Разумов Геннадий Александрович : другие произведения.

Зебра Полосатая _2-я часть

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    м выше мы взбираемся по ступеням лет, тем делаемся более дальнозоркими, тем большее пространство охватывает наш широкоформатный взгляд, панорамнее видится действительность. Зато мельче, расплывчивей, непонятней становятся отдельные частности, неразличимее детали. Надо одевать очки. Или снимать катаракту.
  Глава 11. БОЛЕЙ, НО НЕ БУДЬ БОЛЬНЫМ
  
  ЗДРАВО-ОХРЕНЕНИЕ
  
   Мы выбрались из бесплатного социалистического рая с грязными больничными палатами на двенадцать железных коек, общими вонючими уборными с обрывками газет, заменявших туалетную бумагу, и с нищими задерганными затурканными врачами. Уместно ли жаловаться на судьбу, переместившую нас в мир современной высококлассной медицины с госпиталями, оснащенными хирургическими роботами-давинчами, компьютерными томографами, чистыми одноместными палатами с телевизорами и индивидуальными туалетами? Правильно ли она выбрала место лечения болезней, появляющихся в конце жизни куда чаще, чем раньше? Как ответить на этот вовсе не такой уж простой вопрос?
   Надо признаться, что в принятии мной решения об эмиграции многочисленные слухи, поступавшие из-за границы о высоком уровне западной медицины, надежды на нее занимали, если уж не первое, то по крайней мере 2-ое место. Но вот приехал, пожил, посмотрел, пощупал и вот теперь при более тесном с ней знакомстве у меня появились серьезные сомнения.
  Главную роль в этом сыграл, конечно, грустный опыт маминых болезней и ее госпитальных страданий.
  
  * * *
  
   Первый вопрос возник, когда пришлось для мамы, у которой вдруг опасно высоко поднялось давление, вызывать скорую помощь. Я позвонил по телефону 001, и буквально через 5 минут мы услышали оглушительный рев сирены, напомнивший июль 1941 года, когда к Москве подлетали немецкие мессершмиты. И тут же в комнату вошли три гренадера с коричневыми чемоданчиками в руках и черной кожей на лицах. Один держал в руках чемодан-прямоугольник, наверно, с инструментами и лекарствами, другой тут же склонился над сильно напуганной мамой, а третий принялся подробно записывать за мной свидетельства легальности ее американского статуса и платежеспособности медицинской страховки.
  И я подумал, что недаром Всемирная организация здравоохранения по оперативности работы утвердила за американской службой экстренной медицинской помощи почетное первое место.
  
  Однако... Вот привезли мою маму в "Emergency room" ("комнату скорой помощи"), переложили с носилок на кровать-каталку и оставили лежать в коридоре Приемного покоя. Прошло 10, потом 20, 30 и 40 минут, но ни одна сестра и ни один врач к ней не подходил. Можете не сомневаться, что каждые эти десятиминутки я подходил к застекленному окошку, за которым сидели три скучно-лицые серохалатницы. Лишь одна из них на мои приставания молча поднимала пустые рыбьи глаза и, ничего не отвечая, снова погружала их в стеклянную тьму компьютера. "Наверно, - думал я, - не понимает мою англорусскую абракадабру". Наконец, почти через час я услышал от нее почти чистую, хотя и разбавленную армянским акцентом русскую речь:
  - Ждите, скоро с вами будет дежурный врач.
  
   Такой вот парадокс американской неотложки. Что толку от скорости этой скорой помощи, напрочь съедаемой ее ожиданием, кому нужна такая быстрота?
  И еще, что меня сразу очень удивило. Ведь место обычной амбулаторной машины "ambulance" к подъезду, где живет больной, подкатываются два или даже три автомобильных слона с пожарными лестницами и помпами для тушения огня. В них сидит тоже три или четыре крепких рослых молодца в черных форменных комбинезонах с нашивками пожарной команды. Зачем они? Вы же по телефону вызывали врачебную помощь, а не аварийную службу для гашения пламени на загоревшейся занавеске или откачки воды из засорившейся ванны.
  А тут в дверях появляются страшные фигуры подпирающих потолок черных верзил, от одного вида которых, иную старушку, лежащую в постели с высоким давлением, неровен час и инсульт может разбить.
  Нет, никто не мог мне объяснить, для чего, отжимая к тротуару городской транспорт и оглушая округу страшным ревом сирен, несется по улицам колонна пожарных машин. Не для того же, чтобы только расходовать дорогое дизельное топливо? Скорее всего, для того, чтобы непыльная работа пожарников по-прежнему оставалась привлекательной благодаря высокой зарплате. А она у них побольше, чем у иного инженера.
  
  * * *
  
  Однако это все копейки по сравнению с огромными расходами, связанными с назначением врачами разных дорогостоящих тестов, без которых, наверно, в половине случаев можно было бы обойтись. Что это, докторская боязнь что-то упустить в диагнозе? В свое время промышленная революция, давшая людям механизацию производства, почти совсем освободила цеха заводов, строительные площадки и сельскохозяйственные поля от тяжелого ручного труда. Нынешний этап научно-технического прогресса, кажется, освобождает людей и от необходимости шевелить мозгами. Человек все больше становится придатком компьютерно-приборных комплексов. Но если отсутствие особой необходимости много думать слегка и допустимо в мире машин и механизмов, то совершенно неприемлемо в медицине.
   Я не помню ни одного случая посещения того или иного лос-анджелесского врача, чтобы тот не направил меня хотя бы на пару каких-либо обследований. Я проходил всевозможные ультразвуковые тесты, сдавал многочисленные анализы, ложился в трубу для послойного сканирования и компьютерной томографии. Каковы были результаты? Мне не сообщалось. Большинство их так и оставались подшитыми к моей медицинской карте невостребованными бумажками.
  А ведь, по моему представлению, во многих типичных и не очень сложных случаях опытный врач, анализируя клинические данные, мог бы поставить достаточно точный диагноз и без большого количества дорогих тестов. Но здесь бизнес, деньги превыше всего.
  
  А вот, что еще мне увиделось таким отличным от моего прошлого опыта взаимодействия с медициной. В США почему-то вместо того, чтобы лечить самого человека, лечат его отдельные органы. Так, "foot-доктор" занимается только нижней частью ноги, а все, что выше щиколотки - дело ортопеда. Точно также, просматривая результат рентгена и сканирования легких больного, пневмопатолог в большинстве случаев не обращает внимания, например, на опасную аневризму аорты или аритмию сердца. Какой бы наш старый земский врач был бы так постыдно безразличен к своему пациенту?
   Конечно, теперь не те времена, когда добрый доктор "айболит", приложив трубку к твоей груди, назначал сладкий люголь для горла и касторку для желудка. Ныне вместо ветхозаветного стетоскопа у современной практической медицины есть высокоточные приборы и для магнитно-резонансного исследования, и дуплексного сканирования, и прочих чудес медицинского тестирования.
   И это, без спора, было бы очень хорошо, если бы именно здесь не скрывалась одна из главных причин невероятной затратности американского здравоохранения. Не случайно чрезвычайно высокая дороговизна американской медицины, по свидетельству той же Всемирной организации здравоохранения, несравнима ни с одной другой страной. Стоимость медицинских обследований в США зашкаливает все мыслимые уровни и недопустимо завышена. Из своего профессионального опыта я знаю, что, например, аналогичные неразрушающие методы изотопной и ультразвуковой дефектоскопии, фактически те же самые, что в медицине, при обследовании строительных конструкций, стоят меньше раз в 10.
  Дороговизна тестов служит большим соблазном для тех, кто не гнушается возможностью с их помощью выбивать деньги из страховщиков и пополнять свой карман. Не забуду случай, когда меня послали на магнитно-резонансное обследование сильно ушибленной кисти руки. Вместо того, чтобы "просветить" именно ее, меня против моей воли, положили в трубу и просканировали всего с ног до головы. Зачем? Конечно, только чтобы слупить с моей страховки Медикера побольше денег. Таких примеров любой из американцев может привести множество.
  
  * * *
  
  Но никакие самые дорогие обследования не сравнятся по расточительности с другой составляющей американского здравоохранения - фармацевтией. Недаром, мировой опыт показывает, что размер прибыли от продажи лекарств не намного меньше, чем от торговли оружием. И не случайно экономические кризисы, периодически потрясающие капитализм, редко касаются фармацевтической промышленности, продолжающей благополучно процветать.
   Попытки властей что-то реформировать в американском здравоохранении оказались особенно провальными в области лекарственного обеспечения. Долгое время связь между аптеками и лекарстводеланием была прямой: заказ - поставка. В 2006 году где-то в коридорах вашингтоской бюрократии родилась лихая мысль добавить к Медикеру, кроме частей "А" и "В", еще и "D".
  Мгновенно возникли многочисленные посреднические страховые компании, так называемые "Планы". Не знаю, как у кого, но мой почтовый ящик затрещал от бесчисленных предложений подключиться к той или иной программе по снабжению лекарствами. Наконец, по совету одной аптеки я сделался участником какого-то плана под названием "AARP/ MedicareRx Plans". Что это такое я не понял, хотя она сразу же начала заливать меня бумажным потоком всяких писем, информаций, инструкций. Но это было только на первых порах.
  Не прошло и полугода, как я стал вынимать из почтового ящика совсем уже другие конверты. Не трудно догадаться какие. Сначала требования оплат были весьма скромными: 5 - 10 долларов. Но со временем аппетиты моих новых "страховщиков" выросли, и теперь она стала уже запрашивать десятки долларов. Хотя ведь до появления посредника я, старый пень, как обладатель всяких льгот, получал лекарства бесплатно. А вот теперь получилось, что, якобы, "хотели, как лучше (?), а получилось, как всегда".
  Вполне возможно, я чего-то не понимаю и рассуждаю, как неграмотный профан, но факт налицо - не став хоть немного богаче, я стал платить намного больше.
  
  * * *
  
  Вот стал я старым, хворым, немощным, болячки повисли на мне, как шишки на елке. А все так же, как прежде, всего хочется, но уже, увы, не можется. Вспоминается завиральная идея, которую когда-то в нашей 30-тилетней молодости провозглашал один мой ровесник, ежедневно и единовременно пробегавший в своей Марьиной роще по10 километров.
  - Пока еще есть силенки, - разглагольствовал он, - надо проверить все свои органы на предельные нагрузки. Отжиматься от пола до сведения бицепсов на руках, прыгать-скакать-бежать столько, сколько сможешь, пока сердце не заболит, гири-гантели такие поднимать, чтобы кости трещали.
  И я по своей природной глупости на старости лет, хотя и не буквально, но тоже не в малой степени рисковал следовать чему-то подобному. Так, в своей Санта Монике стал заниматься тем, что громко именуется лестницей-терапией. Помятуя о необходимости постоянной поддержки нагрузками своего сердца, ремонтированного после инфаркта в 1996 году, я присоединился к группе молодых, моложавых и молодящихся, изнуряющих себя хождением по 160-ступенчатым лестницам, которые у океана соединяют высокий берег с пляжем. Сначала я поднимался-спускался по 3 раза, потом по одному и, наконец, понял, что сорвал коленки. Пошел к ортопеду, сделал рентген, и выяснилось, что у меня полностью стерт хрящ в левом коленном суставе, и теперь там кость трется прямо по кости. Никакие смазки и прочие широко рекламируемые средства уже не помогают - надо вставлять в сустав железяку. А это серьезная операция, на которую трудно решиться.
  Так что, знайте, молодые, ничего нельзя делать слишком, сверх - over, too much. Не переусердствуйте, ребята.
  
  ОСКОЛКИ ПРОШЛОГО
  
  Надо сказать, что те же самые паскудные рвотные отрыжки дикого капитализма накрыли меня и на моей родине-матери, когда я в очередной раз вляпался в еще одну свою хворобную каку. Вот как это случилось.
  То был прекрасный круиз вдоль берегов Индии (см. гл. 29), к которому мы присовокупили трехдневный самолетный тур в Дели, откуда состоялась незабываемая поездка в Агру с ее белоснежным Тадж-Махалом и красно-белым Красным фортом.
   Но больше всех архитектурных роскошеств забыть ту поездку в индийскую столицу не позволяет мне неожиданная резкая боль в левой ноге, из-за нее мне пришлось прервать экскурсию. Я с трудом дохромал до двери автобуса, плюхнулся на сиденье и, задрав штанину, увидел сбоку ниже колена большое темно-красное пятно, свирепо уставившееся на меня с одной из моих старых безобразных варикозных вен.
  Попав обратно на корабль, я тут же отправился к судовому врачу, который объявил мне, что это опасный тромб и одел на него тугой чулок из прорезиненной ткани.
  - Приедете домой, сразу же бегите к доктору, - сказал он. - Тромбофлебит требует к себе почтения.
  Мы прилетели в Москву субботним утром, а достучаться в выходной день до каких-либо лечебных учреждений мне по моему советскому опыту казалось таким же невозможным, как купить манго в сельпо Укурянска. Но... Великий, всемогущий, всезнающий Интернет! Мне хватило и получаса, как я выудил из него телефон и адрес некого "Флебологического сосудистого консультативно-диагностического центра". Уже в полдень схваченный на улице левак-чечен на старенькой хонде подвез нас с Линой к входу в небольшое двухдверное строение, затерянное среди новых многоэтажных замоскворецких многоэтажек. Над одной дверью висела потертая временем вывеска мастерской по ремонту "обуви, одежды, зонтов, сумок", а на другой изящно свежерисованное крупной яркой охрой наличие того самого центра.
  Интерьер подтвердил солидность его таинственного наукообразного наименования. Серо-голубой кафельный пол непритязательно сочетался с умеренно золотистой лепниной на потолке, пристенным бронзовым бра и просторными темно-коричневыми креслами. Во всем чувствовался недюжинный достаток, обстоятельность. Отметившись у вежливой миловидной регистраторши, мы погрузились на кожаные сиденья и стали ждать. Минут через 15, просекая нас пытливым взглядом, мимо прошел полноватый мужчина в белом халате, и после этого через короткое время меня вызвали в кабинет.
   Доктором-ортопедом оказался моложавый человек с длинными руками и бородкой клином. Он натянул на руки синие латексовые перчатки, бегло осмотрел мою болячку и, ощупав тонкими пальцами пианиста варикозные вены, произнес только одно слово "тромб". Вслед за этим он долго и задумчиво стягивал перчатки, потом, ничего больше не сказав, отвернулся от меня и быстро вышел из комнаты.
  Снова с четверть часа мне пришлось в нетерпеливом ожидании и страхе судить-рядить о том, как распорядится судьба моим здоровьем. Затем дверь открылась, и доктор вошел в сопровождении того толстячка, который раньше в прихожей сверлил меня взглядом. Он подошел ко мне, улыбнулся широкой приветливой улыбкой и протянул руку:
  - Здравствуйте, я - заведующий этим центром.
  Он помолчал немного, стер с губ улыбку и произнес решительным голосом, не терпящим никаких возражений:
  - Я вызываю скорую помощь. Наверно, даже нужен будет реаномобиль, - твердый острый взгляд пронзил меня насквозь и огнем обжег мои щеки. - У вас очень серьезное положение, тромб может оторваться и, сами понимаете - инсульт, парализация, или, что тоже вероятно - инфаркт миокарда. А, кто знает, возможно, и того...
  У меня все похолодело внутри, лоб покрылся испариной, я услышал, как громко в страхе застучал барабаном мой уже побывавший в свое время в ремонте мотор. Что делать, как быть, неужели надо прямо сейчас ехать в больницу или, может быть, хоть на минутку заскочить домой взять тапочки и зубную щетку?
  - Но у меня же сейчас уже боль прошла, может быть, не так срочно сейчас надо? - Взмолился я, натягивая на лодыжку полученный на корабле тугой бинт и засовывая ногу в штанину. - Вот у меня и лечебный протектор есть.
  - Эта тряпка вам не поможет, она только хуже делает. Если хотите, купите у нас настоящие компрессионные чулки.
  - И потом у меня билет на вторник, дочка ждет в Лас Анджелесе, - неуверенно промямлил я слабым голосом.
  - Ну, смотрите, вам решать, - совсем уже грубо резанул завцентра. - Только, как бы вашей дочке не встретить вас в цинковом ящике.
  Он повернулся, тронул молчавшего все время доктора за плечо, и они ушли, резко закрыв за собой дверь. Я дрожащими руками напялил на себя куртку, встал со стула и тоже вышел. Лина встретила меня испуганными полными слез глазами и растерянно прошептала:
  - Он только что подошел ко мне и сказал "вы своего дедушку до дома не довезете".
  Плохо соображая, полный тревоги и сомнений, я оперся на линину руку и мелкими старческими шажками засеменил к окошку регистраторши. Та вся светилась участием и доброжелательностью. Она отворила дверь своей комнатушки, усадила на стул.
  - Сейчас будем подбирать вам компрессионки, - сказала она, доставая откуда-то с полки картонный пакет с красочной картинкой.
  Оказалось, что продается не один, как мне надо было, а два чулка на обе ноги. И стоимость их сразу же мне показалась заоблачной, почему-то значительно больше той, что была указана на упаковке. Но, конечно, я отдал свои пенсионные сберкассные без каких-либо колебаний и споров. Также безропотно отреагировал мой кошелек и на оплату трудов того молчаливого врача, сказавшего мне только одно слово. Снова их цена вызвала у меня некое недоумение и подозрение на обдуривание подобных мне лохов, что несколько ослабило ударный эффект ужаса от случившегося.
  Мы приехали домой, я пожевал бородинского хлеба с адыгейским сыром, выпил стакан чая и немного расслабился. Ладно, решил, поеду в больницу завтра утром.
  
  Наутро вызванная по телефону скорая помощь привезла меня в какую-то районную больницу, где, пройдя долгую занудную процедуру "оформления", я попал в шестикоечную палату ортопедического отделения. Мне выделили железную койку, аккуратно застеленную серо-белым бельем и одеялом с дырчатыми следами сигаретного пепла. Рядом стояла хромая тумбочка, куда я погрузил свой немудреный скарб.
  Люди в палате были ко мне приветливы, участливы. Культурно поинтересовались какова моя болячка, спросили, не надо ли чего, поделились своими собственными коленными, локтевыми, плечевыми и прочими бедами. И к месту обсудили вопросы нашествия в Москву чеченов, азеров и других черножопых, поговорили о происках американов на Ближнем, а китаезов на Дальнем Востоке.
  Довольно быстро, к моему удовлетворению, пришла врачиха, немолодая женщина с усталым интеллигентным лицом и седоватыми волосами в тугом затылочном пучке. Она внимательно осмотрела мою ногу, ощупала ее со всех сторон, помяла тут и там, провела пальцами и позажимала пухлые узлы на варикозных венах, затем сказала:
  - Ну, что же, вам повезло - этот ваш тромб поверхностный, хотя и довольно большой, сантиметров 6-8. Он уже стабилизировался, так что не опасен.
  - Да, но мне сказали, что он может оторваться и пойти дальше, в голову или сердце. - Я с опаской вопросительно взглянул на врачиху.
  - Это могло, не дай бог, произойти, если бы он был во внутренних венах, - успокоила она меня, - а так, ничего страшного, заживет. Но вы обязательно должны носить специальный чулок и вообще беречься. - Она встала, улыбнулась мне и уходя добавила:
  - На мой взгляд, особенных причин вам волноваться теперь уже нет, опасный момент прошел. Но ведь я дежурный врач, сегодня воскресенье. А завтра придет ваш лечащий, осмотрит ногу еще раз. Сдадите кровь на анализ, сделаете рентген, и врач даст вам назначение, лекарства, мази.
  Она ушла, и я облегченно вздохнул. Ура! Я жив, здоров. "Готеню, штрек мих, нор штроф ништ" - как говорила моя мама на идиш, и что означало: "Боженька, пугай меня, только не наказывай".
  Конечно, никакого понедельника с лечащим врачом я ждать не стал. А тут же выгреб из тумбочки свое нехитрое шматье и взял ноги в руки. Через десять минут мы с Линой, повеселевшие, беззаботные, уже тянули на уличном тротуаре руки, ловя попутную машину.
  Ну и сволочь же эта российская частная медицина, ругался я про себя, еще одним кривым зеркалом отражает откровенный бандитизм платного бизнесного здравоохранения. Вот оно как - оказывается, в Москве он еще отвратительнее и зловреднее, чем в Америке. Невольно вспоминаются те бесхитростные рыцари бесплатной медицины, которые за мизерное вознаграждение честно лечили нас в той нашей стране. Жаль, что почти все они в прошлом, хотя ведь именно теперь, на старости лет, они особенно нам нужны.
  
  * * *
  
  Может быть, здесь к столу, будет и рассказ еще об одном событии, связанном с моими поздними прикосновениями к осколкам пережитков социализма в сознании людей. Речь пойдет о том, что граждане державного тоталитаризма, замкнутые железным занавесом, были пригвождены к своим пятачкам пространства неодолимым скрепом под названием прописка. Ее несъемными наручниками, тяжелыми кандалами служили тонкие краснокожие книжицы с глобусом и золотыми колосьями, представлявшимися по В.Маяковскому этакими священными "дубликатами бесценного груза". Их утрата даже для простого младшего дворника была не менее страшным преступлением, чем потеря партийного билета для члена горкома КПСС.
  Внутренние железные занавесы не давали шансов переселяться из одной области в другую, из города в город, из района в район. Потому-то большинству жителей страны победившего социализма-тоталитаризма и приходилось весь свой век коротать в одном и том же месте, там же растить детей, которые, повторяя судьбу родителей, тоже навсегда сохраняли характерные особенности их края, отражавшиеся в поведении, образе жизни и, конечно, языке. Недаром, такой, как я, старый совок до сих пор по оттенкам речи, говора, акцента запросто может отличить костромича от киевлянина и архангельца от астраханца.
  
  Поэтому стоит ли удивляться, что при происходившей время от времени, начиная с 90-х годов, смене паспортов РФ я не выкидывал их, как ненужные пустые бумажки, в мусорный ящик, а бережно хранил в верхнем ящике письменного стола вместе с дипломами инженера, кандидата наук, старшего научного сотрудника. Они так же много значили для меня, как и одетые в коленкоровые и картонные обложки комсомольские, военные билеты, свидетельства ветерана труда, члена Дома ученых, Российского Географического общества, победителя социалистического соревнования и прочих смешных теперь званий и членств. Отжившие свое бардовые книжечки паспортов бабочками гербария ласкали мой ностальгический взгляд, когда я перелистывал старые странички с памятными отметками моих многочисленных пересечений забугорных границ.
  Но вот именно эта глупая страсть к коллекционированию всякой ненужности и сыграла со мной злую шутку.
  Конфликт между прошлым и настоящим грянул возле стойки регистрации Аэрофлота, когда я подобно лучшему поэту советской эпохи "достал из широких штанин" двух-голово-орловый российский паспорт.
  - Мы не можем вас пропустить на самолет, ваш документ просрочен и недействителен, - с виноватой улыбкой сказал аэрофлотовский служащий в синем мундире.
  - Что вы такое говорите? - возмутился я. - Срок действия моего российского паспорта заканчивается только через 8 месяцев.
  - Вот, посмотрите, - был мне ответ, - он истек уже в 2007 году.
  Я отвернул корочки, взглянул, и холодный пот потек по морщинам моего лба, а в сердечных сосудах вздрогнули холестериновые бляшки. Сначала я даже не поверил своим глазам - ну, не идиот-ли? Это я, оказывается, схватил в спешке не новый действующий паспорт, а старый, с истекшим сроком действия, по которому помойка давно скучала.
  Болван, остолоп, недоумок, торопыга. Надо ж так обмишуриться. Что теперь делать, как быть, куда деваться?
  Ледяной поток моего самообличения прервал теплый душ рассудительно-объяснительного обогрева, которым обдал меня служащий Аэрофлота, озадаченный, по-видимому, прединфарктным выражением ужаса на моей побелевшей физии.
  - Что делать, что делать. Не вы первый, и не вы последний. Бывало у нас уже такое, и не раз. Во-первых, надо успокоиться, не психовать, глотнуть валокардина, валерьянки или, на худой конец, карвалола. Второе - съездить за правильным паспортом. Не успеть? Тогда поменять билеты, перекомпостировать на завтрашний рейс.
  - О, это было бы здорово, - обрадовался я. - Давайте, прямо сейчас это и сделаем. - Я полез за кошельком: - сколько мы вам должны?
  - Не спешите, - оборвал меня служивый, - стоит это довольно-таки дороговато, с каждого по 370 долларов. Не очень-то подьемно.
  - Да, уж, - зашамкал я. - Может быть, еще есть какие-нибудь варианты?
  - Ну, хорошо, - задумчиво сказал аэрофлотовец. - Давайте-ка, я пойду, позвоню в Москву, спрошу, как и что. Ждите.
  Он исчез где-то за дверью с надписью "Official", а я остался стоять на подкашивающихся ногах с дрожащими коленками. Минуты тянулись часами, неумолимо приближаясь к самому крайнему сроку посадки в самолет. Наконец, аэрофлотовский регистратор вышел ко мне, ободряюще светясь самодовольной улыбкой.
  - Ух, уломал их, разрешили, - сказал он. - Значит, так, мы вас сейчас отправляем, а в Москве покажете внутренний паспорт, хорошо еще, что хоть он у вас не просрочен. Придется погранцам заплатить штраф. Какой? Не знаю точно, но, кажется, тысячи 2-3, может, чуть больше. Нет, нет, не волнуйтесь, не зеленых, конечно. А пока я буду оформлять ваш вылет, звоните быстренько себе домой, чтобы вам выслали паспорт на московский адрес.
  
  Ободренный и более-менее успокоенный, я бросился звонить соседке, которой на всякий случай я, уезжая, обычно оставлял ключ от своей квартиры. Однако вследствие ее возрастной избыточности, малой образованности и полным отсутствием опыта общения с американской почтой, она плохо понимала, что от нее требуется. Я долго ей втолковывал, что, достав из верхнего ящика письменного стола мой именно новый российский паспорт с бардовым переплетом, его следует послать никак иначе, как только заказной спецпочтой с уведомлением о вручении.
  Конечно, она толком ничего не поняла, паспорт, хотя и тот самый, отправила совсем не так, как было надо, и я потом мучительно долго его выискивал в темных углах и закоулках одинаково запутанных лабиринтов американской и российской почты. По всем прогнозам, предположениям, предвидениям послание из Москвы должно было поступить через пару дней, ну, может быть, через неделю. Но прошло 10 дней, и паспорта я так и не получил, а позже выяснил, что он вовсе не летел ко мне на боинге, а валялся в трюме корабля и тащился по пыльным дорогам двух континентов. Поэтому в мои руки он попал уже тогда, когда оставалось только порезать его ножницами на куски и бросить в домовый мусоропровод.
   А нервное подергивание моего левого века, неизменно настигавшего меня при ежедневном заглядывании в почтовый ящик, было связано с тем, что паспорт мне нужен был не когда-нибудь, а вот-вот сейчас. Его отсутствие грозило потерей аж 3 тысяч долларов, уплаченных за путевку в Испанию, начало которой неумолимо приближалось. А кто же меня выпустил бы из России без правильного документа? Хотя проржавевший железный занавес и растворился в серной кислоте времени, но его черная тень еще висела над границей, отделявшей путинский рай от европейского шенгенского ада.
  
  Что было делать? Конечно, бежать в разные частные конторы, рекламы которых таким, как я, торопыгам гарантировали оформление загранпаспорта чуть ли не за 3 дня. На самом деле, все это, конечно, оказалось сплошным надувательством, догадаться о чем, можно было и без наличия большого ума. Сбор требуемых бумаг, составление и заполнение разных форм и их распечатка в принципе доступно было любому обладателю восьмиклассного образования без какой-либо посторонней помощи и траты денег. Но, главное, это вовсе не уменьшало необходимости удовлетворить аппетиты неистребимой российской госбюрократии - куда более зубастого хищника, чем какая-то частная лавочка.
  В данном случае, слава Богу, кончилось все благополучно - я получил вовремя новый паспорт и, хотя с опозданием и потерей двух-трех экскурсионных дней, все же попал на испанский тур. Однако, в итоге, когда я подсчитал расходы, выяснилось, что то мое жлобство с оплатой перекомпостирования билетов в лос-анджелесском аэропорту было полным идиотством - вся эта катавасия обошлась мне намного больше, и не только денежно. Правильно говорит пословица, что скупой платит дважды. Но я умом и расчетливостью никогда не отличался, скорее, наоборот. Потому и заплатил вдвое.
  
  
  РАК ВУРДАЛАК
  
  Нет, человек - вовсе не вершина мироздания, не венец, а конец творения. Его существование такой же тупиковый путь развития живого на Земле, какой была судьба динозавров. Эти мрачные мысли лезут в голову, когда сталкиваешься с бесконечными болезнями, которые обрушиваются на тебя одна за другой. Зачем так сложно, громоздко, нерасчетливо создано твое тело? Все эти постоянно забивающиеся бляшками кровеносные сосуды, подверженные износу больные суставы ног и рук, вечно воспаляющиеся легкие, желудок, почки. Неужели Творцу нехватило соображения сделать попроще все эти наши замысловатые кровеносные и пищеварительные системы, эти сложные переплетения кишечных трубок, нервных сетей, лимфатических узлов? Почему не предусмотрел он их защитить, обеспечить запасными частями?
  Вот и история моих болезней - одно из знаковых свидетельств недоработки Создателя, придумавшего такое хилое, слабое, незащищенное существо, как человек.
  
  В 2013-м году я ощутил это с большой горечью и нервным срывом. В тот год моя судьба, зебра полосатая, в очередной раз сменила белую светлую полосу на черный мрак наводящей страх грохочущей грозы. Причем, предвестники этого шторма обозначились чуть ли не на 5 лет раньше. Тогда мой и так высокий аденомный показатель онкологии PSI в очередном анализе крови совершил угрожающий подскок, и уролог Марк Келли предложил сделать биопсию. Пришлось согласиться.
   - Из 12 взятых у вас пункций, - сказал он, когда я пришел за результатом, - только одна проба оказалась злокачественной. Но совершенно незначительной, совсем микро-микро. - И Келли наглядно продемонстрировал сдвигом пальцев, насколько она невелика.
   Как малодушный беззаботник, свернувшись улиткой в бумажный домик своей повседневности, я спрятался от этой угрозы - стоило ли беспокоиться, если она так микроскопична. Однако, увы, оказалось, что зря. Хотя, как на это посмотреть, кто знает, может быть, и не зря - ведь сколько лет мне довелось мило прожить без лишних тревог и забот.
  Зато теперь пришлось поволноваться.
  
  * * *
  
  Еще в ХVIII веке английский поп Томас Мальтус предупредил человечество, что если оно будет бездумно и беззащитно заниматься сексом, то неизбежно наступит перенаселение, и жратвы на всех будет нехватать. Но господь Бог, не надеясь на благоразумное половое воздержание, соорудил для подстрижки пиков на демографических графиках специальные косилки. Название их - эпидемии. Как только человечество начинало слишком сильно уплотняться и расширяться, он насылал на него очередной мор. То это была чума, косившая всех подряд, то холера или тиф, а когда коса у Костлявой затуплялась, давал ей в руки еще что-нибудь. Поэтому в одни века люди умирали от одних болезней, в другие - от других.
  К примеру, совсем недавно вроде бы отступил кровохаркающий туберкулез-чахотка (хотя каждый раз появляются свидетельства и о его возвращении). А ему в параллель пришел страшный беспощадный клещастый рак. Не знаю, кто взял в обиход имя такого не очень уж хищного членистоногого, у фауны есть и более соответствующие прототипы для названия этой поганки. Но в каком же испуге мы вздрагиваем, когда слышим это ужасное слово.
  Вот уже много десятков лет этот зверь выгрызает мужские простаты и женские груди, подкрадывается к человеку изнутри, выедает желудок и поджелудочную железу, кишки и пищевод, почки и мочевой пузырь. Что там средневековые пытки иезуитов с их скоротечными четвертованиями-колесованиями и сожжениями на костре. То был детский лепет по сравнению с жуткой мукой медленного умирания от рака, сопровождаемого дикими многомесячными болями. Эта грозная болезнь по своей ужасности даже опережает обрушившегося на человечество цунами сердечнососудистых инфарктов-инсультов.
   Недаром в прошлые годы врачи и близкие скрывали от больного страшный диагноз.
  Теперь этого почему-то не делают и успокаивают безнадежных надеждой на избавление от беды, а ведь его на самом-то деле не существует. Все эти химиотерапии, радиации и операции только отдаляют конец, но, увы, его не отменяют. Интернет, газеты, журналы, телевидение трещат от многообещающих объявлений об открытии каких-то новых противораковых панацей - чудодейственных таблеток, пилюль, порошков, магических напитков, примочек, облучений волшебными лучами. К сожалению, все это чушь, шарлатанство и ничего больше. Нет спасения от дьявольского, неразгаданного, неизлечимого рака, который поджидает каждого. Другое дело, что не каждый до него доживает и уходит из жизни от чего-то еще.
  
  * * *
  
  А я дожил. Взглянув на мою опрокинутую физиономию и встретив мой поникший взгляд, уролог Келли произнес необходимые для таких случаев утешительные слова:
  - Вы же видите, процесс идет очень медленно, в вашем возрасте вообще можно ничего не делать и волноваться не надо, забудьте и спите спокойно.
  Ничего себе советик... Всего за каких-то пять лет опухоль из "микро", как он же ее называл в 2008-м, выросла до 5 сантиметров. И насчет того, что рак растет "медленно" в старческом возрасте, у меня было большое сомнение. Я всю жизнь находился под прессом памяти о случившемся когда-то с моей бабушкой Дорой - помню, приехал из очередной командировки, и мама оглушила меня известием об обнаружении у бабушки злокачественной опухоли груди и сказала, что идет речь об ее ампутации. Я сразу же бездумно и безапелляционно заявил, что нечего в 86-летнем возрасте подвергать человека опасной операции, потому что известно - в этих случаях рак развивается медленно. Бабушку и не оперировали. А менее, чем через 2,5 года ее задавили смертоносные метастазы.
   Как же я был неправ!
  
  А у меня положение было аховое, тест МRI (магнитно-резонансное исследование) показал, что опухоль находится в опасной близости от некого важного нервно-сосудистого узла. Если рак до него дотянется, то злокачественные клетки метастазируют по всему телу, полезут в почки, печень, селезенку, во все внутренние органы, и тогда - мучительный конец.
  В ужасе я бросился бегать по врачам: терапевтам, урологам, онкологам. Полез за советами в Интернет, где провел много часов, выискивая тропы спасения. И встретил уйму самых разных вариантов. Один из них предусматривал простую диету - никакого кофе, чая, шоколада, тогда, мол, уровень тестостерона в крови снизится, и эта моя урологическая онкология пойдет на убыль. Другой рекомендовал сыроядение и травяные соки, что должно выводить заразу из организма. Но самое радикальное предлагали хирурги, они брались сделать операцию, причем, бескровную и не очень безболезненную - с помощью робота по имени великого "Да Винчи".
   А один знакомый, когда я поделился с ним своей бедой, небрежно махнул рукой:
   - Не боись, ничего страшного. Я уже 10 лет живу с раком простаты, прошел химию, облучение, уколы гормонами, теперь глотаю лекарство-антиебин, тестостерон подавляю. Вон даже грудь выросла, и хер висит сосиской. Зато жив, как видишь.
  "Ничего себе перспективочка", - взгрустнул я, повесив пока только нос и с тревогой взглянув вниз, в сторону своего куда более важного органа. Как не хотелось лишаться одной из главных радостей существования.
  Можно представить, сколько долгих тягомотных часов мучительных раздумий, душевных раздраев, бесконечных колебаний и сомнений провел я, не решаясь что-либо предпринять. И только изведя себя до изнеможения, я, наконец, все же решился на какое-то действие.
  Один из рекомендованных мне врачей, некий продвинутый онколог-радиолог Кристофер Кинг, брался убить рак простаты всего за 5 коротких облучений. Меня это привлекало тем, что заменяло традиционно принятые двухмесячные томительные 45 сеансов, которые повсюду обычно применялись. И хотя доза каждого из тех "чернобылей" была намного выше обычной, Кинг гарантировал, что побочные (side) эффекты будут вовсе не больше.
  И вот, дрожащий изнутри и снаружи, я лежу на спине, пригвожденный тугими ремнями к узкому столу предстоящей экзекуции. В большой комнате, уставленной стеллажами с разными приборами и инструментами никого нет, только из-за стены слышатся какие-то приглушенные голоса. В ожидании чего-то страшного-ужасного я судорожно сжал пальцы в кулаки и стал твердить про себя "шма исраель, аденойе, алехойне...". И вдруг откуда-то сверху услышал:
  - Are you o'key?
  Отвечать было некому, но никто, по-видимому, никакого ответа от меня и не ждал. Впрочем, мне уже было не до чего, так как на меня откуда-то сзади накатилась огромная толстая труба, моя могила. Свет померк, громкий режущий уши шум, стук, скрежет, шипенье накрыли меня целиком, и я в ужасе закрыл глаза. Что-то крутилось вокруг меня, трясло, сотрясало, тьма то сгущалась, становясь сплошной, непроглядной, то разжижалась до сумерек, и серый свет размыкал мне веки.
  Вдруг, так же неожиданно, как все началось, все и закончилось. Крыша надо мной исчезла, труба откатилась назад, шум прекратился. И снова послышался глухой, безразличный, формальный, не ждущий ответа вопрос:
  - Are you o'key?
  Потом в комнату вошел тот же паренек-мекс, который меня привязывал к столу ремнями, отстегнул их, помог встать. Оказалось, стою, не шатаюсь, и ничего такого не чувствую. Я сделал пару шагов, осмелел, двинулся вперед. Нормально. В тревожном ожидании немедленного действия ожидавшихся мной сайд-эффектов я проковылял до двери, вышел в коридор и вздохнул с облегчением. Вроде бы, пока все обошлось, ничего страшного не произошло, ничего ни во мне, ни вокруг не изменилось, я сам себе был прежним, и все, кажется, у меня было в порядке. Зашел в уборную пописал, затем, наоборот, восполнил отлитое водичкой из бачка с бумажными стаканчиками и отправился домой.
  Куда в меньшем стрессе прошли и остальные мои четыре чернобыля. Каких-либо побочных последствий я до поры до времени не замечал. Но постепенно они стали появляться, и даже очень грустные. Самым большим огорчением для меня было заметное ослабление мужской мочи (мочи тоже), которая, как и у того моего знакомца, стала приобретать физические свойства колбасного изделия.
   А через год еще одна пугающая новость ударила по голове, точнее, по головке (понятно чего?). Последнее уточнение важно, так как стукнуло меня не где-нибудь, а в уборной, когда на дно унитаза с соломенной струей упали темно-коричневые сгустки крови. Я, естественно, страшно перепугался и побежал к урологу и онкологу. Но те сразу же успокоили, объяснив, что это вот и проявляются те самые сайд-эффекты. Сколько их еще меня ждет?
  
  
  Глава 12. СТРАНА АМЕРИКА
  
  АЛЕГРО-МОДЕРАТО И АРТ-НУВО
  
  И все-таки, даже взрослый куст, пересаженный с места на место, медленно, но верно начинает со временем приживаться - дает новые корни, пускает ростки-побеги, обрастает молодыми ветками, зеленеет свежей листвой. Жизнь просто так не останавливается и без надобности никуда не уходит, не исчезает, не прерывается, она идет только вперед и вперед, навстречу своему времени-скороходу.
   Ну, и что из того, что у меня, такого вот старого куста, давно уже не кустятся волосы на голове, и кроме ногтей на пальцах больше ничего не растет и не поднимается? И когда меня спрашивают, что новенького, я принужденно хихикаю: "в новом месте что-то новое болит". Несмотря на это, если разобраться, мне в Лос Анджелесе довелось жить совсем неплохо. И нечего уподобляться узколобому неандертальцу, которому вместо обжаренной на костре ляжки дикого кабана подают в фаянсовой менажнице свиную отбивную с соусом бешамель, а он, корча недовольную гримасу, зло на нее косится и отворачивается в сторону леса.
  
  Чего мне, собственно говоря, надо?
  Погода здесь всегда стоит плюсовая - московский болоньевый плащ вместе с демисезонным пальто забросился в дальний угол стенного шкафа, а открытые босоножки и короткие шорты, наоборот, почти круглый год не покидают нижнюю часть тела. Здесь на улицах легкие не гнобятся автомобильными оксидами помойного воздуха, который в Москве бьет в нос при первом же вдохе за воротами терминала шереметьевского аэропорта. И золотые апельсины вместе с багровыми манго, румяными папайями, бархатными киви почти круглогодично настойчиво просятся в рот. И плоская крыша над головой не трещит зимой от снега, с нее не стекают дождевые потоки, а вместо них ласковая теплая вода круглый год призывно плещется в голубом бассейне.
  Рай, да и только.
  Да и вообще, Лос Анджелес радует счастливым сочетанием главных моих приоритетов, которые на конечном этапе жизни соединились для меня в прекрасный дубль человеческой культуры и дикой природы. Здесь удачно соседствуют вершины классической и джазовой музыки, мирового уровня живописи, голливудского кино с вершинами горных хребтов, нежно склонившихся над белоснежным океанским прибоем.
  
  * * *
  
  Среди первых бесценными бриллиантами сверкают театральные музыкальные сцены. Первой из них в Лос Анджелесе, да и во всей южной Калифорнии, конечно, является Опера. Яркой звездности она, без сомнения, обязана имени своего многолетнего художественного руководителя знаменитого тенора Пласидо Доминго. Хотя, честно говоря, как артист, сам он на меня большого впечатления не произвел. Я его видел (но почти не слышал) в одном из оперных хитов, где Доминго много ходил по сцене и очень мало пел. Я тогда вспомнил Ивана Козловского, который вот также берег свой драгоценный голос, стоя величественной скульптурой у рампы в Большом театре.
   И все же только благодаря именитому худруку лосанджелесская опера вот уже сколько лет славится блестящими постановками, оставаясь, пожалуй, одним из не таких уж многочисленных репертуарных музыкальных театров Америки.
  Хуже обстоит дело с балетными постановками. Поскольку Доминго певец, а не танцор, то к балету в его театре отношение примерно такое же, как к пиву в винном магазине или лимонаду в пивном пабе. Если танцевальные представления там и ставятся, то лишь с приглашенными гастрольными группами, вроде таких, как American Ballet Theatre, возобновленный из наследия Джоржа Баланчина и подхваченный Михаилом Барышниковым. Но чаще всего сцену лосанджелесской оперы занимают нидерландские, английские и другие заграничные театры балета.
  
  Рядом, здесь же в Даун-тауне серебрятся фантастические синусоидальные скаты удивительного здания Музыкального центра ("Walt Disney Concert Hall"), возведенного уже на моей памяти выдающимся архитектором Фрэнком Гери. Ходить на концерты в прекрасный зал этого архитектурного шедевра огромное удовольствие.
  Где бы там ты не сидел, всюду все видно и слышно, акустика потрясающая. Но особенно я был впечатлен, когда попал на bunch - места, расположенные сзади оркестра, прямо над валторнами, гобоями, фаготами, барабанами и напротив дирижера, который стоит к тебе лицом, а не, как обычно, задними фалдами фрака. Очень интересно следить за взлетами дирижерской палочки, скольжением смычков по струнам скрипок и виолончелей, взмахами рук пианистов.
   Концертных залов, хотя и менее значительных, в Лос Анджелесе не меньше десятка и почти во всех я регулярно наслаждался Моцартом, Бетховеном, Вивальди, Брамсом, Малером, Пьяцолой, сожалея, что мало здесь почему-то исполняют любимых мною Шнитке, Шопена, Прокофьева.
  Надо признаться, что только с хвостом годов я стал по-настоящему плотно приникать к классической музыке. Хотя в Москве я почти регулярно ходил в Консерваторию и Зал Чайковского, у нас в семье даже покупали годовые абонементы на те или иные серии симфонических и инструментальных концертов. Но, сидя хотя бы и в 5-м ряду партера как-то не очень внимательно слушал классику, мозги все время почему-то сворачивали куда-нибудь не туда. В голову лезли разные посторонние мысли, то о вчерашней сваре в нашей институтской лаборатории, то о двойках у дочки по физике, то о том, чтобы не забыть купить домой творог к завтраку.
  Здесь же, в Америке, на старости лет я не только ушей не отрывал от сцены, но и глаз. Мне стало интересно смотреть, как кто в оркестре играет, как ведут свои партии струнные инструменты, а как духовые. Постепенно я начал отличать голос скрипки от альта, трубы от тромбона и даже кларнета-тенора от кларнета-баритона. Для меня, астрономически далекого от музыкальной грамоты, перестали быть абракадаброй, например, такие слова, как "allegro", "andante", "adagio", "Molto vivace", "de-mol - B-dur" и прочие нотно-оркестровые заумки.
  В лучших залах Лос Анджелеса я с восторгом слушал виртуозную игру Е.Киссина, Л.Лонга, Д.Мацуева, Д.Ванг, таял в наслаждении, сидя на симфонических концертах приезжих оркестров под управлением В.Гергиева и В.Спивакова.
  
  А еще меня по паре раз в году радовал Pantages Theatre на Голливуде, где всегда можно было посмотреть последний бродвейский мюзикл, любуясь одновременно изысканным интерьером театра, построенного в моем любимом архитектурном стиле модерн, который вслед за французским ("art nouveau") носит здесь название "new art". Кстати, кто бы ни приезжал к нам в гости, я всегда вожу его в Беверли Хилз, чтобы показать там изящный модерновый особнячок-сказку с волнообразным забором и крышей, с оваловидными окнами, дверями и с плавно изогнутыми стенами, сплошь покрытыми яркой цветной мозаикой из майоликового фаянса.
  Почти все мюзиклы, которые я видел в Лос Анджелесе, наслаждали слух и зрение блестящими постановками. Вспоминаются такие шедевры, как "Король Лев", "Кошки", "Чикаго", "Кабаре", "Фантом Опера", "Мамма-миа" и другие.
  
  Что касается драматических театров, то тут дело обстоит намного хуже, а для меня просто плохо. И не только из-за моего нулевого английского. Несколько раз я, выросший на вахтанговской "Принцессе Турандот", мхатовских и ленкомовских "Трех сестрах", таганском "Добром человеке из Сезуана", честно пытался проникнуться уважением к здешним режиссерско-постановочным экзерсисам. Ничего не получалось. Хотя и несколько неплохих студийных спектаклей все же я видел, но их удача была связана скорее с талантливой игрой артистов, чем успехом постановщиков.
  Даже знакомые вещи, поставленные по Чехову, Булгакову, Тургеневу, которые я посмотрел за 20 лет жизни в США, не вызвали у меня большого восторга. Почти все они показались какими-то серыми, провинциальными, скучными.и артисты, в них игравшие, были не Смоктуновские, Табаковы, Гафты. Да и вообще я не уверен, что в США есть драматические театры уровня МХАТа, Малого, Ленкома или Современника. Может быть, где-то и есть, но я не знаю.
  Нет, не сравню я Лос Анджелес с Москвой, где в течение целого месяца каждый вечер, не повторяясь, можно сходить на какую-нибудь новую драму, трагедию или комедию.
  
  Сожаление вызвал у меня еще и тенденциозный однобокий лосанджелесский кинопрокат. Конечно, было понятно, что он таков, какова публика, но все же в той нашей жизни была распространена мысль, что искусство призвано вкусы развивать, а не плестись в хвосте запросов всякой шелапони с мозгами четырнадцатилетних подростков. Но здесь царит культ наживы, здесь прибыль, деньги правят бал, на них работают "Звездные войны", "Аватары", "Властелины колец" и прочие "пираты Карибского моря". Впрочем, чего еще, кроме голливудщины, следует ждать в столице Голливуда?
  
  ШАГАЛ, ГЕРМЕС И СМОЛЯНОЕ БОЛОТО
  
  Но в чем Лос почти не уступает ни российской столице, ни ее северному брату-антиподу Питеру, так это в музейных комплексах с коллекциями мирового уровня.
   Можно часами ходить по залам художественного музея LACM'а (Лос Анджелесский Каунти Музей), не отрывая глаз от Рембранда, Рубенса, Пикассо, Шагала, Модельяни, Кандинского и многих-многих других старых и современных знаменитых гениев кисти. Кроме приобщения непосвященной публики к изобразительному искусству, этот музей на регулярной основе организует еженедельные концерты классической музыки, джаза и латиноамериканских танцев.
  
  Нельзя не посещать время от времени соперничающую с LACM'ой минималистскую громаду белоснежных корпусов музея Пола Гетти. Спасибо что, гости нередко приезжают, давая повод с ними туда лишний раз сходить и полюбоваться красотами европейского, азиатского и африканского искусства.
   Если не вспоминать, что крупный нефтяной магнат Гетти был когда-то поклонником Гитлера, то можно только радоваться его прижизненной ссоре с сыновьями, благодаря которой все его многомиллиардное наследство досталось замечательному архитектурному и ландшафтному шедевру, вознесшемуся на горном хребте Санта Моника. Кроме дорогущих полотен знаменитых фламандцев, импрессионистов и прочих великих живописцев, здесь собраны интерьеры богатейших дворцов Европы. Между прочим, в одной из анфиладных залов музея русскую душу ностальгическим теплом греют краснодеревные буфеты, кресла и секретеры из подмосковной усадьбы Архангельское.
  
  Другой, приокеанский, склон тех же санта-мониковских гор украшает целиком вывезенная тем же П.Гетти из Италии богатая вилла некого знатного древнеримского патриция. Теперь это белокаменное известняково-тарантиновое чудо демонстрирует посетителям мраморных Геркулесов, Гермесов, Артемид, Венер, окруженных чернолаковыми амфорами, вазами, пифосами и другой богато расписанной античной керамикой. По поводу спорного приобретения некоторых из них (предположительно ворованных) уже в нулевые годы шли в итальянских судах нелицеприятные разбирательства.
  
  А разве можно не поразиться примыкающей к LACM'е территорией очень интересного Музея ископаемых? Она расположена в уникальном месте, где прямо из-под земли выходят струйки пахнущего керосином природного газа. Кстати, такие же выхлопы горючих битумов в азербайджанском Апшероне когда-то привели к возникновению одной из ветвей необычной древней языческой религии огнепоклонников.
  Здесь же, в Лос Анджелесе, эти подземные ямы (pits'ы) так искусно музеефицированы, что возникает ощущение твоего переноса машиной времени в прошлое Земли на 20-40 тысяч лет назад. Тогда здесь дымились смоляные болота, затягивавшие в свою пучину зазевавшихся доисторических животных. Сегодня их хорошо сохранившиеся останки можно увидеть под стеклами музейных витрин.
  Одно из древних озерцов с нефтью (наверно, ныне больше с водой) послужило для современных ландшафтных архитекторов и скульпторов фоном, на котором развертывается трогательная картина гибели мамонтенка, неосторожно шагнувшего в топкую пучину смоляного болота. На берегу стоит задравшая в отчаянии голову мамаша и отец, протягивающий хобот тонущему ребенку, по грудь погруженному в черную смрадную пузырящуюся жижу. Фигуры мамонтов сделаны в натуральных размерах, и вся сцена очень реалистична.
  
  Не менее интересен музей "Естественной истории", где чучела жирафов, тигров, львов, зебр, волков, оленей удачно вписаны в панорамы саван, джунглей, лесов и тундр. А рядом глаз не оторвать от цветастых гербариев, коллекций бабочек, жуков, а также минералов и полудрагоценных камней. Я много видел разных краеведческих музеев, но такого, как в Лос Анджелесе, богатого, изобретательно устроенного и тенхнологично оснащенного нигде не встречал.
  
  С этими экспозициями соседствует прекрасный музей авиации и космоса, в огромном ангаре которого стоит и последний американский космический корабль-челнок серии "Endreavour". Из его прибытия на место вечной стоянки устроили настоящее шоу, на нем и я побывал. В тот день на малой высоте прямо над городскими кварталами Большого Лос Анджелеса проплыл огромный, занимавший чуть ли не четверть неба ширококрылый воздушный лайнер, на спине которого комфортно устроился белоснежный космический шаттл.
  
   Трудно также отказать себе в удовольствии сходить посмотреть роскошное собрание старых и новых джипов, фордов, крайслеров, харлеев-давидсонов в одном из самых значительных автомобильных музеев Лос Анджелеса "Petersen", расположенном в оригинальном по архитектуре здании. Здесь можно увидеть изящные старинные автомобили-кареты начала прошлого века и удивиться тому, что уже тогда в замену дорогому бензину шел спирт, газ, сжатый воздух, вода и другие альтернативные заправки моторов. А из современных моделей, кроме многих других, нельзя не подивиться мощному "ягуару" с двигателем в 550 тысяч (!) лошадей. А ведь это вовсе не какой-то там трак-грузовик, а обычный четырехдверный пассажирский седан.
  Было бы несправедливо не упомянуть другой такого же рода музей "Nethercutt", который, как и предыдущий, носит имя своего основателя, мецената, сделавшего большие деньги на парфюмерном бизнесе. Он собрал, может быть, немного меньшую, чем Петерсон, но тоже очень богатую коллекцию дорогих старинных автомобилей. Однако, музеев и выставок, показывающих былые достижения автомобилизма, можно встретить где угодно, но вот то, что я увидел здесь, было для меня величайшим открытием.
  Главным отличием от всего на свете и, на мой взгляд, самой большой заслугой этого Нетерката было собрание совершенно потрясающих раритетов конца XIX-го и начала XX-го века - механических музыкальных инструментов. На глазах восторженных зрителей без какого-либо приложения пальцев рук, точно соответствуя нотам, двигались клавиши роялей, пианино, акордионов, сами собой скользили смычки по струнам скрипок и контрабасов, меха подавали воздух в трубы кларнетов, саксофонов, трамбонов и деревянные палочки стучали по барабанам и тарелкам ударных инструментов. То был целый оркестр, который играл регтайм и джаз, свинг и рок-н-рол, фокстрот и танго. В завершение демонстрации возможностей этого инженерного чуда большой механический орган виртуозно сыграл фугу Баха и сонату Брамса.
  Обе коллекции располагаются в роскошных парадных залах с зеркальными стенами, лепным потолком и мебелью в стиле рококо.
  
  Вообще-то в Лос Анджелесе десятки (может быть, сотни?) самых разных музеев, больших и малых, муниципальных и частных, богатых и не очень. Среди них есть киношные голливудские, музей восковых скульптур мадам Тюссо, эксклюзивов книги Гинесса, президентская библиотека Рейгана и еще многие, многие другие.
  К ним, наверно, стоит причислить и многочисленные садово-парковые завлекаловки, главной из которых нельзя не признать Griffith парк, один из самых больших городских парков Сев. Америки. Заложенный полковником Гриффитом в 1882 году на западном склоне хребта Санта Моника, кроме прогулочных троп, зеленых уголков с беседками, ресторанами, кафе, спортивными и детскими площадками, он привлекает горожан венчающим вершину гор Обсерваторией, большим зоологическим садом и знаменитым брендовым буквосочетанием HOLLYWOOD.
  
  Будучи в Лос Анджелесе, невозможно пропустить возможность побывать в "Универсал Студии" - оригинальном парке развлечений, состоящим из отработавших свое декораций и реквизитов к разным знаменитым фильмам. Среди этих голливудских пенсионеров есть кинг-конги, трансформеры, шреки, миньоны, динозавры - герои памятных нашумевших в свое время киношлягеров. Большая их часть продолжает делать деньги - они прыгают, бегают, стреляют, ревут, горят, сверкают, катают на себе по кругу детей и взрослых.
  
  Не меньшей популярностью пользуется "Huntington Library" - библиотека, основанная железнодорожным магнатом Генри Хантингтоном, обладателем нехилого собрания британских портретов ХYIII века и коллекции редких древних книг. Но не они больше всего привлекают внимание посетителей, большая часть которых, проходя мимо здания с картинами и книгами, прямиком направляется в кактусовую пустыню Аризоны, эвкалиптовый лес Австралии, китайскую бамбуковую рощу, большой сад-розарий и японский парк медитаций. Расположенные на обширной густо засаженной растениями территории эти ландшафтные шедевры очень приятны для прогулок и достаточно информативны.
  
  А вот еще этакий символистический парк "SHINE" или "Пяти религий", расположенный в западной части города на склоне лос-анджелесских гор. Здесь вокруг живописного пруда с белоснежными красноклювыми лебедями, пресноводными черепашками и пузатыми пятнистыми карпами (золотыми рыбками) стоят небольшие, но знаковые символы христианства, иудаизма, ислама, индуизма и будизма. Они многообразно представлены в интересных мастерски сделанных из дерева, камня и алебастра-цемента скульптурах, арках, беседках, скамейках, а также субтропических растениях - деревьях, кустах и цветах, изобретательно посаженных на берегах пруда.
  
  Но не только искусственно созданные ландшафты позволили мне относительно недолго страдать от душившей меня поначалу ностальгии. Благодаря неслучайно оказавшимся совсем рядом, прямо в черте города, большим горным массивам, появилась прекрасная возможность наслаждаться погружению в настоящую дикую природу. Глубокие каньоны с живописными крутыми скалистыми обрывами, сложенными серо-коричневыми песчаниками, бурыми ребристыми сланцами и разноцветными конгломератами перемежаются там пологими склонами, покрытыми густыми зелеными кустарниками.
   По дну этих ущелий в не очень частые многоводные времена текут бурливые ручьи, прерываемые громогласными водопадами, которые, правда, большую часть года остаются сухими. В отдельных местах, там, где горы слегка расступаются, небольшими рощами растут наши родные лиственные деревья, так тепло греющие сердце в отличие от унылых голых пальм, растущих ближе к побережью.
  Сколько же подошв кроссовок я истер в крутых хайкингах по утопающим в зелени пешеходным тропам, специально проложенным к затейливо выпирающим из скал естественным образованиям в виде "горных орлов", "одногорбых верблюдов" и "зеленых драконов". Интересно, что на одной из высокогорных мульд сан-габриелевского хребта мне даже довелось увидеть памятное свидетельство нашего тревожного прошлого. На мощном толстом железобетонном фундаменте стояли обнесенные густой сеткой высокого забора останки каких-то установок радарного слежения и ракетного отлупа возможному советскому авиа нападению времен холодной войны.
  
  КАПУСТА С ГРЯДКИ ОГОРОДА
  
  В старой Европе евреи испокон веков жили в немецких, голландских, венгерских каменных гетто бюргерских городов и в российских булыжно-глинобитных местечках черты оседлости. Повсюду они были полностью отлучены от земледелия. Им нигде не давали прав на землю и не подпускали к ней на пушечный выстрел. Было почему-то принято считать, что этот хилый народец не способен к сельскому хозяйству. Однако пришло время, когда израильские кибуцные сады-огороды и фермерские поля-плантации завалили ту же Европу баклажанами-перцами, клубниками-ежевиками и апельсинами-лимонами, с грохотом опрокинув ложь о своей земледельческой недееспособности. Евреи доказали, что они могут делать все, причем, даже больше и лучше многих других.
  А ведь, в действительности, сами евреи с древнейших времен никогда не чуждались сельского хозяйства. Ни в средневековой испанской Каталонии, ни в польдерной тюльпановой Голландии. Кстати, именно они в свое время осуществили революцию в земледелии, придумав плуг, который в противоположность сохе стал переворачивать дерн и таким образом давал возможность культурным посевам всходить раньше сорняков, которые до этого их нахально забивали. Да и еще раньше, поселившись после разрушения иерусалимского храма среди воинственных галлов на территории нынешней Франции, еврейские умельцы предложили использовать для вспашки полей железный лемех, перековав для этого кельтские боевые железные мечи на мирные орала.
   Что там говорить? Уходя в глубь веков, заметим, что уже в дохристианской Галилее евреи применяли пахотное земледелие. Недаром даже библейский патриарх Ноах-Менахем (да-да, тот самый Ной), был знаменит не только спасением человеческого рода от Всемирного потопа, но и изобретением сохи (вместе с серпом-молотом и мотыгой).
  
  * * *
  
  Мое приобщение к делу производства средств питания относится к тому голодному периоду жизни, когда по возвращению из эвакуации в 1943 году пришлось озаботиться проблемой еды, чтобы не помереть от голодухи. Одной из первых соломинок, за которую ухватились мои родители, стала дача в Загорянке - ее участок по примеру соседей пришлось почти полностью засадить картошкой, главной едой той поры.
  Вот где мне, одиннадцатилетнему слабосильному худяге, довелось поукреплять свои бицепсы-трицепсы с помощью лопат, тяпок и граблей. И позже, в более сытную эпоху, я уже сам без особого нажима родителей, но по привитой ими привычке вкалывал на дачных грядках, выращивая огурцы, помидоры, капусту. А со временем так втянулся в эту лямку, что стал и вообще не без удовольствия расслабляться в садово-огородных бдениях - в прополке клубники, окучивании картошки, сборе крыжовника, смородины, малины, обрезке яблонь, переборке компоста, удобрении почвы. И занимался этим почти до самого отъезда в Америку. А во время ежегодных поездок в Москву я не удерживался от посещения Загорянки, где с грустью замечал, как все гуще и безысходнее зарастают сорняками мои бывшие посадки, как все плотнее и агрессивнее наступают ивовые заросли на беззащитные кусты малины, ежевики, облепихи. Но теперь уже ничего не хотелось там делать.
  
  Вот почему, когда в Санта Монике от одного знакомого мне попал в руки бланк-заявление для поступления в некое городское огородное общество, я с алчным блеском в глазах тут же подсел к компьютеру его заполнять. Однако прошло не менее полутора лет, пока подошла моя очередь, и я был осчастливлен "гигантским" куском земли (plot) размером 3х3 метра.
  Коммунальная общественная организация "Ocean View Farms (OVF)" была основана аж в 1977 году на пике всеамериканского увлечения соевыми продуктами, и небольшая группа энтузиастов антихолестериновой кампании засадила отведенный им городскими властями участок бобами, фасолью и горохом. А теперь здесь уже числится чуть ли не 300 огородников, которые под веянием новых ветров меньше всего озадачиваются выращиванием бобовых культур.
  Из приоритетов к моему времени на первом месте оказались помидоры, отличавшиеся изобилием сортов - от самых мелких, таких, как "cherry" (черешня), в свою очередь делившихся на разные виды, до о-очень крупных, к примеру, "Big boy" (большой мальчик). И цвета у них были очень разнообразные - желтые, черные, лиловые, зеленые. Впрочем, и красные отличались друг от друга оттенками - были алые, кирпичные, малиновые, розовые. Но всех объединяло одно - все они состояли в дружеских отношениях с горячим южно-калифорнийским солнцем.
  Надо сказать, что урожайность тех или иных овощных культур от года к году сильно менялась. Так, приходило время, когда одни из них начинали вдруг почему-то сильно плодоносить, заваливая кухонные корзины и полки холодильников то тыквами, то баклажанами, то кабачками. Это так же трудно объяснить, как, например, неожиданное появление у морских берегов огромных косяков скумбрии, просящейся в рыболовные сети, или перелетных стай гусей и уток, ждущих попадания на сковородку.
  А вот томаты никогда не изменяли своей ежегодной изобильности и успешно приносили свои дары огородникам. Если только их неожиданно не поражали какие-нибудь хворобы, типа серых пятен на кожуре, под которыми оказывалась такая же темная попорченная болезнью мякоть (в моем родном Подмосковье немного похожая на эту зараза именовалась почему-то "мучнистой росой").
  
  * * *
  
  Но не пора ли, наконец, перейти к рассказу о тех драматических событиях, ради которых, собственно говоря, я и затеял этот параграф моего повествования. Итак, начну с самого начала...
  В первый день моего появления на территории "Ocean View Farm" меня, дружелюбно улыбаясь, у калитки встретила приветливая чернокожая кубышка с популярным почему-то в Америке французским именем Жанет. Она была ответственной по так называемой 2-ой зоне, где мне выделялись огородные грядки, обозначенные потемневшими и подгнившими от времени, воды и солнца деревянными досками. Увидев их, я непроизвольно растянул губы в предвкушении того удовольствия, которое мне предстояло ощутить при погружении черенка лопаты в захрясшую от долгого одиночества и глубокого застоя землю. И я сразу же ощутил ее ответную реакцию - она тоже была рада и ждала меня, как ждет вдовая дама своего пылкого любовника.
  - У нас строго, - сказала моя проводница, - нельзя вот так землю запускать и держать ее, как здесь, без всяких посадок.
  Потом она повела меня по дорожкам общественного сада, в котором мои знакомцы яблони соседствовали с субтропическими экзотами - гранатами, хурмой, авокадо, лимонами и апельсинами. Последние так настойчиво просились в рот, что заметившая мой заинтересованный взгляд Жанет сразу же отвела его в сторону:
  - Из фруктов, если и разрешается сорвать, то не больше одного-двух.
  Я не стал спрашивать почему, но вскоре выяснилось, что, как и все посаженное и растущее на земле, этот общественный сад тоже требует к себе постоянного внимания, ухода и заботы. Поэтому каждый любитель-огородник OVF должен те естественные потребности сада в обязательном порядке удовлетворять, причем, в строго определенном размере - 12 часов в год. Оказалось, что это было не таким уж легким делом, становившимся с каждым следующим годом моего огородничества все накладнее. Чему тут удивляться? Мои хрупкие сосуды, ремонтированное сердце и ревматические суставы с возрастом не становились более пригодными к многочасовому вкалыванию киркой и тяпкой под палящим ультрафиолетом бьющего прямой наводкой солнца.
  
  * * *
  
  С этой обязаловкой были связаны две досадные неприятности, как всегда нежданно, обрушившиеся на меня не только вследствие моей собственной совковой и старческой тупости, но и по внешней причине - американской прямолинейности, непонятной нам, приспособленцам, обладателям каучуковых мозгов и спин.
  Первая из них поразила меня адреналиновым взрывом, когда в одно нехорошее январское утро, открыв свой почтовый ящик электронной почты, я прочел уведомление о моем исключении из ОVF. Почему? Потому что я не выработал положенную норму общественных работ. "Не может этого быть! - вскричал мой внутренний голос. - Я все часы отработал еще в начале года". И тут же отстучал на кей-борде возмущенный ответ. "Нет, - объяснили мне, - у вас еще час остался непокрытым".
  Вот оно мое проклятое верхоглядство, постыдная поверхностность. Ведь я знал, что не доработал полное время, но наивно думал, что это ничего - подумаешь, какой-то час у меня остался, как-нибудь, обойдется, не заметят, простят. Старый дурак, совершенно не понимающий ментальность американцев и даже не пытающийся в нее вникнуть. Их ведь с детства приучают строго, без всяких отступлений следовать всяческим правилам и указаниям.
   Помню, с 12-летней внучкой пошли мы как-то в магазин, и я, ничтоже сумяшеся, сразу направился к ближайшей двери с надписью "exit". Внучка испуганно схватила меня за руку и воскликнула:
  - Ты куда? Сюда же нельзя, здесь выход, нам надо вон туда, на вход.
  И у нее даже не возникло мысли, что никому не помешает, если мы войдем в эту дверь, а не в ту - народу ведь почти никого не было.
  Тот огородный случай мало отличался от этого входного-выходного. Неужели, что-либо у кого-либо отвалилось, отработая я этот проклятый час, например, в следующем году? Подумаешь, делов то.
  
  Пришлось связаться с Жанет, которая в отнеслась к моему проступку с сочувствием и договорилась, что я в ближайшее время отработаю тот несчастный час. Мне выделили для прополки нехилый придорожный участок земли, который я с подчеркнутым старанием, но с неподдельной натугой очистил от густо росших сорняков, крепко державшихся за свое место под солнцем.
  
  * * *
  
  Другой мой огородный конфликт, связанный с непонятной мне американской ментальностью, был еще более стрессовым, чем первый. В этом случае снова сработал глубоко угнездившийся в моем органоне всеохватный советский принцип "все вокруг народное, все вокруг мое". Мог ли этот тоже с детства внедренный в меня девиз не поворачивать мои ноги к лимонам-апельсинам общественного фруктового сада, где я честно гнул спину и мозолил ладони в ежегодных отработках?
  Конечно, я догадывался, что таскать оттуда фрукты целыми сумками опасно, и может быть воспринято чуть ли не как воровство, поэтому, если и хапал лимоны-апельсины, то делал это осторожно, втихоря. Но несмотря на мою осмотрительность, меня однажды все же схватила за руку какая-то толстая грушеподобная тетка, увидевшая, как я сорвал с дерева три большие золотистые хурмины. Она скорчила такую злую рожу и так змеино на меня зашипела, что я долго потом не подходил даже близко к фруктовым деревьям.
   Но потом опять охренел и, приезжая поработать на грядках рано утром (до усиления зловредной солнечной радиации), стал почти полностью покрывать свою месячную потребность в витамине "С" десятками свежих сочных лимонов.
  
  Катастрофа произошла, когда в одно из нехороших утр я, наложив в большую бумажную сумку приличную кучу сорванных в саду толстеньких цитрусов, волочил их к своей Тойоте. Вдруг я услышал обращенную в мою сторону громкую ругань и увидел какого-то бородача, который издали свирепо махал руками, грозил кулаком, а потом бросился мне вслед. Я страшно испугался, кинул сумку куда-то в кусты и побежал к своему участку.
  Следующая встреча с тем же мужиком была совсем роковой. После достаточно долгого перерыва я как-то утром снова снял с общественного дерева изрядную порцию лимонных витаминов и, как назло, понес их к своей машине в такой же, как прежде, хорошо заметной бумажной сумке. Поистине, не тот дурак, кто делает ошибки, а тот, кто их повторяет.
  У калитки меня подстерег тот самый незнакомец, который на этот раз, встретившись со мной лицом к лицу, повел себя совсем уж агрессивно. Он вырвал у меня из рук сумку и заорал на меня так, как, наверно, когда-то орал на свою жертву следователь в кабинете Лубянки. Я настолько растерялся, что даже ничего из его крика не мог разобрать, но услышал только такие слова, как "thief", "stealing", "crime", "police". Это означало, что я вор, преступник, и прямо сейчас будет вызвана полиция, которая меня арестует. Следом за этим ревнитель закона вытащил из внутреннего кармана куртки смартфон и сфотографировал меня в анфас и в профиль, как полагается при задержании и тюремном заключении.
  Можно представить себе, какую огромную дозу адреналина выбросили в кровь мои надпочечники.
  На следующий день позвонила Жанет и сообщила, что моя фотография уже достигла огородного Совета (Board) OVF, и он в ближайшую субботу в 9:00 утра вызывает меня на ковер, чтобы взглянуть на мою бандитскую рожу в натуральном варианте.
  - Наверно, вы не читали Правила и не знаете, что вам грозит, - взволнованным голосом сказала моя доброжелательница. - Я вам сочувствую, но не знаю, смогу ли чем-нибудь помочь.
  
   Что было делать? Не идти же на этот Совет, куда, ясно, меня вызывают, чтобы выгнать. Да, и инфаркт схлопотать можно, не дай Бог, или в лучшем случае. криз гипертонический.
  Хотя, с другой стороны, думал я, вот так сдаваться совсем без борьбы, тоже ведь не дело.
  Покачавшись пару дней на качелях сомнений, я все-таки решил инквизиции избежать, списался по имейлу с Жанет, сослался на плохое самочувствие. В результате мое восшествие на эшафот было на месяц перенесено.
  Но от суда вору не смыться, страусу в песке голову долго не продержать. Время быстро пробежало, и настал час, когда палач снова поднял топор. Поскольку мой устный английский был ниже кухонной табуретки, то объяснение своего черного поступка латиницей мне сподручнее было изложить на белой бумаге.
  А на великом могучем мой оправдательный текст выглядел следующим образом:
  
  "Я очень сожалею об этом досадном инциденте. Я действительно пытался взять из сада немного фруктов, хотя большая их часть была не сорвана с дерева, а поднята с земли. Я признаю себя виноватым, и особенно в том, что не удосужился вовремя прочесть Правила OVF.
  Однако, если бы тот неизвестный мне человек вместо того, чтобы грубо на меня наброситься, просто объяснил недопустимость моего поступка, я не повторил бы его. Я не думал, что оно так строго наказывается, и хотел бы объяснить почему.
  Мне уже много лет, и большую долю своей жизни я провел в условиях советского социализма. Там мы часто помогали крестьянам в сельском хозяйстве, и нам не возбранялось брать с полей и садов результаты своих трудов. Поэтому и здесь я наивно полагал, что, поскольку мы по 12 часов в год работаем в саду, то имеем право немного пользоваться его урожаем.
  Прошу простить меня и не приостанавливать членство в OVF. Занятия на огороде очень важны для меня, и очень не хотелось бы их лишаться. Даю слово, что, конечно, никогда больше не повторю той ошибки".
  
  Представ перед высоковластным Советом, спотыкаясь и заикаясь, сбивчиво и невнятно я тихим замогильным голосом кое-как прочел это покаянное письмо. Хорошо еще, что я вовремя сообразил раздать его распечатку членам моего судилища, и они могли воочию убедиться в глубине моего раскаяния. Потом мне были заданы остроугольные ножевые вопросы, от которых я совсем впал в необратимое уныние. "Как давно вы член OVF?", - спросил меня один из судей, и когда узнал, что 7 лет, многозначительно ухмыльнулся, давая понять, что за такое время можно не только двухстраничные Правила OVF прочесть, но и многотомный Уголовный кодекс изучить досконально.
  "Брали ли вы фрукты и раньше до этого случая?" - с ехидством вопросила полная тетка-груша, в которой я сразу узнал ту, которая поймала меня тогда с хурмой. Я совсем растерялся, сник, покрылся холодным потом, покраснел и побледнел одновременно, потом, с трудом подыскав в своем англо-американском лексиконе несколько коротких слов, пролепетал что-то нечленораздельное. Хранительница хурмово-яблочных богатств презрительно покачала головой.
  Ушел я с этого сборища в подавленном состоянии, ругательно ругая себя и поедая поедом, что сподобился на него явиться. Дурак, и только.
  
  Я часто своим собеседникам задаю давно занимающий меня вопрос. Затевая какое-либо дело или попадая в какой-нибудь переплет, прогнозируют ли они его благополучное развитие и завершение или наоборот? И рассуждаю так.
  Если ты будешь ожидать плюс, верить в свою звезду, в успех, а на самом деле получишь потом минус, то неудача, разочарование подвергнет тебя в уныние, испортит настроение, будет долго угнетать.
  По другому же варианту, если не предполагать победу, расчитывать на поражение, на минус, а в конце, несмотря ни на что, все завершиться благополучно, то радости, удовольствия будет безмерно. Долгое время я склонялся к одобрению такого образа мышления, мне он казался предпочтительнее, разумнее, выгоднее.
  А вот теперь думаю, что же это? Жить все время во мраке темных предчувствий и только потом возрадоваться свету, хотя бы и двойному-тройному. Наверно, плохо это, непродуктивно.
   Скорее всего, надо следовать более оптимистическому правилу. Ведь предвкушение победы может быть даже слаще ее самой. Ну, а если случится поражение, так что же, ничего, бывает.
  Эх, все эти умствования стары и сложны, как вавилонская клинопись, и вместе с тем так же просты, как огуречный рассол при опохмелке.
  Оптимисты, пессимисты, алло-алло!
  
   К чему я развел здесь эту философию? А к тому, что в том ожидании решения Совета зря я нудил, злился, обижался, портил себе настроение - моя постыдная огородная история завершилась очень даже благополучно. На следующий день после того злосчастного заседания я получил от Жанет по электронке сообщение, от которого я радостно подскочил на стуле. В нем говорилось, что большинство членов Совета OVF проголосовало за оставление мне права пользоваться благами куска плодородной земли Южной Калифорнии. Мои дурные подозрения оказались напрасными.
  Что за скверный у меня характер, почему нужно всегда о людях думать хуже, чем они есть на самом деле?
  
  
  Глава 13. ОДНИ ЗАБОТЫ ОТ ТОЙОТЫ
  
  ОХ, ЭТИ МУРАВЬИ
  
  Как по одной капле вина дегустатор оценивает качество той или иной его марки, а по колоску пшеницы агроном решает, пришло ли время жатвы, так и по иному небольшому и, на первый взгляд, незначительному событию можно судить об очень многом.
  Вот и то, что произошло со мной во второй половине 2015 года, как мне кажется, дает возможность незамутненным катарактой взглядом посмотреть на разные стороны традиционной американской жизни.
  
  Очередной внезапно настигнувший меня удар судьбы был не таким смертельно опасным, как некоторые предыдущие, связанные со здоровьем, но очень уж нелепым, глупым и обидным.
  Странным образом он оказался связан с некими экзотическими для меня существами - зловредными насекомыми термитами, двоюродными братьями наших безобидных лесных муравьев. Не могу удержать здесь свою неодолимую и, наверно, не всегда уместную тягу отступать от непрерывности плавного повествования. Но очень уж хочется.
  
  * * *
  
   Ответ на вопрос, кто истинный хозяин в этом мире, вовсе не однозначный. Во всяком случае, людей на Земле куда меньше, чем наших шустрых крошечных соседей - муравьев. Трудно поверить (и проверить), что их 10 тысяч триллионов! Если всех муравьев собрать в одну кучу, их вес превысит живой вес всего человечества.
   Немногие могут похвастаться таким, как у муравьев, долгим существованием на Земле - 140 млн. лет. И по числу разновидностей (12 тысяч) мало кто может с ними сравниться. Что уж говорить о легендарной муравьиной силе, позволяющей каждому муравью поднимать вес в 50 (!) раз превышающий его собственный.
   Муравьи, ярые коммуняки, безоговорочно принимают принципы социализма и самоотверженно отказываются от всего личного. Другие общественно ориентированные насекомые, например пчелы, хотя бы частично себе принадлежат. А муравьи живут лишь во благо их коммуны.
   Нам привычно встречаться с муравьями, живущими под деревьями и на деревьях, в земле, листве, даже в картоне. Но существуют еще бездомные муравьи-хиппи. Как русским бомжам, французским клошарам, американским хомлесам и прочим бродягам им не нужен уют комнатных каминов и согрев настенных батарей. Хотя и они тянутся к теплу, поэтому предпочитают обитать в южных краях - тропиках и субтропиках. Однако, здесь они уже не столько муравьи, сколько термиты.
  Их популяции растут с невероятной быстротой (термитная "матка" непрерывно производит до 90 тыс. яиц в сутки), ареал распространения этих насекомых, недавно еще ограничивавшийся тропической зоной, стремительно движется на север.
   Бродячие термиты периодически сбиваются в огромные кучи, но не в беспорядочные толпы, а в хорошо организованные полки и дивизии. У этих войск строгий ранжир: по флангам идут крупные особи - охранники с грозными челюстями. В середине располагаются члены сообщества помельче - плодовитые самки и трудяги-рабочие, несущие куколок и личинок. Остановить эту мощную муравьиную лавину невозможно, при ее приближении жители встречных селений поспешно оставляют на время свои дома. Вернувшись, они не находят там ни тараканов и клопов, ни мышей и крыс. Но если бы только их.
   Есть такие мигрирующие термиты, которые подтачивают и сваливают кусты, деревья, даже целые строения. С деревьями они поступают особенно изобретательно - выедают стволы изнутри и, оставляя нетронутой кору, превращают их в трубы. Выглядя снаружи живыми, такие деревья при малейшем прикосновении разваливаются на мелкие куски.
   Мало того, термитам поддается и металл, они размягчают листы кровельного железа своей слюной и проедают в них большие отверстия. Известен случай, когда в Индии ими был продырявлен стальной банковский сейф и уничтожены в нем деньги и ценные бумаги (правда, есть основания подозревать и кое-кого другого, ха-ха).
  
  * * *
  
  Подтверждая известный всеобщий биологический закон миграции и повторяя известные в истории нашествия саранчи, крыс, колорадских жуков, гуннов, сарматов, татар, монголов, к началу 10-х годов ХХ1-го века термиты настигли и Лос Анджелес. Они стали нагло подгрызать деревянные каркасы зданий и угрожать безопасности зданий. Пришлось властям принимать меры. Для этого строения плотно закрывались непроницаемыми полиэтиленовыми колпаками, под которые пускался смертельный для термитов газ. Людей на время этой экзекуции, конечно, из домов выселяли.
  Осталась у меня ночевать и моя Лина, когда ее дом подвергся санитарной обработке тем самым удушливым для термитов дымом. В первое же утро она разбудила меня в 6 утра, подойдя ко мне с опрокинутым от волнения лицом.
  - Знаешь, какую бяку я кинула, - воскликнула она, - не знаю зачем, но я заперла дверь квартиры. Этого не нужно было делать, иначе она не будет обезврежена. Просто ужас какой-то. Надо сейчас же идти открывать.
  Я протер глаза, затяжно зевнул и выглянул в окно. Небо было сплошь затянуто тучами, сильный ветер гнул к земле мохнатые головы длинноногих пальм, и асфальт на улице блестел от необычного для южной Калифорнии мелкого, но густого дождя-дризли.
  - Никуда я тебя не пущу, - императивно заявил я, натянул теплую байковую рубашку, зимние джинсы и, схватив на ходу ключи от машины, потащил Лину в гараж.
  Мы стремительно покрыли семиквартальную дистанцию, разделявшую наши дома, Лина быстро сбегала открыть квартиру, потом я также споро доставил ее обратно к себе. Это была пятница, когда я обычно ходил в спортклуб YMCI, где крутил ручки физкультурных снарядов и отплавывал свои полчаса в стофутовом бассейне.
  
  Я загнал свою тойоту на гаражное место, достал из багажника зонтик, но вдруг подумал: "Чего это мне сегодня в такой дождь и холод тащиться пешком? Поеду-ка я колесами" Я залез обратно в машину и вместо 10 минут обычного моего пешего хода добрался до клуба за 2 минуты. Прямо у самого подъезда мою тойоту поджидало одно единственное, удобное, хотя и узкое местечко.
   Туда я и нацелился втиснуться. "Надо же мне, наконец, учиться нормально парковаться, - сказал я себе, вспомнив, как на днях приехавшая ко мне моя девятнадцатилетняя внучка за одну ходку ловко вставила между двух машин у тротуара свой громадный джип. - Заодно и машина помоется под дождем", - завершил я этой продуктивной идеей свою гениальную задумку.
  Согласно науке я пристроился параллельно стоявшей впереди хонде, подал назад и довольно легко угнездился там, где надо. Но вот открыв правую дверь, увидел, что стою очень неровно - задница сильно отошла в сторону. "Надо поправить", - сказал я себе, подал немного назад, потом повернул руль вправо, чтобы встать поближе к бордюру и нажал на...
  
  * * *
  
   А ведь у меня уже был более чем 15-тилетний стаж автомобилизма. И ездил, как мне казалось, совсем неплохо, даже не один раз пускался в дальние поездки на незнакомых мне арендованных машинах. Например, в северной Калифорнии проутюжил чуть ли не 1200 миль, в восточной Канаде проехал от Торонто до Ниагарского водопада и обратно, потом обкатал почти всю Флориду, а в Монтерее с неделю не вылезал из рентовой Хондайки. Ну, были, конечно, у меня и досадные оплошки, когда приходилось платить нехилые штрафы, то за проезд на красный свет, то за стукание других машин или неправильную парковку. Правда, пару раз я отделывался лишь принудительным посещением автошколы. Все это была мелочевка.
  
   Причем, с обучением водительству я был знаком далеко не понаслышке - еще только приехав в Америку, обогатил ее платных авто-инструкторов достаточно пухлой пачкой привезенных из Москвы зеленых стодолларовиков. А став счастливым обладателем цветной пластиковой карточки Калифорнийских водительских прав, я был очень доволен и горд собой, и при случае похвалялся перед кем-нибудь, что практически лишь в 67 лет понастоящему начал водить машину.
  В Америке я сменил их уже целых три. Первое время, как все начинающие, обзавелся б.у. (бывшим в употреблении) автомобилем с крепкой рамой и прочным кузовом - это был большой сильно подержанный и много поживший старомодный олдсмобиль, купленный с рук всего за 1,5 тысячи. Через пару лет я пересел в первую свою японскую пластмассовую "консервную банку". Это был маленький юркий ниссан, позже ее сменила такая же непритязательная тойота каролла, за ней еще одна. Все они покупались так называемыми "юзанными", то-есть, уже использованными (to use), но с очень небольшим прокатом, под чем понималось 10-20 тысяч миль. Время от времени, особенно после разных, хотя и небольших, но затратных дорожных неприятностей, их приходилось ремонтировать. А куда денешься - то задний бампер об столб долбанется, то фара полетит, то правая дверь об чужую машину зачем-то стукнется.
   Но такого, как в то раннее темное дождливое утро, у меня никогда еще не случалось...
  
  НАЛЕВО, НАПРАВО
  
  Итак, я нажал...
  Нет, не на педаль тормоза, чтобы остановить колеса у бордюра, а (о, ужас!)... на правую педаль газа.
  Машина мгновенно вспрыгнула на тротуар, стремительно проскочила узкую асфальтовую полосу и со всей силой врезалась в бетонную стену моего спортклуба. Раздался громкий треск, гул удара рванул мне уши. Я в испуге быстро выбрался наружу, встал на дрожащие ноги, которые сразу же чуть было не подкосились. Картина передо мной развернулась страшная.
  Передок тойоты был сплющен в гармошку, крышка над мотором вскинута вверх, и из раскрывшегося искривленного рта несчастного двигателя белыми клубами валил пар. Я сначала со страху подумал, что это дым, и что вот-вот должен последовать взрыв. Хотел рвануть в сторону, однако, ноги совсем меня не слушались, не двигались, и я остался у машины, растерянный, оглушенный, с поникшей головой и нервным тиком глазного века.
  Ко мне подскочили какие-то прохожие, что-то говорили, но я как-будто издали, с другого света, услышал и с трудом разобрал смысл их озабоченных и предостерегающих меня возгласов:
  - Are you o'key? Don't move! This is crime! - (Ты в порядке? Не двигайся! Это криминал!)
  Потом из клуба вышел знакомый мне работник клуба, обычно проверявший на входе членские билеты. Только теперь с некоторой долей облегчения я узнал, что это Илья, говорящий по-русски. Он оглядел мою разбитую машину, осторожно коснулся ногой валявшейся на земле фары, которую, как оказалось, я отбил у стоявшей на стоянке впереди меня Хонды. Потом неодобрительно насупился, пободал меня одетыми в роговые очки неприветливыми глазами и критично покачал головой.
  - Никуда не уходите, не двигайтесь, - строго наказал он мне. - Я сейчас, как полагается в таких случаях, позвоню в полицию.
  Мне бы, старому дуралею, ему возразить и запретить это делать. А я растерянно стоял молча с застрявшими в горле правильными словами. Я даже сейчас не могу объяснить, почему я не остановил этого долдона, что за стопор пригвоздил к небу мой язык, какая сила его связала.
  Хочется подумать, что причина была не в предательском заячьем свойстве собственного дурацкого характера, а в том, что мое боковой взгляд вдруг вычленил в окне клуба нашего бассейнового гарда, всегда приветливого и доброжелательного парня с типовым армянским именем Арман. Я увидел в его появлении некий знак судьбы - ведь этот молодой, но старый новый американец, наверняка, должен иметь немалый опыт во всяких аварийно-автомобильных делах и может дать какой-нибудь дельный совет.
  Я расчехлил свои застывшие мышцы ног и торопливо бросился к нему. Мы встретились в вестибюле.
  - Зачем этот дурак Илья вызвал ментов, я не знаю. Зря, конечно, - сказал Арман, - но ты не дрейфь, приедут, объясни, что шел дождь, было скользко, и машина нечаянно выехала на тротуар. Да не волнуйся ты так, - добавил он, заметив мой убитый взгляд.
  
  Немного успокоившись, я снова подошел к разбитой машине, полез в карман достать мобильник, чтобы позвонить еще кому-то, еще раз посоветоваться, и вдруг вздрогнул от ужаса. Кошмар! Выезжая из дома как бы на минутку, я не только забыл взять с собой телефон, но и документы. В Америке это страшное сильно наказуемое деяние, настоящее преступление, чуть ли не тюрьмой пахнущее. Если в других странах, как я слышал, полиция сквозь пальцы смотрит на отсутствие у автомобилистов идентификационных бумажек, то в США - ужас какой-то, ни коим образом нельзя ездить без водительских прав, сертификата регистрации машины и страхового полиса.
  Я постарался взять себя в руки, побежал к тому самому Илье и выпросил у него телефон. Слава богу, медлительная Лина еще не успела уйти, и была дома
  - Быстро хватай мою черную книжечку, - закричал я, срываясь с шепота на крик, на тумбочке у двери лежит. Беги к YMCI, я тут стою, в аварию попал. Потом расскажу.
   Как же мне здорово повезло, что дом был близко. Лина успела придти буквально за несколько минут до появления полиции.
  Не знаю почему, но, подобно Скорой помощи (то-есть, пожарной команде), стражи порядка на место даже легкого столкновения машин никогда в одиночку не прибывают. То ли им делать нефига, то ли начальству усердие показывают. На самом деле, они ведь заранее знают на какой инцидент или эксидент выезжают.
  По мою несчастную душу, жалкую, трясущуюся от страха, прибыло аж три громадных черных патрульных форда, оборудованных спереди мощными клыкастыми бамперами-толкателями, а сверху пугающе проблескивающими сигнальными фонарями-вертушками. У двух машин сразу же манекенными попками возникли боксерского вида гренадеры-великаны, а из ближайшей ко мне вышел коренастый крепыш латинос. С непроницаемым чугунным лицом он подошел к месту аварии. Коротко пронзив меня суровым взглядом, полицейский первым делом приблизился к парковочному митеру, на котором, оказывается, (а я даже не заметил) была погнута жестяная пластинка с указателями времени разрешенной стоянки. Потом он бегло взглянул на повреждения хонды и только после этого подошел ко мне.
  Тут же рядом возник этот болван Илья и взял на себя роль толмача-переводчика.
  - Что случилось? - спросил полицейский грубым тоном, потом чуть помолчал и, не дав мне рта открыть, сам ответил: - Ясно, вместо тормоза на газ нажал. За это права отнимают.
  Я начал было что-то лепетать про дождь, мокроту, скользкий асфальт, но он не стал слушать, отвернулся и, ни слова больше не сказав, направился к своей машине. Я увидел, как он достал из бардачка плоскую айпадовую планшетку и стал на ней что-то писать. "Наверно, - подумал я, - на меня подлянку строчит".
  Эта моя догадка оказалась верной, в полученном мной позже полицейском рапорте мне вменялось в вину именно нажатие акселератора вместо тормоза. А еще, и это главное, гад-полицай рекомендовал подвергнуть меня так называемому re-examinаtion. Я полез в Интернет и выяснил, что это значит. Во-первых, я должен был быть олимпийски здоровым, причем, путем отсутствия у меня чуть ли не 21 болезни. Во-вторых, мне следовало сдать экзамен по Правилам дорожного движения, а также, что намного хуже, пройти тест по вождению.
  
  Но этими проблемами, как я подумал тогда, мне еще предстоит заняться позже, а сейчас надо было что-то делать, что-то предпринимать. Поэтому, когда полицейские форды скрылись за углом улицы, я позвонил в свою автокомпанию Трипилей ("ААА") и вызвал перевозку. Она, на удивление, приехала очень быстро, из кабины с успокоительной улыбкой вышел водила, оглядел побитую машину и, понимающе кивнув мне, взялся за дело. Он подкатил свой трак к моей тойоте, ловко подцепил и поднял ее задок, потом несколькими поворотами гаечного ключа закрепил его двумя стальными стержнями.
  - Where to go? - куда ехать, спросил он, приглашая нас с Линой сесть к нему в кабину.
  Мы подъехали к ближайшей авторемонтной мастерской, но обнаружили на ее воротах замок, который, как вскоре, оказалось, висел там для нас очень даже кстати. Это потому, что он не оставлял никакого другого выбора кроме, как ехать к знакомому русскоязычному автослесарю Саше, хотя его мастерская и находилась довольно далеко.
  Саша к моим неприятностям отнесся совершенно спокойно.
  - Ничего страшного, - успокоил он меня, - хотя рама и погнута, но не так уж сильно, починим, хотя бампер смят, но заменим. Главное, двигатель не пострадал, работает нормально. А то, что чужую машину протаранил и митер погнул, конечно, плохо, но тоже не смертельно - страховка оплатит.
   Через несколько дней он позвонил:
  - Все отлично, как я и говорил. Вчера приходил оценщик из вашей страховой компании, и я его здорово натянул - аж, на 10 тысяч. А за такие деньги вы можете даже не эту машину ремонтировать, а новую купить.
  После таких слов я воспрял и почти оттаял.
  Но вдруг...
  
  СТРАХ СТРАХОВКИ
  
  Вдруг снова, в какой уже раз, во всей своей безнадежности и безысходности подтвердилась моя полная неспособность что-либо понимать в этом американском кавардаке и хотя бы как-нибудь притереться к чужой незнакомой жизни. Впрочем, может быть, даже не столько к ней, сколько вообще к неподъемной для меня громаде новаций ХХ1-го века. Одной из самых плохо перевариваемых мной трудностей была необходимость автомобильной СТРАХОВКИ.
  
  В той моей жизни под названием "страховая компания" понималось какое-то мелкое заведение, вроде нотариальной конторы или уличного справочного бюро. Здесь же, в Америке, пресловутый Insurence - мощная всеохватывающая, всюду проникающая Система, могучий спрут, длинные щупальца которого залезают во все даже самые закрытые уголки жизни каждого человека. Без ее участия он не может чихнуть, избавиться от соплей в носу, сделать анализ крови и пописать в баночку для проверки мочи. Без страхового полиса американец не поедет в мексиканский Канкун, не полежит на песке гавайского Вайкики и не поедет в Мадрид посмотреть картины Гойи. А главное, без страховки никто в США не купит не только квартиру в кондо и, тем более, отдельный дом, но даже простой компьютер или телевизор, не говоря уж об автомобиле. Insurence в Америке - это "наше все".
  Впрочем, говорить о страховке с одним лишь минусом было бы не совсем справедливо. Это относится и к той самой автостраховке, о которой идет толковище в этой главе. Ведь, в действительности, она неоднократно покрывала последствия разных моих боданий с другими машинами. Например, оплачивала ремонт или замену побитого заднего бампера, помятой передней двери или погнутого зеркала бокового вида. Более того, пару раз мой страховой покровитель раскошеливался и на пятизначную сумму зелененьких, шедшую на некое полу-мнимое "лечение". Из нее одна половина шла мне, а другая - лихо бравшемуся за дело адвокату, а также доктору-физиотерапевту, якобы, делавшему массаж, иглоукалывание, ультразвуковые или еще какие-нибудь дорогие лечебные процедуры.
  
  Надо отметить, что я аккуратно и многолетне обогащал свою страховую компанию Alstat нехилыми полугодовыми платами. Это было для меня довольно накладно, так как не учитывало, что я, старый пень, в отличие от молодых и работающих, жил на жалкое пособие, а моя машина больше стояла в гараже, чем ездила. А ведь автостраховые взносы еще и резко возрастали, когда я попадал в очередную дорожную передрягу, и надо было ждать целых 3 года, чтобы снять эту надбавку.
  Так, в апреле 2015-го года должна была закончиться одна из таких моих штрафных санкций, и я решил не платить полную сумму вперед, поэтому послал чек лишь на ее четвертую часть. Хотел, дурак, сэкономить, на чем и погорел.
  
  Вот так, самый незначительный угол отклонения двух прямых от начала координат на удалении приводит к их большому расхождению, подобно тому, как попавшая в землю крохотная семечка со временем вырастает в огромный баобаб.
  Допустив, казалось бы, ту совсем незначительную и поначалу незаметную ошибочку, я схлопотал в дальнейшем большие неприятности на свою попу. Ничего никому не прощающий страховщик Allstate, как злостному неплательщику, закрыл мне наглухо страховой полис. Тем самым, снял пальто с моей тойоты, раздел догола, сделал беспомощной, лишил крыши над головой, рыцарских доспехов, защитных лат на ее кузове и моторе.
  Сколько я потом не пытался задним числом покрыть недоплату: писал письма, имейлы, звонил по телефону, извинялся, обещал исправиться, предлагал заплатить любой штраф, пенни - ничего у меня не получалось, я стукался головой о железную стену. На мои вопли никто не откликался, ответа не было, почтовый ящик неделями оставался пустым. Наконец, до меня дошло, что мне противостоит вовсе не живой человек-клерк, белый воротничек, а холодный бессердечный робот-компьютер, который безмозгло работает лишь по заложенной в него когда-то кем-то Программе и не терпит каких-либо отклонений.
  
  Таким образом, оказалось, что на момент той злосчастной аварии у меня никакой страховки не было, и поэтому за ее счет я теперь не мог ни починить свою машину, ни оплатить ремонт фары у задетой мною чужой Хонды. И, естественно, ни о каких 10 тысячах долларов, насчитанных доброхотом Сашей, речи быть не могло. Следовало признать, это еще мне здорово тогда повезло, что тот приехавший на аварию полицейский не удосужился проверить действенность страховой карточки, которую я ему предьявил вместе с другими документами. А то мои дела были бы совсем швах - могли права вообще отобрать.
  Не странно ли, что нередко бывает легче починить железку, чем исправить бумажку. Поистине, молот оказывается слабее пера. Вот и мою тойоту Саша довольно быстро поставил на ноги (колеса). Но восстановление моих водительских прав, увы, ожидало куда более крупное испытание.
  
  ЗА РУЛЬ БОЛЬШЕ НЕ САДИСЬ
  
  Через десяток дней после автомобильной аварии я на три недели забылся в экзотике Восточной Канады. А после возвращения с удовлетворением отметил отсутствие в почтовом ящике каких-либо злосчастных последствий того эксидента. Чем же это меня могло порадовать? Чем, чем - наивной надеждой, что дорожная полиция по своей доброте душевной меня простила, что все забыто и спущено на тормозах.
  Но прошла пара недель, и червь беспокойства стал снова мозги мне дырявить, и подлая крыса-тревога стала будить по ночам, а днем портить настроение. Наконец, я набрался храбрости и решился пойти прояснить ситуацию в DMV (Department Motor Vehicles). Простояв получасовую очередь, я, наконец, попал к остекленному окну, за которым чернокожая мадам, с трудом разобрав громоздкость моего имени и фамилии, с досадной медлительностью стала своими накрашенными глазами-лопатами рыть темноту компьютера, разыскивая мое Дело. Потом также мучительно долго хлопала этими же лопатами по мониторным рамкам, и, наконец, приоткрыла толстые густо напомаженные губы:
  - Да, вот, нашла. Вам следует пройти re-examination. - Она снова вперила в монитор свой тупой взгляд, давая понять, что разговор окончен.
  "Открыла Америку, - ругнулся я про себя, - как-будто и без нее не знал".
  
  И вот после долгого ожидания я, наконец, получил назначение на эту самую переэкзаменовку, которую для меня загнали куда-то к черту на куличики, в далекий южный район города. Я прибыл туда в точное время, но проторчал в ожидании приема не час, а целую вечность. Наконец, удостоился чести оказаться в небольшой полутемной комнате, где за компьютерным столом сидела снова чернокожая тетя, и я подумал, что, наверно, вся канцелярская служба слежки за автомобилистами доверена исключительно негритянкам.
   На этот раз такая же, как в том DMV, ко всему безразличная, но вежливо улыбаювшаяся чернушка, со скучающим видом выслушала мои объяснения и, согласно кивая головой, влепила мне обязательную сдачу двух экзаменов: по правилам уличного движения и по практике вождения. Если первый, письменный, был для меня семечками, то второй представлял почти непреодолимую трудность.
  
  Здесь нужно кое-что пояснить. В той моей жизни обладание машиной и ее вождение называлось автолюбительством, и было доступно далеко не каждому жителю великой страны победившего социализма. В Штатах автомобиль - такая же повседневная бытовуха, как стиральная машина, холодильник или пылесос. И владеет им практически каждый, если ему уже стукнуло16, или на него еще не обрушилось 90.
  Много раз видел я, как глубокие старцы уверенно брались за руль, мчались по скоростным фривеям, хайвеям, лавировали между машинами по узким городским переулкам и обгоняли зазевавшихся молодых водителей. Однако, в нашей Санта Монике доверие к старикам было серьезно подорвано после одного трагического случая, происшедшего на улице субботнего продуктового базара. Некий 86-летний старец, нажимая, вроде меня, на газ вместо тормоза, протаранил ограждение рынка, опрокинул несколько лотков с овощами и, главное, поранил пять человек, а может быть, и кого-то убил.
  С тех пор во всех, кому за 80, лосанджелесская дорожно-патрульная служба стала усматривать потенциальных убийц, и, естественно, что мне ничего хорошего это не сулило.
  
  Я выбрал для сдачи экзамена некий дальний спальный район Arleta. В назначенный день, дрожа от страха и всплеска гипертонии, я сел за руль, а рядом справа возвысилась толстая тетка-кашалот, кашлявшая с пулеметной частотой в бумажный платочек.
  - Are you cold? - поинтересовался я не простужена ли она.
  Инспекторша cлегка улыбнулась, промычав "yes, unfortunately" ("да, к сожалению") и велела трогать. Я выкатил на улицу и осторожно поехал, внимательно ловя ухом ее команды "turn left" ("поверни налево"), "turn right" ("поверни направо"). Старался я изо всех сил: крутил на перекрестках головой, строго следил за дорожными знаками, соблюдал лимит скорости. И боковым зрением отмечал, как часто экзакменаторша что-то чиркает в своих бумагах, она уже меньше кашляла и даже пару раз, как мне показалось, одобряюще улыбнулась. Я думал, что все идет нормально. Но вдруг...
  О, эти проклятые случайности!
  По взмаху руки молчаливой экзекуторши я выехал на оживленный перекресток и стал в середине, чтобы сделать левый поворот. Терпеливо подождал пока пройдет весь транспорт, шедший по встречной полосе, и начал было поворачивать, как вдруг мадам быстро схватила руль и испугано вскрикнула:
  - Stop!
  Я взглянул направо и увидел, что, действительно, какой-то белый пикап неожиданно выскочил из ближайшего переулка и стремительно помчался к перекрестку. Однако уже зажегся желтый свет, и он стал притормаживать, а я, наоборот, чуть поднажал на газ, чтобы закончить поворот. Но инспекторша снова заорала "Stop!". Что, чего, почему? Было непонятно, но не возражать же мне было и я, конечно, тут же прекратил движение.
   Когда мы вернулись на стоянку, мне было сказано, что в общем я ехал неплохо, в основном все правила соблюдал, больших претензий нет. Однако, согласно существующим инструкциям из-за того досадного случая с левым поворотом я испытание не выдержал. Но ничего, могу слишком не расстраиваться, в следующий раз у меня таких промашек, конечно, уже не будет. И на прощание мне широко ласково и белозубо улыбнулись.
  
  Лживость ханжеской улыбки той инспекторши мне стала особенно противна после прочтения ее рокового Заключения, где ни одно мое экзаменационное прегрешение не было пропущено или прощено. Не меньше я огорчился, когда через несколько недель прибыл на специальное так называемое "Слушание" ("Hiering") моего дела в Департаменте по безопасности движения. Тут я еще раз убедился, что имею дело не с живыми людьми, а с тупыми механизмами-автоматами, выполняющими без каких-либо отклонений заложенную в них кем-то когда-то какую-то программу.
  После занудных формальностей мне было объявлено, что согласно Правилам (!) в повторении экзамена по вождению мне отказывается. Обескураженный, расстроенный, я пытался что-то вякать - просить, настаивать, требовать, но мне было твердо заявлено, что пока о новом тесте речи быть не может. А что же? А вот - надо снова пройти курс обучения в специальной Автошколе, попрактиковаться в вождении. Как будто я какой-нибудь начинающий мальчишка-школяр.
  Чему учиться мне, 83-летнему старику, в чем практиковаться, если я в течение 16 лет почти ежедневно крутил баранку на улицах, переулках, фривеях Лос Анджелеса и его окрестностях, а еще сотни асфальтовых миль проутюжил в Калифорнии, Флориде, Канаде? Нет, учиться мне было нечего. Скорее, надо было переучиваться, что сразу же показали первые же поездки с профессиональным инструктором, который справедливо ткнул меня носом в такие же оплошки, какие я делал на экзамене.
  - Вы уже привыкли ездить неправильно, торопливо, неосмотрительно, - сказал он. - Хотя многие, даже моложе вас, ездят еще опаснее. Но то, что для них обычно проходит без штрафов, на экзаменах недопустимо. Вам нужно учиться заново.
  
  Однако, оказалось, что переучиваться мне очень даже не просто. Мои руки, глаза и, тем более, мозговые извилины закостенели, одеревенели, отупели. Я и сам чувствовал, что уже не очень-то способен шустрым воробьем крутить головой влево-вправо, орлиным глазом успевать просекать соседние машины, дорожные знаки, пешеходные переходы. Мне стало понятно, что я уже не способен, как раньше, заячьей задницей ощущать без спидометра скорость бега колес и нюхом осторожного сеттера улавливать опасность, исходящую от дорожных лихачей. Да, увы, реакция у меня была уже не та.
  Вдруг вспомнилось, как лет пять назад пошел я со своей сутулой спиной на прием к хиропрактору, думал горбатость поправить. Тот пощупал мою спину, где-то, что-то помял, пощипал, постучал и уверенно заключил:
  - Да, годы делают свое, только один нижний позвонок у вас еще хоть как-то оживляем, а все остальные уже не разогнуть.
  Конечно, вот такими же, к сожалению, были засохшими, неподдаваемыми для переделки и улучшения мои привычки, навыки, способности.
  
  Я это понял года за 3 до теперешней моей неприятности, когда, будучи в гостях в Монтерее, стал чувствовать напряг в вождении арендованной хонды, неоднократно путал дорогу, заезжал не на ту улицу, поворачивал на перекрестках куда не надо. Тогда я и заметил, что не так быстро, как раньше, нахожу правильное направление по незнакомой дороге и не очень-то уверенно управляю не своей машиной. Какой это был контраст по сравнению с моей давней поездкой по северной Калифорнии - тогда после сложной многодневной и многомильной поездки, почти опаздывая на самолет, я каким-то чудом и внутренним чутьем точно выехал к аэропорту Окланда, успел спокойно сдать машину в пункт аренды, зарегистрироваться на рейс и даже выпить чашку чая.
  А теперь почти от всех моих молодых благожелателей, родных, друзей, знакомых, я стал получать обидные советы: "Пора умерить пыл и перестать водить машину" или "Покупай проездной билет на общественный транспорт".
  
  Надо сказать, что, действительно, многие мои ровесники, попавшие, вроде меня, в аналогичный переплет, сами отказывались от вождения. Правда, почти у всех них, в отличие от меня, были на то довольно веские причины. Приведу тройку примеров.
  Один мой приятель, перепутав въезд на фривей с выездом, выкатил прямо на встречку (!). Хорошо еще, что это произошло ранним утром, машин было мало, и все обошлось тем, что быстро прибывший на место происшествия патрульный мент сразу же перекрыл встречное движение и помог старичку убраться восвояси.
   История похуже приключилась с другим моим сверстником, который на перекрестке при правом повороте не заметил мчавшуюся на него машину. Столкновение было такое, что сидевшую на заднем сиденье жену скорой помощи пришлось отвезти в больницу, а полностью разбитую машину отправить на свалку.
  Третий, как и я, вместо тормоза нажал на газ и врезался в уличный столб, правда, кроме своего бампера, никому никакого зла не причинил.
  Во всех этих случаях никто из провинившихся больше за руль не садился и восстанавливать свои водительские права даже не пытался. Впрочем, по разным причинам они к этому и не стремились. У одного ему шофером служила собственная жена, у другого дочка, а третьему вообще все было до лампочки, он перестал перемещаться в пространстве.
  
  Мое же положение складывалось совсем иначе, возить меня было некому, и я становился "безлошадным крестьянином". А это означало резкое ухудшение моего статуса, спадание на совсем другой, куда более низкий уровень жизни. Я уже не мог в любое время поехать, куда хочу, или, куда надо, например, заскочить в магазин за вдруг полетевшим картриджем для принтера, попутно купить тройку арбузов, ящик бутылированной воды, пакет картошки, лука, яблок, а еще связку бананов, коробку конфет и торт для гостей. Без емкого багажника моей тойоты все это было для моих артрозных колен теперь совершенно неподъемным. Кроме того, еще и требовало кучу времени.
  Намного усложнялось также посещение врачей, а оно с возрастом становилось все более частым. Раньше я, хоп, прыгал в машину и за полчаса оказывался в центре города, и не только у входа в медицинский офис того или иного доктора. Собственные колеса давали возможность без опоздания достигнуть парадный подъезд оперного театра, музыкального центра, художественного музея, концертного зала, картинной галереи. Ничего не стоило, когда хотелось, прокатиться в архидейно-розариевый парк, на новую выставку в артмузей, на уличный вернисаж. Много лет подряд каждую неделю я ездил заниматься с внучкой русским языком, да и вообще, машина позволяла чаще общаться с близкими, которых без этого я мог месяцами не видеть. Ныне это оказывалось почти невозможным.
  Но, конечно, автомобилизм, как и всякое удобство, требовало соответствующих немалых материальных затрат, что сильно скукоживало мой совсем не толстый кошелек.
  - Те деньги, что слупливает ваша каролла на бензин, страховку, ремонт, - убеждал меня зять, - вполне хватило бы на то, чтобы каждую неделю в такси кататься.
  Может быть, он был и прав.
  
  Все эти рассуждения и приводили к тому, что мои настороженные мозги тревожно трепыхались в тесных закоулках сомнений. Зачем, думал я, так упорно сопротивляться непрерывной череде неожиданных досадных случаев, происшедших в течение последних нескольких месяцев? Ведь они показательно тыкали меня носом в мою несостоятельность и предупреждали: будь осторожен, не гневи небо, уйди от баранки, забудь про машину. Что ты все упираешься рогами в то, от чего тебя настойчиво отводит судьба? Зачем лезешь на рожон? Не рискуй. Поберегись.
  
  Но ответ был прост, прямолинеен и ясен, как луч света с фонарного столба на вечерней улице. Кроме уже упомянутого нежелания опускаться на уровень немощного старика, не живущего, а только существующего, было и еще кое-что, очень для меня важное. Это то, без чего я всю жизнь не мог обходиться - получать удовольствия. Их мне всегда доставляло почти все, что я делал в свободном режиме, без специальных указаний, наставлений, приказов, принуждений. Они шли и от сочинения текста статьи, книги, отчета по научной работе, авторского свидетельства на изобретение и, тем более, от чтения исторического детектива Акунина, от колки дров, варки борща, ну, и наконец - вождения машины.
  Разве не получал я наслаждение, когда стремительно несся по калифорнийским скоростным фривеям-хайвеям, без устали наматывая на спидометр десятки быстрых километров, и мои уши, спина, задница наслаждались ритмичным стуком движка тойоты? А как было не радоваться неторопливому скольжению по тихим переулкам Беверли Хиллса, обжатым небоскребами узким улицам Даунтауна, плавным подъемам и спускам серпантинных каньонов, соединяющих западную и восточную части Лос Анджелеса?
  Нет, молодые советчики, стал думать я, вам еще не дано так остро, как мне, испытывать то самое "щемящее чувство дороги", вам пока недоступно ощущение автомобиля не средством утренней спешки на работу, а механизмом получения радости. Вы еще не можете понять до конца, как прекрасно беззаботное созерцание набегающих на ветровое стекло придорожных зеленых пейзажей, стройных рядов развесистых мохнатых пальм, фикусов, магнолий. Для вас еще не настало время получать удовольствие от арт-нувовых и конструктивистских архитектурных изысков фасадов Родео-драйв, дворцов и вилл Малибу, окруженных многоцветными садами, палисадниками и газонами.
  Нет, не надо мне отказываться от всего этого. Фигушки вам, мои добрые друзья, не брошу я руль своей тойоты! Пока...
  
  ВСПЛЕСК АДРЕНАЛИНА
  
  Эпилогом моей автоводительской эпопеи все-таки стал тот экзамен по вождению, который мне был, наконец, определен.
  В этот раз я приехал на экзекуцию минут за 15 до назначенного срока, подал верительные грамоты в окошко DMV и устроился на скамье ожидания немного покемарить. Поскольку тот мой ночной сон по понятным причинам был испещрен многоминутными дырами, я хотя и некрепко, но задремал.
  Моя расслабуха была прервана осторожно-вежливым толчком в бок. Я в испуге вскочил и увидел над собой светлоголовую громаду молодца, смотревшего на меня почему-то с некоторым подозрением (не на подпитии ли экзаменующийся?). Просмотрев мой драйвер-лайсенз и убедившись, что я - это я, он пригласил меня проверить зрение, что меня несколько озадачило - ведь поданные мной в контору бумаги этого не требовали, в моем "Деле" был документ, подтверждавший достаточную для дорожного видения зрячесть - 20/20.
  Но делать было нечего, не спорить же, не возражать? Я подошел к оценочному зрение стенду, посмотрел, и (о ужас!) ничего не увидел - все буквы, даже самые крупные, расплывались, размывались, превращаясь в мутные серые пятна. "Все, подумал я, вот, где пришел мне конец, причем, совершенно нежданно-негаданно, совсем не от туда, откуда ждал".
  И вдруг я сообразил - это же слезы! Из-за той моей дремоты на скамейке они затуманили глаза. Я быстро их протер вынутым из кармана бумажным платком и вонзил взгляд в картонную мишень. Все было о'key, сквозь рассеившийся туман четко проступили буквы даже среднего размера. Сжимавший до этого губы инспектор, наконец, удостоил меня легкой улыбкой и показал вытянутый кверху большой палец.
  Обрадованный и успокоенный, я влез в машину, и севший рядом белобрысый дал отмашку.
  Экзамен заключался в том, что мне говорилось направление, а я попеременно жал то на газ, то на тормоз и минут за 20-30 проехал по всему тестовому маршруту, который в отличие от первого раза дался мне без каких-либо осечек. Правда, мое внимание не упустило тот факт, что столбцы квадратиков экзаменационного листа заполняются какими-то карандашными галочками и палочками. Но я догадывался об их значении - это отмечались мои мелкие ошибки, типа "не повернул головы", "не выключил поворотник", "заехал на соседнюю полосу" и прочие пустяковины, которых, как я знал, допускалось аж 20 штук.
  В конце экзамена, заехав на парковочную стоянку DMV, я спокойно стал заворачивать на финишную площадку, как вдруг получил приказ сначала остановиться, а потом снова выезжать за ворота. Что, зачем, почему? Сердце тревожно застучало, но возражать я не смел.
  Теперь меня повернули в другую сторону, в какой-то спальный район с одноэтажной жилой застройкой и замысловатым лабиринтом улиц. Но и тут, по-моему, я не ударил лицом в грязь, которой, впрочем, на мытых шампунем тротуарах в принципе быть не могло. После того, как около четверти часа мы колесили по незнакомым извилистым переулкам, я был остановлен, и мне было дано новое очень странное и трудно выполнимое задание. Его вольный и, наверно, не совсем правильный перевод на русский гласил, что я должен "Самостоятельно вернуться обратно в DMV без прежде дававшихся команд налево-направо".
  Этот приказ сразу же вызвал во мне бурный всплеск адреналина, повергнув в страшную панику. И не мудрено - ведь во время езды я думал лишь о том, как бы усерднее вертеть головой и пристальнее смотреть на спидометр, а следить за дорогой мне было не досуг. И я никакого внимания не уделял висевшим на перекрестках указателям и совсем не запоминал, где ехал. Зачем мне это было надо?
  Однако, ослушаться высочайшего указания я, конечно, не посмел и, ругнувшись в горячах про себя матом, нажал ногой на акселератор.
  И все-таки судьбе, по-видимому, поднадоели все те ее причуды, которые меня так долго преследовали в этом деле, и она подарила мне настоящее Чудо. Каким-то удивительным образом мой внутренний навигатор вдруг обрел некую счастливую способность действовать четко и уверенно. Не знаю, как и почему, но моя старая добрая лошадка сразу же унюхала правильное направление движения. После недолгого блуждания между фиолетово цветущими вдоль дороги деревьями я увидел вдали зелено-красные огни светофора и узнал улицу, где находился DMV. Ура!!!
  
  Позже я выяснил, что тот белобрысый не имел никакого права заставлять меня без особых на то оснований ехать по незнакомому маршруту с требованием самостоятельного нахождения правильного пути. И вообще оказалось, что этот гад только совсем недавно стал инспектором, а до того служил в DMV простым охранником. Ну, и сволочь!
  Впрочем, черт с ним. Важно, что через пару дней я получил по почте официальное уведомление: мои права на вождение машины восстановлены. Справедливость восторжествовала.
  Happy end!
  
  
  ЧАСТЬ III. ОТДЕЛЬНО О ГЛАВНОМ
  
  А. ЛЮБОВЬ И СЕКС
  
  Глава 14. ЕЩЕ РАЗ ПРО ЛЮБОВЬ.
  
  ТРУДНО ЧТО-ТО НОВОЕ СКАЗАТЬ
  
  Тем более, написать. Сотни миллионов стихов, романов, романсов, опер, мюзиклов, пьес, картин и прочей бумажной, музыкальной, художественной и театральной продукции произвело сексуально озабоченное человечество. Причем, качели неуемного интереса к этой проблеме то туда, то сюда непрерывно прыгали во времени и пространстве. То буйствовала декамероновская, сексуальнореволюционная половая распущенность, свобода любви, порно, то, наоборот, провозглашалась пуританская воздержанность, целомудренность, строгость нравов. И непонятно было, что лучше, что хуже.
  А иногда происходило такое смешение любовно-сексуальных стилей и предпочтений, что только диву даешься, сколько же идиотов, считающихся мудрецами, живет на этом свете. Вот взял я для смеху еще моими родителями подброшенную когда-то мне, четырнадцатилетнему подростку, пожелтевшую от времени брошюру "Половой вопрос с коммунистической точки зрения" (ОГИЗ, 1930 г). В ней некий умник-еврей А.Залкинд выдает такие вот забавные сентенции:
  "Вместе с другими отрицательными элементами доставшегося пролетариату буржуазного наследства рабочий класс получил от эксплуататорского строя также и попорченную половую жизнь. Это приводит к постепенному ее прогниванию. Половое удовольствие оказалось оторванным от непосредственной своей цели - размножения - и превратилось в само довлеющее наслаждение.
  Непомерно разбухшая и запутавшаяся сексуальность лежит в социальном хаосе эксплуататорского строя, сдавливающим и уродующим все остальные - законные, здоровые биологические и социальные проявления человеческого организма. В этом хаосе создаются нелепейшие, вреднейшие перемещения внутри телесной энергии, которая вместо творческих путей направляется по линии паразитизма, путаницы и болезни".
  
  Эта белиберда была бы смешна сама по себе, если бы мы не знали, что всего лет за 5 до этих умствований "коммунистическая точка зрения" на половой вопрос была совершенно противоположной и полностью совпадала с той именно, которая теперь Залкиндом называлась буржуазной. В те послереволюционные годы семья объявлялась "устаревшей, ненужной и свое отжившей социальной конструкцией". В Москве на углу Арбата и Смоленской строился многоэтажный "дом коммунистического быта" или, иначе, "полового равенства и сексуальной раскрепощенности", где коридорная система крохотных комнат-общежитий допускала любые формы свободной любви всех с каждым и каждого со всеми.
  Однако, укрепление сталинской имперской государственности, восстановление по новому образцу старого крепостного права, беспаспортное закрепление крестьян, принудительный труд, гулаг и прочие прелести строившегося социализма полностью исключили какие-либо свободы, в том числе, конечно, и сексуальные. Новые "законы коммунистической морали" возвращали в страну поначалу торопливо отброшенные революцией стародавние традиции царских времен (и это, несмотря на одновременно лживо провозглашавшееся искоренение "пережитков капитализма в сознании людей"). На домостроевскую идеологию и работал бред типа того, который только что я процитировал.
  
  Да, диву даешься, как стремительно меняется уровень морали. Еще в начале ХХ-го века мой юный дед тащил свою подругу на вокзал, чтобы целоваться на перроне под видом прощающихся у пульмановского вагона. И, когда в 50-х годах я как-то высказал удивление тому пуританству, бабушка вздохнула: "А где нам было еще обниматься? Не в подьезде же, как делают нынешие молодые".
  Но уже в 80-х никто не стеснялся прилюдно взасос целоваться не только в подъезде дома, но и на метрополитеновском эскалаторе. Что тут говорить о чуть более позднем времени, когда уши прохожих где-нибудь в парке Сокольники могли по вечерам ловить ничем не приглушенные звуки страсти, несшиеся из придорожных кустов, а любому четырнадцатилетнему мальчишке стали доступны самые горячие интернетовские порносайты. О, времена, о, нравы!
  
  * * *
  
  О любви, действительно, написаны горы. И, если бы кто-то взялся собрать и сложить вместе все посвященные ей бумажные издания, то получился бы, если и не Эверест, но, наверняка, Эльбрус. Второе сравнение даже точнее первого, так как нашу родную горную вершину господь Бог, использовав подземную тектонику, сделал двойной или, иначе говоря, двуглавой. Таким образом, можно считать, что высится она этакими мужчиной и женщиной, обозначая как бы гендерный дуализм мироздания. Кто из них двух выше, кто главнее?
  Вот вопрос, который стоит за моими наукообразными разглагольствованиями. А более, не менее правильный и, если хотите, однозначный ответ дает, хотя бы, мой долгий жизненный опыт, который, как бабушкин сундук, доверху набит многообразными встречами, знакомствами, дружбами с сотнями разных людей. Их часто совсем непростые судьбы на моих глазах или по их рассказам складывались (и расцеплялись) в разнокалиберные и разноцветные семейные и любовные пары. В одних из них энергетическими вампирами оказывались женщины, пившие кровь с шампанским и лобстерами у своих мужей, любовников и партнеров. В других зависимыми оказывались женщины, обслуживавшие мужиков своим телом, тарелкой, а нередко и банковской карточкой.
   Но вот какой главный вывод хочется мне сделать из моих многочисленных более чем полувековых, наблюдений. Самыми крепкими и благополучными все-таки становятся те парные союзы, где в лидерах пребывают именно дамы. Они, опора семьи, хранители очага, руководят семейным бытом, экономикой платяного шкафа и холодильника. И в трудные времена очень нередко именно женщины служат паровозами, вывозящими свои семьи из ужасов войн, погромов, беспорядков, из бедствий пожаров и землетрясений, из жизненных неурядиц и денежных кризисов.
  Недаром в мудрой идишской интерпретации на вопрос "Вер гейт ин ды ойзен?" (кто ходит в брюках?) звучит ответ "ды ваб"(жена).
  Одним из ярких примеров локомотивной личности в доме была моя бабушка, которая без серьезных потерь протащила нашу семью через 2 громовые русские революции, через кровавую гражданскую и 2 страшные мировые войны, через сталинский голодомор индустриализации, невероятные трудности послевоенной разрухи и трагические преследования безродных космополитов конца 40-х и начала 50-х годов.
  
  Однако, о какой именно любви идет речь, вся ли она такая одинаковая? И если этих любовей на свете много и они все разные, то сколько их? По числу жителей планеты, объясняет интернет, то-есть, 7,5 млрд. - ведь у каждого человека любовь своя собственная, особенная, неповторимая.
  Но это далеко не полный ответ. Извечная потребность людей кучковаться, объединяться, а также присваивать всему разные имена принуждает их наводить и здесь порядок, все раскладывать по полочкам - придумывать разные виды, подвиды, типы, классы. Поэтому бытует любовь счастливая и несчастная, щедрая и скупая, платоническая и плотская, страстная, неразделенная, верная, случайная,... Можно перечислять и перечислять.
  Помимо этого, обозначенное этнографами количество живущих на Земле людей в нашем контексте надо бы еще и увеличить в несколько раз, потому что каждый человек в течение своей жизни любит по-разному. В молодости любовь - парное молоко, в зрелости - тягучая сгущенка, а в старости - жидкая простокваша (но нередко бывает и сладким йогуртом).
  
  * * *
  
  Юности свойственна любовь, носящая имя древнего философа-грека Платона, давшего миру не только легенду об Атлантиде. Правда, платоническая любовь, вопреки смыслу, придаваемому по традиции этому названию, вовсе не исключает требовательной тяги разнополых половозрелых друг к другу. А потому отношения могут начаться не только с первого взгляда, но и с первого полового акта.
  Пятнадцатилетние мальчишки из старшей группы пионерского лагеря продырявливают дырки в фанерных перегородках душевых камер и впиваются глазами в мокрые скаты девичьих плеч, испытывая от этого неистребимое волнение между ног. Также вниз неудержимо тянутся пальчики быстро взрослеющих девчонок, и они одновременно с прокалыванием ушей для сережек нередко прорывают ноготками и свою завесу невинности.
  И все-таки больше всего именно в нежном возрасте душа довлеет над телом, и чувство опережает чувственность. Именно тогда нам открывается старая истина, что лишь секс можно получить за деньги, а любовь ни за что не купишь.
  
  Но вот приходит срок, когда юношеская сперма взрослеющих юношей начинает неуемно бурлить и бродить молодым вином, настойчиво требуя немедленного выхода. Одновременно и у девиц набирает крепость некая бормотуха, по ночам делающая сочным персик внизу живота. А в дневные часы их женское нутро начинает излучать какие-то фантастические волны, от которых у парней голова идет кругом, и штаны впереди неприлично топорщатся.
  Ну, как не вспомнить здесь ту командировку на Урал, где четверо не обремененных какими-либо моральными предрассудками молодых сослуживцев всласть попахали на почве местного совсем не стихийного бедствия. Стояло жаркое лето 1957-го года и в южно-уральском Каштыме ("Челябинск-40") только что прогремел атомный взрыв, сравнимый по силе с будущим Чернобылем и бывшей Хиросимой. Именно по этой причине на десятки километров вокруг не только погибли растения и животные, но пострадали и высшие творения природы. Мужчины поголовно перестали ими быть, а женщины потеряли необходимость предохраняться.
  Потому-то дееспособная бригада москвичей поспела как раз вовремя. Каждый из них в меру своих способностей и возможностей за неполные две недели отоварил с десяток молодых телефонисточек со станции Горсвязи, официанток ближайшего ресторана, горничных гостиницы, продавщиц из соседнего продмага и продторга. Кто только не побывал в их небольшом четырехместном номере, где была установлена очередь приема гостей по две сразу. Сколько же миллионов сперматозоидов было произведено на тех привозных яичных фабриках!
  
  Я согласен с давним утверждением: каждому в жизни отмерено строго определенное количество всего, что суждено потребить. Например, если кому-то положено сесть 2 тонны мяса, то больше ему нипочем не осилить - то ли с какого-то времени нечем будет его жевать, то ли нечем будет переваривать, а может быть, за отсутствием того и другого вопрос отпадет сам собой. Точно также каждому мужчине дано извергнуть за его жизнь определенное количество живчикового бульона. Правда, по-разному - одному ведро (бочку?), другому только кастрюлю (банку?). И большинство тех, кто этот долг перед будущим человечества уже выполнил в молодости, всю остальную жизнь живет, ну, если и не евнухом, то почти монахом.
  Так что зрелость - это чаще всего застой, стагнация или, именуя успокоительнее, стабильность, а, говоря образнее, сохнущая горбушка хлеба, которую есть еще можно, но уже не так вкусно. Вот почему значительная часть мужчин, достигая с возрастом определенного уровня возможностей, в основном довольствуется своими женами (ну, изредка, чужими). И если обзаводится любовницами, то, в лучшем случае, лишь на раз в неделю, а то и в две.
  И приближающиеся к климаксу представительницы прекрасного пола частенько становятся льдышками в кровати. О своей близости с партнером от них можно услышать паскудное: "я ему дала" (будто, сама ничего не взяла), что звучит для мужского уха противнее, чем остывшая манная каша во рту. А как обидно, когда некая дура, не достигшая на этот раз верха, вдруг со злостью шипит своему уже кончившему мужу: "ну что, выписался в меня?". Или другая, бесчувственная фригидка, вообще никогда не знавшая оргазма, заявляет, что любовь любовью, а "секс - это для здоровья, а для чего еще".
  Впрочем, не менее чем эти перлы, неприятны моему уху и суконно-канцелярские названия ("влагалище, вагина") самого прекрасного места в теле женщины. Уж, лучше то самое матерное слово.
  
  Правда, есть и дамы, которые от природы не дамы. Сколько не увлажняй им половинки наслюнавленным пальцем, никак не раскроешь. Я знал одну старую деву, не встретившую своего единственного, обладателя отмычки к ее стальному зажиму. Так она и прожила свою жизнь нераскупоренной.
  А, с другой стороны, есть такие природно удачливые, у которых все эротические точки снаружи, и они кончают от одного лишь пальпирования.
  
  Но если женщине ничего не нужно, то какая может быть романтика? Никакая.
  И скисает прежняя любовь, окухониваются отношения, теряется новизна, и бывшая яркая трепетная связь превращается в тягомотину. Не потому ли мужья именно в районе своих 45-50 заводят любовниц и бросают надоевших жен, "уходят к молодым", хотя и те чаще всего оказываются не такими уж молодыми, но зато умеющими ловко имитировать любовную страсть, оргазм и прочие заманки доверчивой мужской души.
  А им, мужикам, так хочется найти оправдание своих измен. И они обычно говорят: мы - петухи, нам недостаточно, как наседкам, сидеть подолгу в курятнике на одной и той же жердочке, мы почаще менять ее хотим. Нам вообще недосуг кудахтать, жаловаться, что проса мало и ячменя не стало. Нам ведь не только кур обработать надо, а еще и решить мировые проблемы - во-время прокукарекать, объявить, что уже светло, что солнце встало. Да, и себе просигналить, что пора бы сбегать, вон ту пеструшку помять.
  Недаром почти все трубадуры, менестрели, барды, поэты - лирики петушиного рода.
  И еще одно замечание. Именно из-за своего природного самцового плюрализма мужчина до конца дней продолжает любить всех женщин, которых когда-то любил. А женщина, наоборот, чаще всего терпеть не может того, с кем рассталась, хотя бы и по ее собственной вине.
  
  Однако лето кончается, и наступает возраст, когда осенними листьями волосы принимаются падать с головы и зубы валятся с десен, когда эротика становится экзотикой, и соитие событием, а не бытием.
  Так, что, совсем уж чувства притупились, от поцелуев уста устали, сердца сердиться вовсе перестали?
  Ничего подобного. Недаром этот период жизни называют временем независимости. От всего: от надоевших начальников и сослуживцев, от постылых обязанностей и забот. Живи в свое удовольствие, ходи в парк, спортивный клуб, гоняй бильярдные шары, расписывай пульку в преферансе, читай книги, разгадывай кроссворды, играй с внуками на детской площадке или, на худой конец, забивай с мужичками козла во дворе своего дома.
  Да, и о любви грех забывать, прав Пушкин, ей "все возрасты покорны". Она, конечно, не добавляет годы к нашей жизни, но добавляет жизни к нашим годам. Старея, мы не перестаем любить, но стареем, переставая любить. Причем, любовь снова становится другой, более целомудренной и возвышенной, чем раньше. Как и в юности, ее душевная романтическая составляющая делается главнее секса, а значение самого полового акта поднимается на новый куда более высокий уровень. Именно редкость делает его особенно сладостным, ценным и важным, он становится уже не обрызлой овсяной кашей в кухонной кастрюле, а шоколадным тортом на праздничном столе.
  Впрочем, этот феномен можно объяснить и без громких фраз. Просто в отличие от молодежи у пожилых людей секс безопасен, как безопасная бритва - женщина не боится подзалететь, а мужчина не боится куда-то опоздать. Ни на работу, ни к жене. И если когда-то целью постели было детопроизводство, то теперь она служит лишь для удовольствия, наслаждения, радости. Ощущаете, как хороша такая перемена приоритетов?
  
  Что же касается разнообразия форм и видов секса, то я лично только за нормальный половой акт, то-есть, в цифровой метафоре - 1 на 0 (1х0). Никакие контакты оральные - 6 на 9 (6х9), мужские гомосексуальные - 1 на 1 (1х1) или женские лесбиянские - 0 на 0 (0х0), пренебрегающие детопроизводством, не могут быть полноценными. Так же, как контрабас с виолончелью, сколько бы ни спали вместе, скрипки не сделают.
  Недаром, среди гомиков так мало долговременных прочных связей. И вся их упорная борьба за легализацию отношений и надежда на законный брак - одна химера.
  
  
  Впрочем, что это со мной, о чем я? Дело детопроизводства, конечно, важно для каждого из нас, но оно - из сферы будущего, а я хочу быть счастливым сегодня, сейчас, сей миг. Разве можно какой-то арифметикой, цифрами, нулями оценить спущенную с Неба таинственную интимную связь двух разнополых половинок?
  Ведь как оно великолепно это сплетение рук, ног, волос, судеб. С чем сравнить радость слияния губ, дыханий, мыслей, чувств? Что может быть выше, значительнее той минуты соединения друг с другом, когда ты входишь в нее, и вы вместе замираете в непередаваемом словами сказочно прекрасном наслаждении. Вокруг вас никого и ничего, вы одни на всем белом свете. И вслед за этим откуда-то изнутри само собой возникает изумительное сладостное движение, вперед-назад, вперед-назад, все глубже, быстрее, чаще. Еще, еще, еще,... Вы стонете от восторга, впиваетесь друг в друга языками, кончиками пальцев, ногтями, коленками. У вас одно тело, одна душа, и вы одним существом в едином порыве взлетаете вверх, все выше, выше, выше. И вдруг... ВЗРЫВ! Огромный, безграничный. Там, в вашей глубине с пронзительным вскриком рождается неизвестное будущее, из маленькой точки, из молекулы, из ничего возникает новая Вселенная, зарождается новый Мир.
  Остановись мгновение - ты прекрасно!
  
  Платоническая любовь и плотская - какая из них сильнее? Не знаю, не знаю... Хотя большинство задумывающихся об этом, наверно, ответят, что, конечно, власть пола сильнее и страсть побеждает чувство. Но, скорее всего, настоящая сила в слиянии души и тела - двигателе внутреннего сгорания мощностью в миллионы лошадиных сил. Огонь этого мотора сжигает все на своем пути. Сколько примеров этого в человеческой истории.
  Английский король Генрих YIII в пламени любви к Анне Болей спалил мосты к римскому папе, запретившему ему развод с законной женой ради брака с простолюдинкой. А тот из-за этого, вопреки почти тысячелетней истории католичества в своей стране, ввел новую государственную религию - англиканство, которое с тех пор уже 5 веков исповедуется в Англии. Точно также через четыреста лет его потомок король Эдуард YIII, влюбившись по уши в двойную разведенку американку Уоллис Симпсон, вообще отказался от трона в пользу своего младшего брата Георга.
  Вот какова сила любви!
  
  * * *
  
  Можно много и долго философствовать о любви, ее возрастных, вкусовых и прочих разновидностях. Однако никакие умозрительные абстрактные рассуждения не могут быть столь же наглядны, как конкретные случаи из нашей повседневной жизни. Это все равно, что высматривать курицу в супе и все время сомневаться, не петух ли там плавает. Да, и сами мы варимся в одной среде, едим один и тот же бульон с одинаковыми сухариками, поэтому, не раскусив их, как следует, не прожевав до каши на зубах, мы с трудом можем ощутить их отличие друг от друга.
  Не лучше ли сделать это на частных примерах? Вот они.
  
  ОДИНАДЦАТЬ РАССКАЗОВ О ЛЮБВИ
  
   С Т А Р О С Т Ь
  
  ОЧАРОВАНИЕ
  
  Они шли, оживленно беседуя, по аллее городского парка. У него была аккуратная седая бородка, длинный старомодный плащ и три ноги. Крайней служила сучковатая деревянная палка с большим овальным набалдашником. На него опиралась его левая рука, а правая сжимала ладонь спутницы, одетой в двубортный джерсовый костюм и широкополую шляпку с франтоватым красным цветком.
  Быстрым шагом, придерживая сумку на длинном ремешке, к ним сзади приблизилась молодая женщина, стучавшая по асфальту тонкими высокими каблучками. Осторожно обойдя пожилых людей, она вдруг перед ними остановилась, обернулась, и ее лицо вспыхнуло широкой улыбкой.
  - Ой, как же вы очаровательно смотритесь, - воскликнула она. - Какие молодцы. Простите за нескромный вопрос, сколько лет вы вместе?
  Он скосил взгляд на ее пышный бюст и глубокий вырез блузки, намекавший на отсутствие лифчика. Потом задумчиво сдвинул к носу развесистые щетки седых бровей и, помолчав немного, ответил:
  - Сколько, сколько... так долго, что я и не помню сколько.
  А его спутница зажгла глаза-фонарики, растянула губы в кокетливой улыбке и нарочито капризным голосом проворчала:
  - Ну, как же ты не помнишь, забыл, что уже полтора года прошло, как мы золотую свадьбу открутили.
  Прохожая еще больше разулыбалась и в восторженном жесте подняла вверх большие пальцы обеих рук.
  - Вот здорово, вот молодцы, - воскликнула она. - Дай вам бог доброго здоровья и успехов во всем еще на долгие лета.
  Она послала воздушный поцелуй и, помахав рукой, убежала.
  А старики перебросились веселыми взглядами, крепко прижались друг к другу и, подождав пока прохожая скроется за деревьями, громко и радостно засмеялись.
  Чему? А тому, что были счастливы. Хотя и познакомились совсем недавно - на танцевальном вечере в клубе "Тех, кому 50+". Впрочем, какая разница где? Существенно то, что каждому из них было далеко за 70, причем, с бо-о-льшим плюсом.
  
  РАЗОЧАРОВАНИЕ
  
   Они познакомились по интернету, немного поимейлили, потом обменялись телефонами. Через несколько дней он как-то невзначай ей позвонил. Но услышал такой приятный молодой голос, что захотелось поговорить подольше. На следующий день он снова набрал ее номер. Потом стал звонить каждый вечер, и она ровно в 10 тут же оказывалась у телефона - было ясно, что ждет его звонка.
  Они болтали обо всем - новом кино Голливуда, теракте в Египте, концерте Мадонны. И не могли оторваться друг от друга, говорили, говорили. Рассказывали, как провели день, что делали, куда ходили. Если он где-то задерживался, то волновался, что не успеет во время ей позвонить. С утра думал, что скажет вечером, о чем спросит, о чем расскажет, и уже не мог заснуть, не пожелав ей спокойной ночи.
  Наконец договорились о встрече. Он тщательно побрился, надел выходной костюм, белую сорочку, галстук, причесал остатки волос. И, поглядев на себя в зеркало, с беспокойством подумал, как она воспримет сушеную грушу его старой физии с впалыми щеками, покрытыми вязью морщин, и с крючком-носом, висящим вялым укропом.
  Он приехал незадолго до назначенного срока и еще на дальнем подходе к кафе, где они договорились встретиться, ее увидел.
  
  То, что это она, он понял сразу.
  Но и то, что, конечно, это была не она, ему тоже сразу стало ясно.
  Подперев стену спиной, у дома стояла седая старушка с бесформенной сутулой фигурой и крупными чертами лица, неловко покрытым неуместно яркой косметикой. Она тоже его заметила и сначала порывисто к нему направилась. Но, сделав несколько шагов, неожиданно остановилась.
  Они встретились глазами и замерли в смятении и нерешительности.
  Он потоптался на месте, помедлил, а потом, может быть, сам того не сознавая, вдруг круто повернулся и зашагал обратно.
   К своей неустроенности, к своему одиночеству.
  
  
   З Р Е Л О С Т Ь
  СТАГНАЦИЯ
  
   Раньше все было иначе. Придешь с работы домой, а жена, минуту назад замарашкой, стоявшая у кухонной плиты, вдруг нырнет в зеркало, пошерудит там чего-то и выйдет оттуда прекрасной венерой из пены морской. Щечки, губки - античные коринфы, платье - барокко, прическа - рококо, а глазки светятся так, что бра тускнеет на стене.
   Прошли годы, и вот теперь она выходит к тебе в замызганном халате, на лице белый мел и черный грифель под глазами. Несет тебе вчерашнюю котлету с позавчерашней гречкой, жалуется, что Сенька опять двойку получил, что свет в ванной перегорел и стиральная машина не фурычит.
   И придется, как всегда, проверять арифметику у потомка, лезть на табуретку лампочки вкручивать, возиться со шлангом у стиралки. А тут уж и спать пора. В туалет сходишь, зубы почистишь и, скинув шлепанцы, усталый повалишься на кровать, бывшую когда-то семейным сексодром.
   Жена тоже сюда вскарабкается, угнездится рядом, по привычке ночнушку с коленок сдернет, и ты без особого энтузиазма спросишь: "Ну, что, будем?" Она посмотрит на тебя сонным взглядом и также лениво ответит: "Ну, давай". И ты начнешь старательно трудиться, одновременно прислушиваясь к котлете в животе, вдруг вздумавшей затеять громогласное бурление. А она запрокинет назад голову, примнет затылком подушку, плотно закроет глаза и задышит глубже, реже, ровнее.
   Продолжая усердствовать и на мгновение отвлекшись от котлетной бормотухи, ты подумаешь, что надо бы и супруге уделить внимание. Посмотришь на нее, прислушаешься - и (о, какой прикол!) тут же остановишься, замрешь, увянешь.
   Что такое, что случилось?
   А ничего особенного - просто она заснула...
  
  
  СМОЛЬНЫЙ
  
  Они встречались в той съемной однокоечной комнатенке не так уж часто - тогда, когда удавалось перехватить ключ у таких же, как они, узников запретной свободной любви. Но однажды (такая удача) им прифортило вместе поехать в командировку в Ленинград. Вот уж когда они оторвались по полной, страсть бушевала целую неделю, и главное - где (!).
  В знаменитом здании Смольного, который в 17-м году служил штабом для большевиков, а до революции был "Институтом благородных девиц". В хрущевские времена там находилось ведомственное общежитие для приезжих, и в святых стенах, слышавших когда-то шуршание бальных туфелек, топот солдатских сапог и картавый говор Ленина, наши любовники в штормовом экстазе бесстыдно скрипели видавшей виды пружинной сеткой узкой односпальной казенной койки.
   ...Но, увы, даже выкипающее от стоградусной температуры молоко в кастрюле остывает со временем. А уж любовь...
   После той жаркой ленинградской командировки что-то в их бурной страсти перегорело, казавшаяся раньше такой крепкой связь как-то сама собой ослабла, пошла на убыль, потускнела, завяла, а потом и совсем прервалась.
   Через пару лет они случайно встретились на улице. Зашли в ближайшую кафушку, посидели, поцедили чай из бумажных стаканчиков, погрызли присоленных орешков, помолчали, погрустили и снова ощутили печальную ненужность друг другу. Не говоря лишних слов, они поднялись из-за стола и пошли к выходу. У дверей прощально коснулись плечами, потом она тронула сухими губами его щеку и, опустив низко голову, ушла в темноту вечера.
   Ничего не поделаешь. Большая страсть - это редкий счастливый случай, а он, как звезда эстрады, не любит выходить на бис по нескольку раз.
  
  ОН, ОНА И ЧЕМОДАН
  
   Они познакомились в московском Доме ученых, где он читал лекцию по археологии Дагестана, а она водила дочку в детскую секцию рисования. Весна скатывалась к лету, и он так же, как в прошлые годы, собрался ехать в экспедицию на Каспийское море. Там был пляж, солнце, мандарины, арбузы, мушмула. Договорились, что она тоже к нему приедет.
   И вот настал этот день. Он заранее прибыл в аэропорт и примостился к двери таможенного контроля ждать с букетом цветов ее выхода. Наконец, она появилась, красивая, длинноногая, в коротком платье до колен, в золотистых туфлях на высоких каблуках. О, как она была долгожданна, как желанна. После крепких объятий и нежных поцелуев он подцепил пальцами ее большой четырехколесный чемодан и повел к машине.
   Возле помятого потертого уазика веселая улыбка исчезла с ее лица, она удивленно скосила на него глаза, но ничего не сказала. Помедлив немного и брезгливо поморщившись, она смахнула ладонью пыль с сиденья и, опершись на его плечо, вскарабкалась на подножку. Всю дорогу молчала, а он без перерыва рассказывал ей о своих раскопках в хвостовой части дербентской крепости Нарын-кале.
   Возле палатки-брезентухи образца 60-х годов глаза ее совсем погасли, она остановилась в нерешительности и снова недоуменно на него посмотрела. Потом глубоко вздохнула и, нагнув голову, вошла внутрь вслед за своим чемоданом, сразу заполнившим все помещение, где стояли две односпальные кровати, и канцелярский стол, заваленный бумагами, картами и осколками черно-лаковых арабских кувшинов. Она присела на край единственного в палатке стула и спросила, пытаясь улыбнуться:
   - А где же тут у вас руки моют?
   Он в смущении зарделся щеками и промямлил извиняющимся тоном:
   - Да, конечно, извини, что-то я об этом не подумал. Туалет же у нас только один, общий, вон стоит за кухней у ограды лагеря.
   Ночь, как всегда без сумерек на юге, торопливо спустилась с гор, и под пологом палатки тоскливым тусклым светом загорелась лампочка, свисавшая на длинном проводе без абажура. Томясь неуемным желанием, он тут же предложил улечься спать, но, к его огорчению, она ему в близости отказала, сославшись на усталость после трудного перелета. Однако, и утром, несмотря на настойчивые упрашивания и уговоры, уже без каких-либо объяснений она снова его к себе не подпустила.
   После скороспелого завтрака, состоявшего из поджаренной на электроплитке яичницы и стакана чая из термоса, она вышла наружу, и пока он наводил на столе порядок, недолго о чем-то пошепталась со своим айфоном. Потом, взбодрено расправив плечи, подошла к нему поближе, широко распахнула уже подведенные тушью глаза и виноватым голосом произнесла:
   - Ты знаешь, у меня ведь в городе подруга, она очень хочет со мной встретиться. Ты уж не обижайся, мне надо к ней поехать. Проводи меня, пожалуйста, на автобусную остановку.
   - Ну, как же так, как же так, - растерянно залепетал он, - мы ведь так хотели...
   - Нет, - твердо отрезала она, - в другой раз. Давай, бери чемодан прямо сейчас, и пошли.
   В полном недоумении, убитый, поверженный, с низко опущенной головой, он повел ее к автобусу, который, как назло, сразу же подошел. Она чмокнула его в щеку и быстро вскочила на автобусную ступеньку. Дверь за ней закрылась, она уехала.
  Так он ничего и не понял...
  
  
   М О Л О Д О С Т Ь
  
  У НОГ БРОНЗОВОГО ГИГАНТА
  
   Нет, красавицей она не была, да, и просто хорошенькой, пожалуй, тоже. Но от нее исходило нечто такое, что сердце разбивалось о ребра, язык деревенел на нёбе, и мозги перевертывались вверх тормашками. Иногда это излучение по-умному именуют некими флюидами, а чаще валят на стрелы Амура-Купидона.
   Конечно, ни о каком сексе речи быть не могло. Хотя он истекал в буквальном и переносном смысле, но даже мысли не допускал, чтобы перенести свои пальцы куда-нибудь за вырез ее кофточки или разрез юбки. Несколько раз делал предложение, но она или отшучивалась или отнекивалась. Это еще больше разжигало его страсть, и он относил ее отказы за счет каких-то соперников, ужасно ревновал и страдал, страдал.
   "У нее кто-то есть, - плел он сеть своих терзаний. - Не тот ли мерзкий тип, с которым она в четверг ходила в театр? Или отвратный широкоугольный атлет с плечами-аэродромами, который живет у них на третьем этаже?".
   Нет, хватит мучиться, решил он для себя. Пора, наконец, опустить крюки вопросов на ось восклицательного знака.
   В праздник 8 марта с букетом гиацинтов он встретил ее на площади у ног городского бронзового гиганта. Она взяла его под руку и защебетала о каких-то своих милых пустяковинках, а он, настраивая себя к серьезному разговору, молчал, застегнув лицо на все застежки-молнии. Как обычно, они пошли гулять по вечерним переулкам, и он глядел по сторонам, выискивая поуютнее и потемнее уголок для интимного объяснения.
   Наконец, на скверике у розария он остановился, обнял ее за плечи, близко склонил к ней голову и, глубоко вдохнув аромат ее волос, выдохнул:
   - Давай, все же, ответим друг другу "да".
   Она сначала небрежно вздернула носик, поиграла туда-сюда глазками, а потом посерьезнела, убрала за зубы улыбку и вдруг решительно оттолкнула его от себя. Ему же показалось, что это там на площади бронзовый гигант топнул ногой.
   - Ну, вот опять ты пристаешь, - рубанула она наотмашь, повернувшись в сторону и на него не глядя. - Я тебе уже говорила - нет, нет и нет.
   А он еще больше заклеился, замолчал, в голове снова заворочались пудовые мысли-булыжники. Все ясно, она его не любит, и нечего на что-то надеяться, надо гасить свечи. Расстроился, сник, а она прижалась к нему плечом и виновато взглянула ему в глаза.
   - Ты что обиделся? Чудной какой-то.
   Но он ничего не ответил, жалко улыбнулся краем губ и, проводив ее до дома, с опущенной головой и ссутуленной спиной направился к метро.
   Больше они не встречались. А он так и не понял, что ни о каком замужестве она и думать не могла в свои 16 лет.
  
  НЕДОУМЕНИЕ
  
   Они учились вместе в институте, и она как-то попросила его помочь сделать курсовую работу по дифференциальной геометрии. У нее дома никого не было, что очень помогало сосредоточиться на особенностях и разностях асимптот, эволют и эвольвент.
   Но после утомительного проникновения в тайны семейств огибающих кривых они каким-то странным образом от письменного стола незаметно переместились на стоявший рядом диван. Там они обхватили друг друга за плечи, тесно обнялись, потом их губы сами собой как-то неожиданно встретились и скрестились в жарком сладком поцелуе. Надо признаться, что у него это было в первый раз. И очень даже понравилось. Он потянулся к ней снова, затем повторил еще, и еще. А она прижалась к нему всем телом, закрыла глаза и с придыханием что-то зашептала невнятно и горячо.
  Но затем случилось нечто странное и непонятное. Она вдруг приглушенно застонала, все тело ее задрожало, забилось чуть ли не в конвульсиях, а потом как-то сразу обмякло и затихло. С неровными красными пятнами на щеках, с каплями пота на носу, она резко оттолкнула его от себя и пересела с дивана на стул.
  Как же он испугался. В голове пронеслось, не сделал ли что-то не то, не так. Может быть, слишком сильно прижал ее к себе - не сломал ли чего? А, может быть, она вообще какая-то припадочная?
  Его богатый сексуальный опыт не позволял предположить что-либо другое.
  
  НЕСООТВЕТСТВИЕ
  
   Они познакомились на концерте классической музыки. Его подивила ее продвинутость - она отличала allegro от andante и могла назвать по номерам сонаты Брамса и симфонии Малера. А потом, когда он пошел ее провожать, читала ему наизусть Жака Превера и Поля Элюара.
   В следующий раз он пригласил ее на выставку импрессионистов, где она тоже продемонстрировала классный интеллект. Оказалось, ей известно, что французских художников по имени Моне было два, Клод и Эдвард, что Тулуз-Латрек умер алкоголиком, а Ван Гог отрезал себе ухо.
   Приустав от такого напора образованности, он решил все же обратить внимание и на сексуальную составляющую этой всезнающей личности. Подходящим для такой оценки рентгеновским аппаратом ему представлялась одна не раз уже испытанная и удачно обросшая кустами ракитника скамейка в городском парке.
   И вот в очередной субботний вечер они встретились на остановке 5-го автобуса. Галантно подав руку, он подсадил ее на высокую ступеньку. Народу ехало много, и они оказались очень кстати довольно плотно прижатыми друг к другу. Развивая наступление, он положил ладонь ей сзади на спину и острожными движениями стал нащупывать пуговки лифчика. Однако желаемого отклика не последовало - она резко дернула лопатками, давая понять, что его пальцам на них делать нечего.
   Потом взглянула на него подозрительным взглядом прищуренных глаз и вдруг спохватилась:
   - А где билеты, ты их что не взял?
   По старой студенческой привычке он обычно этой обременительной процедурой пренебрегал, и сегодня тоже не счел нужным ей изменять.
   - Зачем? - махнул он беспечно рукой. - Нам тут ехать-то всего пять минут.
   Она посуровела, недовольно покачала головой, щеки ее покрылись розовым накалом.
   - Как это зачем? Если не боишься проверки, то разве не стыдно, хотя бы перед людьми? - Она полностью освободилась от его руки и повернулась боком.
   Он игриво оглянулся, посмотрел вокруг и недоуменно пожал плечами, потом снова, шутливо повертев головой в разные стороны, растянул губы в веселой улыбке:
   - Кто тут что видит, тем более, почти все в темных очках.
   Но она шутку не приняла, надулась, поджала губы, затем строгим тоном школьной математички с полной серьезностью произнесла:
   - А тебя не озадачивает, что видно все Сверху.
   Он с еще большим удивлением посмотрел на нее, опять смешливо поглядел туда-сюда, поднял голову вверх и вонзил взгляд в потолок.
   - Нет-нет, ничего не вижу - над нами крыша, кроме того, сегодня пасмурно, сквозь облака бог нас никак разглядеть не может.
   Однако просвещенная особа еще больше посуровела, глаза ее уткнулись в пол и вдруг, когда двери автобуса на остановке открылись, она, даже не оглянувшись, стремительно к ним метнулась и спрыгнула наружу.
   "Вот дура", - ругнулся он про себя, поколебался немного, но за ней на выход не пошел и поехал дальше.
  
   Ю Н О С Т Ь
  
  УЛЫБКА
  
  Все дни начинались одинаково. В семь утра под подушкой крикливо и назойливо вопил будильник. Он протирал глаза, зевал, бездумно-задумчиво разглядывал потолок.
  Перелом в утреннем ритме дня происходил после того, как у него на шее затягивался галстук, который заводил его, как шнурок лодочный мотор. Движения сразу становились быстрыми, решительными. Он на ходу вливал в себя стакан кофе и зажевывал его омлетом с колбасой.
  Потом был спринтерский бег на короткую дистанцию, плохо заводившаяся машина, объезды, перекрестки, светофоры, долгомуторная парковка, и вот он уже, наконец-то, попадал в лифт. А тот, подлюга, с предательской медлительностью бесстыдно сжирал все его сэкономленные минуты.
  В офисе на 11-м этаже у него был компьютерный двухтумбовый стол, нутро которого пухло от служебных записок, писем, реклам, кружек, ложек и пингпонговых ракеток.
  Тот день складывался нескладно: от патрона получил выволочку за неправильно составленное и не туда отправленное письмо, гугл расстроил хоккейными бездарями, пропустившими восемь шайб в свои ворота, и мама позвонила - пожаловалась на давление за 200.
  Несмотря на все это, у него почему-то было приотличнейшее настроение. Он тихонько насвистывал модный мотивчик, притоптывал в ритм пяткой и вытягивал крючком курсора нужные цифры из удачно взломанного им вчера сервера конкурентов.
  - Ты чего размузицировался? - укоризненно заметил сидевший рядом сослуживец и приятель Джон. - Не с чего тебе сегодня веселиться.
  Он умолк и ссутулился над столом. Действительно, что это он так разрадовался?
  И вдруг вспомнил. Утром, когда тот паскудный лифт опустел на 5-м этаже, он остался вдвоем с очень симпатичной голубоглазенькой блондинкой. И она ни с того, ни с сего ему вдруг так мило улыбнулась и обдала такой приятственностью, что у него чуть ширинка на штанах не лопнула.
   Неужели это он, узкоплечий хиляга-коротышка, ей понравился? И почему не взял у нее телефончик?
  
  НА ЧАШКУ ЧАЯ
  
   Они с Аллой встречались уже пару месяцев, ходили в кино, театр, в городской парк, где подолгу обнимались и целовались на скамейках. Наконец, в один из вечеров, когда он, как всегда, проводил ее до подъезда, она сказала:
   - Может, зайдешь на чашку чая?
   Полный приятных предвкушений, он тут же обхватил ее за талию, поднял на руки и ракетой взмыл к небесам.
   Но на пороге аллиной квартиры его встретило некоторое разочарование в виде полной дамы с двойным подбородком, пучком седых волос и крупными кольцами на пальцах обеих рук. Сразу становилось ясно, что ждет в будущем ту, с кем он так активно только что целовался.
   - Это моя мама, знакомься, - услышал он подтверждение своей догадке.
   - Здрасьте, здрасьте, - красиво програссировала мама, - очень приятно. Я много о вас наслышана, Аллочка мне говорила. Сейчас будем пить чай с малиновым вареньем собственного приготовления, из собственного сада. У ваших родителей тоже, наверно, есть загородный дом?
   Оказалось, под "чаем", хоть и с вареньем, в этом доме понималось нечто гораздо большее. Стол украсился бутылкой красного вина и большой менажницей с салатом оливье, сельдью под шубой, холодцом, черной икрой, сервелатом, бужениной.
   Но еще больше его удивило, что, кроме них троих, ко всей этой вкуснятине припали и две откуда-то вдруг появившиеся пожилые тетки, толи родственницы, толи соседки. Они широко, по-свойски разместились за столом и, не произнеся ни слова, стали хорошо выпивать и хорошо закусывать. Аллина мама села рядом с молодыми, близко к ним наклонилась и, направив руку в сторону горки с хрусталем и фарфором, громким шепотом доверительно сообщила:
   - Это все мы отсюда уберем, поставим вам широкую софу и комод.
   Алла покраснела и потупила взор.
   А он, нервно заерзав на стуле, стал нетерпеливо ждать удобного момента, чтобы сказать "уже поздно, мне пора", встать из-за стола и поскорее унести отсюда ноги.
  
  ВООБРАЖАЛА
  
   Он сидел на скамейке, скучал и от нечего делать смотрел по сторонам, отмечая разные несуразности уличного бытия. Его глаза скользнули по треснувшей с края витрине магазина-бутика, по перекошенному навесу над дверью аптеки, по выгоревшей на солнце вывеске булочной. И вдруг его взгляд споткнулся, остановился, замер - с соседней улицы быстрым ровным шагом вышла Она. У нее были густые раскинутые по плечам солнечные волосы, короткое светло-синее пальто и длинный коричневый платок, свисавший с шеи до самых ее колен.
   Неожиданно из подворотни углового дома навстречу ей выскочили трое. Один из них, высоченный шмок в надвинутой на глаза кепке, с глумливой улыбкой вразвалочку подваливал прямо к девушке. Два других здоровенных качка подкрадывались сзади и поигрывали зажатыми в огромных кулачищах длинными блестящими финками. Еще мгновение, и все они набросятся на свою беззащитную жертву.
   Нет, нет, преступление не должно было произойти, его следовало предотвратить. Подлых бандитов надо было остановить, повалить на землю, обезоружить. Вперед, в бой, в схватку!
   Он соскочил со скамейки, бросился наперерез длинному шмоку и с ходу сильным левым хуком сбил его с ног, потом резким коротким ударом ноги в пах поразил одного из шедших сзади качков и одновременно острым правым локтем с размаха врезал другому прямо под дых. Оба, размазывая ладонями под носом кровь и сопли, с грохотом повалились на асфальт.
   А оправившаяся от испуга красавица одарила своего героического спасителя благодарной счастливой улыбкой.
  
   ... Ему было 11 лет, и среди одноклассников он числился в больших воображалах.
  
  
  Глава 15. ОН + ОНА = ??
  
  МУЖЧИНОЙ НАДО ЕЩЕ СТАТЬ
  
   Первое пробуждение ранней сексуальности пришло ко мне еще в детском саду, когда я вдруг как-то задумался над тем, чем девочки писают, если у них нет для этого такой специальной штучки. И потом по истечении общегоршкового периода уже в школе я иногда в мыслях любопытствовал, что они там в девчоночной уборной так долго делают.
  А в первом классе я еще больше ощутил, что-то тут не то. Ну, взять, хотя бы, постоянно лезшую в глаза тоненькую рыжую косичку Леры Бинович. Она висела с передней парты прямо над моей чернильницей-непроливайкой и еще задолго до звонка на переменку начинала нетерпеливо выделывать кренделя перед самым моим носом. Жгучее желание дернуть за нее или хотя бы дотронуться до загнутого вопросительным знаком лохматого хвостика сразу же отрывало меня от косых линий чистописания. Но больше всего, помню, мне хотелось лерину кисточку обмакнуть в ту самую чернильницу и смотреть, как быстро и весело капают с нее большие черно-фиолетовые капли.
  
   Но самый сильный и грубый удар по моей детской невинности был нанесен однажды летом, когда мы, трое соседских мальчишек, залезли на чердак недостроенной дачи Вольтика Луценко. Под кровлей из осиновой щепы было жарко, душно, темно и немного страшновато. Вдруг самый старший из нас Валька Минаев расстегнул штаны и вытянул из-под трусов свой тоненький вялый крючок. Я подумал: "вот дурак, не мог что ли на улице пописать". Но Валька выставил наружу еще и свои крохотные морщинистые яички.
   - Давайте, хуй дрочить, - сказал он, заставив меня вздрогнуть от неожиданности и вызвав вместе с непониманием и удивлением еще какое-то странное новое чувство. То ли стыда, то ли волнения.
  А Вольтик, так же, как и я, не достигший еще мастурбационного подросткового возраста, испуганно промямлил:
   - Что ты делаешь, не надо, папка может увидеть, заругается.
   С тех пор мы этого Вальку Минаева старались избегать.
  
   Другой еще более впечатливший меня эпизод был связан с познанием анатомии противоположного пола. Нет, конечно, я и до того нередко видел голых девочек, но в тот раз было совсем другое...
   С одной из дочек фабричной работницы, жившей в нашем доме, я томился во дворе в раздумье, чем бы заняться. Никто из соседских ребят, кроме нас двоих, в тот момент не гулял. А с той девчонкой, хотя она и была на пару лет меня старше, ни говорить, ни, тем более, играть во что-нибудь совсем не хотелось - она была скучна, глупа и не интересна.
   - Пойду-ка я домой, - сказал я ей и направился к крыльцу дома.
   - А у тебя игрушки есть? - спросила она меня.
   - Солдатики оловянные, книжки, - ответил я. Потом подумал и добавил: - еще шашки есть, можно поиграть.
   - Это я не очень, а вот в карты, в подкидного дурака, могу.
   - Ну, пошли, - ответил я без особого энтузиазма, не очень поняв, о каком дураке идет речь.
   Дома никого не было. Мы вошли в комнату, и я разложил шашки на мамино-папиной тахте. Девочка на нее сначала уселась, потом повалилась набок, а затем...
   Это меня поразило, как удар по голове. Она вдруг игриво и хитро на меня взглянула, одной рукой, задрав полы платья, быстро стянула с себя трусики, а другой крепко схватила мои пальцы.
   - Раздвинь мне половинки, - тихо сказала она и требовательно потянула к себе мою руку.
   Я, как теперь говорят, был в шоке. Резко отшатнувшись от тахты, я в большом смущении вырвал свои пальцы и задел локтем шашки, которые с грохотом разлетелись по полу в разные стороны.
   А девчонка, как ни в чем не бывало, нехотя поднялась, подняла кверху трусы, поправила оборки на платье и недовольно бросила мне:
   - Ну, ладно, я пойду.
   Еще долго после того, как она ушла, я не мог придти в себя от потрясения.
  
   А вот случай из моего уже более позднего детства. В жаркий летний день на подмосковном клязьминском пляже, полном загорелых и обгорелых тел, я после долгого барахтанья в воде лежал на спине, положив руки под голову, и жмурил глаза от бьющего в глаза полуденного солнца. Но вдруг нечто более сильное, чем дневное светило, ударило в мои прикрытые веки. От неожиданности у меня не только глаза распахнулись, но и рот широко открылся.
   Нет, она не была голой, ее влажное тело плотно облегал цветастый пестрый сарафан, это под ним ничего не было. А сарафан, наверно, служил прикрытием, когда, выйдя из воды, она стягивала с себя мокрый купальник.
   Тонкие пальчики ее узких ступней почти касались моей коротко стриженой головы, а выше них за коленями поднимались гладкие овальности-округлости матово загорелых икр, бедер и...
  Конечно, эти два бугорка, соединенные (разьединенные?) загадочной узенькой щелкой не произвели бы на меня такого уж большого впечатления, если бы... Если бы вокруг них не было того легкого нежного пушка, редких коротких рыжеватых волосиков, подсвеченных солнечными лучами, пробивавшимися сквозь тонкую ткань подола. Впервые увидев эти ростки пробуждавшегося подросткового девичества, я впервые ощутил то непонятное и непривычно острое волнение, которое позже стало часто меня одолевать и все больше становилось ожидаемым, желанным, тревожным.
   В сильном смущении и стыдливом смятении я крепко закрыл глаза и, привстав, резко повернулся на бок.
  
  Примерно в том же возрасте я впервые испытал и некоторое душевное любовное волнение. У нас в классе училась маленькая черноволосая девочка по имени Лиля (как потом выяснилось, армянка). Мне казалось, что и она иногда поглядывала на меня заинтересованно. Поэтому, когда, листая том Пушкина, я увидел стихотворение с названием "Лиле", я тут же его переписал на тетрадный листок и после долгих многодневных мучительных колебаний решился его ей передать.
   Как-то между уроками я подошел к лилиной парте и незаметно, чтобы ни она, ни еще кто-нибудь, не дай бог, не увидел, осторожно подсунул стишок в ее учебник по арифметике.
  Только намного позже я сообразил, что предмет воздыхания великого поэта носил не совсем то имя, которое меня так прельстило:
  
  Лила, Лила, я страдаю
  Безотрадною тоской,
  Я томлюсь, я умираю,
  Гасну пламенной душой;
  Но любовь моя напрасна:
  Ты смеешься надо мной
  Смейся, Лила: ты прекрасна
  И бесчувственной красой.
  
  Сколько лет тогда было Пушкину? Я не знал. Мне было 9.
  
  Забавное воспоминание из моего детства связано с периодом, когда я впервые обрел свою собственную жилплощадь. Эту почти настоящую комнату, хотя и проходную, узкую, а зимой еще и очень холодную, предоставил мне наш дореволюционный квартирный коридор. Туда взрослеющего мальчишку родители переселили из угла за шкафом, опасаясь, что я со своей кровати уже могу разобрать смысл их ночных вздохов и ахов. И на самом деле, когда однажды я услышал мамины стоны, я с горечью подумал, какой же папа плохой, зачем он так мучает мою дорогую мамочку.
  Из коридора на большую лестничную клетку вела парадная двустворчатая дверь, снаружи утепленная мягкой ватинной обивкой с коленкоровым покрытием. Топчан, на котором я спал, примыкал к этой двери, и как-то ночью я проснулся от довольно сильных ее ударов мне в спину. Что это, кто-то рвется к нам в квартиру? Можно себе представить мой ужас - запоры на той двери были очень хилыми. Но вдруг колебания двери прекратились, я подождал немного, а потом снова заснул.
  Наутро я решил, что все это просто-напросто мне приснилось. Однако в следующую ночь таинственное дверное буйство повторилось, я снова долго не спал, натянув от страха на голову одеяло. Наутро рассказал родителям. Папа недоуменно пожал плечами, мама с тревогой на него посмотрела, потом они вышли в бабушкину комнату, откуда до меня донеслись их приглушенные возбужденные голоса. Но, ни тогда, ни позже ничего мне не сказали, и я решил, они "тоже думают, что это мне приснилось".
  Загадку той двери не очень в то время мне понятно объяснил пришедший недавно с войны мой дядя Лёля. Ему было уже за 20, и он обо всем судил уверенно и безальтернативно.
  - Эх ты, чудак-наивняк, - сказал он, рассмеявшись после моего рассказа. - Что тут понимать-то? Дверь мягкая, к ней девки жопой и прислоняются, когда их ебут. Вон их сколько голодных ходит.
  И вправду, напротив нашей квартиры было фабричное женское общежитие, где тесными рядами стояли железные койки, разделенные узкими тумбочками. Позже, повзрослев, я понял - где же еще было тем прядильщицам-текстильщицам трахаться, как не у нашей мягкой парадной двери?
  Однако, в тот момент в лёлином развеселом объяснении, кроме, конечно, родных матерных слов, многое мне показалось совершенно непонятным. Почему он говорит, что эти женщины голодные, у них ведь всех есть рабочие карточки, по ним они хлеба намного больше получают, чем, например, мы с бабушкой по иждивенческим. И главное - разве можно встояк (!) делать то, что, как я точно знал, дяди с тетями делают только в горизонтальном, а не вертикальном положении?
  
  * * *
  
  Но мужчиной я стал очень не скоро - только на 3-м курсе института. То была производственная практика, проходившая на строительстве Ткибульской ГЭС в Грузии. В горной деревне Дзеври нас разместили в общежитии - деревянном бараке, где для студентов было выделено несколько небольших комнаток. Рядом жили строительные рабочие, большинство которых были женщины, в основном русские, приехавшие на заработки из сельских районов Краснодарского и Ставропольского края.
  Это были молодые здоровые деревенские девки, шумные, веселые, заводные. Как и все остальные приезжие, они без всякой меры и устатку потребляли дешевое местное вино, а также, кому и когда удавалось, сперму немногочисленной мужской части общежития. По утрам во дворе они вешали на сушильные веревки наспех постиранные трусики, лифчики и... презервативы.
  Приезд на практику группы московских студентов вызвал у них нескрываемый интерес, чем в первый же вечер не пренебрег мой друг Яша Нотариус. Он был лет на 5 нас всех старше, поэтому житейским половым опытом (и, естественно, чем его реализовать), по-видимому, обладал немалым. Думаю, это он шепнул одной из девиц, пусть ее зовут Клава, о моей недопустимой невинности.
  Она была коренаста, грудаста, и обладала аппетитными ямочками на толстеньких щеках, покрытых нежным розовым румянцем. Мы быстро с ней познакомились и сразу перешли на "ты", а на следующий выходной день отправились вдвоем купаться на озеро, затерянное в межгорной впадине. Мы резвились в воде, брызгались, смеялись. Но вдруг Клава затихла, остановилась, потом подошла ко мне совсем близко, и у моих щек оказались ее полураскрытые в улыбке губы.
  - А, как ты думаешь, в воде можно, - вопросительно-утвердительно прошептала она и взяла меня за руки. А я, переложив свою ладонь ей на плечо и, обняв за талию, повел на берег, где растерся взятым из дома вафельным полотенцем и стал одеваться.
  Только потом я догадался, о чем это она тогда меня спрашивала...
  
  Другой раз вечером в быстро густевшей темноте мы сидели с ней на скамейке, спрятанной в кустах за домом, и нежно прижимались друг к другу. Вскоре наши губы слились в поцелуе, затем еще в одном, третьем, четвертом. Ее пальцы скользнули вниз по моей спине, забрались под пояс брюк, и я непроизвольно восстал там во весь свой немудреный рост. От ее глаз не скрылась эта метаморфоза, и она осторожно и ласково погладила вздутие на моей ширинке. Вот тут и случилось со мной то самое. Я замер, напрягся, дернулся, громко задышал, забился в сладостной дрожи. И вдруг, крепко вцепившись в клавины плечи, я под ее рукой прямо в штаны весь выплеснулся.
   Какой позор, какой стыд! Я вскочил, хотел убежать, спрятаться, исчезнуть. Но Клава, ни капли не смутившись, потянула меня за руку и усадила рядом.
  - Ну, что ты, дурашка, успокойся, не трухай, - улыбнулась она. - Пойдем сейчас наверх, я с себя свои трусики сниму и тебе отдам, а твои мы подсушим.
  Через пару минут мы оказались в крохотной клетушке на чердаке без окон. Там под шиферной крышей стояла узкая железная койка с матрацем, подушкой и голубым пикейным одеялом. Не снимая юбки, Клава стянула с себя небольшие розовые панталоны и протянула их мне.
  - Переодевайся, - сказала она, - а мне давай твои, я их простирну, протру и сушить повешу.
  Она подошла ко мне, расстегнула ремень на брюках, потянула трусы за резинку и спустила их вниз, потом нежно потрогала моего опозорившегося предателя. И, о чудо, он снова восстал! Я задрал Клаве подол, а она легким движением зажала кончиками пальцев мою мошонку и направила что надо куда надо, и куда я сразу же стремительно провалился.
  Как давно я ждал этого момента, как предвкушал, как жаждал этого наслаждения. Но его не было. Все произошло совсем не так, как я раньше думал, как-то иначе, очень даже удивительно. Я почему-то не чувствовал в женщине ее нутро, почти совсем не ощущал ее стенок, не терся о них, не касался. А наши губы впивались друг в друга, ступни ног крепко сцепились, и ее пальцы продолжали бегать по моим яичкам, далеко забираясь под них, потягивая и сжимая легким движением. И снова, уже второй раз, они меня не послушались. Плечи мои покрылись потом, я остановил свои буртыхания, замер, изо всех сил стараясь удержать струю. Но ничего не получилось, я взорвался, излился, обмяк, завял. Потом медленно перевалился на бок и затих в постыдной слабости и усталости.
   Клава грубо меня оттолкнула, повернулась спиной и больно пнула ногой в бедро. Я вскочил, стремительно натянул на задницу еще не просохшие трусы, брюки, сунул ноги в босоножки и, не застегивая их, кубарем скатился вниз по лестнице.
  - Ты где шляешься, - сердито прошипел засыпавший уже на соседней койке мой напарник Жорка Еремеев. Я ничего не ответил. "Эх, знал бы ты, что со мной только что произошло", - подумал я.
  Наутро, увидев Клаву, я хотел было к ней подойти, но она отвернулась и прошла мимо, даже не удостоив меня своего взгляда.
  
  Потом у меня еще была пара разных одноразовых случайных случек, снова не доставивших мне ожидавшегося удовольствия и возможности почувствовать настоящий вкус к половой радости бытия.
  И только позже во время первой в жизни самостоятельной служебной командировки в военный городок Оренбургской области Донгуз мне довелось тоже впервые плотно (кажется, 3-4 дня подряд) познать некую даму, начальницу отдела кадров, высмотревшую меня в неполном взводе других приезжих командированных. Благодаря ней я догадался, что повторяемость в сексе - это совсем не плохо.
  
  БУЙСТВО МОЛОДОСТИ.
  
  Однако настоящим мужчиной я все-таки сделался значительно позже, лишь когда кончил институт и начал много ездить по командировкам. Почти в каждой такой поездке встречались женщины, находившие во мне нечто для них привлекательное. А я со своей стороны, оттяпав от торта несколько сладких кусков, уже не мог избавиться от неумолимой тяги к наслаждению кремом и шоколадом любовных страстей. О, с какой плотоядной жадностью хапал я их еще и еще.
  Мне хотелось задрать юбку каждой прохожей уличной красотке, попутчице в лифте, соседке по подъезду, врачихе поликлиники, продавщице промторга и продмага. Я мотался по командировкам, и счет моих случайных связей быстро достигал двухзначных чисел. Бывало (хотя не слишком уж часто), я по два раза в сутки сливался то в одну, то в другую первую встречную. Как это я не боялся подцепить чего-либо? Удивительно.
  Никогда позже так жадно, неразборчиво и безрассудно не предавался я сладким любовным утехам. Может быть, я лишь чуть преувеличиваю, но перечень моих сексуальных побед оказался наиболее густо насыщенным именно в этот не очень уж долгий, но очень активный период моей предсемейственности. Вот навскидку несколько наиболее памятных непрочных или даже случайных любовных связей.
  
  * * *
  
   То была одна из первых любовей, которые завязывались у меня в той истерии неуемной тяги к постельным удовольствиям. Она была школьной подругой моей кузины. Мы сначала встречались в полуразвалившемся, предназначенном на снос деревянном здании фабрики "Красная заря", куда мою семью поселили на время капитального ремонта нашего дома. Потом в пулеметном темпе стали трахаться уже в ее квартире возле ВДНХ. Ох, как же она была в любви страстна, неутомима, ненасытна, требовательна. Все было бы очень здорово, если не было уж так чересчур слишком...
  
  ---
  
   Серьезной претенденткой на серьезность отношений оказалась однокурсница моих школьных друзей. Ее отца, разоблаченного в Америке, как агента Кремля, вместе с годовалой дочерью еще до войны вывезли из Нью-Йорка, а потом, естественно, сгноили в ГУЛАГе. Оставшись одной, дочь продолжала жить в одной из комнат большой коммунальной квартиры ведомственного дома работников НКВД, стоявшем на Пушечной улице рядом с площадью Дзержинского (в середине 80-х годов на его месте возвели второе огромное здание советской охранки). После обязательного цикла романтических свиданий мой напор увенчался успехом, причем, без такого уж упорного сопротивления. В первую ночь я увидел на простыне большое пятно крови, мне было объяснено, что это потеря невинности. Но у меня тут же почему-то возникло сомнение, не следы ли это ее месячных. Я ведь знал, что очень уж она хотела выйти замуж. Но сбежал я от нее совсем не только из-за каких-то таких подозрений. Очень меня коробила ее прямолинейность - слишком уж она была правильной толстолобой коммунякой, верившей (наверно, под влиянием одураченного и погибшего отца) в социализм и победу революции во всем мире.
  
  ---
  
   А мои первые командировочные постельные связи начались с одного случая в Калининградской области. В первый же день командировки в Советск (бывший восточно-прусский Тильзит) я после работы пошел прошвырнуться по городу. Пялясь на старинные германские фасады, я вдруг заметил молодую женщину, выглядывавшую из окна на 2-м этаже. Я подмигнул ей, она ответила улыбкой, которую я сразу же бесцеремонно принял за приглашение. Через пару минут я уже был в комнате, где высилась большая кровать с периной, а у стены стояла шеренга женских туфель и детских ботиночек. Мы обнялись и без обмена поцелуями взобрались на кровать. Я стянул с нее юбку, сдернул трусики и с жадностью в нее вонзился. При первой же фрикции она прошептала "ой, как здорово, как хорошо". Но только я приблизился к концу, она с силой вытолкнула меня из себя. Я сник, потом поднялся снова, и операция повторилась. Так продолжалось несколько раз, и я думал, что таким способом она продлевает себе удовольствие. Только, через пару лет, вспоминая тот случай, догадался - это же она боялась подзалететь. Вот какой я был тогда простофиля.
  
  ---
  
   С симпатичной дамочкой, коллегой по инженерной геологии, мы познакомились на конференции в Свердловске, а потом не без приятности жарились в ее Норильске, куда я пару раз ездил в командировку. Запомнилась таймырская экзотика тех ночей: свисающая со стены шкура белого медведя, завидно длинный член моржовый и несколько грозных зубов ископаемого мамонта. Рассказывая о своей нелегкой заполярной жизни, она пожаловалась: "Всю неделю вкалываю - работа, ребенок, стирка, магазин, и только по выходным иногда позволяю себе мужичка".
   До сих пор у меня на стене висит ее подарок - рог оленя.
  
  ---
  
   Другая случайная любовь случилась в Ленинграде. В гостинице на Невском меня познакомили с некой поэтессой, которая явно была не без таланта, по крайней мере, те стихи, которые она мне читала, лились из нее, как вода из крана. Правда, в то время я, наверно, по неразвитости чувств и вкусов, такие вирши не любил - слишком уж они были простые, бесхитростные, бездумные, в основном про любовь, весну, летние вечера. И запомнилась она мне, пожалуй, не своими стихами, а оральным сексом, который любила больше обычного. А я впервые тогда узнал, что это такое, и не очень-то это мне понравилось.
  
  ---
  
   А вот еще одна командировка, на этот раз в Архангельск. Для пользования картой города (в те годы это был бо-о-льшой секрет) требовался некий "Допуск формы Љ2". Его присылка из Москвы по спецканалам 1-го отдела занимала больше 2 недель. И благодаря этому мне посчастливилось полной мерой вкусить сладость приятственного молодецкого кайфа. Однажды, прогуливаясь в безделье возле своей гостиницы, я положил глаз на улыбчивую юную девицу, стоявшую в очереди в парикмахерскую. К моему некоторому удивлению, а больше к удовольствию после недолгой артподготовки она сдалась на милость победителя и согласилась зайти в мой номер "на чашку чая". При продолжении "чаепития" уже в постели она повела себя несколько странновато - обнажила лишь нижнюю часть, снятию же лифчика, несмотря на мои упорные приставания, категорически воспрепятствовала. До сих пор не могу понять почему. Зато с упоением читала неизвестные мне и слегка скабрезные стихи, сказала - из Есенина. Может быть, не знаю.
  
  ---
  
   С очередной своей возможной невестой после романтической предвариловки в Москве (театр, кино, парк, поцелуи, объятия) мы поехали в Сочи. На вокзале нас встретила агентша по курортному найму для "диких" отдыхающих и повела в однокомнатную избушку-сараюшку, стоявшую прямо у пляжа на берегу моря. Мы так сладко и обнадеживающе миловались в поезде, что я не утерпел и, не разбирая чемодана, бросился ее раздевать и одолевать. Все произошло в считанные минуты. И, о, ужас! Оказалось, я лишил ее невинности. "Что же ты не предупредила", - бормотал я растерянно, но все же не с таким уж большим чувством вины, как можно было бы предполагать. Однако, и она, как я понял, не была так уж сильно озабочена и огорчена. Наверно, потому-то наши сеансы продолжились в спринтерском темпе. Ежедневная страсть бушевала больше недели, потом я совсем иссяк. А она причину моего охлаждения не поняла, огорчилась, расстроилась и восприняла, как отлуп. Но я, будучи совсем молодым оболтусом, и на самом деле, в отличие от нее, к немедленному усерьезниванию наших отношений готов еще не был.
   Расставание уже в Москве было неловким, скандальным - она со своей мамой ходила даже в юридическую консультацию узнать, нельзя ли меня как-нибудь прижучить, заставить жениться (только что вышел специальный Указ об ужесточении наказаний за изнасилование). Мне позвонил оттуда юрист, давил на психику, угрожал, и я здорово тогда перетрухал.
  
  ---
  
   На украинском бальнеологическом курорте в Трусковце, где я выгонял уратные камни из почек, возле бювета минеральной воды я познакомился с длинноволосой блондинкой из Омска. Мы стали встречаться, гуляли по парку и она крепко сжимала мою ладонь, возбуждающе покалывая ее своими острыми ноготками. Потом сама повела меня к себе. Сношались мы всего раза два, и происходило это в темной маленькой комнатушке, которую она снимала у какой-то бабки, пронзительно храпевшей за тонкой фанерной перегородкой.
  
  ---
  
   Как-то вечером, будучи в командировке в Петрозаводске, с соседом по номеру я вышел из гостиницы прогуляться. Вдруг к нам подошел таксист и предложил: "Поехали?". Не дожидаясь моего согласия, сосед втолкнул меня в машину, и через минут пять мы очутились в комнатенке, где умещалась только одна полутороспальная кровать и только одна "дама". Я не успел опомниться, как мой шустрый сосед, бросив на пол одеяло, быстро устроил на нем праздник плоти, а я дураком вынужден был рядом на кровати слушать зажигательные сексостоны. Естественно, что от этого эротического напряга мне струю удержать не удалось. Я стыдливо отвернулся к стенке и зло подумал, какую глупость сделал, что согласился на эту авантюру. Но вдруг ощутил жаркие прикосновения быстрых подвижных пальцев к моей волосатой груди, задней промежности и нижней части живота. Естественно, что я немедленно снова по крупному восстал, сменил гнев на милость и повернулся туда, куда было надо. Через пару минут я услышал приятную похвалу: "У тебя лучше".
  
  ---
  
   А эта была кандидатом медицинских наук (география и статистика эпидемий). Познакомились зимой на лыжах в пансионате, где она еще до меня трахалась с моим приятелем (мы в шутку называли себя потом "молочными братьями"). Стали встречаться уже в Москве, правда, не так уж часто, но довольно долго (несколько месяцев, ха-ха). Ее односпальная кровать в полном одиночестве с трудом умещалась в узком чулане-пенале коммунальной квартиры, где за стеной-перегородкой в соседней комнате спал ее взрослый сын.
  
  ---
  
   Мы познакомились на вечеринке еврейских знакомств. Она приехала из Кишинева и жила с тетей. Позже заимела постоянного друга, от которого родила мальчика. А тогда она меня приятно удивляла не часто встречающейся у женщин способностью кончать по нескольку раз. Мы встречались нерегулярно, а потом она как-то незаметно передала меня своей ближайшей подруге, объяснив мне потом с улыбкой: "чтобы добро не пропадало". А с той мы периодически встречались несколько лет, ездили куда-то на юг. Но отдавалась та вторая в отличие от своей подруги без особого интереса, что меня озадачивало и немного обижало. В начале 90-х годов они обе уехали в Израиль.
  
  ---
  
   А здесь была другая ситуация. Наши встречи начались с занятий на курсах Московского Турбюро. Ее бывший муж, сын генерала и известной медицинской целительницы, автора книги по оздоровлению, уже в путинские времена стал замминистра финансов РФ. Она водила дочку на какие-то занятия в Дом ученых, где, как я думаю, искала себе кого-то более перспективного, чем я. По-видимому, меня допустила к себе, как того рака на безрыбье. Но я на нее сильно запал и как-то пригласил поехать со мной в Крым, она согласилась. Пробыли, увы, мы там вместе очень недолго. Она вдруг чего-то взбрыкнула, собрала чемодан и куда-то укатила, а потом в Москве даже не отвечала на мои телефонные звонки. Я же, дурак, поначалу сильно переживал - любовь, действительно, сильнее разгорается на дровах отказа.
  
  ---
  
   Соседка по Преображенке была слегка "не в себе", или, попросту говоря, чокнутая. Очень любила пальпирование, от которого оргазмировала быстрее, чем от нормального полового акта. Водила меня на "представления" пресловутого японского авантюриста, главы какой-то дурацкой и, как оказалось, криминальной религиозной секты Яум Сёнрико, они при полном аншлаге проходили на огромной арене Олимпийского стадиона на проспекте Мира.
  
  ---
  
   А эта связь началась в поезде, где мы страстно взасос целовались в тамбуре. Она работала на номерном заводе в цеху, делавшем по конверции подарочную керамику, которую она направо-налево дарила всем, и мне в том числе. Зимой мы ездили в пансионат кататься на лыжах, а один раз были летом на юге. Но уж очень в любви она была страстной, ненасытной, требовала еще и еще. А я уже был не тот, что 20 лет назад, утомлялся, уставал. Когда я ее бросал, приезжала ко мне на работу, плакала. Может быть, и зря я с ней расстался - она была одна из немногих, наверно, по-настоящему меня любивших. Кто знает?
  
  ---
  
   Как же была умна и приятна эта женщин, жаль, что ничего серьезного у нас не получилось. Мы познакомились в очередной праздник Симха Тойре на "горке" - крутой улице Архипова, где напротив входа в Хоральную синагогу возле решетки железного забора стояли или сидели на сумках, портфелях, рюкзаках (то-есть, "на чемоданах") именно те, которые хотели показать, что собираются "отваливать" и искали контакта друг с другом. Вскоре после нашего недолгого романа она с дочерью и на самом деле уехала в Нью-Йорк, где потом вышла замуж за скрипача симфонического оркестра.
  
  * * *
  
  Вспоминая сегодня эти мои без должного стеснения озвученные греховные похождения, я думаю, что кроме неугомонных сперматозоидов меня на них толкала бессознательная потребность найти наконец свою половинку. При этом я чувствовал, что нравлюсь женщинам, имею у них успех, и пользовался этим, собирая их в букет ромашек для гадания на лепестках. Но подспудно выделял из всех лишь некоторых - каждый раз вытаскивал слева из-под четвертого ребра портрет моей мамы, сравнивал, сопоставлял и с сожалением вздыхал: "нет, не то". Правда, как видно из предыдущего, не всех сразу отбраковывал, с одними встречался накоротке, с другими подолгу, а иных "просматривал" по разу в неделю, и только некоторых, наиболее аппетитных, "надкусывал", "пробовал на зуб".
  Но, может быть, то было просто любопытство? Может быть, меня раззадоривала безуспешность попыток просечь разные тайны женской сексуальности. Например, почему одним, чтобы потечь в интимном месте, достаточно ощутить мужскую руку на груди, а другим для этого требовались какие-то предтечи в виде нежных слов и вздохов в парке на скамейке? Первые, а это чаще всего были простушки без интеллигентских забалдонов, отдавались сразу, с разбегу. А для соблазнения вторых, обычно более умственных, приходилось применять некие, хотя и не очень замысловатые, но многодельные приемы.
  Например, если девица в первый вечер "крутила динамо" (бытовало такое выражение) и сразу в койку не шла, то при следующей встрече ей говорилось: "я так по вас соскучился". Вслед за этим под рюмку водки или бокал вина вопрошалось: "не выпить ли нам на брудершафт?". Далее все зависело от качества и продолжительности поцелуя, ну и, конечно, от темпераментности и способности (готовности) партнерши. И нередко именно такие дамы вызывали недоумение тем, что вместо наслаждения вхождением в них мужской шоколадки, они частенько удовлетворялись одними лишь сладкими ласками, пили, так сказать, чай "вприглядку".
  Удобным инструментом при выборе спутницы жизни, служили тогда для меня еще и танцы. Цепляешь деваху за талию, кладешь руку ей на плечо и ведешь за собой, погружаясь в ритмы вальса или танго. И от того, как она себя ведет, как слушает музыку и как слушается тебя, прикидываешь, не будет ли она тебя давить и подавлять, не чересчур ли сексуальна или, наоборот, не слишком ли фригидна. Какой же я был дуралей!
  
  * * *
  
  Последний атомный взрыв мужской сексуальной зрелости настиг меня уже в Америке. В то время, как не странно, кастрюля моего еще молодого (? - как же все относительно!) тела продолжала кипеть, требуя немедленного выпуска пара из постоянно возмущавшегося крана. И тот, всегда некстати и не вовремя напрягаясь, заставлял меня суетиться, кого-то искать, что-то предпринимать. Для этого, в частности, под рукой оказывались местные лосанджелесские русские газетки с разными призывными рекламными объявлениями. Вот, например, такие:
  
  "Прекрасно выглядящая женщина средних лет ищет друга без вредных привычек"
  "Готова для серьезных отношений с интеллигентным мужчиной. Мне 58".
  "Я из Беларуси, жду звонка от мужчины за 60"
  
  Кое с кем я встречался, приценивался. Одну даже как-то затащил в кровать, но удовольствия почти никакого не получил. Она молча и неподвижно лежала подо мной пластмассовым тазом, и я, чуть-чуть подрыгавшись, быстро иссяк. Потом натянул штаны, рубашку и безоглядно убежал, чмокнув фригидку в щечку. Через несколько лет, встретившись с ней где-то у знакомых, с трудом ее вспомнил. Оказалось, что ее звали Фира.
  
  Другая из газетно-рекламных была сравнительно молодой, внешне вполне ничего, даже сексуально привлекательна. Но она еще работала, к тому же имела дочку с выводком маленьких деток, требовавших ее почти ежевечернего присутствия. Какая же, подумал я, при такой вечной занятости будет она мне попутчицей в моих любимых турпоездках. И вообще, что это за спутник жизни, шагающий по ней со мною лишь в четверть ноги.
  
  Третья, тоже моложавая, игривая, улыбчивая гомельчанка, в отличие от предыдущей, имела не дочь, а сына. Поэтому к заботе о ее внуках, по обыкновению, была задействована больше другая бабушка, мать невестки. Все было бы ничего, если бы... За несколько встреч выяснилось, что говорить с ней совершенно не о чем, что уровень ее интеллекта, хотя и выше пола чуть-ли не в два раза, но еще не достиг даже края унитаза.
  
  А еще одна внешне была вполне ничего, но какая-то замкнутая и молчаливая. Сначала я даже посчитал, что это не такой уж большой недостаток, но вот она открыла рот, и вместе с дурным чесночным духом из него вылетел такой местечковый рыночно-колхозный говор, что я тут же дал поворот от ворот.
  
  Наконец, появилась Эва (Эвелина Михайловна) - дама, приятная во всех отношениях. Она не без изящества носила стильные жакеты, платья, шляпки, всегда со вкусом одевая то, что ей шло именно на сегодняшнюю прогулку и в сегодняшний вечер. От всех моих предыдущих просмотров, эта выгодно отличалась культурой и интеллигентностью. Эва была умна, образована, начитана. Она запросто могла прочесть строфу из Маяковского, знала, кто такой Мишель де Монтень и Жан Поль Сартр, различала стихи Павла Когана и Иосифа Уткина. Правда, вскоре оказалось, что эта ее эрудиция объяснялась профессией - она всю жизнь проработала в одной из кишиневских библиотек.
  Мы встречались раз в неделю. Я приезжал утром в субботу с обязательным букетом цветов, потом мы ехали в очередной парк или музей, по возвращению она лакомила меня неким эксклюзивом, плавно перетекавшим в недолгое ночное лакомство, которое редко протягивалось до утра. Оставаться у нее еще хотя бы на один день как-то не складывалось - она никогда не предлагала, а я особенно и не настаивал. Впрочем, и от каких-либо более или менее длительных со мной турпоездок и экскурсий Эва всегда отговаривалась. Так продолжалось более полутора лет. Однажды в азарте подъема сексуальной страсти, прервав град сладких поцелуев, я неожиданно для самого себя вдруг пробормотал:
   - А не пора ли нам усерьезнить наши отношения?
  И услышал ответ, сразу погасивший жар моего тонуса:
  - Ты же не бросишь свою маму, а мне, если бы мы жили под одной крышей, наверно, пришлось бы за ней ухаживать.
  С большим трудом в ту ночь мне удалось еще раз раскочегарить свою буржуйку, чтобы не оставлять без дела нерастраченное топливо.
  Шатко валко мы продружили еще пару месяцев, а потом как-то все естественным образом потихоньку сошло на нет. Но еще долгие годы я с Эвой перезванивался, обменивался впечатлениями о новых фильмах и спектаклях, дарил ей свои книги.
  
  А затем появилась в моей жизни Лина. Но это были уже совсем другие времена, другая история, другая эпоха.
   Ни с кем, даже с женой я не жил так плотно и не был так близок, как с нею. Никогда не ощущал я раньше себя таким защищенным с тыла, никто, как она, не проявлял ко мне, к моему здоровью, самочувствию, настроению такого искреннего внимания, никто раньше не интересовался моими делами, заботами, проблемами. Наш союз развивался от первоначальной бурной плотской страсти до многолетних романтических отношений и уравновешенного стабильного быта. Дай Бог, чтобы он и дальше ничем не омрачался. Наверно, это и есть настоящая любовь.
  
  А ЭТО БЫЛА НАСТОЯЩАЯ ЛЮБОВЬ
  
  К концу недолгой эпохи моей хаотичной суетной досемейной жизни, кроме грубого животного секса, относится и познание тонкой чувственной любви. Может показаться странным, что я говорю это после признания в своих многочисленных случайных связях и половой распущенности. Но ведь, и на самом деле, лишь случившееся со мной летом 1959 года впервые отделило мое представление о "настоящей большой любви" от неразборчивого банального траханья. До того я считал, что все бесчисленные словоплетения на любовную тему - просто сюжетные выверты стихов, романов, пьес, фильмов.
  
  В тот день я шел куда-то по дачной загорянской улице, варил в своем котелке очередную мозговую кашу, и вдруг мой беглый взгляд споткнулся, запнулся, замер. Это была Она. И я сразу же пропал. С первого взгляда, с первой улыбки.
  Меня настиг, ошарашил приступ тяжелой болезни, хуже, как мне тогда казалось, любого инфаркта, инсульта, страшнее чумы, холеры, тифа. Начались изматывающие, непреходящие терзания, муки, боль. Я плохо спал и плохо ел. Днем на работе, вечером за чашкой чая, ночью на своем диване я непрерывно страдал.
  Что со мной, почему я вспоминаю то счастливое время восторженного пребывания на вершинах настоящей любви со знаком минус? Ведь была такая радость встречаться с этой небожительницей, богиней, смотреть в ее светящиеся карие глаза, нырять в потоки ее волнующих улыбок, наслаждаться томящим запахом ее каштановых волос. И целоваться, целоваться, целоваться - до звона в ушах, дрожи в коленках, до пикового накала страсти, до мокроты в трусах.
  А негатив моей памяти связан с тем, что я дико ее ревновал. Ко всем: школьным друзьям-приятелям, институтским однокурсникам, соседским мальчишкам, встречным прохожим. Она была кокетлива, игрива, контактна, и в моем воображении магнитом притягивала к себе всю мужскую половину населения Земли. То мне представлялось, что ее прижимает к волосатой груди крутоносый абхазец из Сухуми, куда в августе она ездила с родителями. То сновидение подкидывало мне фильм ужасов, где она растворялась в объятиях боксера с накаченными бицепсами, и я слышал стон ее оргазма.
  Я ужасно страдал, а, как известно, сильные стрессы оставляют куда больший отпечаток в душе, в памяти, чем спокойные, хотя и приятные эмоции.
  Женя была двоюродной сестрой моей институтской сокурсницы, и у ее родителей, как и у моих, была дача в Загорянке, где мы познакомились. На момент нашей встречи ей только что исполнилось 17, она кончила школу и поступила учиться в институт "Связи".
   Я здорово на нее запал и несколько раз делал ей предложение выйти замуж, но она или отшучивалась или отнекивалась. Это разжигало мою страсть штормовым ветром, а я относил ее отказы за счет каких-то моих соперников, ужасно ревновал и страдал, страдал, страдал.
  "У нее кто-то есть, - плел я сеть своих терзаний. - Не тот ли это шмок, с которым она в четверг ходила в Консерваторию? Или тот башкастый гигант мозга с 4-го курса ее института? А, может быть, широкоугольный атлет с плечами-аэродромами, который живет у них в соседней квартире. Конечно, каждый из них ей милее, чем я, хиляга, тугодум".
  И вот пришел тот страшный день, когда я получил последний решающий удар по морде. Как всегда мы встретились в сквере на Пушкинской площади, близко от которой она жила. Я сунул ей какой-то очередной презент и снова стал приставать:
  - Жеканька, давай, наконец-то, ответим друг другу "да". Пора уж нам посерьезнеть.
  Она и посерьезнела, ответив мне на этот раз без всякой улыбки:
  - Нет.
  И добавила с максималистской жестокостью:
  - Не обижайся, но для серьезного выбора, думаю, я выберу не тебя, хотя, может быть, на тебя и похожего.
  Я был убит, подавлен. Не помню, как дотянул еще десяток минут, пока провожал ее до дома. Возле своего подъезда она торопливо чмокнула меня в щеку и застучала каблучками по лестнице.
  А моя голова ворочала тяжелые мысли-булыжники. Что произошло, почему она так сурово, так грубо меня отвергла? Неужели, на самом деле, у нее уже был кто-то другой? Почему она меня не любит? Почему моя любовь, такая большая, глубокая, так безответна, одностороння, жёстка, подобно коре дуба?
  
  Эх, какой же я тогда был туподур, как это я не додумал, что она мне отказала просто потому, что ее время для взрослой любви и замужества еще не пришло, что это я, будучи старше на 7 лет, в отличие от нее, уже созрел и вызрел спелым помидором. А ее надо было еще ждать и ждать.
  Вместо этого я, обидевшись, надувшись, перестал ей даже звонить.
  Вскоре безнадега происшедшего начала меня как-то отрезвлять, вылечивать. Конечно, я продолжал вести тягомотные прения с самим собой и со своей горькой судьбой. Но мои наивные внутриутробные спичи о вечной любви, боли разочарования и прочий бред, неделями раздиравший мою глупую душу, постепенно становились все более блеклыми.
  А вскоре жажда наслаждений и беспечность молодости взяли верх, и я снова ударился в разгул приятельских вечеринок, встреч, попоек и случайного траханья с разными потенциальными невестами.
  
  Потом я женился, и наступил долгий период брежневского застоя-сухостоя, закончившегося у меня намного позже того времени, когда страна освободилась от бровастого генсека. Но именно теперь-то, наконец, и одарила меня судьба настоящей гармонией души и тела. И я, наконец, женился.
  
  
  * * *
  
  Иза (Изочка, Изанька, Изёнок) была маленькой изящной девушкой с большой привлекательной грудью, тонкой шеей, черными чуть волнистыми волосами и живыми яркими глазами. При первой же встрече она очень мне понравился, и я сразу же пригласил ее к себе домой. Предлог был под руками - мне только что удалось переписать у кого-то на свой маг модных тогда сестер Бэрри. Придти одной ей, видимо, было неловко, и она привела с собой своего брата Володю, который был на 2 года моложе меня. Мы слушали идишские песни в джазовой обработке, болтали о том, о сем. Когда гости ушли, я увидел на столе оставленную Изой авторучку. "Это знак, - подумал я. - Может быть, этим она дает мне повод позвонить ей, значит, она девочка скромная тактичная. Хотя и наивная, неужели я не нашел бы способ достать ее?"
   Я позвонил на следующий день, повел ее на концерт популярного в то время блестящего танцора Махмуда Эсамбаева. Потом мы стали часто встречаться, вскоре дело дошло до поцелуев, обниманий, она невероятно сильно меня возбуждала, и я умирал от желания...
   Несмотря на то, что это был период пика моей половой активности, и я вел совсем не монашеский образ жизни, все же я не был таким уж конченым повесой и прислушивался к голосу разума, озвученному, в частности, моей мудрой бабушкой. Застав меня как-то с очередной пассией, она пробурчала сердито: "Прекратил бы ты, наконец, зря болтаться, пора и детей заводить, а то семя несвежее будет". И, вняв этому призыву, я решил, что вот, действительно, пора обзаводиться семьей, жениться. Тем более что, вроде бы, и кандидатура на сей раз была вполне подходящая.
   В очередной раз я в этом уверился, когда понаблюдал за Изой на вечеринке по случаю наступления 1961-го, года. В нашей молодецкой компашке было этакое негласное правило - встречать новый год с новыми девчонками. Вот я и позвал на ту вечеринку свою новую невесту. В противоположность большинству других приведенных моими приятелями девиц, которые с ножкой на ножке были погружены в светский трёп, Иза, скинув зимнее пальто, сразу же принялась споро крутить салаты, нарезать колбасу, расставлять на столе тарелки, ставить стаканы. "Хозяйственная, деловая, не белоручка", - сказал я себе.
  Позже я отметил и еще один позитив, выгодно отличавший ее от многих своих эгоистичных сверстниц, с которыми мне до нее доводилось встречаться. Кто бы и когда Изу какой-нибудь вкуснятиной не угощал, она обязательно ею делилась. В том числе и каждую подаренную ей мною коробку конфет или даже простую шоколадку она тут же распечатывала и отдавала мне добрую половину.
  Познакомившись с Изой в ноябре, я в августе сделал ей предложение и 15-го числа мы с ней зарегистрировались. Причем, не в каком-то там задрипанном ЗАГС-е, а в только что открывшемся тогда новом и единственном в Москве специальном "Дворце бракосочетаний" у метро Кировская. Свадьба была скромной, застолье прошло в доме изиных родителей (комната в коммунальной квартире).
  
  За долгие годы совместной жизни мои отношения с женой почти точно следовали теории известных в математической логике Эйлеровых колец. Они то сливались в один круг, и мы подолгу жили душа в душу единым божьим существом, не отвлекаясь ни на что, кроме себя самих. То наши кольца в большей или меньшей степени просто накладывались окружностями, пересекались - в эти периоды мы жили вместе в любви и согласии, но вследствие разности интересов и забот часто отрывались друг от друга. Однако бывали времена, когда наши круги только касались в одной точке, а, бывало, даже отделялись на какое-то расстояние.
  Именно в такие периоды я поворачивал оглобли к другим женщинам, хотя и не так уж часто это случалось. Но я в этом измену не вижу, мои связи не были серьезными, капитальными. Я любил Изу, испытывал к ней самые нежные чувства, она удовлетворяла меня во всех отношениях и, в принципе, мне никто, кроме нее, не был нужен. Почему же я позволял себе время от времени "ходить налево", как тогда говорили?
  Во-первых, это было этаким ненасытным мужским любопытством к чему-то новому, еще неизведанному, и многие встречные женщины часто готовы были удовлетворить мой интерес к этому делу, чем я не мог не пользоваться. А как можно было не податься искушению, при случае, получить наслаждение от обладания податливым женским телом, ощутить тепло ласковых рук и горячесть сладких поцелуев?
  Кроме того, свои адюльтерные утехи могу еще объяснить естественной реакцией на изину сварливость и ругачесть, которую я по своей упертой обидчивости не способен был сразу же прощать. В действительности же, идиллию счастливой семейной жизни портили оба наши характера - ее нервный, взрывной, истеричный и мой обидчивый, неотходчивый, злопамятный.
  Уже в первые дни свадебного отпуска (в Архипо-Осиповке, на Черноморском побережье Кавказа) Иза стала налетать на меня по всяким пустякам. То она злилась, что мы куда-то опаздываем, а я медленно собираюсь, то психовала, когда я по ее мнению долго застаивался у лотка с местными сувенирами. Сначала она, как бы извиняясь, объясняла свои взрывы естественной причиной: перестройкой организма - потерей девственности и резким скачком судьбы, который, говорила она, не мог пройти для нее просто так.
   В момент очередного раздражения Иза как-то даже заявила, что у нас, по-видимому, вообще психологическая несовместимость, и надо подумать, не расстаться ли. Но я ее успокаивал, говорил, что все обойдется, надо не нервничать, надо постараться проглотить эту ложку дёгтя - она, наверно, неизбежна и бывает у всех новобрачных. А сам про себя копил обиду, дулся, и думал, может быть, и правда, надо разбежаться. Но тут же себя останавливал, рассуждая "вот столько выбирал-выбирал, наконец нашел, чего ж теперь...".
  Вскоре вопрос сам собой рассосался - несмотря на все наши неуклюжие старания предохраняться, противные толстые баковские презервативы не выдержали напора молодой страсти и порвались. Моя жена забеременела и 4 июня 1962 года родила дочку Лену.
  
  В будущем наша в целом счастливая совместная жизнь неоднократно глупо омрачалась изиными нервными взбрыкиваниями и моими неадекватными ответными вспышками гнева. Вместо того чтобы очередную ссору представлять себе простой размолвкой и отшучиваться, я начинал злиться, усугублял конфликт, и тоже орал по-базарному. В результате какой-то пустяковый повод становился причиной целого скандала. Вслед за этим я обычно поворачивался и уходил ночевать к маме.
   Кстати, если бы не она, скорее всего, я, озлобясь, ушел бы совсем, развелся и переселился к какой-нибудь очередной своей пассии. А куда еще мне оставалось бы исчезать? Так что, зря Иза валила на свекровь свои беды - та, наоборот, на многие годы сохранила нашу семью. Поэтому ей надо было бы быть моей маме благодарной, а она ее всячески поносила, причиняя боль мне и, фактически, настраивая дочек против их бабушки.
  Несмотря на все это я Изу любил, изо всех сил старался не обижаться и все терпел. Тогда же у меня сочинился и вот такой стишок:
  
  Мы сегодня с тобою поссорились,
  Все случилось нелепо, некстати,
  Ты сказала: "Такие истории
  Надоели мне. Знаешь, хватит!".
  Я в ответ задымил папиросою,
  Хлопнул дверью балконною грубо.
  Исподлобья взглянула ты косо
  И сердито поджала губы.
  Полчаса протащились. Мы хмуримся.
  Мы молчим, выжидаем и злимся.
  Я с балкона гляжу на улицу,
  Ты у зеркала меришь клипсы.
  Настроение самое скверное.
  Значит, вот: не сошлись характером,
  И, как принято, должен, наверно, я
  Собирать чемоданы, и - к матери.
  Неужели вот так все и кончится,
  Ссора глупая все уничтожит?
  Но мне ж этого вовсе не хочется
  Да и ей, я уверен, тоже.
  Нет, я первый не выдержу. Знаю я,
  Знаю, жить без нее не могу я.
  Пусть все ссоры к чертям убираются!
  Подойду - и ее поцелую.
  Сентябрь, 1963 год
  
  Наиболее широкая расщелина прорезала нашу семейную равнину в канун 1971 года, когда я почти на две недели застрял в родительском доме на Суворовской. Хотя со своей Леночкой я видеться не переставал, забирал ее после школы, приводил к бабушке. И как-то эта моя 9-тилетняя отрада, опустив глаза и поджав губы, тихим голосом произнесла:
  - Пап, давай женись опять на маме.
  Ну, как тут было не растрогаться...
  Я вернулся к Изе, мы снова зажили нашей обычной семейной рутиной с заботами о покупке нового холодильника, лечении простудившегося ребенка, квашении капусты и закручивании банок с солеными помидорами на зиму. Происшедший перерыв в наших отношениях сильно раскочегарил мою сексуальную активность, Иза тут же снова подзалетела, и 16 августа 1972-го у нас образовалась вторая моя дочь - Инночка.
  
  Мы прожили вместе 30,5 лет. Почему такая точность после запятой? А потому, что наше супружество оборвалось в тот день, когда я проводил в Шереметьеве Изу с Инночкой на ПМЖ (постоянное место жительства) в Лос Анджелес. Там с 1990 года уже находилась старшая дочь Лена с мужем и внуком Сеней.
  Уезжали они непросто. Все было на нервах, Иза волновалась, психовала.
  Я помогал собирать вещи, упаковывать чемоданы и баулы, доводил их "до ума", по нескольку раз взвешивал и менял размеры, чтобы благополучнее пройти бандитский тогда таможенный досмотр. И очень гордился своей изобретательностью. Например, тем, что сообразил, как обмануть пограничные рентгеновские лучи, вложив "матрешкой" кастрюлю в кастрюлю, а в самой маленькой спрятав семейную реликвию - старинную серебряную сахарницу с именным клеймом ювелира царского времени. Ой, как Иза беспокоилась, что не пропустят этот еще бабушкин раритет.
  Потом мы расстались на долгие годы. Я стал получать от Изы этакие деловые письма - то она просила прислать ей с оказией какие-то бумаги, то передать приветы и всякие вещевые подарки ее подругам. Никакой лирики, никакого призыва скорее приехать, даже намека на то, что меня она ждет. А в 1994-м от приехавшей на каникулы в Москву Инночки я с некоторым недоумением узнал, что Иза завела себе boy-frienda, некого ливанского армянина Вартана.
  Тогда я и понял, почему так часто улавливался холодок в ее письмах и телефонной трубке. Хотя внутренний голос говорил мне, что все это временно, что изина связь так же несерьезна, как и мои прошлые левые ходки, за них вот она мне по справедливости отомщает. Но приехав в Америку в 1997 году, понял, что я "кинут" на самом деле. Иза не встретила меня в аэропорту и не проявила никакого интереса к возврату прошлого.
  Позже, через месяцы, а потом и годы, она пыталась исправить положение и несколько раз под разными предлогами назначала мне встречи (по телефону-то мы с ней продолжали общаться, как ни в чем не бывало). Но я закусил удила и не мог заставить себя забыть обиду.
  
  Иза серьезно болела диабетом, почками, последние несколько лет жила на диализе и ушла из жизни в 2011-м, который был годом нашего 50-тилетнего юбилея, когда мы могли бы отметить Золотую свадьбу.
   Теперь-то я понимаю, что, конечно, мы расстались по глупости, и я до сих пор корю себя, что не сумел помочь сохранить ей здоровье. И что не смог убедить ее заниматься физкультурой: ходить со мной на стадион, заниматься ОФП ("Общей Физической Подготовкой"), бегать на лыжах или хотя бы делать по утрам зарядку. И не смог побороть свой обидчивый злопамятный характер. Увы, прошлого не вернуть.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"