья потребителей в животноводстве так называемых 'гормонов роста' не только привело к расстройству мясного рынка европейских государств (это, как раз, прогнозировалось), но, с одной стороны - сильно сказалось на результатах выборов в Германии и Франции, а с другой - привело к появлению 'черного рынка' модифицированных (стало быть, неисследованных) гормональных препаратов. Более того, это решение привело к появлению т.н. 'гормональной мафии', прибегающей даже к террору в отношении инспекторов безопасности мясопродуктов.
На практике любая экспертиза способна учесть относительно близкие и прогнозируемые последствия (линейные), но гораздо менее - отдаленные и случайные (рикошетные) результаты принятия решения. Насущной потребностью каждодневных рутинных практик, превращающихся в цепь кризисных ситуаций, ставящих человека в позицию постоянного балансирования между рисками и прогнозами, - является постоянный мониторинг, осуществляемый личностью, готовой принять на себя тяготы ответственного поступка без достаточных критериев для него.
Сегодня 'Я' вынуждено осваивать новую социальную экологию - 'экологию рисков', самостоятельно делая выбор между экспертными рекомендациями и составляя собственные рецепты безопасности.
Движение хиппи и панков, интерес к этнической культуре и экзотическим религиям, феминистское движение и т.д. можно, на наш взгляд, интерпретировать как реакцию личности на напряжение цивилизации и абстрактность общества, стремление обрести свое 'не-алиби в мире" (М.М. Бахтин). Еще более ярким свидетельством этого является, описанное Л.Г. Иониным распадение целостного и коллективного 'образа жизни' на индивидуальные 'стили жизни'[3].
Однако, если конкретно-социологически такие факты фиксируются, хотя бы в катастрофических понятиях 'распада', 'атомизации', то на уровне социальной теории и социальной философии их интерпретация весьма туманна.
Так, Э. Гидденс, В.В. Волков и ряд других ученых, работающих в терминологии 'фоновых практик', считает, что изменение стереотипов социального поведения и, соответственно, самой социальной структуры происходит потому, что маргинальные прежде фоновые практики перемещаются в социальный центр [2,1]. Само же перемещение это вызывается, по Гидденсу, активностью социального агента. Структуры, сложившиеся до акта человеческой деятельности, формируют практику, но человеческая практика ('агентность социального фактора') формирует и воспроизводит структуру. Следовательно, индивид и структура предполагают существование друг друга. Таким образом, не оказывается места, куда бы могла встроиться агентность, трансформирующая структуру.
Для того чтобы отвести искомое место агенту, Гидденсу приходится предположить, что в сложившихся структурах могут существовать 'эксперты', которые знают, что и как делать. Такие 'эксперты' и оказываются способными трансформировать структуру [7].
Таким образом, обнаруживается, что подлинным источником агентности, по Гидденсу, выступают не реальные, а семиотические и ментальные структуры социальности, 'социальное знание', которому и приписывается конструирующая функция. Но, если это так, то само социальное знание не может мыслиться в терминах 'соответствия', 'тождества с действительностью'. Оно может пониматься только в духе Дьюи, как 'оправданная утверждаемость', связанная с переработкой неопределенной ситуации в определенную. Если, утверждает американский социолог и педагог, я слышу грохот с улицы, то истина, состоящая в том, что мимо окон проезжает трамвай, 'создается' лишь тогда, когда я подхожу к окну и преобразую ситуацию, которая до того была смутной. Однако, по мнению создателя концепции 'оправданной утверждаемости', в более неопределенных условиях истина создается владеющими методами наблюдения 'беспристрастными учеными' [7].
В результате исходное понимание ситуации как неопределенной снимается. Неопределенность оказывается, в конечном счете, преобразуемой в определенность с достаточно жесткими причинно-следственными связями в духе социальной философии прошлого века. Ментально-семиотические конструкции и структуры помещаются в одном ряду с жизненно-практическими, а значит, - не могут служить их основанием, поскольку сами нуждаются в нем. Появление нового активного агента, изменившего жизненные практики, осталось необъясненным.
Аналогичная проблема возникает в теории 'габитуса' П. Бурдье, - теории, также чрезвычайно влиятельной сегодня. Габитус - это система устойчивых диспозиций, которые являются основой формирования структурированных, объективно унифицированных видов деятельности и стратегий поведения. Габитус, по Бурдье, формируется в результате взаимодействия объективных структур и персональной истории, включая личностные знания и понимания [7].
Практически, как показал Харкер, Махар и Вилке [7], в своей теории габитуса Бурдье выводит факторы, сводящие на нет агентность, а В. Сьюэлл обвиняет создателя этой концепции в методологическом консерватизме. По его мнению, ментальные структуры и мир социальных объектов оказываются связанными настолько тесными взаимодействиями, что 'делают существенные социальные трансформации практически невозможными'.
На основании системного подхода и представлений о наличности и структурированности общества решить эту проблему, обозначенную в литературе как 'парадокс агентности / структурности' не удается.
На мой взгляд, причина этого не только и не столько собственно социально-философская, сколько социальная. Перед глазами западных исследователей, вне зависимости от их методологической ориентации, всегда была и есть некая достаточно устойчивая структура, составленная из политических, правовых экономических и т.д. институтов. Из ее наличия они и исходили. Собственно хаотические, сущностно неопределенные процессы воспринимались скорее как теоретически мыслимые, чем реально существующие.
Заключение
Актуализация неопределенности реальности вступает в противоречие с фундаментальной установкой сознания на стабильность коммуникации, самосохранение. Одним из следствий децентрации реальности становится стремление 'сбежать' от нее, обнаружить сферу, где риски не имею фатальной значимости для личности. Однако выработка безрисковых стратегий в 'обществе риска' становится невозможной.
Единственной сферой, где оказывается возможным воссоздать былую определенности и соразмерность реальности масштабу человеческой личности оказывается виртуальная реальность. Под виртуальной реальностью мы подразумеваем реальность 'сетевых' компьютерных игр, форумов и чатов, не нуждающуюся в отсылке к иной реальности. В этой реальности человек не просто воссоздает стабильность, но моделирует себя, как агента виртуальной реальности. В этой ситуации воплощается идеал философской мысли Нового времени о сведении человека к чистому рацио, к сознанию. Человек в виртуальном мире избавляется от телесности, как угрозы, обретая виртуальное бессмертие (множество 'жизней') и отсутствие страха, как фундаментальной философской характеристики от Ницше до Сартра [4].
В этом мире к настоящему времени человек обретает и полноценную социальность. Количество пользователей в 'Живом Журнале' уже составляет население средней европейской страны. В рамках подобных форумов происходит вполне реальная социальная самоидентификация, образование социальных групп, институтов и целостного и полнокровного социального пространства.
Однако это не просто 'бегство от реальности', это иная, параллельная реальность. Все прошлые эпохи она была только предметом фантазии поэтов и художников. Сегодня она обрела онтологический статус и собственное измерение. Пока эта реальность исследуется более социологическими, нежели философскими средствами. Философы пока занимают более консервативную позицию. Для них (Ф. Фукуяма[6]) виртуальная реальность, лишь модус от реальности 'обычной'. Ее самостоятельное измерение пока не выступает предметом философского рассуждения.
Список использованной литературы
1. Вельш В. "Постмодерн". Генеалогия и значение одного спорного понятия// Путь. 1992. ?1;
2. Волков В.В. О концепции практик в социальных науках // Социологические исследования. ?6, 1997;
3. Ионин Л.Г. Социология культуры. М., 1996;
4. Сартр Ж.-П. Проблема метода. М., 1994;
5. Поппер К. Открытое общество и его враги: В 2т. М., 1992;
6. Фукуяма Ф. Конец истории?// Вопросы философии. 1990. ?3;
7. Штомпка П. Социология социальных изменений/ Пер. с англ. М., 1996;
8. Beck W. How Modern is Modern Society?// Theory, Culture and Society. L., 1992;
9. Shutz A. The Homecomer. On Phenomenology and Social Relation. Chicago, 1977;