Тургеневский Мальчик приходит с мороза, раскрасневшийся, наполняет комнату ароматом мятной жвачки, звонким голосом и совсем неува...
- Я узнал, как делают татуировки на веках, - говорит Тургеневский Мальчик и по-собачьи встряхивается, расстегивая пальто. Под этим пальто я иногда всерьез рассчитываю увидеть козлиные ноги, покрытые черной нежнейшей шерстью и уверенно перетекающие в лаковые копытца.
- Татуировки на веках, - вежливо удивляюсь я и представляю, как впечатываю Тургеневского Мальчика животом в деревянный подоконник, разрешая ронять челюсть и дрочить на розовый зимний закат, в который окунается город Б. Фантомное ощущение шерсти под пальцами тревожит меня еще долго, а Тургеневский Мальчик валится на диван. Судя по тональности пружин, на этом диване зачали Брежнева.
- Ну да, знаешь, в тюрьме, - по голосу Тургеневского Мальчика очевидно: завелся. Вопрос только в том, как именно: на поебаться или на ровном месте.
Оглядываюсь через плечо: Тургеневский Мальчик задумчиво прихватывает пальцами полупрозрачное верхнее веко, ощетинившееся слипшимися ресницами. Кожица собирается в раздражающую складку, мечется желтовато-белое яблоко с расплывшимся черной кляксой зрачком.
- Ложку пихают под веко, чтобы не... - он еще медитирует на собственный обнаженный глаз.
Тургеневский Мальчик придурок.
По возможности избегайте им быть.
- Хм, - говорю я и иду целовать его, и мой внутренний Гумберт Гумберт мелко подрагивает, всхрапывая над ухом. Облизать бы соленое, верткое, запустить кончик языка под.