Аннотация: Старая-старая сказка, написанная мной еще, кажется, в начальной школе. Конечно, немного подправленная, но в целом оставшаяся именно такой, какой когда-то появилась на свет.
Шиенн была в королевском замке служанкой. Сирота и добрая дурочка, как ласково называли ее другие слуги, давая ей самую легкую и приятную работу. У нее было много времени, чтобы гулять и играть в свои непонятные посторонним игры.
Однажды, у подножия холма, Шиенн нашла раненую, умирающую чайку. Птица дрожала, трепетали серебристые крылья, клюв был раскрыт, и каждое движение, каждая попытка движения были наполнены болью. До озер далеко - как она здесь оказалась? От кого пыталась спастись?
Шиенн подобрала птицу и спрятала у себя в комнате. Пыталась вылечить по мере умения, бегала в город к лекарю, а потом в ближайшую деревню - к знахарю, который и животных лечить умел. Советовалась, задавала вопросы, училась - но никогда не говорила, зачем ей это. Просто - птиц любит. А знахарь и рад был такой ученице - любознательной, внимательной, доброй к животным, которые так и шли к ней в руки, даже самые злые из которых никогда не причиняли ей вреда.
Если бы кто ее спросил, почему она так упорно хранит свою крылатую тайну - она бы недоуменно пожала плечами и, скорее всего, тут же кому-нибудь рассказала эту историю. Но, к счастью, ее никто не спрашивал, потому что если уж наивная дурочка Шиенн что-то или кого-то прятала, то прятала хорошо.
Дни тянулись медленно, как патока. Чайка выжила, но летать еще не могла. И однажды что-то случилось при дворе: Шиенн сама не поняла толком, что именно, но по привычке поделилась новостью с чайкой. И заснула.
Ночью ей приснился сон, чудесный сон. Она была чайкой и летала над озером - и другие чайки кружились вместе с ней и что-то ей говорили, только она не понимала, что именно, но знала - они рассказывают несомненно что-то очень хорошее.
Она проснулась только следующим вечером и даже не удивилась тому, что сердобольные служанки не разбудили ее раньше. Она почему-то вообще не удивлялась - ни миру вокруг, ни самой себе, когда взяла птицу, завернула в пеструю шерстяную шаль и ушла из города. Что-то вело ее за собой, какое-то смутное ощущение правильности - шаг за шагом, по нетронутой человеческой ногой земле зачарованного леса, через поле к холмам и по едва различимой тропинке между двумя из них. Идти в туфельках было трудно, Шиенн скинула их еще в самом начале у какого-то куста. Время шло, стекало капельками росы по стеблям цветов, щекотавших босые ноги, а без шали становилось все холоднее и холоднее. Вскоре онемели губы, затем Шиенн перестала чувствовать ноги, но только крепче и нежнее прижимала к себе закутанную в теплую ткань птицу. Сколько она шла? Она сама не знает. Но в какой-то момент, когда небо начало светлеть - почему-то на севере, а не на востоке - она вышла к озеру, к маленькой заводи, к поваленному ветром дереву, возле которого на траве дремал какой-то мальчишка. Услышав шаги, он проснулся, посмотрел на Шиенн и тут же, расширив изумленно глаза, вскочил и что-то закричал. Откуда-то прибежали люди - взрослые и дети, мужчины и женщины - они окружили Шиенн, что-то возбужденно говоря на незнакомом языке, но Шиенн не испугалась, только осторожно откинула края шали и держала птицу на вытянутых руках. Замерзшие пальцы подрагивали, но почему-то никто не спешил забрать драгоценную ношу. Чайка лежала, раскинув крылья - еще не до конца выздоровевшая, ослабевшая, но несомненно живая и... да, кажется, счастливая - птица подняла голову, посмотрела на какую-то пожилую женщину и негромко зашипела-заклекотала. Женщина шагнула вперед и, сквозь слезы улыбаясь, забрала чайку из рук Шиенн. Девушка растерянно улыбнулась в ответ, обвела взглядом удивленные и счастливые лица и поняла, что ей пора. Неловко присела в книксене, еще раз улыбнулась и повернулась, чтобы уйти. Никто ее не остановил, и за спиной царило молчание.
Она не запомнила дорогу, не запомнила, как - и как долго - шла назад, ничего не запомнила - пришла в себя только в своей маленькой комнате. Туфельки так и остались где-то в лесу, исцарапанные ступни болели, но шаль осталась у Шиенн - шаль и длинное серебристое перо с черным кончиком.
Дни потекли как обычно, только иногда Шиенн вспоминала птицу и грустила. А потом добрый старый король куда-то делся, и на его место пришел другой - чужой и незнакомый. Шиенн сначала не коснулись и эти перемены, но случилось так, что однажды вечером ей сказали вытереть пыль в кабинете короля. Шиенн послушалась, и пришла когда было велено. Король был занят, он с кем-то разговаривал, но не стал прогонять Шиенн. Его не беспокоило, что она слышит разговор - ему уже сказали, что она дурочка и живет в своем, выдуманном мире.
Король и какой-то незнакомый человек с уродливым шрамом на щеке говорили что-то про давний случай, про молодого гостя из другой страны, которого король - вернее, тогда еще не король - приказал опоить чем-то дурманящим и сбросить с самой высокой башни, но так, чтобы это выглядело, будто тот сам напился и упал. Король беспокоился о том, что тела так и не нашли, как ни старались - но ведь не мог он выжить, не мог, конечно, просто кто-то забрал тело - кто, зачем? Да мало ли, кому понадобилось!
Шиенн молча протирала маленький столик у окна и вспоминала лежащее в ее комнате перо и раненую птицу, подобранную ей у подножия холма, на котором стоял замок. "Наверное, все дело в дурмане, - думала она, вспоминая некрасиво вывернутое крыло и оцарапанную острым камнем белую грудку. - Но если без дурмана, то должно получиться все хорошо!"
Шиенн не заметила, как тряпка выпала из разжавшихся пальцев. Она скинула босоножки и ступила на столик, а оттуда - на подоконник. Ветер скользнул по лицу, и Шиенн вдруг рассмеялась. За ее спиной раздался крик, и он словно снял какой-то запрет, заставлявший девушку медлить - она изо всех сил оттолкнулась от подоконника, одновременно раскидывая руки в стороны. Ветер уже не так ласково хлестнул по лицу, оборвал дыхание, а земля понеслась навстречу - но Шиенн не было страшно. Она только зажмурилась, потому что солнечный свет больно бил по глазам, и взмахнула руками, как крыльями - и ветер легко подхватил ее в ладони, словно отец, которого Шиенн не помнила, и она распахнула глаза, и снова счастливо рассмеялась - только из горла вырвался не смех, а протяжный пронзительный крик. Мир вокруг был странным и непривычным, но таким прекрасным, что Шиенн твердо решила - это сон, ведь в действительности так хорошо быть не может.
Внизу проносились дома и улицы, промелькнула серой полосой городская стена, долго тянулась кудрявая шапка леса. Потом Шиенн увидела холмы и спустилась ниже, полетела над знакомой тропой - такой знакомой, словно она всегда, с самого рождения, еще до рождения, знала о ее существовании, не могла не знать! Впереди заблестела вода, и Шиенн ощутила, как ее захлестывает ни с чем не сравнимый восторг. Она взмыла над серебристо-синей гладью озера, сделала широкий круг, крича о своем счастье, и только спускаясь к берегу, где ее уже ждали такие знакомые-незнакомые люди, почувствовала, как силы оставляют ее. Она неловко упала на воду в нескольких метрах от полосы земли, и даже не испугалась и не удивилась, когда почувствовала, как мир потемнел и затуманился. А потом чьи-то руки - теплые и надежные - подняли ее из воды, и сквозь застилающую глаза пелену на несколько мгновений проступило встревоженное, доброе и такое родное лицо, обрамленное облаком черных волос с одной-единственной серебристой прядью у виска. Шиенн захотелось сказать что-то хорошее, что она узнала, что она рада встрече, но у нее не получилось - только еще быстрее ее стало покидать сознание. Последним, что она услышала, было произнесенное тихим и ласковым голосом: "Ну здравствуй". И она знала, что все будет хорошо.