Аннотация: Остальные части временно удалены по независящим от автора обстоятельствам ))
Глава первая.
Альбом детских фотографий.
Предназначение... Слово, которое многие путают с судьбой. Однако, это не одно и то же. На Пути Предназначения еще можно встретить выбор, а у тех, кто ведом судьбой, его, как такового, нет. А если и есть - то это лишь не более чем утешающая иллюзия.
Некоторые считают, что Предназначение одно на всех, и имя ему - Смерть. Я же думаю, это не совсем верно. Предназначение - оно где-то в этом отрезке между первым и последним ударом сердца. А Предназначение в смерти - оно существует для тех, кто просто не успел найти его при жизни. Или же все-таки нашел... но попросту не хватило сил, чтобы пройти этот Путь.
Меня угораздило родиться в Дрим-Пойнте, городке, затерянном от остального мира. В городке, где вряд ли у кого найдется время или желание всерьез подумать о том, для чего он собственно родился. Здесь все живут просто так, по инерции.
А местечко это можно действительно считать затерянным: до ближайшего города порядка тридцати миль; с двух сторон Дрим-Пойнт огибает небольшая речка, с третьей - его подпирает лес, с четвертой же - расходятся из одной ветки целых три дороги. И безо всякого преувеличения хочу заметить, что одна из этих дорог сыграла решающую роль в этой истории.
Итак, родился я и жил почти до восемнадцати лет в такой вот, извиняюсь, заднице Западной Виргинии.
Люди в Дрим-Пойнте, смею вас уверить, живут, как жители любого другого городка на Земле. Городка, но не города. Те, кто жил какое-то время и в провинции и в мегаполисе, как я, поймут про что речь. Разницу эту впрочем, не так то просто уловить, а еще и понять, в чем она заключается. Но она есть.
Думаю, у каждого из наблюдателей будет свое мнение, пусть и схожее в общих чертах, но подобные сравнения, тем не менее, всегда пропускаются через призму собственных взглядов.
Я, например, считаю, что мельтешение, подобное нью-йоркскому, рано или поздно приводит к тому, что ты начинаешь слышать некий зов... приглашающий в пустыню экзистенциальности. В Нью-Йорке у большинства его жителей вечная нехватка времени. Замыкание на себе и своей работе, жизнь среди толпы, не обращающей на тебя внимания, равно как и ты на нее. Люди здесь торопятся делать свои дела, ты тоже. В этом городе - ты лишь шестеренка в громадном механизме. И если не почувствуешь себя здесь, прожив пару лет, в той или иной степени обезличенным, то уж одиночество ощутишь точно. Каждый день в толпе тысяч незнакомых тебе людей.
В провинции же почему-то довольно часто находится время - если только есть желание - увидев знакомого тебе человека, не только поприветствовать его, но и обмолвится с ним, как минимум парой словечек. Поболтать о погоде, о том, что Сэм уже третий год возится почти каждый день в гараже, а все никак не может завести отцовский Плимут. Или что Сондра готовится родить очередного ребенка. Или что у мисс Болтон попала под машину одна из ее пятнадцати кошек.
И то, что у тебя есть время на подобные разговоры, одна из многих причин, по которым у тебя меньше шансов почувствовать себя одиноким... чужим, среди себе подобных. Вы же, если представится случай, можете поискать другие причины и отличия. У меня на это уже нет времени. Надо просто продолжать эту историю. Чтобы успеть ее закончить.
Одним из первых моментов моей сознательной жизни был тот, когда я помню себя стоящим на кухонном столе и разглядывающим отрывной календарь. На листке дата - " 31 декабря 1985 года". Вот вам и вся картинка из памяти. Что было до вышеозначенной даты - черт его знает. В-общем, на тот день мне было три года и четыре месяца. Все же дальнейшие эпизоды, по крайней мере в этой части романа, я могу привязать к определенной дате, если она только есть под соответствующей записью в моем дневнике или просто очень хорошо врезалась в память.
В большинстве автобиографий часто, особенно в начале, затрагивается тема родного дома. Обычно о нем говорится с какими-то теплыми словами и прочей ностальгической фигней. В моем случае такого, пожалуй, не выйдет.
Представьте себе небольшую квартирку на первом этаже двухэтажки, построенной еще во времена Депрессии. Две спальни, кухня и туалет. Вот и все дела. В комнатах явно не хватает обоев, трещины по потолку... и в один прекрасный день кусок потолка из коридорчика, соединяющего сортир и кухню, рухнул мне на голову. Так и случилось мое первое мозготрясение, было мне пять лет. (Второе произошло, когда я мыл окна в канун какого-то католического праздника и вниз головой свалился с подоконника. Но уже несколькими годами позже).
Короче, мое родное гнездо, явно требовало ремонта, находясь в откровенно аварийном состоянии. По этому поводу моя мама неоднократно обращалась в городской муниципалитет, но без толку. Там ее кормили завтраками. В смысле обещаний. И могу ли я в таком случае положительно отзываться о своем родном городе и доме в частности? Впрочем, относительно некоторых моментов моей жизни в Дрим-Пойнте, я способен сделать исключение.
Так что, вот вам картина родного дома. Как все это повлияло на формирование моей личности, характера и прочего - кто его знает. Только несколько фунтов штукатурки, упавших на голову пятилетнего малыша, вряд ли могут оставить светлый след в памяти. Хотя, можно сделать предположение, что именно этот инцидент повернул мои мозги в сторону сочинительства. Может это и шутка, а может и нет.
А еще в моей квартире детства был вышеупомянутый сортир с провалившимся полом. Мама стелила поверх дыры старые двери и доски, которые находились на какой-нибудь свалке. Двери обычно подходили по размеру, но со временем кончался даже второй срок их применения. Они попросту сгнивали. Потому как в доме, помимо прочего, царила ужасная сырость. Хрен ее знает, по какой причине, но она была.
Зимой же среди этих стен блуждал холод. Приходилось включать масляные обогреватели, зажигать газ на плите, и таким образом мама пыталась сделать температуру в квартире более-менее пригодной для жизни. Помню ночи, когда меня не спасало теплое ватное одеяло, и я просыпался со стучащими зубами и мурашками по всей коже.
Короче, условия хоть и спартанские, но гладиатором я не стал. Вместо крови я проливаю чернила.
На нашей лестничной площадке было две квартиры. Соседствовали мы с семейством Лайтманов. И было здесь что-то похожее на войну.
Моя мамуля несколько раз дралась с миссис Лайтман, в разговорах часто называла ту первой шлюхой штата, да и вообще имела крайне отрицательное мнение обо всей этой семейке. Не знаю, следствие ли это неудачного первого брака моей мамы с братом миссис Лайтман, или были действительно реальные подоплеки считать эту семью достойной геенны огненной, но лично я всегда старался держать нейтралитет. Лишь где-то за два года до своего отъезда из Дрим-Пойнта, я начал здороваться с Лайтманами. Наверное, понял, что эти разборки меня вроде как не должны колышить.
Впрочем, можно на время отбросить посторонних, и рассказать о моих личных отношениях с матерью.
А отношения между нами были сложными. Пока я не научился отвечать должным образом на ее выпады и не приобрел своего рода броню, она то и дело орала на меня и лупила по поводу или без оного. Не сделал уроки - ремень, не убрал со стола - летящая в меня посуда, забыл заправить постель - расплата неминуема. Такие дела, сказал бы Курт Воннегут. Один раз по мне прошлись выбивалкой для ковров. Следы побоев заживали около двух месяцев.
- В библии сказано, - любила повторять моя мамуля. - Что лишь кнутом можно выбить из ребенка дурь и сделать его человеком.
Лично я такого места в этой книжке так и не нашел. Хотя и прочел ее пару раз от корки до корки. Один раз по принуждению, второй - по собственной инициативе. Может, хреново читал.
Короче, такая вот если не тирания, то что-то около того.
Но я думаю, что все-таки должен сказать спасибо той женщине, благодаря которой я и появился на свет. Против такой истины вряд ли можно погрешить. Насчет мужчины также участвовавшем в моем производстве... "спасибо", папа, и тебе. Хотя я и знаю тебя только по фотографии.
Да, мое детство проходило в полной безотцовщине. Когда мне было одиннадцать, в семье появился мужчина по имени Алан, но он исчез спустя полтора года. Причина? Мамин характер и ничто иное. Она постоянно упрекала его, что он а) слишком много курит, б) мало зарабатывает, в) она не может слишком часто (чаще одного раза в месяц) ложится с ним в постель, ибо ей не позволяют ее христианские убеждения. Странно, а откуда тогда взялась заповедь "плодитесь и размножайтесь"?
В общем, Алан исчез так же внезапно, как и появился. Жаль. А то я уже был готов называть его "папа".
Родной же мой отец даже и не думал платить на меня алименты. Мать неоднократно подавала на него в суд, но каждый раз ей отвечали, что поиски данного субъекта пока что не увенчались успехом.
Короче от отца мне досталась в наследство только фамилия. А на большее я и не претендую.
На единственно уцелевшей фотографии, по которой я и знаю облик отца (остальные мама вроде все сожгла), запечатлен человек в ковбойской шляпе, сидящий на капоте "бьюика". Вокруг - огни Лас-Вегаса, и множество людей на заднем плане. Отец улыбается какой-то странной улыбкой. Смесь хитрости и показного дружелюбия. Нет, я не мастер составлять психологические очерки по фотографиям людей, просто эта улыбка создает лично у меня именно такое впечатление. В глазах же, смотрящих прямо в объектив, поселилась усталость. А еще на отце кожаная жилетка, джинсы и сапоги на высоких каблуках. Фотка, если судить по надписи с обратной стороны, родом из 21 июня 1978 года. И это собственно вся информация, которую я могу получить по этой фотографии.
На словах о нем можно сказать немного больше. Хотя услышанное о нем исходит только от матери, то есть надежд на объективность мало. Если нет вовсе.
Мама говорила в основном так:
- Вор он. Наглый вор. И как только меня угораздило с ним сойтись? Господи, за что мне такое наказание?.. И ты весь в его породу. Смотри у меня, если не желаешь вырасти умным порядочным человеком, то лучше я прибью тебя прямо сейчас... Ты меня понял?
Мне в таких случаях оставалось только кивать.
Плюс к этим словам далее иногда лился местами нецензурный поток слов относительно моего отца, откуда я с трудом мог выловить что-нибудь более-менее достоверное о своем предке.
Иногда в особо эмоциональных всплесках, с губ моей мамы срывалось обещание, что она "вот возьмет и отправит меня к отцу". В никуда, то есть. В семнадцать лет я и отправился почти что в этом направлении. А попал в Тэйлвилль.
Думаю, вы уже поняли, что жилось нам тяжело не только в плане общения друг с другом. Но и с денежками было не очень. С 1979 по 1982 годы мать работала кассиром в банке. Затем ей пришлось уйти в декретный. А когда она вернулась, оказалось что вопреки связанной с этим статье трудового кодекса, директор банка отдал мамина место кому-то еще. Тогда она пошла работать в контору соцобеспечения. Родила она меня поздно, в тридцать восемь лет. Теперь же ей уже перемахнуло за сорок, и в большинстве вакансий ей отказывали именно по той причине, что работодатели заинтересованы в молодых и перспективных. Так что особого выбора у нее не было. Пришлось хватать то, что предлагают.
И в этот последекретный период маме пришлось за мизерную оплату ухаживать за престарелыми людьми, которые многое что не могли уже сделать самостоятельно. К некоторым из маминых "клиентов" приходилось ходить и мне, когда у миссис Джонс с третьего этажа не было времени, чтобы приглядеть за мной.
Помню, как во многих квартирах царили неприятные запахи. Болезни, старости, приближающейся смерти. Нет, тогда я не понимал этого, и лишь предполагаю сейчас... но чем там еще могло пахнуть? Разве что застоявшейся мочой.
Помню беззубые, улыбающиеся рты, сморщенную кожу, костлявые руки, иногда поглаживающие котов - кастратов или иных питомцев, скрашивающих ожидание неизбежного... Думаю, кое-что из этого все-таки повлияло на мою дальнейшую жизнь. Полуослепшие глаза, высматривающие приближение фигуры в белом саване... Ну, вы понимаете, да?
В детстве мне много раз приходилось быть на волоске о смерти. И где-то в трети случаев это было по вине автомобилей. Помню трехколесный велосипед, я, давящий на педали, катящий по зебре перехода, мама в нескольких шагах у меня за спиной, только начинающая окрик, что еще горит красный... визг тормозов и передний бампер останавливается в футе от меня и велосипеда. Вроде я начал орать. Меня дернули назад, треснули по затылку, и мой крик смешался с криком матери. А на следующий день этот велосипед уже валялся на свалке.
Но все же первый (или таки один из первых?) серьезных случаев был связан с прививкой от кори. По словам матери, было мне тогда два года от роду, и почти вся моя кожа превратилась в красную хрустящую корочку. А вдобавок к общей картине, из горла и носа начала хлестать кровь. Были врачи, сошедшиеся во мнении, что я не жилец. Мама послала их на хер, забрала меня из больницы домой... и я выжил. Мама говорит, что читала молитвы и все такое. Я же не собираюсь выдвигать гипотезы по этому поводу. Я знаю, что христианская магия - штука вполне действенная, и готов это признать, несмотря на то, что уже давно покинул эти ряды.
А вот случаи с угрожающим визгом тормозов еще были. И я не хочу утомлять вас подробностями, большая часть которых попросту позабылась.
С водой же наиболее запомнившийся случай (и подозреваю, что единственный, вроде мне хватило одного раза, чтобы потом инстинктивно напрягаться при виде большого скопления воды), был таким. Всего лишь в полумиле от дома была (и есть сейчас, вроде не должна была пересохнуть) речушка, но я, в детстве иногда совершавший - если позволяло время - довольно длинные прогулки, решил как-то посреди жаркого лета, что неплохо бы залезть в озеро и немного охладиться, если уж оказался поблизости. И плевать, что это озеро на деле - лужа-переросток. Там обычно купались подростки с переносными магнитофонами и выпивкой, да и вообще все, кому не лень пройти пару миль на восток от дрим-пойнтской окраины. Главное, что в это озеро не сбрасывались отходы с химического завода, как в случае с рекой.
Было мне тогда одиннадцать. Я разделся и зашел в воду. Плавать я так до сих пор не научился, да ну и хрен с ним. Главное, что так или иначе вполне можно поплескаться у берега. А я вот решил поиграть с судьбой и забраться чуть дальше. Зачем? Без понятия. На деле, я не такой уж и рисковый человек. Короче, забрался, стал плескаться дальше. Когда вдруг песчаное дно сменилось глинистым, и я начал соскальзывать. Помню нелепые попытки подпрыгнуть, чтобы вдохнуть в себя внезапно закончившийся кислород... Комедия обещала закончиться трагедией, если бы не парень, загорающий на берегу, до которого доперло, что я не прикалываюсь, а тону на самом деле. Тогда он нырнул, доплыл до меня и вытащил на берег. Где парой приемов заставил меня исторгнуть из себя где-то с пол-литра озерной водички. После чего похлопал по спине и сказал:
- Да брось, ничего страшного, бывает и хуже. Посиди, отдохни. А вот научиться плавать тебе бы не помешало. - Угу, - выдавил я. - Спасибо.
Он хмыкнул и вернулся к своей подруге, на свое одеяло. А я посидел еще немного на солнце, отдышался и потопал домой... И с тех пор предпочитаю плескаться лишь в собственной ванне.
Ладно, хватит пока о смерти. Поговорим все же о детстве. О том времени, которое принято считать самым светлым периодом в жизни человека. Принято это, естественно, лишь с позиции "повзрослевших".
А пока что, я надеюсь, мне удается складывать для вас более-менее целостную картину из мозаичных воспоминаний.
По законам моего родного штата, совершеннолетним здесь считается любой, кому только стукнуло восемнадцать. Сейчас мне двадцать три, то есть уже пять лет, как я считаюсь взрослым, полностью отвечающим за свои поступки человеком... Эй, а как насчет психологического взросления? Кто-нибудь умудрился создать хотя бы приемлемую шкалу для этого параметра? Вроде нет. Лично я затрудняюсь определить свой психовозраст. То меня тянет беситься, прыгать и скакать, как будто мне десять. То вдруг нахожу себя смотрящим... куда-то вдаль, сквозь всю эту материю, и мысли в этот момент принадлежат будто не мне, а кому-то неизмеримо старше, тому, кто устал от жизни, потому как нет кажется уже того, что могло бы его удивить.
Когда мне было четырнадцать, многие давали мне восемнадцать. И по внешнему виду, и, наверняка судя по разговору. Так что дело тут не только в росте и выражении лица, взгляде, но и в словарном запасе.
Сейчас я смотрю назад со смешанными чувствами. Есть здесь и сомнение, и страх, и боль... и безмерная тоска по тем временам. Их уже невозможно переиграть. Они просто есть. Они - основа настоящего и будущего.
Время... Вот что наверное пугает меня больше всего в этом мире. Тиканье часов, смена дня и ночи, полет этих ускользающих лет...
И кажется, что детство - это некий сон. В котором было все: от кошмаров до того, что хочется пережить снова и снова.
....Но время не даст этого сделать никому. Время все летит и летит. И мы летим вместе с ним... Куда-то в темноту.
Если мне не изменяет память, первую серьезную книжку я прочитал в пять лет. Автор - Филипп Фармер, название - "Убить бога". Этакая твердая научная фантастика с философско-теологической подоплекой. Не помню, как эта книга попала мне в руки - может дома где откопал, а может и где-то еще. Хотя дома - вряд ли. По крайней мере в тот период там было невозможно найти литературу с подобными названиями и тематикой. Значит, спасибо маминым друзьям и знакомым, получается так. Недавно я зашел в "Word's and Paper", такой книжный магазинчик в центре Нью-Йорка, и обнаружил там этот роман. Купил, перечитал и поставил в свой книжный шкаф. Не знаю, сыграла ли эта книга серьезную роль тогда, два десятка лет назад, но почему-то мне кажется, что именно она была самой первой прочитанной мной книгой в этом жанре. Сказки, которые я читал до этого, вряд ли оставили во мне что-то, что могло бы повлиять на мой приход в ремесло. А вот фантастика, ужасы и детективы - в этом их роль несомненна.
Вообще, если верить словам матери, читать я научился в три года. Довольно рановато, не правда ли? В этом возрасте некоторые дети и говорить-то толком не умеют, а я вот уже научился общаться-обращаться с книжными словами. Пишу об этом с чувством легкой гордости, но не более того.
После Фармера и "Убить бога" я всерьез взялся за фантастику. Находил ее, где только мог. Опять-таки, спасибо маминым знакомым, которые, видя, что, пребывая у них в гостях, я подолгу тусуюсь около книжных шкафов, предлагали мне взять что-нибудь... полистать. Большинство из них всерьез полагало, что в таком возрасте, я вряд ли могу увлекаться чем-то круче "Кота в сапогах" и "Белоснежки". Но из тех книжных шкафов я доставал отнюдь не сказки. Определял свой выбор названиями, картинками на обложке, если там было что нарисовано, или краткими издательскими рецензиями, если таковые имелись. Садился тихонько в сторонке, пока взрослые вели свои разговоры, и читал.
А когда мне исполнилось семь, то для меня открылся чудесный мир стеллажей центральной детской библиотеки Дрим-Пойнта. Саймак, Гаррисон, Желязны, Хайнлайн... Эти имена до сих пор являются для меня очень яркими и значимыми, звучащими, чем-то, что невозможно забыть. Несмотря на то, что с тех пор мои предпочтения в литературе сдвинулись немного в сторону... туда, где живут существа, ненавидящие дневной свет.
Книги я читал залпом. Увесистый том или брошюра - я проглатывал все, уделяя чтению почти все свое свободное время.
И есть такая гипотеза, что человек, прочитавший сто книг одного жанра, сто первую в состоянии написать сам. Ну, если желание появится. У меня вот появилось... может после сотни, а может и до - какая разница. Главное - само желание и уверенность, что ты и сам можешь что-то сделать. В восемь лет, на нескольких тетрадных листках я начиркал рассказик. Вроде о похищении инопланетянами... хотя уже лет тридцать, как эта тема была заезжена, но я не думал об оригинальности. Мне хотелось просто что-то сочинить. Сознательно или не совсем, но, взяв за основу то, что мне было знакомо, известно и близко. Просто сел и написал.
Ессно, моя мама не одобряла мое увлечение подобной литературой. Взять хотя бы названия: "Убить бога", "Адские гонки", "Сердце тьмы". Несколько книг были порваны в клочья, и мне потом приходилось, краснея, говорить, людям, которым они принадлежали, что мол, извините, мне стыдно, но вот потерял, оставил, забыл где-то, а где... К счастью, в каждом из этих случаев меня удостаивали лишь снисходительной улыбкой, и этим все обходилось. Но у этих людей я больше ничего не спрашивал. Может они бы и дали мне еще что-нибудь из своих книжных шкафов, но у меня уже не хватало смелости обращаться с подобными просьбами к тем, чьи книги "потерялись". Трех или может четырех раз мне более чем хватило, чтобы начать учиться конспирации. Проще говоря, ныкать куда-нибудь книжку, едва заслышав приближающиеся мамины шаги. Благо, ни одной из библиотечных книг не постигла участь быть порванной. Там бы такие отмазки вряд ли бы прокатили, и я лишился бы основного источника своего увлечения, постепенно начинающего походить на одержимость.
А вот тот мой первый рассказ маме почему-то понравился. Не помню, чтобы я сам дал ей его прочитать, скорее, она нашла его на письменном столе, когда проверяла, сделал ли я уроки. Она его прочитала и выдала вполне благоприятную рецензию... а я не знал удивляться мне или отреагировать как-нибудь еще. Когда она позвала меня, и я, зайдя в комнату, увидел тетрадку в ее руках, сердце мое ухнуло и, наверное, остановилось на какое-то время. Ибо я был более чем уверен, по какому сценарию пойдут дальнейшие события. Но...
- А что, неплохо, - сказала она. - Мне даже понравилось. Собираешься написать что-нибудь еще?
Я вроде пожал плечами.
В тот год я написал еще три рассказа, а потом почему-то забил на это дело, ограничиваясь лишь чтением. Наверное, у меня просто не хватило терпения, а может и чего-то еще. Я не знаю, где сейчас эти мои пробы пера; перевезла их мама на новую квартиру или нет. Но мысль о том, что они все-таки уцелели, довольно приятно согревает мою душу.
Только вот мне не дает покоя один вопрос: я сам пришел к писательству, или меня что-то привело?
А по-другому, это звучит так: я пришел к этому Предназначению, или оно пришло ко мне?
Где-то лет с пяти мать начала приучать меня к религии.
Ребенок - это такая губка, которая все в себя впитывает, но которую нужно время от времени отжимать. Это я так, к слову.
А мое знакомство с религией началось с тех пор, когда мать начала читать мне выдержки из библии, говорить мне о боге, о том, что существует враг рода человеческого... и все в этом роде. Слушать- то я слушал, только поначалу допирал лишь до отдельных кусков этих монологов и чтения вслух. Однако со временем начал вникать почти во все. Стал проникаться этим... и так начался путь к вере.
И вообще, что для ребенка моего возраста может быть убедительнее авторитета родителя? Ни-че-го.
И само собой с моей стороны дело не ограничилось чтением молитв перед едой и сном грядущим. Мать начала таскать меня с собой на воскресные мессы, что проходили в церкви святого Патрика, единственной католической церкви в городе. Еще в Дрим-Пойнте была одна протестантская и даже баптистская.
Так вот, каждое воскресное утро, зимой или летом, весной или осенью, в шесть часов утра меня будили, кормили на скорую руку, и вдвоем мы топали по только готовящемуся проснуться Дрим-Пойнту. У превалирующего большинства - выходной, все нормальные люди, исключая стариков с хронической бессонницей, не собираются просыпаться еще как минимум час, а мы вот тут топаем. Но были и другие, такие же... топающие в том же направлении, стремящиеся попасть на проповедь.
Насколько я помню, когда мне было пять, шесть, семь и восемь - в этот промежуток, в церкви читал проповеди отец Гришем. Пузатый такой, в очках, с вечными капельками пота на лбу. Голос у него был хриплый, громкий, и я частенько вздрагивал, когда этот голос вдруг повышался для выделения важности той или иной фразы, а то и целого куска проповеди. А может, он и просто так орал. Может, нравилось ему пугать людей - это же часть его работы. Я-то, в своем случае, делаю все по-тихому. Даже не открывая рта.
Детей, кроме меня, на мессах было еще несколько, в пределах десятка. И иногда я замечал, что если кто-нибудь начинал хныкать, сидящие рядом родители их одергивали... с угрозой во взглядах. Обещающими серьезный разговор дома или что похуже. Со мной такое случалось. Пару раз, не больше. Мне хватило, чтобы понять, что на проповеди нужно сидеть тихо и смиренно.
После отца Гришема, исчезнувшего неизвестно куда, появился отец Эсайлем. Полная противоположность Гришема. Худой, без очков, но с выпуклыми глазами и немного шепелявым голосом. Мне он тоже не понравился. Хотя я уже и начал относиться к вопросу религии более чем со смирением - с некоторой инициативой, если вы понимаете, что я хочу сказать.
Сама же церковь мне нравилась. Белые стены внутри и снаружи, коричневые скамейки с резными спинками, ощущение простора и уюта одновременно. Что-то возвышенное... атмосферу слегка портил лишь человеческий фактор в лице присутствующих.
После мессы большинство людей начинало исповедоваться, один на один со священником. Мать тоже заставляла меня это делать. Поначалу давая советы, что говорить. А потом я и сам вникся.
А теперь - ка подумайте, что может рассказать пяти - шестилетний ребенок постороннему человеку о своих грехах. Да и осознает ли он по-настоящему, что такое грех? Несмотря на выучивания заповедей, и всего прочего, разве может ребенок четко уяснить понятие греха и сопоставить это в полной мере со своими собственными действиями. Что-то я весьма сомневаюсь.
Лишь через несколько лет, когда я начал относиться к религии, как к чему-то необходимому в жизни, я стал рассказывать о своих грехах, которые действительно считал грехами. Если раньше, при толстом Гришеме я бормотал что-то насчет немытых рук перед обедом и прочее подобное, и слышал в ответ из-за решетки "Бог тебя простит, малыш", то теперь мои откровения перед Эсайлемом могли продолжаться несколько минут. Я рассказывал о нехороших словах, которым случалось сорваться с моего языка, о подглядывании в окно дома напротив, о том, что мне иногда хочется накричать на маму... и Эсайлем тоже был более разговорчив, нежели Гришем. Он спрашивал, почему у меня появляются эти мысли, желания... и я отвечал, как мог, но искренне... старался.
Возможно, это было действительно верой. С десяти лет я начал ходить в воскресную школу, общался с такими же детьми, как и я, заучивал стихи из библии... и верил.
Впрочем, пожалуй, лишь в одном я не смог себя переубедить. Относительно книг, которые читал. Относительно того источника, без которого я не представлял своего существования. Дело в том, что это все как-то вполне уживалось во мне - и эти книги, и религия. И хотя в некоторых произведениях встречались, мягко говоря, атеистические темы, и во мне порой просыпалось возмущение по этому поводу... я все равно продолжал читать. Хвала богам, я так и не смог предать свое любимое занятие, сумев найти компромисс с собственной верой, правда, не знаю точно каким образом. Наверное, это уже было у меня в крови - слова и миры, построенные ими.
И вот о чем я хочу упомянуть напоследок в первой главе. Об одном, на мой взгляд, занимательном случае из раннего детства. Еще одна фотография.
На этом снимке мне восемь месяцев от роду (первые свои слова я произнес двумя месяцами раньше). Сижу я в спальне, на кровати у стены. Без трусов, зато в майке. В кулачке зажата ручка, на лице - довольная улыбка.
По словам матери, она собиралась как раз меня сфотографировать. Зашла в спальню и обнаружила меня, рисующим что-то на обоях. На вопрос, чем это я собственно занимаюсь, я повернул голову и невозмутимо заявил: "Я книги писать буду".
Мама не упустила этот момент и сфоткала меня сразу после этих слов.
И мне весьма интересно: чем же были мои те слова?
Первым голосом Предназначения
Глава вторая.
Первые противоречия и пробы пера.
В школу я пошел не как все нормальные дети - в семь лет, а в восемь. Не помню точно - то ли из-за болезни, то ли так решила мать. Вроде было и то, и другое.
А отправился я в среднюю школу Дрим-Пойнта с энтузиазмом... и вместе с ним же проучился там три класса. Может, чуть больше. Помнится, в то время я учился на "хорошо" и "отлично", был прилежным и все такое.
Вообще, наверное, большинство детей идет в школу с энтузиазмом. А потом он пропадает. Постепенно. Когда начинаешь понимать, какой это бред от начала и до конца. Доперло это и до меня.
Ну да, у некоторых стремление к учебе не пропадает даже до окончания колледжа... но, сами понимаете, таких - единицы, и в их число я не попал.
Теперь то время в начальных классах кажется мне донельзя бесцветным. Писать и читать я научился еще до школы, спасибо маме. Так что за партой мне приходилось попросту скучать. Колумб, арифметика, почему солнце встает на востоке... бе-е-е. Короче, что-то ничего хорошего из младших классов я вспомнить не могу. Плохого, впрочем, тоже. Я просто ходил в школу... потому что все должны иметь образование.
Вот я и получал это самое образование. Этакий неприметный мальчишка в застиранной футболке и потертых джинсах. Один из ему подобных.
Будь ты примитивный бумагомарака или автор мировых бестселлеров, а путь твой всегда начинается с чтения. Да, это тоже своего рода учеба, но она отнюдь не скучна; даже второсортная литература способна научить подрастающего автора, в основном тому, чего делать не следует, чтобы и его произведения не оказались в классе "В"... или хотя бы вообще их кто-нибудь издал. Даже если вы не собираетесь становиться писателем, чтение в любом случае чему-нибудь, да и научит. Или хотя бы просто развлечет. Ну или... если уж там все так совсем хреново, то можно, просто закрыть книгу и взять какую-нибудь другую.
Есть читатели, которых можно отнести в разряд обычных потребителей; да, они читают книги, восторгаются некоторыми, оттачивают свое воображение... но не более того. Чтение для них - отдых в часы досуга. Они могут быть кем угодно - строители, менеджеры, разносчики пиццы, водопроводчики... Возможно, иногда в их головах и витают собственные идеи, эпизоды, а может даже и почти целиковые сюжеты; может они, эти люди, что-то и черкали на разноцветных листочках для заметок или столовых салфетках... но дальше дело не шло. Они люди занятые, им семью надо обеспечивать и т.д.
Есть и такие люди, которые, приходя с работы, плюхаются в кресла перед телевизорами или компьютерами, или возятся в гараже, или разгадывают кроссворды... черт бы их побрал. Это те, кто не ушел дальше школьного курса литературы. Воображение этих людей если не спит, то находится в весьма сонном состоянии. И если ваши мозги разжижаются под воздействием телемаркетинга, однотипных новостей, мыльных опер и компьютерных игрушек типа "замочивсечтодвижется" - я вам искренне сочувствую.
Я понимаю, что есть еще и те, кто действительно не может выкроить время на чтение, но, как говорится, тут уже ничего не поделаешь.
И, хвала богам, что есть такие, кто чем больше читает, тем больше у них желание (надобность? потребность?) начать писать самим. Возможно, именно здесь можно уже снова упомянуть о Предназначении... Но я, пожалуй, подожду. Немного.
Существует еще такая мифическая фигня, как талант. Что-то врожденное, что-то временами непонятное для окружающих... а может быть и для обладающих этим самым талантом. Да-да, так часто бывает.
Теперь представьте: у вас есть талант... или хотя бы наклонность к сочинительству. В детстве, вы часто любили фантазировать, напрягая (а может и не прилагая особых усилий) воображение... и ваши мечты были особенными, живыми, даже немного больше... И книги, как ничто другое и никто другой способствуют развитию писателя; укрепляют, оттачивают воображение и все остальное, что необходимо хотя бы для того, чтобы просто начать. Они сеют семена. Из которых может вырасти что-нибудь на последних страничках школьной тетради.
И также, как вас затягивает чтение, вас может затянуть и сочинительство... если вы найдете в себе силы продолжить сразу же после начала.
Некоторые начинают со стихов, но есть и те, кто лет в семь-восемь возьмет и сочинит какую-нибудь сказку или что-то в этом роде. Стихи появляются обычно немного позже, сердечные волнения и все такое.
Несмотря на то, что за все эти годы я накатал стихов триста, а может и поболее, полтинник из которых был впихнут во всякие школьные сборники и куда-нибудь еще - если меня просили издатели, - я все же считаю себя именно беллетристом-прозаиком.
А вот хреновая проза у меня или приемлемая - решать вам.
Случайно это или нет, но я увлекся жанром ужасов как раз чуть ранее того времени, когда во мне начали появляться сомнения по поводу правильности и честности религии. А конкретно христианства. Зародилось и начало созревать это зерно скептицизма, уже с намеками на отступничество.
В-общем... я плавно перешел на мистику, хоррор, все такое. Читал и постепенно стал проникаться темной любовью к ночным кошмарам, ходячим мертвецам, маньякам-садистам и иже со всем этим. Для меня это был словно глоток свежего (может и с тухлецой, но...) воздуха в раскаленной пустыне, полной света.
Почему-то на вопрос о первой прочитанной мной такой книге, приходит на ум Стивен Кинг. А конкретно, его роман "Сияние". Стоит ли действительно считать его первым или нет, но этот роман оставил по настоящему яркий след в моей памяти. Да, что-то во мне перевернулось от этой истории про отель со злобными призраками. Может, я и чувствовал себя тогда в некоторой степени Дэнни Торрансом? Хрен знает. А прочел я эту книжку лет в восемь-девять, спустя года три, как вообще начал увлекаться чтением.
Продолжилось мое знакомство с Кингом только через несколько лет романом "Воспламеняющая взглядом" (хотя, я уже и слушал его уже раньше в радиопостановке... но ведь это не книга, понимаете разницу?) Формально - это даже не роман ужасов, а скорее триллер на научно-фантастическом замесе. Но Кинг - это ведь Кинг? А чтобы вы не считали меня зациклившимся фанатом, назову еще несколько имен того периода, когда я бродил между стеллажей библиотеки или глазел на книжные полки у маминых знакомых, в поисках "чего-нибудь такого, страшного". Находились там обычно следующие: Питер Страуб, Роберт Блох, Питер Бенчли, Клайв Баркер, Брэм Стокер, Мэри Шелли, Г.Ф.Лавкрафт...
Стоп. Давайте именно тут и притормозим. Потому что как раз последнее упомянутое мной имя и дало мне топливо для начала моих собственных попыток в жанре ужасов. Не Кинг - который, да не убьют меня его поклонники, по сути, является великим беллетристом, а не королем ужасов.
Не он дал мне эту первую дозу топлива, и никто из вышеперечисленных. Не спорю, так быть может вышло, потому что я читал в-основном романы, созданные этими писателями и совсем немного новелл, малой формы. И понимал, что на то, чтобы сесть и написать роман - меня не хватит, я еще не готов.
А тут мне в руки попал целый трехтомник Лавкрафта. На стеллажах библиотеки его не было, но я, предварительно порывшись в картотеке, выяснил, что он есть в библиофонде. Я знал, что книги из библиофонда выдаются только совершеннолетним читателям. И этот трехтомник стоил мне целых четырех баксов из копилки, которые ушли на покупку коробки шоколадных конфет для мисс Крамер, заведующей библиотеки, а также минут двадцать уговоров и заверений, что с книгами ничего не случится, и верну я их точно в срок.
До этого я читал лишь пару рассказов, вышедших из под пера Провиденского Затворника. "Сияние извне" и вроде бы "Ультарские кошки", напечатанные в "Weird Tales". Но и этой пары хватило, чтобы подвигнуть меня на поиски остального.
И вот, прочтя эти три тома, я сел, задумался, потом аки сомнамбула взял альбом для рисования - почему-то он первый попался под руку - и стал писать. Не помню название того рассказа, но в самом "произведении" безусловно присутствовали имена Древних богов. Так, насколько я помню, и свершился мой первый письменный опыт в жанре ужасов... после всех этих бездумных отрыжных каляканий про добреньких инопланетян и прочую хрень.
Это уже чуть позже я стал смешивать в своей прозе и Кинга, и Лавкрафта. Простота первого и роскошность слога последнего воодушевляли меня донельзя на создание все и новых и новых проб пера.
И, наверное, в первую очередь следует сказать "спасибо" именно этим двоим за появление меня в амплуа писателя. Даже больше, чем "спасибо".
Да простят меня остальные, не забытые, нет, но просто авторы, которых я читал, как читатель.
Немного выше я уже расписал - немного грубовато и претенциозно - категории людей по их отношению к книгам и чтению. Теперь же я попробую сделать то же самое относительно людских душ.
Дело в том, что есть люди, которых с самого детства вели по светлому пути. Ведут до тех пор, пока они сами не смогут на нем утвердиться. Некоторые идут по нему до самого конца, до могилы... и помирают они, веруя в правильность и исключительность света.
Есть те, кто просто сходит с этой тропы и идет по жизни, блуждая где-то по пересеченной местности. Как и те, что бродят там с самого начала, если их угораздило (повезло?) родиться в семье атеистов.
Иные же, те, в которых есть небольшой такой темный огонек, переходит на путь кардинально отличный от того, по которому они шли прежде (я ничего не говорю о детях, у которых мама и папа - оба сатанисты ). И огонек этот порой разгорается в огромное черное пламя.
Наверное, я так никогда и не смогу ответить полностью на вопрос, которым озаглавлена эта часть романа. В общих чертах, я думаю, меня можно считать одновременно и предателем, и скептиком. Относительно матери, жизни в Дрим-Пойнте, религии.
С предательством - вроде все просто. Назвал себя предателем - и ладно, значит, так оно и есть. Ты себя таковым чувствуешь, и объяснять вроде как ничего особо не требуется. А как быть со скептицизмом?
А вот как.
Сомнения обычно появляются, когда начинаешь сопоставлять факты. Почему так, а не этак.
Да, еще ребенком я научился задумываться... а не просто думать. Нравилось мне это дело, и все тут. Нет, я не корчил из себя малолетнего гения-философа, и все свои мысли оставлял при себе, или же, иногда, на бумаге.
Относительно религии противоречивые мысли у меня стали появляться где-то лет с девяти. Но поначалу я пугался этих мыслей. Понимаете, просто боялся божьей кары или что-то в этом роде.
А затем тьма внутри меня начала сгущаться и я уже мог думать свободно, без страха... ну, почти.
И вот вам примеры тех мыслей, списанные из моего дневника. Тогда мне было тринадцать, и это была вторая тетрадка, второй том моей личной автобиографии. Думаю, здесь кое-что все-таки проясниться относительно того, почему меня можно считать скептиком. А возможно, некоторые из этих мыслей сродни вашим собственным. Если так, то это лишь приблизит вас к пониманию.
Итак, вот мысли, родившиеся в голове ребенка:
--
Почему, если есть бог, то почему он позволяет разбиваться самолетам, сходить поездам с рельс, и вообще спокойно смотрит с небес на происшествия, в которых погибает целая куча народа. Даже если умирают таким образом только грешники, неужели бог настолько жесток, коварен, глуп, чтобы впихнуть несколько сотен людей в самолет, чтоб потом заставить его рухнуть. Неужели не проще бы наказать их поодиночке? Сердечным приступом, неожиданной машиной из-за угла? А если большинство этих людей невиновны, если в этих катастрофах погибает много детей, то почему бог не вмешивается, чтобы спасти их?
--
Библия - основа христианства. Но как люди, читающие ее, способны поверить в этот бред? Там же сплошные противоречия. (А дальше у меня шло слегка нелогичное заключение) Но разве Царство Небесное, построенное на противоречиях, не является адом?
--
В христианстве и на протяжении всего его истории слишком мало твердых доказательств его канонов. А если хорошенько подумать, их нет вообще. Все эти догмы - не более чем попытки заставить человека верить. Но такая вера состоит из иллюзий, потому что все эти "аргументы" - всего лишь замки на песке. А вера в непроверенное - это слепая вера. Это лишь слова, мысли и чувства. Это - наркотик для души. <...>
Конечно, я выписал не все тогдашние мысли на этот счет, а всего лишь три. И пусть они слегка кривоваты и шероховаты, но они мне нравятся до сих пор. Наверное, потому, что я и сейчас продолжаю задумываться в этих направлениях. Я специально сохранил стиль письма, чтобы точнее показать ход именно детских мыслей. Конечно, позже были и другие, более точные, логичные и качественнее аргументированные... Но пришли они позже, и я оставлю их на потом. Если хватит места.
А в то время я продолжал ходить с матерью на утренние мессы, слушал проповеди... понимая, что все это уже инерционно. И еще, что небольшие чувства вины и раскаивания, появлявшиеся у меня после тех умозаключений и записей, были действительно небольшими.
И я все-таки хочу забежать немножко вперед и сказать вам кое-что. Сейчас, хотя я и продолжаю идти вне светлой тропы, я не считаю себя сатанистом или кем-нибудь в этом роде. Может, и считал раньше, но тоже до определенного срока. Лично я делаю предположение, что просто однажды пришла пора, когда внешнее проявление моего бунтарства потеряло смысл. И я замкнулся вовнутрь, продолжая считать себя окруженным тьмой.
На деле же, темный путь привел меня к чему-то качественно другому. И там уже началась другая тропа.
Глава третья.
Дрим-пойнтское становление.
А сейчас позвольте мне сделать очередное небольшое отступление и сказать пару слов о проблеме, ну, может и не совсем проблеме, но, тем не менее, вещи, которая непосредственно связана с моей историей. Более того - является ее неотделимой частью.
Проблема же заключается в такой тонкости, как честность диалогов в автобиографиях. Наверняка вы уже заметили, что в предыдущей паре глав практически отсутствуют голоса персонажей, и я прячусь за щитом описательно-молчаливого стиля Лавкрафта.
Меня всегда интересовало, хотя я и прочел не так много автобиографий, штук шесть-семь, не больше, каким образом их авторам удается вспомнить содержание - причем дословно - тех или иных бесед даже тридцатилетней давности? Я вот, например, не могу вспомнить точно почти ни одной фразы из своего утреннего разговора с мистером Редклифом (это режиссер, который собирается экранизировать мой предпоследний роман), но зато я помню суть разговора - спор по поводу оправданности излишней, на его взгляд, кровавости в некоторых сценах моей адаптации под сценарий.
И в этом то, я думаю, и есть ключ к решению проблемы - все дело именно в сути разговора. Ведь слово - это же лишь отражение значения, а набор слов призван раскрыть смысл - если получится. И можно, в принципе, не беспокоясь о честности (главное - это чтобы вдруг откуда-нибудь не возникли свидетели с диктофонами) писать диалоги - в том числе и в беллетристике, заботясь, в основном, лишь об их назначении. Но, конечно же, думая и об их содержании. Чтобы, скажем, престарелая бабуля не сказала вдруг что-нибудь типа: "Эй, пацаны, тут наших двоих порешили!" Хотя, спорить не буду, возможность такого прецедента вовсе не исключена. Бабуля бабуле рознь.
В-общем, в любой истории нужны кое-какие предохранительные стержни. Один из них я как раз сейчас установил, и повторю еще этот тезис в упрощенной форме: в разговоре (диалогах) в большинстве случаев важнее не "как" сказал, а "что" сказал. Можно еще добавить и "зачем", но это уже вопрос контекста.
Поехали дальше, отступление закончено.
Продолжая тему Темного пути, хочу сказать, что лично мне довольно сложно объяснить притягательность Тьмы. Даже с ее позиции.
Что ж, большинство людей не могут объяснить и самим себе, почему они с таким интересом глазеют на катастрофы, являясь их непосредственными свидетелями... ну или же просто пялясь в ящик. Почему они с таким странным, смешанным чувством смотрят на лужи крови, исковерканные трупы, слушают крики боли... а некоторые иногда вдруг осознают присутствие улыбки на собственных губах. Почему их притягивает это? Может, ответ в том, ЧТО притягивает? Что-то у них самих внутри? Тот самый черный огонек, который есть в каждом?..
Моя личная откровенная симпатия к темной стороне началась в четырнадцать лет, после очередной серии скандалов с матушкой. По окончании последнего моя задница и спина были в красную беспорядочную сетку, спасибо моему же ремню... а я обнаружил себя стоящим у окна в моей комнате, смотрящим на вечернее, темнеющее небо и сквозь зубы проклинающим бога. Именно его я винил тогда в своих бедах: и в том, что родился, и в том, что именно из-за его гребаных заповедей и прочей херни мать со мной так поступает... и во всем прочем. Я понимал, что и у меня наверняка есть своя собственная, еб ее, чаша... просто теперь, капли начали срываться через край. Это был и инстинкт, и вера в правильность тех слов, произнесенных у окна. Плюс еще три слова в кроваво-красной пелене бившиеся у меня в мозгу: С МЕНЯ ХВАТИТ!
На следующий день, когда мать ушла в супермаркет за покупками, я, в геометрической прогрессии развивая свою ненависть, не помышляя ни о каком раскаянии за вчерашнее, сжег евангелие, которое получил в воскресной школе за двадцать выученных наизусть псалмов. Прямо на заднем дворе, за мусорными баками, хорошо загораживающими обзор из окон, выходящих на эту сторону,
И вот вам такие дела: ни вчера, ни сегодня после сих актов богохульства я не ощущал чувства вины, ни то, что совершаю грех, нет - я чувствовал другое. Некое ощущение странной освобожденности охватило меня. А заодно желание совершить еще какой-нибудь подвиг. Например, обоссать статую Иисуса в нашей церкви.
И еще думал - почему же так долго я жил по этим идиотским правилам, заповедям и прочей чепухе, когда в любой момент мог совершить что-нибудь этакое?
А когда я завернул за угол, то увидел ответ в виде женщины, которая, не выпуская из рук сумок, пыталась открыть дверь подъезда.
-Вот и ваша светлость, - констатировала она мое появление.- Помочь не желаешь? Я не собираюсь ставить продукты на землю.
Привычка у нее такая: вместо того чтобы сбегать в магазин два раза, лучше сходить один, но набрать всего до предела собственных сил и наличности в кармане.
Мой же бунтарский дух решил вдруг резко испариться обратно в темные пещеры, уступив место угодливой улыбке на моем лице, и я поспешил на помощь маме.
-Что-то дымом воняет, - сказала она, когда я подошел ближе. - Чувствуешь?
Я для вида зашевелил ноздрями, принюхиваясь.
-Ага, - сказал я. - Вроде того.
Она что-то пробурчала в ответ, и мы зашли в подъезд. Она шла впереди, а я за ней, украдкой оглядывая себя - не осталось ли на мне следов пепла или еще каких-нибудь улик, свидетельствующих, что несколько минут назад я совершил одно из самых богопротивных, богоотступных и богомерзких деяний в своей жизни. Вроде ничего такого не обнаружилось, и я смог вздохнуть посвободнее. Хотя, в первый момент, когда завернул за угол и увидел мать, я подумал, что все, приплыли. Сегодня будет день моей кончины. Но... короче, прокатило.
И вот, таким образом, замок, возводимый годами, разрушился за пару дней, оказавшись, по сути, слишком песочным. Большая часть стен и башенок сгорели в том огне. И... песочным он мог оказаться потому, что пока инерционно возводились еще верхние этажи, черви моего скептицизма уже медленно, но верно прогрызали фундамент. Это, во-первых. А во-вторых - мамины "заслуги". И ничего парадоксального. Благими намерениями выстлана дорога в ад. Хе-хе. Спасибо, мама.
Мои паломничества на угол Мартена и Независимости естественно продолжались, пока не могли не продолжаться, это так. Но если бы кто-нибудь заметил мои ухмылочки в сторону алтаря, демонстрирование украдкой среднего пальца спине отца Гришема и прочие мелкие "невинности" - тот бы сразу понял мое истинное отношение к религии, которую я вроде как исповедую. Если бы церковь была деревянной, как где-нибудь в Норвегии или России, я бы может и решился поиграть в пироманьяка. Притворщик - вот какую роль я играл тогда. И был весьма доволен собой.
А с литературой ужасов я начал совмещать иную литературу, но тоже... с той стороны. Мои дружеские отношения с библиотекой были мне на руку, и как-то я решился полазить по картотеке и поискать кое-что другое. Не могу объяснить, а тем более вспомнить, что двигало мною тогда: "Некрономикон" Лавкрафта, библейские истории - и не только оттуда - про чернокнижников... или что-то иное. Что-то внутри меня, пробуждающееся и готовое пробуждаться дальше.
Тем не менее, в библиофонде я обнаружил наличие "Черной магии" Кавендиша, "Магию в теории и практике" Кроули, "Каббалу" Папюса, "Разоблаченную Изиду" Блаватской... в-общем, много чего. Брать эти книги домой было равносильно самоубийству. Потому, на первых порах мне приходилось находить время, чтобы посидеть в читальном зале с этими томами, переписывая кое-что в тетрадку, которую никогда не вносил в дом, а, договорившись, хранил в библиотеке.
Важные, нужные мне слова...
Еще одна веха моего перехода.
Нет, далеко не сразу я приступил к практике. Пока что меня вполне устраивала роль теоретика. Устраивала, насыщала, довольствовала. Все, что мне пока требовалось - как я думал тогда - это познание себе и скрытых аспектов окружающего мира. В тетрадку я, конечно, вписывал и практические элементы, но по большей части там были "аксиомы" и "теоремы". "То, что наверху подобно тому, что внизу", "Магия зиждется на четырех краеугольных камнях...", "Внутри каждого из нас есть как Созидатель, так и Разрушитель..." - и все такое прочее.
Я пытался разобраться в Свете, изучая Тьму... и наоборот. Иногда мне казалось, что я смотрю на себя со стороны все же с некоторой долей непонимания: как, после стольких лет предать тот путь, на котором вырос?.. Я же игнорировал этого наблюдателя, познавая бывший ранее для меня запретным плод, радуясь пламени свободы, сжигающем постепенно все сомнения у меня внутри. Так подыхал мой хранитель с правого плеча.
И все больше и больше я понимал, что без Тьмы невозможно существование Света, но и без Света Тьма лишена смысла. И чтобы отличить - хотя бы попытаться - одно от другого, должны быть в наличии и то, и другое. Или, скажем, типа, что палящий дневной зной должен разбавляться ночной прохладой. Все это я смог подстроить для себя: если есть те, кто идет по светлому пути, то должны быть и те, кто идет по пути иному. Все просто, как в теореме о параллельности прямых. И в жопу эти мысли о предательстве.
Немного позже мне разъяснился смысл коньюкции дуальностей, но то было позже, а пока... я начинал понимать, что одной теории когда-нибудь мне станет мало. Вот только справлюсь ли я в одиночку?
Иных, более-менее темных личностей я не искал. Первый, на моей памяти, нашелся сам. Барри Эшер, чувак из параллельного класса, как-то приперся в школу в совершенно неузнаваемом виде. Еще вчера это был ботаник в голубой рубашке с воротничком и отутюженных брюках, теперь же это чудо выглядело настоящим бунтарем местного розлива. Бывший блондин перекрасился в черный, вдобавок поставив ирокез. Черные джинсы, армейская куртка, кожаная косуха в заклепках. А под курткой обнаружилась футболка: спереди какая-то кладбищенская картинка с подписью псевдоготическим шрифтом (буквы складывались - как я узнал позже - в название известной блэк-метал команды), надпись же сзади вызвала во мне откровенное восхищение: JESUS - CUNT. Нет, у нас в школе были и панки, и типаметаллисты, и прочие, но никто еще не напяливал на себя что-то такое по настоящему богохульственное. И пока я стоял в десятке шагов от нескольких школьников, которым Барри объяснял, какого хрена он так вырядился, я, подумал, что тоже хочу так же выглядеть. Я тоже хочу бросить вызов... всему этому.
В тот осенний день было мое дежурство по классу. Мое и Харви Джоунси, но тот сослался на какое-то дело, сказал, что в следующий раз отдежурит за меня. Слинял, в общем. В школе наступило затишье. Ни воплей учеников, ни окриков учителей.