Давным-давно, в огромном прекрасном королевстве жили король с королевой. Было у них счастье и богатство, и любили они друг друга так, что дышать порознь было трудно. Но однажды, как только объявили они подданным и близким родственникам радостную весть - что королева ожидает наследника - явилась королю во сне Темная Фея с серебряными глазами и сказала: "Ваше Величество, так и так, есть в вашем королевстве злобные недруги, которые вам послали страшное проклятие. И я, конечно, извиняюсь, но должна его доставить." И когда король проснулся утром, в голове у него был Черный Рак, сначала икринка, которую и заметить было нельзя, а потом он вылупился, стал расти и забирать у короля жизнь и разум. Сначала ни королева, ни подданные не понимали, что происходит, почему король так страшно изменился, почему не радуется маленькому принцу, почему столько черноты в его голубых глазах. Потом отправились к мудрецам, сделали томографию, оказалось, что уже поздно - Черный Рак вырос до таких размеров, что самого короля уже почти и не осталось. Королева долго горевала, каждый день возила цветы на кладбище, иссохла вся, молоко у нее пропало. А когда, наконец, сняла траур, стали к ней сватов засылать со всех земель, потому что была она красоты неописуемой...
Денис отложил планшет и вытер о штаны вспотевшие пальцы. Под окном скрипели и распрямлялись ржавые пружины - дочка хозяина, Шеннон, опять скакала в своем батуте.
Бойнг, бойнг, бойнг, - и так она могла прыгать часами, как заведенная. Соскочит, в туалет сбегает, водички попьет, и опять - бойнг, бойнг.
Денис и мама жили в этом пансионе уже третий день, он успел изучить привычки и повадки местных обитателей. Три дня с того знаменательного вечера, когда мама, поправив платье и глубоко вдохнув, подняла руку, чтобы постучать в дверь мистера Маллинса.
- Ну вот, Денька, сейчас и узнаем, как он нам обрадуется, - сказала мама, волнуясь. - А то он все звал в гости, билет предлагал купить, а мы раз - и сами. Я ему не какая-нибудь филиппинская невеста-по-почте, русские женщины гордые и независимые.
Денис вздохнул и почесал шею - у новой нарядной футболки был жесткий ярлык. Монологи про гордость, независимость и особую стать, свойственные русским женщинам, он слушал весь последний год, с тех пор, как мама познакомилась на Фейсбуке с красавцем средних лет Аланом Маллинсом и поразила его сдержанное британское сердце своей славянской красотой и жизнелюбием.
- Мам, стучи уже, - попросил Денис.
Мама выдохнула дважды и постучала. Ответа не было.
- Он же сказал на прошлой неделе, что берет отпуск, - пробормотала мама.
Послышались шаги, дверь открылась. На пороге стояла филиппинская девушка в цветастом платье, очень красивая, в два раза моложе мамы.
- Йес? - сказала она, жизнерадостно улыбаясь. Мама почему-то молчала. - Вы хотите увидеть моего мужа?
- Мужа? - переспросила мама.
- Да, я - миссис Маллинс. Мы с вами незнакомы, потому что мы с Аланом познакомились по переписке, на Фейсбуке. И вот, всего год спустя, на прошлой неделе - свадьба.
- Свадьба? - мама звучала, как попугай, повторяющий последнее слово.
Филиппинка закивала, светло улыбаясь маме и Денису. Она была совсем маленького роста, почти как сам Денис, очень высокий для своих двенадцати лет.
Мамино лицо застыло, как будто у нее резко заболел зуб, а глаза заблестели и стали очень светлыми, почти серебряными, как машина, которую они взяли напрокат в Лондоне. Она кивнула женщине в дверях и быстро пошла обратно к дороге.
- Си ю лейтэ, - машинально попрощался Денис и побежал за мамой. Женщина недоуменно смотрела им вслед.
В машине они долго сидели молча. Денис слушал, как стучит его сердце и все ждал, что мама заплачет, но она только сжимала зубы и смотрела вперед. Потом завела двигатель и они поехали в МакДональдс, который раньше проезжали. Мама взяла Денису бургер, а себе - три больших мороженых. До этого она сладкого не ела больше месяца, чтобы одежда хорошо сидела. Потом она заказала еще одно и тоже съела его быстро, ложка так и мелькала, как будто мама совсем оголодала.
- Ничего, Денька, это ничего, - говорила она и кивала сама себе.
Денис аккуратно спрятал в кучу упаковок и стаканчиков свой нетронутый бургер и погладил маму по руке.
От Бристоля они уехали недалеко, когда мама начала морщиться и ерзать на сиденьи, сжимая руль.
- Давай снимем где-нибудь комнату, - сказала она. - Не доедем до Лондона сегодня.
Они остановились в Бате, у знака "Семейный пансион Конноли" с белой табличкой "есть места". Старый кирпичный дом стоял в большом неухоженном саду, среди таких огромных деревьев, какие в Волгограде не росли. Деревья шуршали на вечернем ветру, когда Денис с мамой шли от парковки. Маме было совсем плохо, Денис катил чемодан. Мрачный мистер Конноли, с седыми косматыми волосами и неухоженной бородой, вручил им ключ от большой комнаты на втором этаже. Мама хотела сразу расплатиться, но он махнул рукой, сказал "завтра", потом посмотрел на нее с сомнением, взял чемодан в одну руку, маму в другую и без усилия затащил их по широкой лестнице, обитой красным ковром.
- Может, вам врача вызвать? - спросил он маму. Она помотала головой, выдавила "ноу, сэнкью" и исчезла за дверью в ванную.
Мистер Конноли коротко кивнул Денису, сказал "спокойной ночи" и закрыл дверь.
В комнате был поднос с чайником, Денис заварил себе крепкого чаю и долго сидел на подоконнике, глядя на звезды, слушая шелест деревьев, вдыхая незнакомые запахи чужой сырой земли, близкой реки, старой комнаты. За стенкой маму рвало мороженым и преданными надеждами. Она вышла из ванной уже заполночь, в простой длинной футболке, бледная, осунувшаяся, мокрые медные волосы стянуты в хвост, такая красивая и грустная, что у Дениса сердце защемило.
- Давай спать, День, - сказала она, как говорила ему каждый вечер его жизни, - завтра будет новый день.
И невесело усмехнулась.
- Знаешь, этот Бат - интересный город, - позже сказала она со своей кровати в темноту. - Я о нем читала. Архитектура, музеи, театры. Римские термы. Давай-ка мы тут недельку поживем и все посмотрим, раз уж так получилось.
Денис спустился на полпролета по ковровой лестнице, толкнул узкую дверь, за ней была винтовая железная лестница, спускающаяся в сад.
- Лабиринт просто, - проворчал он. - Невозможный какой-то дом, как они его такой строили.
Шеннон все прыгала. Вверх-вниз. Ее длинные волосы взлетали вслед за ней, замирали на мгновение в верхней точке прыжка, потом падали тяжелыми золотыми волнами, блестя на солнце. Было это так красиво, что словами не описать. Денис смотрел на нее со странным смущением, сердце звенело предчувствием какого-то будущего, незнакомого, взрослого чувства, для которого у него пока еще не было ни проводимости, ни слов.
Заметив Дениса, девочка остановилась, уставилась на него, склонив голову, как сорока.
- Пружины ржавые, - английский Денис учил с пяти лет, но говорить с "носителями языка" ему почти не приходилось, он стеснялся. - Очень громко скрипят. Мне не нравится.
Шеннон молча прошла к сетке, огораживающей батут, расстегнула длинную "молнию".
- Залезай, - сказала она. - Когда прыгаешь, не слышно.
Через минуту они скакали на батуте уже вдвоем. Это оказалось здорово, лучше, чем на качелях. Тело взлетало вверх почти без усилия, а уж если напрячь ноги и оттолкнуться, то взмывало так высоко, что сердце замирало.
У куста сидела большая черная кошка и наблюдала за ними зелеными глазами, которые мерцали даже в дневном свете. Мама стояла и курила у боковой двери пансиона. А ведь она только пару месяцев как бросила! Из дома вышел мистер Конноли, встал рядом с ней, достал из кармана трубку, что-то ей сказал. Мама засмеялась - впервые за последние три дня.
- Хочешь, залезем на мое любимое дерево? - предложила Шеннон.
Они сидели на толстом стволе дуба, изогнувшегося над неширокой речкой. Солнечно-зеленый свет трепетал на коре, на воде, на их волосах и одежде.
- Сколько тебе лет? - спросил Денис.
- Почти двенадцать, - ответила Шеннон.
- А почему ты одна все время и никуда не ходишь? У тебя есть друзья?
Шеннон грустно помотала головой.
- Они все думают, что я странная.
- А ты?
С коротким мявом на ствол взлетела черная кошка, величественно прошла по Денису, села между ним и Шеннон. Девочка задумчиво погладила ее, кошка выгнула спину.
Между ушей у кошки было белое пятно размером с небольшую монету.
история девочки
Шеннон с сомнением посмотрела на качели. Металлический крепеж, соединяющий левую цепь и сиденье, разошелся еще вчера, она сказала об этом папе, но ему было не до того, и он не починил. А покачаться очень хотелось - стоял жаркий безветренный день, если качаться, то прохладнее, сама себе ветерок. Девочка подергала цепь, осторожно присела на сиденье, поджала ноги. Вроде держит, вроде крепко. Она оттолкнулась, сначала осторожно, потом все сильнее.
Когда качели относило назад, она слышала доносившиеся из окон куски непрекращающегося спора родителей, когда вперед - крики затихали.
... не собиралась жить в этой дыре...
... сумасшедшая истеричка...
... работать на тебя, как служанка...
... плевать тебе на ребенка...
... какой ты пример дочери...
Шеннон раскачивалась все сильнее и сильнее, ей ужасно, до зуда в спине, хотелось, чтобы качели насовсем застыли в верхней точке, перестали возвращаться назад, чтобы голоса перестали спорить, чтобы родители, как раньше, сели рядом на диван и смотрели какой-нибудь сериал, где за кадром звучит глупый смех, а она могла вернуться из сада, уставшая и вспотевшая, залезть на диван, положить голову маме на колени, а ноги - папе...
Цепь лопнула на полной скорости, Шеннон вылетела с качелей вперед и вправо, впечаталась лицом и головой в бетонный бордюр, потом откатилась в траву.
Она открыла глаза в мир, полный звона. Звон был то тихий, то громкий, как внутри колокола, он накатывал на девочку волнами и исчезал, чтобы начаться по новой. Шеннон никак не могла сфокусировать глаза, перед ней качались зеленые тени, задвигалось что-то темное, потом показалось рукой, которой кто-то махал перед ее лицом.
- Да что ж такое, а ну, вот так попробуем, - рука сделала какое-то странное движение, звон стих. - Вставай, девочка! Ну давай же, будь умницей, ты быстро теряешь кровь. Здесь тебя будут искать слишком долго. Нужно подняться, хоть на четвереньки, и подобраться ближе к дому. Давай, маленький солдатик, покажи мне, на что ты способна!
Понукаемая голосом, все еще почти ничего не видя, Шеннон приподнималась и ползла, куда ей говорили. Языком она чувствовала, что передних зубов нет - были зияющие лохматые дырки. Рот у нее не закрывался, кровь стекала на траву. Наконец, сил не осталось совсем, тело стало холодным, чужим, она тяжело упала на землю.
- Вот и умница, девочка, вот и молодец, храбрая малышка! Теперь мы поможем. Анона! Быстрее!
Стремительное тело промчалось мимо ее лица, едва касаясь лапами травы. Послышался удар о дверь и резкое, пронзительное мяукание. Потом снова и снова.
Дверь открылась со скрипом и с маминым ворчанием "Да что ж сегодня за день! Ну и откуда ты взялась, дурная кошка? А ну брысь отсюдаааААА!...." - мама подняла глаза от кошки и увидела в траве окровавленную семилетнюю дочь.
Из больницы Шеннон выписали через неделю, но сотрясение было очень серьезное, с трещиной, и ей строго прописали еще три недели полного покоя. Дважды в день приходила патронажная сестра, проверяла, ставила ей систему. Папа сказал, что умеет колоть в вену - в армии научился, но ему не доверили, хотя внутримышечно разрешили. Хорошо, тех уколов была всего неделя, а то потом лежи на исколотой попе весь день. Читать ей было нельзя, телевизор смотреть - тоже. Папа сидел с ней, шутил как мог, читал, пел, но у него было много дел - постояльцы, поставщики, агенты. Мама приходила, садилась, брала ее за руку, вздыхала. Говорила мало, голос был виноватый. Уходила, закрывала дверь, оставляла Шеннон в тишине, "чтобы мозг сильнее отдыхал".
Сквозь закрытую дверь беззвучно входил высокий старик в белой рубашке и коричневых брюках, улыбался Шеннон, здоровался, садился в кресло, раскрывал на коленях книгу, которой не было в комнате, и читал ей, читал часами - рыцари мчались на выручку красавицам, короли осаждали гордые города, потерянные мальчики брели сквозь джунгли. Иногда читал стихи, на лице его при этом было странное выражение, как будто ему было больно. Часто они просто разговаривали - Шеннон шепотом, чтобы мама не прибежала расспрашивать, старик - в полный голос, его все равно больше никто не слышал. В раскрытое окно впрыгивала кошка Анона, кивала старику, залезала Шеннон под бочок - шелковая, плотная. Кошку, в отличие от старого джентльмена, все прекрасно видели, а папа даже и кормил на кухне.
- Мама от нас ушла через три месяца, - сказала Шеннон, щурясь на блики на воде. - Теперь у нее другая семья в Лондоне. В прошлом году родила близнецов. Хорошенькие. Мальчики. Я у них гощу неделю в конце августа, ну и так иногда, выходные...
- А зубы? - спросил Денис, почему-то волнуясь.
- А что зубы? Новые выросли, - Шеннон ощерила полный комплект крепких белых зубов, постучала по передним. - Те молочные были, повезло.
- А почему ты этого старика раньше не видела? Откуда он вообще взялся?
Шеннон вздохнула. Кошка потянулась и перебралась на другую сторону ветки, села там, внимательно их слушая.
- Он здесь жил, в этом доме. И умер, когда немцы Бат бомбили в сорок втором. Они налетели ночью, он проснулся от взрывов и грохота, а у него еще с Великой Войны была травма и контузия, сердце не выдержало. А ко мне пришел, потому что когда-то сказал одну плохую вещь.
- Какую? - спросил Денис, когда она замолчала.
- Сказал, что так немцев ненавидит, что с того света вернется, чтобы посмотреть, как немецкая кровь на его землю потечет. Знаешь, в нашем городе особенно надо быть с проклятьями осторожным - здесь было святилище Сулис, кельтской богини мести.
Кошка резко мяукнула, Денис взрогнул от неожиданности, чуть в реку не свалился.
- А ты тут причем? Ты же англичанка.
- Папа служил в Германии, там познакомился с мамой. Она уже была мною беременная, ее мой биологический отец бросил. Кровь у меня самая что ни на есть немецкая. Она потекла на землю и мистеру Варду пришлось вернуться. Ну, и дело еще у него есть важное, неоконченное.
- И что, он за тобой всюду ходит?
Шеннон рассмеялась, поднялась на ноги, качнулась, побежала по стволу на берег, замахала рукой кому-то невидимому, повернулась к Денису.
- Он говорит - он бы рад, но со своей земли уйти не может, поэтому он только тут, в доме и в саду. Он говорит - ты отличный парень, и что твой отец тобой бы гордился. Он говорит - ему нравятся твои сказки, которые ты пишешь в планшет. Он говорит, что твоя мама очень красивая, напоминает ему его Анону.
- Анону? - Денис обернулся. Кошка сидела столбиком неподвижно, дергался только кончик хвоста. Круглые зеленые глаза смотрели прямо на него.
- А раз у тебя есть планшет, можно мне на нем поиграть? - шелковым голосом попросила Шеннон. - А то мне мама все только обещает подарить. А у тебя какой? А у тебя закачана игра, где зеленый чудик жрет конфеты?
Дети, разговаривая, шли к дому, а от реки смотрел им вслед высокий старик с белыми волосами. У его ног сидела черная кошка с белым пятном между ушей.
история старика
Джон Вард уходил на войну двадцатипятилетним добровольцем, полным высоких идей, с дневником, в который он писал каждый вечер. На форзац он переписал красной тушью стихотворение Киплинга "Если", которое указывало всему его поколению, как красиво нести по жизни высокие человеческие ценности. Через два года, на Сомме, над этим дневником его товарищу выбила глаз снайперская пуля. Страницу залило кровью, "тогда, мой сын, ты будешь человек" исчезло, красное под красным. Товарищ, к сожалению, умер не мгновенно.
Вернувшись, Джон жил один в огромном отцовском доме. Дважды в неделю приходила соседская вдова, убиралась и готовила. Он был неприхотлив. Вдова делала намеки, приводила подруг, завлекала. Джон сухо кивал, уходил в кабинет. Кто-то пустил слух, что Джон потерял на войне все свои мужские способности, то ли в результате ранения, то ли немцы пытали в плену раскаленными кусачками. Ему было все равно.
Однажды в саду он встретил кошку. Она сидела на берегу, на свежем тонком снегу, черная на белом. Она смотрела на воду. Джон подошел и присел рядом. Кошка повернула голову и посмотрела ему прямо в глаза. Он вдруг понял, что улыбается. Он пошел в дом, кошка шла за ним, след в след.
Джон звал ее "Кошка", никакого имени придумывать не хотелось. Она мало ела, хотя любила пить молоко. Спала рядом с ним на кровати, прижимаясь теплым телом. Он разговаривал с Кошкой, читал ей книги и газеты, рассказывал о войне, о своих проектах. Кошка жмурилась, слушала невнимательно, как будто всё могла понять, но понимание требовало от нее большого усилия, которое ей почти всегда было лень прилагать. Джон смеялся, гладил ее, она подавалась в его ладонь всем телом, счастливо рокотала. Впервые за много лет Джон Вард любил живое существо. Когда он выезжал на проекты - Джон был инженером-консультантом при строительстве мостов - Кошка убегала, ее неделями никто не видел. Но стоило ему вернуться, тем же вечером она вспрыгивала на подоконник его спальни.
Он вернулся из Лондона за несколько дней до Рождества. Вдова приготовила ему пирог и печеного гуся. Он поблагодарил ее, расплатился, пожелал хорошего Рождества. Вдова кивнула неодобрительно - Джон не ходил в церковь, даже по большим праздникам. Он поднялся наверх, переоделся в домашнее, умылся, сел в кресло с газетой, посматривая на окно. Было холодно, но он не закрывал - ждал свою Кошку. Газета напоминала читателям, что сегодняшняя ночь будет самой длинной в году - зимнее солнцестояние.
Уставший с дороги и разочарованный - Кошка не пришла - Джон лег в кровать и тут же уснул. Проснулся он от прикосновения легких губ к лицу и волн жара, проходящих по его телу - забытое за много лет ощущение, и как же он без этого жил. Черные длинные волосы падали на его голую грудь - женщина расстегнула его рубашку.
- Кто ты? - спросил Джон, переводя дыхание между поцелуями.
Ее зеленые глаза мерцали в свете полнолуния из окна, она была дикая, гибкая, такая прекрасная, что словами не описать. Как ночь, как луна, как огонь.
Джон проснулся один, среди разбросанных простыней и одежды. Окно было открыто, на полу у кровати спала Кошка. Проснулась, посмотрела на него долгим взглядом. Прыгнула в кровать, потерлась о его плечо знакомым движением. Сердце Джона замерло.
Кошка спрыгнула с кровати и отправилась на кухню. Джон шел за ней, недоуменно качая головой и застегивая рубашку. Открыл холодную кладовку, достал бутылку молока, блюдце. Кошка пила жадно, Джон тоже захотел пить, приложился к холодному горлышку, выпил половину большими глотками.
- Анона, - сказал он тихо. Кошка подняла голову, посмотрела ему в глаза и пронзительно мяукнула. Колени у Джона ослабели, он осел на стул, бутылка упала на пол, белая лужа расползлась по кухне. Кошка посмотрела на него с неодобрением.
Дни шли, все было, как раньше. Странный сон не отпускал Джона, но больше не снился. Кошка с удовольствием откликалась на Анону, слушала его рассказы, вечерами сворачивалась на столе у радиоприемника.
Второй раз она пришла летом, в июне, в конце самого длинного в году дня. За окном шел обложной дождь, пахло розами. Она стояла в дверях, голая и молодая, черные волосы стекали по плечам.
- Анона, - сказал Джон.
- Си, - сказала Анона. Она бросилась к нему, поцеловала жадно, он сразу загорелся, но отодвинулся от нее с мучительным усилием.
- Но, - сказал он, показал ей на стул рядом. - Дик! Эдаре тотум.
Она посмотрела на свои руки, несколько раз сжала и разжала пальцы, как будто заново к ним привыкая. Потом села и заговорила.
история рабыни
Анона упала на колени, в пыльный гравий, едва взглянув в лицо богини.
Лицо было темное, широкое, почти человеческое в своей красоте, совершенно запредельное в своей ужасности. Глаза блестели множеством мелких серебряных граней, зрачков не было, было не понять, на что смотрит богиня - на закат, на море или на маленькую фигурку у ее ног.
- Знаешь ли ты, кто я? - голос ее был удивительно нестрашным для грозного высшего существа, глубоким, мелодичным, смутно знакомым.
Анона закивала, глотая слезы. Она так устала! Две недели она пробиралась к морю, стараясь держаться вблизи дорог, но не попадаться никому на глаза. Ела коренья, листья, била птиц пращой. Мариус описал бухту, где будет ждать ее с лодкой. Он сказал - они поплывут вокруг острова, к северу, где климат суровее, деревья выше, растить еду труднее, но охота богаче. Он сказал - они будут свободны и будут любить друг друга.
- Моя госпожа Минерва, - пробормотала девушка. - Я знаю, что сильно провинилась...
- Минерва... Да, теперь я и Минерва, ведь так Рим простирает себя в мир, добавляя личины своих богов к тем, кому молятся покоренные народы. Но много веков я принимала молитвы и жертвы как Сулис. Ты знаешь меня, ты жила в моем городе и пила воду из моих источников. Кто я?
- Возмездие, - прошептала Анона, поднимая глаза.
- Знаешь ли ты, как любила тебя Юлия Домна, рабыня?
Анона кивнула - она знала в точности, как именно любила ее стареющая хозяйка, и как часто и в каких позициях ей следовало проявлять ответную любовь. И как все изменилось и стало невыносимым, когда Мариус...
- Я полюбила, богиня, - сказала она. - Я не могла объяснить госпоже, она бы не стала слушать.
- Ты умеешь читать, - сказала Сулис, протягивая Аноне тонкую полоску свинца. Она узнала руку Юлии Домны в нацарапанных словах, но прочитать целиком не смогла - в глазах мутилось от страха, буквы прыгали. "...Анону... сбежавшую... любила, как дочь... поразить проклятием... молю богиню...". Пластинка выпала из ее пальцев, зарылась в густую пыль.
- Она принесла мне жертву, на которую я не могу не ответить, - сказала Сулис Минерва, прикрывая сияющие глаза тяжелыми веками. - Бросив эту пластину с проклятием в мой источник, Юлия Домна перерезала себе горло. Моя вода приняла ее кровь. Таков древний завет. Поднимись, рабыня.
Только с третьей попытки ей удалось подняться на трясущиеся ноги. И тут она поняла, что ужасное - чем бы оно ни было - случится все равно, прямо сейчас, независимо от ее страха, и что его следовало обуздать, пересилить, остаться человеком.
- Мое имя - Анона, - сказала она, глядя богине прямо в ужасные глаза. Нечеловеческие губы искривились холодной улыбкой. Девушка закричала, как будто ее сжигали живьем, ее одежда задымилась, плоть съеживалась, кости искривлялись. Через несколько секунд на дороге шипела и корчилась крупная черная кошка.
- Ты мила мне, Анона, - сказала богиня. - Я почтила жертву твоей хозяйки, но я сделаю тебе два подарка. Две ночи в году, после солнцестояния, ты сможешь приходить к тем, кого любишь, женщиной до рассвета. И я создам и брошу в свой источник ключ от твоей тюрьмы, - богиня оторвала белый стеклянный диск с оранжевым огнем внутри от каймы своей тоги, наклонилась к дрожащему животному, приложила к голове между ушей. - А теперь беги, кошка, и знай - тебе никогда не умереть. Будет так.
Сулис хлопнула в ладони, воздух задрожал, море всколыхнулось, хлынуло на берег с тяжелым ударом. Черная кошка с белым круглым пятном на голове подскочила и помчалась к лесу.
- А он что сделал? - спросил Денис, откусывая яблоко. Они сидели на теплой черепице крыши, отсюда видны были высокие здания в центре Бата, куда они сегодня ездили по музеям и в магазин. Он попросил маму взять Шеннон, она легко согласилась, они отлично провели время - ели мороженое (мама нервно рассмеялась и воздержалась), катались на пароходике, слушали уличных музыкантов.
- Он же ее полюбил, понимаешь? - сказала Шеннон с придыханием. - Если тот, кого любишь, заперт в тюрьме, и где-то есть ключ, конечно, ты будешь искать ключ. Он и искал. Всю жизнь. У него был авторитет как у инженера - он внедрился во все местные раскопки, затеял несколько своих. Нашел множество монет, украшений, посуды, стал очень известным археологом-любителем. Но так и не смог найти белый диск с оранжевым огнем внутри.
- А она?
- Она пила молоко, спала на солнышке, гуляла сама по себе, кроме одной ночи летом и одной ночи зимой. Кошки ведь времени не чувствуют. Она свои две тысячи лет тоже почти не замечала и не помнила, пока Джона не полюбила.
Денис доел яблоко, бросил огрызок вниз. Он ведь, можно сказать, выучил английский язык, тренируясь на кошках. Репетитор Татьяна Михайловна держала трех - Чарльз-Диккенса, Джеймс-Джойса и Шарлотту Бронте. "Моя кошка есть серая, она любит рыбу. Кот имел попитие сливок. Его морда есть мокрая. Рыжий кот съест рыбку вначале, а потом будет попивать молоко. Язык на альвеолах, Денис, и следи за межзубными звуками."
Снизу раздался недовольный вскрик, во двор шагнул мистер Конноли, прищурился вверх.
- Кто там мусором бросается? Шеннон, я тебе миллион раз запрещал залезать на крышу! Денис, тебя мама искала.
Денис отметил, что мистер Конноли за последние четыре дня стал выглядеть намного приличнее и перестал быть похож на неряшливого лешего. Седые волосы он теперь зачесывал назад, а бороду немного подровнял.
- Твой папа совсем старый, да? - спросил он, поворачиваясь слезать по лестнице.
- Вовсе нет, - горячо ответила Шеннон. - Он седеть еще в школе начал. А в колледже когда учился, был уже совсем седой. У него даже кличка была - Ртуть, "быстрое серебро", из-за волос.
- А сейчас он какой, медленное серебро? - неловко пошутил Денис.
- Сейчас, пожалуй, да. Куда более медленное, - кивнула девочка.
Они слезли с крыши и пошли переодеваться к ужину - мистер Конноли готовил традиционную английскую запеканку и свой фирменный тирамису, который мама выразила большое желание попробовать.
Денис с мамой были единственными постояльцами "Семейного Пансиона", поэтому весь кулинарный талант мистера Конноли был предназначен только им. Также только для них были хрустящие скатерти, дорогой красивый фарфор ("День, разобъешь - убью", - прошептала мама), горящие свечи и (для взрослых) бутылка красного вина старше мамы, с длинным названием. Мама чокалась с мистером Конноли и звала его Джастином.
Денис и Шеннон хихикали - они столько разговаривали о чужой любви в последние пару дней, что им вполне понятно было, к чему идет дело.
Оказалось, что мистер Конноли - художник-любитель, и хотя он очень давно не рисовал (жизнь завертела), очень хотел бы нарисовать мамин портрет. Углем. Нет, карандашом. Темперой. Нет, все-таки углем. Они все уютно устроились в гостиной, мистер Конноли включил лампы, хотя было вполне светло, усадил маму на диван и сел перед ней с альбомом.
Денис и Шеннон играли в "Голодную планету" на айпаде, но Шеннон вдруг застыла, прислушиваясь. Подняла на Дениса изумленные глаза.
- Он вспомнил, - сказала она. - Джон вспомнил, как нашел диск. Это была частная раскопка, недалеко отсюда, у самой реки...
Говорили, что там был дорожный храм Сулис и родник. И вот он снял пласт глины, как тысячу раз до этого, и вдруг заметил свечение, оранжевый отблеск сквозь корку глины. Он поскоблил, и диск лежал перед ним, белый, матовый, из неизвестного материала, размером с фунтовую монету, с оранжевым огнем внутри. Ему стало не по себе, реальность застыла, превратилась в вязкий сон, и тут он понял, что вынести с раскопок он ничего не сможет - на выходе их досматривали. Тогда он отошел к реке умыться и спрятал диск в решетку под сточной трубой.
Это было 21 апреля, а 22го немецкая авиация начала бомбить Бат.
Джон Вард проснулся ночью среди взрывов, скованный смертным ужасом, как будто и не было у него этих тридцати пяти лет жизни, не было книг, мостов, бокалов вина,страстей, мыслей, а была только Верденская Мясорубка, и боль, и вонь газа, и животный страх, парализующий сердце. И он умер и забыл, вспомнил только сейчас, глядя, как на белой бумаге из черных линий складываются прекрасные черты женщины, похожей на Анону...
- Это вверх по течению, там труба выходит, - прошептала Шеннон. - Туда где-то час на лодке добираться.
- Я умею грести, - прошептал Денис в ответ.
- Папа, я иду в постель, - громко сказала Шеннон по-английски.
- Мам, я устал, пойду спать, - громко сказал Денис по-русски.
Взрослые невнимательно кивнули, поглощенные друг другом. Их глаза сияли и они оба выглядели очень молодыми. Дети тихо, на цыпочках, вышли из комнаты, прокрались по коридору, побежали по саду к реке. Кошка уже сидела в маленькой белой лодке, давно некрашеной, с пятнами ржавчины. Шенон кивала в пустоту, очевидно, выслушивая инструкции от мистера Варда.
- Он не может уйти со своей земли, - объяснила она Денису. - Он будет здесь ждать.
- Чего ждать-то?
- Освобождения, - тихо сказала Шеннон и погладила кошку. Денис взялся за весла.
Течение в маленькой речушке было зверским. Проплыли всего ничего, а он уже весь вспотел.
- Что за река-то? - спросил он, передыхая, уцепившись веслом за клубок корней у берега.
- Эйвон, - сказала Шеннон.
- Это где Шекспир маленький плавал?
Шеннон помотала головой.
- Нет. Есть еще другой Эйвон.
Денис понял, что разговаривать она не хочет, со вздохом отцепил весло и приналег. Он потел, пыхтел и задыхался, и длилось это целую вечность.
- Вон труба, - наконец сказала Шеннон.
- Уже? - ему удалось удивиться почти естественно. - Я еще и не устал... почти.
По трубе стекала вода с холмов, как и семьдесят лет назад, падала в чугунную решетку.
- Надо ее как-то поднять, - сказал Денис. - Вот петли, но очень ржавые. Надо разбить ржавчину.
В густых сумерках над рекой и среди густой свирепой крапивы они долго искали подходящий камень. Денис несколько раз ударил булыжником по креплениям решетки, гулкий звук кругами разошелся над водой. Шеннон нетерпеливо дергала решетку после каждого удара.
- Нужен крепкий... ну этот.... - Денис забыл, как по-английски "рычаг", показал жестами. Шеннон закивала, подумала, принесла весло.
- Сломается, - сказал Денис, но, к его удивлению, палка весла выдержала, решетка поднялась. Шеннон бросилась на колени, запустила руки в мутную яму, шарила в воде, пригоршнями выбрасывала гнилые осклизлые листья, какие-то невероятно мерзкие водоросли, птичьи кости, камушки, кусочки стекла. Ойкнув, вытащила правую руку - на большом пальце был глубокий разрез, кровь закапала в воду.
- Давай я поищу, - предложил Денис, но девочка упрямо помотала головой, опустила кровоточащую руку обратно, продолжила шарить по дну.
- Ну давай же, Сулис, вот и кровь в воде, как ты любишь, - шептала она. - Отдавай свою цацку!
Кошка Анона сидела на трубе неподвижно и равнодушно, только кончик хвоста дергался, как будто был самостоятельным и очень нервным существом.
- Нашла! - удивленно сказала Шеннон. Кошкин хвост замер. Денис замер. Шеннон подняла диск правой рукой, по запястью побежали струйки крови, разбавленной водой, но маленький диск кровь не пачкала, исчезала на поверхности.
Денис протянул ладонь, девочка положила диск в середину. Он был теплый и неожиданно тяжелый, очень гладкий. Оранжевое свечение пробивалось сквозь его матовую толщу, как огонь сквозь непрозрачный лед. Денис погладил диск пальцами, отдал обратно.
Шеннон гладила кошку, прижавшись лбом к ее лбу.
- Надеюсь, ты готова, - сказала она и приложила белый диск Богини Сулис к белому пятну на голове кошки. Границы совпали идеально. Белый диск рассыпался оранжевым светом, волной прошедшим по черной блестящей шкурке и исчезнувшим. Теперь кошка была вся черная, без пятен.
- Прощай, - грустно сказала Шеннон. Кошка лизнула ее руку, подумала секунду, собралась и невероятным прыжком пролетела над откосом, лодкой, со всплеском исчезла в реке. Денис аж задохнулся от шока, дернулся к воде, надо было как-то спасать кошку, нырнуть за ней, что ли.
- Это хорошо, так и надо, - сказала Шеннон. Она сосала кровоточащий палец, на щеках блестели слезы. - Теперь она может умереть. Теперь они оба могут быть свободными.
Дети молча залезли в лодку, Денис оттолкнулся от берега, течение само понесло их обратно. Уже совсем стемнело, но небо было ярким, света хватало. Они привязали лодку, поднялись по тропинке в саду, прошли мимо старых качелей, мимо батута, мимо кошачьей миски с водой у стены. Из дома слышался смех, жизнерадостный разговор двух голосов, негромкая музыка. Дети тихо забрались по наружней лестнице, открыли дверь, остановились на площадке.
- Спокойной ночи, Шеннон.
- Спокойной ночи, Денис. Хороших тебе снов.
Акогда Серебряный Король женился на Медной Королеве, устроили они пир на весь мир, точнее на сто сорок восемь человек, еще шестнадцать не смогли приехать.
А Принц с Принцессой в сентябре пошли в школу, в один класс, и сели за одну парту.
А рисунок Короля занял первое место на любительской выставке и его напечатали в международном каталоге под названием "Красота, нетребующая слов". Поступали предложения на выпуск открыток.
А еще на прошлой неделе они нашли в саду котенка, совсем еще крохотного, мальчика, всего черного, с белым кончиком хвоста. Бегают теперь с кошачьей молочной смесью и пипетками, будильник на телефоне ставят на ночные кормления.
Так и живут теперь, и так и будут - долго и счастливо.