В час рассвета холодно и странно в час рассвета ночь мут...
...на.
Я просыпаюсь под утро.
Меня будит надсадный, задыхающийся скулеж из кухни. Словно кому-то забили в горло мочалку, но это его не остановило. Подвывают на одной ноте, негромко, отчаянно, тоскливо.
Окна залиты снаружи грязной зимой.
Я крадусь по коридору, чувствуя себя собакой, вставшей на задние лапы. Стараюсь ступать неслышно, но под ногами что-то сухо потрескивает с каждым шагом, словно я иду по сахару.
Тургеневский Мальчик сидит спиной ко мне, скорчившись на икеевской табуретке, скрипящей в такт его дрожи и скулежу. Правое плечо, прорезавшее изнутри ворот футболки, неровно дергается, снова и снова.
- Ты только посмотри, - говорит он, не оборачиваясь. - Ты только посмотри.
Я обхожу его по широкой дуге. Щелканье и треск под ногами становятся только четче.
Мальчик сосредоточенно расковыривает кухонным ножом собственное запястье, безучастно уложив левую руку на заляпанную кетчупом драную клеенку. Через все предплечье уже идет аккуратный разрез, края его сухие и ровные. Ни капли крови. Словно новый игровой набор - Барби-суицидница. Мне хочется нервно рассмеяться от этой мысли, но приходится сесть и достать сигареты.
Паук наконец вылезает целиком. Пьяно и резво добегает до края стола и валится на пол, на вытертый линолеум. Я наконец понимаю, что это был за хруст. Их там много, ровным слоем по всему дому.
- А, ну это классический глюк, - говорю я. - Насекомые под кожей.
Мальчик смотрит на меня черными пятнами глаз.
- Зато теперь можно с уверенностью сказать, что в тебе есть что-то живое, - утешаю я.
Мальчик затихает на секунду и наконец бесцветно откликается:
- Ты бы знал, сколько их мертвых - там.
Я смотрю на него, и у меня что-то чешется в венах.