- Я долго не кончаю, - сказал он, словно извиняясь передо мной. Я промолчал и заткнул его поцелуем. К финалу мы тащили друг друга, словно два альпиниста в связке, на последнем издыхании карабкающиеся на Эверест без кислородных баллонов. Перехватывая запястья за секунду до падения, цепляясь зубами и повисая на кончиках пальцев.
Вопрос "к тебе или ко мне" всплыл в прокуренном воздухе бара три часа назад и сам собой решился в пользу "к нему". Нам обоим было все равно, но ему, похоже, оказалось равнее.
Рубашку он снимал аккуратно и вешал ее на стул, словно глубоко и тревожно женатый. Хотя присутствием второго/второй в доме не пахло. Мне вообще настойчиво казалось, что с ним это едва ли не в первый раз. Хотя он все делал правильно: послушно и горячо подставлялся, стонал, срываясь на достоверную хрипотцу, вгрызался в костяшки, вдумчиво облизывал мой язык и умел говорить вслух сладко-бесстыдные, отрывистые, балансирующие на грани цензурного слова, от которых хотелось вмазать его красивым лицом в подушку. Он все делал очень, очень правильно. Разбрасывая тут и там мелкие ошибки и неловкости: не собьют эрекцию, но добавят горячей реалистичности.
Он кончил, сидя на мне верхом, намертво стиснув меня неожиданно сильными коленями. Запрокинув в потолок голову и захлебнувшись вдохом.
Я держал ладони на его бедрах и смотрел, как меняет оттенок и начинает лопаться его кожа, словно его живьем засунули в раскаленную печь.
Как надрываются края, открывая жарко-розовую изнанку, как плоть размягчается и расходится в стороны, тянется, словно расплавленный сыр на куске пиццы. Смотрел, как уходят остатки разума из закатившихся глаз, как густеет белок, варясь в глазницах.
Смотрел, как из остатков оболочки, раздраженно сдирая с себя мягкие мокрые ошметки, выпутывается нечто, состоящее сплошь из острых углов.
- Интересно, где тут у него душ, - Тургеневский Мальчик брезгливо отрывает от плеча последний кусок чужой плоти и пытается стереть ладонью с кожи какую-то хлюпающую слизь.