Осознавая связь
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Иногда, чтобы понять, насколько тесно мы связаны с природой, необходимо на собственной шкуре убедиться, что такое человек
|
Название: Осознавая связь
Рейтинг: NC-21
Персонажи: Стивен, животные
Жанр: драма, хоррор, дарк
Саммари: Иногда, чтобы понять, насколько тесно мы связаны с природой, необходимо на собственной шкуре убедиться, что такое человек.
Предупреждения: смерть персонажей, жестокие сцены узаконенного убийства. Нервным, впечатлительным и обедающим не читать!
Свинья
Последнее, что я помню - удар электрическим током. Я работаю на скотобойне, где мы забиваем и разделываем скот, приготовленный на убой. Дело тяжелое, грязное, но выгодное. За день через мои руки проходит до нескольких десятков свиней. Я работаю в "убойном" цехе - забиваю свиней током, иногда помогаю себе тяжелым молотом, если они остаются живыми после удара током.
Сегодня одна особо шустрая тварь вывернулась и электрод, уже готовый пропустить ток через ее ухо, вонзился мне в ногу. Удар бросил меня на пол в кровь, грязь и свиное дерьмо. Это было последним чувством, что я запомнил в своей жизни.
Я открыл глаза и меня ослепил яркий свет. То есть это тогда, после полной темноты он показался мне ярким. Проморгавшись, я увидел, что лежу в тесном загоне и вокруг меня топчутся свиньи. Я хотел было подать голос, чтобы потребовать у Лью Стакера объяснений, какого рожна я все еще в загоне, почему мне не оказали первую помощь и кто напустил в загон бойни столько свиней? Но из моего горла вырвался только визг.
Удивленно помотав головой, я попытался встать на ноги. Кое-как, собрав разъезжающиеся конечности, я встал на четыре копытца. На четыре ЧТО?! От изумления я снова бухнулся на задницу.
Вокруг меня копошились непомерно огромные поросята. Они что-то хрюкали и вдруг до меня дошло, что в их нестройном и визгливом хоре я разделяю отдельные слова и улавливаю общий смысл происходящего.
"Вставай, - говорили мне окружившие и суетливые поросята. - Вставай, а то затопчут!"
Я как мог, оглядел себя, странным, невообразимым образом повернув голову на плохо гнущейся шее. Я был голым, розовым, с мягкой белесой щетиной по всему телу. Мои ноги оканчивались не привычными ступнями, а раздвоенными копытцами.
Окружающую меня обстановку я воспринимал, как должное, виденное не один десяток раз на ферме: свиноматку, копошащихся у ее растрескавшихся сосков поросят, вонючее дерьмо и гул визжащих голосов, сливающийся в вой страха, боли и жажды крови.
Я видел, как в соседних загонах свиньи пожирали еще щевелящийся труп своего же собрата. Я видел, как они срали и мочились там же, где и спали, а их испраженения широкой рекой стекали по наклонному полу в желоба канализации. Я видел широкие кормушки с отходами и зерном возле которых всегда была давка и громкий требовательный визг. Я видел, как лежала на боку свиноматка, привязанная и обездвиженная, со страшными пролежнями и нарывами на боках и спине. Я видел как поросята сосали ее молоко напополам с ее кровью из истерзанных и иссушенных сосков. Я видел ее содрогающееся влагалище, готовое извергнуть еще одного поросенка на свет. Я понял, что сам точно также, только что, появился на свет.
Вдруг раздался предупреждающий визг и хлеб фермы наполнил запах страха, еще более противный, чем запах гниющих трупов, захлебнувшихся в своем же дерьме.
"Идет двуногий! Человек идет!"
"Не смотрите ему в глаза, может быть пронесет и в этот раз!"
"А-а-а-а-а!!!"
"Ви-и-и-и-и!!!"
Писк, визг и крики вмиг помертвевших свиней был ужасен и резал мне уши. Ошеломленный, я огляделся и вдруг увидел широкое бородатое лицо Лью. Я понял, каким он стал огромным и не обращая внимания на предостерегающие крики, бросился к нему.
"Лью, - кричал я. - Это же я - Стивен! Посмотри вниз! Узнай меня! Вспомни, как мы надираемся каждую субботу, вспомни, как дружны наши жены! Лью!"
Лью посмотрел на меня и я не увидел в его глазах и доли узнавания. К нему подошел Джонни, и они встали у моего загона. Из их разговора я узнал, что из-за случая на бойне, забой скота временно приостановили для расследования, но работа не стоит и нужно купировать и кастрировать новый молодняк. И тут они посмотрели на меня, терпеливо дожидавшегося их внимания.
Как-то сразу я понял, что лучше бы мне не ждать этого. Я сидел один у ворот загона, мои соседи сгрудились вокруг матери, скребущей копытами бетонный пол и пытающейся встать, чтобы хоть как-то защитить свое потомство, которому она уже потеряла счет. Слишком часто и слишком много рожавшая свиноматка, все же не могла заглушить материнский инстинкт. Дрожащие поросята лезли друг на друга, пытаясь спрятаться. Им был час от роду, но они уже ЗНАЛИ, что такое человек. Свиноматке, удалось встать, несмотря на веревку, удерживающую ее. Испуганным похрюкиванием она звала и меня, но я все еще на что-то надеялся. Поросята прыснули ей под отвисшее, грязное брюхо, надеясь пересидеть там.
"Твою мать!" - заорал Лью и перепрыгнув калитку, бросился к свинье.
Тут ноги, слишком ослабшие без движения, изменили свинье и она упала всей своей многокилограммовой массой на поросят.
Лью, жестоким пинком отбросил ее на стенку загона и склонился над поросятами. Непокалеченным и живым остался только я, сидевший далеко от места трагедии. Остальные одиннадцать поросят были или мертвы или задыхались, харкая кровью из разорванных сломанными ребрами легких.
Я видел глаза свиноматки, чей материнский инстинкт вылился в это массовое убийство своих детенышей, избавляющий их от участи худшей, чем смерть. Только в этот момент я сопоставил тело, в котором находился с профессией людей, работающих здесь.
Слишком ошеломленный, чтобы хорошенько поразмыслить над этим открытием, я просто сидел и смотрел, как еще живых, но умирающих поросят Лью добивал, ударяя их об пол, что было сил. Только когда кровь из разбитого пятачка ударила мне в глаз, я пришел в себя.
Я разбежался и ударил лбом Лью в сапог. Мой удар он едва заметил, но все же обернулся, чтобы посмотреть, кто там еще тычет его? В его глазах не было ни тени безумия, ни грамма злости, только расчет дельца, просчитывающего ускользнувший барыш. И уж подавно в них не было сочувствия и сострадания. Как не было этого и в моих глазах, когда я, будучи человеком, вспарывал горло оглушенной током свинье. Но сейчас я сам был этой свиньей!
Лью легко подхватил меня под животик и перебросил своему напарнику со словами, что я еще могу сгодиться. Джонни слишком сильно сжал меня и у меня что-то хрустнуло в боку. Не обращая внимания на мой плач, Джонни сунул меня в переноску и направился к клетке, где поросятам другой свиноматки не так повезло.
Меня выпустили в загон, но я долго не подходил к своим соседям по несчастью. Сквозь прутья решетки я видел, как трупики моих недавних собратьев выкидывали на тележку, видел, как наказывали железным прутом несчастную свиноматку, уставшую рожать детей, которых забирали у нее, которых выращивали в тесных загонах и беспощадно убивали звери, более страшные, чем все хищники на планете вместе взятые.
Разумеется, свинья, не думала такими категориями, но я, словно в наказание сохранивший свою память, свой разум, знал, что ждет каждого на выходе из этой фермы. Живой не выйдет ни одна свинья из многих тысяч живущих здесь. Внезапно, вспомнив Холокост и Освенцим, я заново переосмыслил свою жизнь и свою профессию. Я был нацистом не по убеждениям, а по сути своей, уничтожая целые племена живых, мыслящих и чувствующих боль существ. Но нацисты хотя бы не ели своих пленников...
Внезапно во мне что-то надломилось, мне стало так больно и так плохо, что я сел и закричал во всю мощь своей крохотной поросячьей глотки. Я кричал, выплескивая весь ужас своего открытия, я плакал навзрыд в этом крике, понимая, осознавая, проснувшись.
Испуганные поросята прыснули от меня, забившись в складки материнского брюха. Я кричал так долго, пока не охрип и силы не оставили меня. Упав на пол, я забылся в полубреду.
Очнувшись и трезво осознав свои возможности - нулевые, я начал осматриваться, прикидывая, где мне "повезет" отбыть срок своей недолгой жизни в теле свиньи. Оглядевшись, я похолодел. Я узнал этот загон, где выращивали на убой молочных поросят для элитных ресторанов нашего города. Я понял, что жизнь моя будет недолгой, а смерть мучительной.
Вскоре, как бы я не сопротивлялся, голод - еще более сильный, чем материнский инстинкт заставил меня приблизится к соскам свиноматки и отпихнув по пути одного из поросят, припасть к нему. Я долго сосал молоко, пока меня не отпихнули самого.
Так прошли две недели. Поросята сторонились меня, чувствуя, что со мной что-то не так. Эти две недели я посвятил размышлениям, переходя от надежды к унынию. Я молился, чтобы моя нынешняя звериная сущность возобладала и человеческий разум угас, но мысли оставались все такими же ясными, а настроение быстро падало до паники, стоило хоть кому-то из людей войти в цех. Я слишком хорошо представлял, что нам предстоит.
Через две недели в наш загон запрыгнул человек и меня первого подхватили и сунули в переноску, поскольку я все время был один и большей частью спал или думал. Едва зажившее ребро снова дало о себе знать, и я захныкал от боли. Но осознав, где я оказался, меня захлестнула дикая паника. В отличие от остальных поросят, я точно знал, что с нами будет.
Вскоре переноска была забита дрожащими и всхрюкивающими от страха тельцами. Меня топтали и зажимали в угол. Я был слишком ошеломлен, чтобы хоть как-то сопротивляться. Внезапно обострившимися органами чувств, я вдыхал, слышал, осознавал густой, обжигающий страх смерти и боли, что витал вокруг меня. Я не привык ТАК чувствовать, будучи человеком. Я не умел ТАК чувствовать!
Меня сочли худощавым, но так как был большой заказ, все же достаточно пригодным в пищу. И я был благодарен за это решение. Мои мучения кончатся совсем скоро, прямо пропорционально расстоянию, с которым острое с зазубринками лезвие приближалось к моему горлу. Я почувствовал нож у своего горла, ожог разреза и хриплое бульканье. Угасающим разумом я успел удивиться тому, как горячо было лезвие, рассекшее мне горло, но успел понять, что горячей была моя кровь, заструившаяся по коже, все еще умеющей чувствовать. Это была последняя мысль и я умер.
Кот
Первое, что я почувствовал, был шершавый язык, вылизывающий меня, дрожавшего и ошеломленного. Я снова родился, познавая окружающий меня мир только через ласковые прикосновения языка. Я не знал кто я в этот раз, пока не почувствовал всем телом горловое мурчание очередной матери, выпустившей меня на свет. Кошка.
Я был слепым, глухим и беспомощным, полностью зависящим от своей пушистой матери. Она вылизывала меня и троих моих братьев. Мы ползали друг по другу, чтобы найти и присосаться к вкусному и жирному молоку. Мы мявкали, когда язык мамы-кошки вылизывал нам животики, заставляя опорожняться мочевой пузырь. Мы спали, ели и грелись у бока нашей защитницы.
Прозрение пришло спустя долгие семь дней, в течении которых я чуть не сошел с ума от неизвестности. У меня было время осмыслить две мои предыдущие жизни, и я очень надеялся, что в этой мне немного повезет. Я успел смириться со своей судьбой - путешествовать в полном сознании по телам животных. Это было наказанием, и я очень старался принять его. Я даже смел надеяться, что эта моя жизнь будет чуточку длиннее и счастливее. Но что я мог, находясь в беспомощном тельце слепого и глухого пока еще котенка, умеющего только мяукать и сосать молоко?
Но вот, сквозь плотно зажмуренные веки, начал пробиваться свет. Вместе с этим вернулся и слух. Новые и сильные ощущения сперва оглушили меня, но я старался не паниковать.
Некоторое время моим глаза понадобилось, чтобы полностью открыться, еще несколько дней фокусировалось мутное зрение. Но спустя неделю, я уже мог смело обозревать тот участок мира, где мне выпало снова родиться.
Если я и надеялся, что в этот раз проживу жизнь ленивым породистым питомцем, любимцем всей семьи, то эта надежда умерла, едва я разглядел и узнал в стенах, окружавших наше семейство, картонную коробку, всю в подтеках и пятнах. В такой породистые коты точно не рождаются.
Наша мать была обычной дворовой кошкой, каких сотни тысяч по всей стране. Она ухаживала за нами, держала в чистоте, кормила, терпеливо сносила наши становящиеся все более подвижными игры. Она была самым близким мне существом. Я уже и не знал, что привило мне такую нежность: мое крохотное звериное тельце или высокий разум существа, запертый в нем? Но я любил свою кошку-мать так же, как она любила всех нас.
Когда коробка стала казаться слишком тесной, чтобы вместить наши игрища, мы стали пытаться выползать из нее, и только я слушался ворчливого предостережение кошки о страшных существах, чудовищах, живущих за пределами этой коробки. Я уже очень хорошо знал, что это не просто страшилки обеспокоенной матери.
Но однажды верх картонной коробки раскрылся сам собой и наша мать зашипела, стараясь укрыть нас своим телом. С непомерной высоты, на нас смотрел человек. Он был с лассо в руках, одетых в жесткие негнущиеся перчатки. Мгновение - и наша кошка-мать извивается, пойманная за шею тонкой проволочной петлей. Рывок - и она взмывает вверх, мигом очутившись в тесной пластиковой коробке. Щелкнули замки, и человек обернулся к нам.
Оставшись без матери, мы сразу почувствовали себя незащищенными и одинокими. Мои собратья заплакали, зовя мать, слыша ее приглушенный голос, но не понимая, где же она, почему бросила нас. Не плакал только я. Я слишком хорошо знал, где она и что последует дальше.
Одного за другим котят вытащили из коробки, бывшей нашим домом и оказавшейся слишком ненадежным укрытием. Я был последним, кого кинули в пластиковый короб. Там было очень много котят - около пятнадцати. Они все плакали и скреблись. Некоторым не было и недели, и они тонко всхлипывали, оторванные от материнского бока, слепые и беспомощные. Я понял, что кому-то в этом мире еще хуже, чем мне. Я пробрался к слепым котятам и как мог обнял их. Три голодных ротика прижались к моему брюшку в поисках молока и защиты, но я не мог предложить им ни того, ни другого. Мы все были слишком зависимы от того, кто взялся решать, кому жить в этом мире, а кому в нем не место.
Нас высыпали в одну клетку, словно мы горох или мусор - без жалости и лишних сантиментов. Моих слепышей оторвало от меня, и я пополз их искать, успев увидеть руку человека, забиравшего последнего из них. Они плакали и звали меня. Я бросился на исчезающую руку, сгребшую моего подопечного, и вцепился, что было сил. Человек дернулся и зашипел не хуже любой кошки - мои маленькие коготки были очень острыми. Перехватив свободной рукой, человек с силой швырнул меня в угол клетки, где я потерял сознание.
Пришел в себя я с сильной головной болью - видимо получил за свой поступок сотрясение мозга. Но я был согласен и на худшее. Больше я был не способен оставаться равнодушным, осознавая при этом всю жестокость мира, где не действует даже закон джунглей. Где есть только изменчивая и извращенная воля человека, решающего, кому жить, а кому умирать.
Из разговоров служащих станции по отлову бездомных животных я узнал, что всех кошек и собак, пойманных при облаве, сегодня же усыпят, чтобы не тратиться на корм. Если бы кошачье горло могло выть, я бы завыл. Я не мог смириться с тем, что нашу ласковую кошку-мать сегодня убьют, что вот-вот ее не станет, что никогда больше я не услышу ее горловое мурчание, не почувствую ее шершавый, словно наждачка, но такой ласковый язык, что не уткнусь ей в теплое и пушистое пузо. Я был раздавлен этой жестокостью тех, к кому сам еще недавно с гордостью причислял свой вид.
Ослепленный болью и пониманием происходящего, во мне смутно билась мысль, что сейчас бездомных животных усыпляют гуманно, что всего один укол и страдания прекратятся, но еще одна фраза, брошенная проходившим мимо работником, сокрушило все надежды на то, что наша кошка-мать не будет мучиться долго.
"Пойду, приготовлю газовую камеру" - походя бросил человек и я захлебнулся от горя, боли и невозможности что-то изменить.
Моей ласковой матери не было дано даже уйти без боли. Я знал, что такое эти камеры - животные задыхаются в них, страдают и испытывают такие мучения, что куда там самым изощренным фашистским палачам! Человек, умирающий от рук другого человека, хотя бы может защитить себя, он может хотя бы осознать, за что его убивают и если не примириться, то хотя бы понять. А что могут понять животные, которых умерщвляют всеми способами, какие только придумал жестокий и извращенный разум человека?
Человек, человечность, разум - эти слова, призванные отличать нас от животного царства сейчас казались мне насмешкой. Что хорошего может принести человечность, если она исходит от зверя более жестокого, чем все хищники Земли? Что это - подмена понятий или переоценка прожитого опыта сейчас вопила и взрывала мне сердце дикой неуемной болью? Мое тело было не предназначено для таких эмоций и я снова отключился.
Пришел в себя я в железной коробке, набитой испуганными и воющими от страха кошками. Я понял, что вот-вот будет кончена моя третья жизнь, так толком и не успев начаться. Я вздохнул, свернулся калачиком, насколько этого позволяла обстановка и стал ждать смерти. Я не обращал внимания на вопли, стоны и толчки моих соседей по несчастью. Я ждал. Что ж, если в этом и заключается наказание за то, что я был человеком - я приму его. Я абсолютно его заслуживаю.
Песец
Больно, Боже милостивый, как больно! Болит все тело, каждая клеточка! Чтобы хоть немного отвлечься, стараюсь вспомнить, кто я.
Воспоминания подобны прибою: иногда я вижу картинки прошлых жизней, включая эту, а иногда боль захлестывает меня и все вокруг смешивается в такой хоровод страха, дурноты и бессилия, что боль - это все, что есть у меня.
Я родился в темной норе, вырытой дружным семейством песцов. У меня было семь братьев и сестер. Едва оторвавшись от мамкиных сосцов, мы стали выползать из норы под бдительным надзором обоих родителей. Отец показывал, как нужно ловить леммингов и мышей, мать вылизывала наши перепачканные землей и травой шкурки. Братья и сестры любили играть со мной из-за моей способности выдумывать все новые забавы и шутки. Мы были очень дружной и веселой семьей.
За проделками и учебой незаметно прошло лето, за ней осень, а потом неожиданно пришла зима. Кругом было множество сугробов по самую макушку, но мы резвились на этом невиданном доселе белом и слепящем приволье. Хвастались друг перед другом новой пушистой белой шубкой и присматривались к парням и девчонкам из соседней стаи.
Впервые за долгое время я был абсолютно свободен и счастлив! Я бегал, где хотел, ел, когда хотел, спал и играл, когда хотелось. Я был сам себе хозяином. Этот год я буду всегда вспоминать, как самый счастливый и беззаботный!
Вслед за зимой вернулась весна, и я впервые влюбился в очень милую и скромную самочку из дальней стаи. Я как мог, ухаживал за ней - носил леммингов, фанфаронил пушистой шубкой, дрался с другими самцами, а она, игриво и смущенно прикрывала хвостом нос, но я видел огонек интереса в ее глазах! Через месяц активных ухаживаний она стала моей! И вот, спустя почти два месяца, у меня закопошились свои собственные детки! Как мы были счастливы с моей Пушинкой!
Я впервые смог вернуть все то, чем так щедро одаривали меня все мои предыдущие матери! Я бы носил всех шестерых своих щенков в пасти, на землю бы не спускал, если бы они там помещались! Мы с Пушинкой были самыми нежными и заботливыми родителями и супругами. Я очень любил, улегшись в нашей теплой и сухой норе, после дневных трудов и хлопот, вылизывать мою мягкую жену, показывая ей, как я счастлив! Наши дети спали рядом, свернувшись мягкими комочками, посапывали, иногда взлаивали, выплескивая нерастраченную за день энергию. Так прошло второе лето моей жизни.
Однажды, когда снег еще не выпал, но мы все уже оделись в белый искристый мех, я ушел далеко от обычных мест охоты, ища чего бы еще запасти на зиму? Домой я возвращался гордый - мне удалось поймать довольно крупную птицу и мои дети сегодня лягут спать сытыми и довольными, да еще и останется впрок.
Крики моих детей и вой жены я услышал задолго до того, как увидел наш дом. Бросив птицу, я со всех лап рванул к норе. Возле входа стояла собака из тех, которыми так любят травить дичь охотники. Она не давала моей семье спастись бегством и поджидала своего хозяина. Меня, в запале травли, собака пока не видела.
Я подбежал к ней и что было сил, вцепился зубами в куцый купированный хвост. Собака взвизгнула и скакнула далеко в сторону, унося меня за собой. Хотя я был сравнительно меньше и легче, но мой страх за семью и ярость внезапного нападения давали мне преимущество. Я тянул собаку за собой, легко уворачиваясь от клацающих зубов. Когда мы были на безопасном расстоянии от норы, я выпустил окровавленный хвост ищейки и закричал своим спасаться бегством.
Моя жена и дети отлично знали этот сигнал - я заставил их разучить его, как раз на такой вот случай. Они мгновенно прыснули вон из норы и побежали в густой лес, в самую непролазную чащу, где была вырыта еще одна нора в старой, разоренной медвежьей берлоге. Там они могли укрыться надолго - людям не пришло бы в голову там их искать.
Пушинка остановилась на краю леса и бросила на меня взгляд. Она надеялась, что я побегу с ними. Но враг, уже готовящийся напасть, мог привести людей к укрытию. Мне нужно было остаться, чтобы проследить лично за безопасностью моей семьи.
"Беги!" - рыкнул я, тратя драгоценное мгновение на то, чтобы в последний раз увидеть белый пушистый султан хвоста моей маленькой жены.
Собаке не требовалось другого шанса: она прыгнула на меня и прижала в угол между высокими отвесными камнями. Я сделал самоубийственное, невозможное для животного, но разумное для человека, движение: я прыгнул прямо ей в пасть, успев напоследок вцепиться псине в нос и откусив почти половину. Теперь ей будет не до преследования моей семьи!
Возможно, поспеши я хоть на мгновение - и оказался бы на свободе, но тут на меня накинули прочную сеть и я безнадежно запутался в ней. К нам - ко мне и скулящей от боли и обиды собаке - шел двуногий зверь. Он бегло осмотрел покалеченную морду своего питомца и повернулся ко мне. Я не оставлял попыток сбежать, грызя ненавистную сеть зубами, царапая ее лапами и, конечно, запутываясь все больше. Человек подошел к ловушке, неторопливо поднял приклад ружья и прицельно ударил меня им по голове. Мир на некоторое время перестал существовать.
Я пришел в себя от запаха, воя и звука скребущихся когтей. Кое-как открыв глаза, я осмотрелся. Мое звериное сердце застучало как бешеное от хлынувшего в кровь адреналина. Я и сотни таких как я, оказались запертыми на звероферме.
Я увидел множество тесных клеток, в которых стонали, кричали и плакали волки, песцы, лисы, еноты и многие другие звери, которым не повезло родиться в пушистой и мягкой шубке, приглянувшейся ненасытному человеческому эго. Я видел, как метались и бросились на прутья свободолюбивые волки, как они предпочитали разбить в кровь лапы и морду, но не сдаваться на прихоть судьбы. Я видел, как крутились вокруг себя, словно гоняясь за хвостом, песцы и лисы. Выросшие на воле, они не могли осознать того, что теперь больше не будет морозного ветра в морду, что лапы больше не почувствуют снег и мягкую травку, что еще немного - и их теплые шкурки повиснут на распялках, чтобы какая-то разумная обезьяна могла похвастаться обновкой перед подругами, так же наряженными в кожу и мех мертвых зверей.
Я следил за их попытками выбраться и благословил свой незасыпающий разум за то, что догадался выучить свою семью небывалому для них трюку. По крайней мере, они на свободе и мне не надо бояться и страдать из-за того, что я не могу их защитить. Я сложил лапы и лег на дно тесной и продуваемой всеми ветрами клетки.
Когда нас пришли кормить, я с подозрением обнюхал мясо - оно показалось мне странным. Я не стал набрасывать на него, хоть и был голоден. Проследив взглядом за работниками фермы, разглядев, откуда они таскают нам столь щедрые подачки, я почувствовал, как моя шерсть встает дыбом: я увидел гору окровавленных трупов, в которых без труда узнал освежеванных волков, енотов, лис, хорьков и соболей. Нас кормили нашим будущим "во плоти".
Забившись в угол, подальше от страшной миски, я предпочел мучительно умирать от голода, но не притрагиваться к мясу собратьев по несчастью. Люди ходили мимо меня, равнодушно принося и забирая миску до тех пор, пока от меня не остались одни выпирающие кости, грозящие вот-вот прорвать шкуру. Тогда меня, ослабленного, но непокорного и пытающегося огрызаться, вытащили проволочной петлей из клетки. Я засмеялся тихим смехом обреченного - даже сейчас они боялись меня больше, чем я их!
Удар по загривку я почти приветствовал, но когда сознание вернулось, я оказался не готов к той боли, что обрушилась на меня. Я выл и скулил самым бесстыдным образом, а вы бы не скулили, чувствуя, как с вас, с еще живого, сдирают шкуру? Как бы тогда завыли вы сами?
Эту пытку не сравнить ни с чем. Они длилась и длилась, даже тогда, когда с моих передних лап содрали шкуру вместе с мясом, помогая себе ножом. Я молился, я умолял милосердного удара в сердце! Ну, что вам стоит один раз взмахнуть ножом? Прошу вас, добейте меня, но не оставляйте мучиться так бессмысленно, так страшно! Прошу...
Но человек, только что равнодушно ободравший меня, просто снял с крюка мои лапы и бросил меня в кучу таких же освежеванных трупов. Я тоже был трупом, просто пока еще живым и остро чувствующим ослепительную, бесконечную, безраздельную боль.
В тот миг я проклял все человечество. Во мне родилось новое, неизведанное ранее чувство. Я НЕНАВИДЕЛ. Это стало самой моей сутью. Я забыл все, чему научился, все что узнал и понял. Если бы я мог, я бы встал на своих кровавых лапах и перегрыз бы этим зверям их мягкие податливые глотки зубами, неприкрытыми плотью. Я мечтал об этом в тот самый миг, когда шок, мороз и потеря крови сделали свое дело, и я утонул в Темноте, где даже милосердное отсутствие боли слишком страшно, чтобы желать ее...
Слон
Я уже не удивился, когда снова открыл глаза, и меня захлестнули воспоминания прежних прожитых жизней. Моя память, словно компьютер, загружалась все новыми данными. Я заново и в ускоренном темпе прожил все свои невеселые приключения. Человеческая жизнь теперь казалась незначительной и очень далекой. Я стал кем угодно, но не человеком. Когда перед моим внутренним взором пронеслись, будто кадры кинопленки, моменты моей последней жизни и смерти, я вскочил, бешено озираясь.
Моя новая мать обняла меня длинным хоботом и успокаивающе похлопала им по моей большой, ушастой голове. На мгновение я зажмурился от острого чувства счастья и защищенности и ярость ненадолго отступила. Слониха-мать подтолкнула меня к себе поближе, чтобы я смог дотянуться до ее жирного и вкусного молока.
В этот раз я снова оказался рожден на воле. Вокруг простиралась африканская саванна. Маленькие птички щебетали и выклевывали паразитов со спин моих сородичей, посматривая на нового члена сообщества. Одна особенно наглая и смелая птичка села мне на голову, от неожиданности я взмахнул хоботом, отгоняя ее. После этого я некоторое время привыкал к новой гибкой и послушной конечности, учился брать упавшие на землю плоды, пить воду из неглубокого озерка, отгонять назойливых насекомых и, конечно же, трубить! Мне очень нравилось кричать от счастья, что я снова жив! Все вокруг было настолько взаимосвязанным, настолько ладно подогнанным друг к другу, что становилось понятно, что в этом мире есть только один компонент, могущий внести диссонанс - человек. Но слава богам, за три года моей жизни в теле слоненка, я не видел ни одного. Постепенно мой гнев остыл, и я стал заново учиться радоваться жизни.
Наше стадо было не очень многочисленным, но и не настолько маленьким, чтобы хищники имели наглость нас беспокоить. Мы просто бродили по саванне, питаясь плодами и наслаждаясь обществом друг друга. Но потом пришли люди.
Охотники за слоновой костью нашли нас и перебили все стадо. Я видел, как погибает моя мать, но снова ничего не мог сделать - по несчастливой случайности меня придавил вожак стада: когда пуля достала его сердце, он упал на меня. Я не мог не то что пошевелиться - даже дышать. Закрыв глаза, я плакал по вновь потерянным близким и готовился принять свою участь.
Я чувствовал, как шевелилась туша вожака, когда двуногие чудовища спиливали его бивни. Они никуда не торопились, будучи абсолютно уверенными, что егеря их не застанут. Они знали, что те сейчас патрулируют другой участок саванны и пользовались своей безнаказанностью.
Браконьеры ушли, лишь начало темнеть, побросав изуродованные трупы тех, кто недавно был моей семьей. Я уже привык терять близких, но все равно это было слишком больно. Боль придавленного тела переплелась с болью разума, и я потерял сознание.
Пришел в себя от каких-то громких и отрывистых звуков. Спустя некоторое время я понял, что это лаяла нашедшая меня собака, подзывая хозяина. Я застонал, когда неведомая сила сдвинула с моего тела тушу вожака. Я готовился к худшему, надеясь только на то, что в этот раз конец будет не столь мучительным.
Когда на мою голову полилась вода, я открыл глаза. Передо мной на коленях стоял человек, и я читал самое настоящее участие, боль и заботу на его чернокожем блестящем от пота лице. Я был так потрясен этим, что позволил перевязать свои раны и покорно выпил воды. Я отвык видеть такие эмоции на лицах людей.
Беспомощного и пришибленного, меня совместными усилиями пяти человек и одной лебедки погрузили на небольшой грузовичок и отвезли в лечебницу. Долгое время я недоверчиво принимал заботу людей, каждую секунду ожидая подвоха и предательства, но они, кажется, были искренни, ухаживая за мной.
Постепенно я поправился, трещины в костях заросли, не причиняя больше боли при каждом вздохе. Мой спаситель часто приходил навестить меня, и его верный пес всегда бежал рядом. Человек, которого звали Нквоада Ннаемека или Марк (имя данное ему при крещении), обращался со мной, как с другом. Он всегда приносил лакомства и подолгу гулял со мной. Пес бежал рядом с нами, довольно щуря карие глаза против солнца. Постепенно мы стали друзьями и однажды я смог вернуть ему долг.
Во время длительной прогулки, когда мы ушли далеко в саванну, Марк подвернул ногу, да так, что не мог ступить на нее. Я пытался донести его на себе, но он не смог даже влезть на меня. Тогда я помог ему дохромать до ближайшего чахлого кустарника и ушел за помощью. Через некоторое время я обернулся и увидел на лице Марка выражение беспомощности и разочарования. Он явно подумал, что я бросил его. Так что, когда я вернулся с подмогой, Марк был безмерно удивлен, выслушивая от врача восторженные комплименты в мой адрес. А я всего-то нашел доктора и, обхватив его своим сильным хоботом за руку, потащил в саванну. Сначала тот сопротивлялся, но я был сильнее и доктор из интереса пошел за мной.
"Ну вот, как он понял, что я - врач? - Разливался доктор с еще более труднопроизносимым родовым именем, чем у Марка. - И ведь схватил и не выпускал, пока я не пошел за ним! Удивительный слон!"
"Да, - тихо сказал Марк. - Он самый удивительный из всех, Нвоакама."
Мне было очень приятно слышать такое.
А потом пришел день, когда Марк просто забрал меня из лечебницы. Мы жили очень дружно: я, пес, Марк и его жена Ньоки. Я пасся за деревней, старательно избегая огородов и реденьких садов, за что прослыл самым умным слоном в округе. Все в деревне баловали меня, поднося то морковку, то свежую ботву. Дети обожали кататься на мне и их родители спокойно отпускали своих чад, зная, что я не причиню им вреда.
Когда пришла пора сезонного слоновьего бешенства, я спокойно перенес его, прикованный за ноги тяжелой цепью. Марк извинялся передо мной за эти меры предосторожности, но я понимал, что если сорвусь, то могу покалечить или убить многих, прежде чем меня остановят. И хотя тягучие мускусные слезы жгли мне глаза, а беспричинный гнев пытался завладеть мной, я оставался в полном рассудке, гоня гормоны и эмоции прочь из моего разума. И это был первый и последний раз, когда меня приковывали. Похоже, деревенские поверили, что я - воплощение какого-то бога и ни за что не причиню им вреда. После этого случая угощение стало более сытным и вкусным, и мне уже не было надобности искать пищу в саванне. А я как мог, помогал своим людям в их нелегком труде. Так прошло еще пять лет.
Однажды, когда я уже окончательно уверился, что все испытания и проблемы остались позади, беда постучалась в наши двери. Марка и еще троих егерей убили браконьеры, промышляющие слоновой костью. Когда их тела принесли в деревню, меня охватил знакомый огонек безумия и ярости, но я погасил его, раздавленный свалившимся несчастьем. Ньоки и другие женщины были безутешны.
Спустя три месяца, после похорон, к нам в деревню приехали белые люди. Из их разговора я понял, что Ньоки продала меня бродячему цирку. Прежде чем я смог скрыться в саванне, в меня вонзился шприц с транквилизатором и мир погрузился во тьму.
Я пришел в себя уже в дороге. Безумно хотелось пить, но никто не спешил ко мне с мисой еды и ведром воды. Промучившись несколько часов от жажды, я совсем обессилел. Когда в вагон с моей клеткой вошел дрессировщик, я понял, что мои неприятности только начинаются.
Высокий и дородный человек ходил мимо меня и трех других слонов и поучал своего помощника:
"Запомни, Эрл, это безмозглые животные и они уважают только того, кто сильнее. Только дашь слабину - и считай, что ты пропал. Затопчут, разорвут, уничтожат! Они понимают только лишь боль и страх. Остальное - ненужные сантименты, придуманные слабаками, вроде любителей животных. Звери - не люди. Они понимают только по-плохому. Ясно, Эрл?"
В тот момент я понял, что только от меня зависит, будет ли мне снова больно или нет. Я решил, что пока нахожусь в их власти, буду вести себя примерно и не позволю больше мучить меня. И хотя что-то в душе плевалось и кривилось от такого решения, я подавил эти эмоции в зародыше. Не все люди бездушные животные, может мне опять повезет?
Не повезло. Сам дрессировщик был очень доволен мною, но его помощник невзлюбил меня с первой же минуты, хотя я очень старался правильно делать все трюки и не злить его. Если это было во власти Эрла, я последний получал еду и питье. Мне доставались самые злобные и грязные оскорбления. Но я терпел, потому что видел, что может быть и хуже.
Я старался не смотреть на грязь и заразу, от которой дохли цирковые животные. Я изо всех сил не замечал выпирающих ребер львов и тигров, которых кормили пустой кашей, потому что мясо было слишком дорого и выдавалось только в преддверии выступлений, чтобы большие кошки охотнее выполняли нелепые и противоестественные трюки. Я старался не видеть слезящихся и гноящихся глаз, свалявшейся шерсти и выражения абсолютной безысходности во взорах моих "коллег" по цеху. Все мы были только средством достижения определенных целей. Мы были лишь инструментом, обременительным, капризным, но необходимым. Мы были вещами, большими игрушками маленьких людей, считающих себя нашими царями, и мы были настолько глупы и беззащитны, что поверили им.
Моя покладистость, трудолюбие и понятливость скоро стали приносить свои плоды. Я делал такие вещи, какие не должен уметь делать слон, но я покорно таскал на себе танцовщиц, наливал чай в чашку, делал массаж желающим из зрителей, рисовал, стараясь, чтобы мои картинки походили, как и положено, на неосмысленную мазню. Делал все, что от меня требовали, и слава о нашем цирке бежала впереди нас. Публика валила валом, была в неизменном восторге, а администрация цирка потирала руки, подсчитывая барыши. И только Эрл ненавидел меня с каждым днем все сильнее.
Однажды, мы готовились выступать в большом городе на арене знаменитого цирка. Я делал сложный трюк, перешагивая через настороженных, готовых убежать или же напасть хищников. Этот номер придумал Эрл, считая, что я не справлюсь, и вот тогда-то он сорвет на мне накопившееся раздражение, но репетиции прошли удачно: львы и тигры, забитые и привыкшие подчиняться, только прижимали уши и глухо ворчали, когда я осторожно переступал через них. Все были в восторге и решили показать номер на ближайшем выступлении.
Меня повели в вольер, когда я увидел, как Эрл срывает зло на ни в чем не повинных слонихах - моих соседках по загону и партнершах по выступлениям. Он бил их особой палкой дрессировщика.
Люди, приходящие в цирк поглазеть на представление думают, что тонкие, покрытые блестками и мишурой палочки, с помощью которых подгоняют животных или показывают им, что от них требуется, и есть инструменты дрессуры, но если бы они видели настоящие инструменты, они пришли бы в ужас.
Толстая арматурина с острым крючком на конце, таким, чтобы не попортить шкуры, но причинить боль и внушить покорность, опускалась на ноги и животы ни в чем не повинных слоних. Мои соседки трубили и плакали, не понимая, за что их наказывают. Но Эрл продолжал их бить, войдя в какой-то садистский раж, упиваясь своей властью и безнаказанностью. Когда крючок вонзился и разорвал чувствительное ухо слонихи, я вышел из ступора.
Вырвав свой поводок из рук работника, я подбежал к Эрлу и выхватил у него орудие пытки. Вне себя от злости, я пару раз хорошенько приложил палкой самого садиста и только потом отбросил ее в угол. Оглушительно затрубив опешившему Эрлу прямо в ухо, я встал между ним и рыдающей от боли слонихой, как бы говоря, ну, давай, рискни переступить через меня!
Эрл не рискнул. Плюясь, словно бешенная макака, он выскочил из загона и убежал в неизвестном направлении. И хотя его шеф ничего не сказал, я чувствовал, что он остался доволен мной и моим поступком. Подумав, что все закончилось, я спокойно продолжил репетиции. Но я снова ошибался.
Наступил день премьеры. Все билеты были раскуплены и зрители готовились увидеть небывалое шоу. Даже через плотные шторы, стены и помещения персонала, мы слышали, как шумела и ликовала толпа. После антракта, когда возбужденная и проголодавшаяся публика отправилась в буфет, на арене стали возводить решетки, готовя ее для номеров с хищниками.
Я вышел в середине второго отделения. Публика восторженно приветствовала мое появление, с восторгом разглядывая блестящую попону и шапочку. Я горько усмехнулся, видели бы они обратную сторону этого блеска!
Конферансье, отпуская глупые шуточки, комментировал мой номер. Все шло отлично, зрители хлопали, дети визжали и смеялись, Эрл, ассистировавший шефу, загадочно улыбался. Мой номер походил к своей кульминации, и дрессировщики выпустили на сцену огрызающихся, но быстро присмиревших львов и тигров. Их выстроили в нужном порядке, и я приступил к своей роли. Если бы я посмотрел на гадкую рожу Эрла, беды можно было бы избежать.
Едва я занес ногу над первым хищником, как Эрл, якобы подправляя меня, вонзил мне в ногу свой усыпанный блестками жезл, против всяких правил оканчивающийся тонкой, длинной и очень острой иглой. Я закричал от боли и пошатнулся. Тигр подо мной дернулся, увлекая ассистентку за собой. Кровь закапала с моей ноги, и едва первая красная капля упала на припорошенный опилками пол, как тот монстр, которого я долгие месяцы сдерживал в темных уголках своей души, вырвался на волю.
Я потерял разум, поддавшись безумию бешенства. Кто видел слона в таком состоянии, тот, безусловно, подтвердит, что страшнее этого зрелища нет ничего! Мои налившееся кровью глаза нашли Эрла и сосредоточились на нем. Человечишка, считающий, что провернул со мной классную шутку, внезапно побледнел и начал беспомощно оглядываться, но все ассистенты были заняты испуганными хищниками. Мне не помешали, да и не смогли бы!
Я бросился на Эрла так быстро, что никто ничего не понял и только когда под моими ногами влажно затрещали его кости, распадаясь, словно медуза на жарком пляже, люди начали кричать. Но я не видел и не слышал ничего. Я мог только упиваться своей злостью, своим гневом, несущим воздаяние за все мои муки. Все люди, мучавшие и убивавшие меня, воплотились в этом конкретном человеке, что кричал и бился подо мной, еще на что-то надеясь. Когда с тихим чавкающим звуком под моей ногой раскололся его череп, я победно закричал и оглянулся в поисках новой жертвы.
На арене творилось что-то невообразимое! Большие кошки, учуяв кровь, превратились в настоящих демонов смерти, вооруженных лучшим орудием убийства: когтями, клыками и бешенной экстатической яростью. Я увидел изломанные и порванные тела людей и все во мне возликовало! Я смотрел, как огромный нубийский лев мотает по арене остатки того, кто еще недавно был человеком и радовался, словно дитя новой забаве.
Вся моя накопившаяся ярость и гнев сейчас выгорали в страшном беспощадном огне убийства. Я жаждал крови, я заслужил это право, я выстрадал его!