В этом доме все предметы словно покрыты пленкой застывшего жира. Запахи перемешиваются, густеют, скатываются в серо-желтые катышки, стоит провести ладонью по коже, неизменно влажной.
По ночам город едва слышно жужжит, стекло вибрирует, вибрация перетекает тревожной щекоткой в пальцы.
Ближе к полуночи в подъезд выползает безногий сосед, сидит на лестнице, привалившись к густо покрашенной стене. Заходится мокрым раскатистым кашлем, долго отхаркивается. Я слышу его сквозь тонкие стены.
Потом - шорох и тупые удары в кафель: он рывками тащит свое тело в квартиру. Хлопает дверь. До утра у него будет тихо.
Минут через десять на лестницу выбираюсь я.
- Ты никогда не задумывался, дружок, почему у тебя такой чистый подъезд?.. - Somebody Else вваливается в реальность прямо у меня над ухом. Я уже даже не вздрагиваю.
- Чистый?..
Черт меня дернул ему ответить. То ли звезды сегодня сходятся по-особенному криво, то ли я просто выхожу на новый уровень безумия. Курю и душевно болтаю на ступеньках со своим демоном. Чтобы скуку, понимаешь, развеять. Вечерок скоротать. Не все ж мне тонуть в глубинах невыразимого лавкрафтианского ужаса.
- Человек такая сволочь: ко всему привыкает, - легко соглашается Somebody Else, даже не пытаясь скрывать, что подслушивает мои мысли. - Чистый, ага. Ты только полюбуйся: хоть сейчас борись за звание дома высокой культуры быта. Ни единого бычка на полу! Ни единой надписи на стене!.. - Somebody Else замолкает и принимается что-то сосредоточенно процарапывать по краске. Я докуриваю и зачем-то поворачиваюсь взглянуть. Корявые буквы складываются в "САША ДАСТ".
Somebody Else любуется надписью и очень серьезно добавляет: - Ты же сам замечал, что здесь никто лишнюю минуту не задерживается. Только ты да Семеныч. Ну у Семеныча мозги скоро сгниют окончательно, а про тебя я вообще молчу, - он хихикает, тоненько, по-бабьи, с едва слышным всхлипом в конце.
А я закуриваю вторую и думаю, что он ведь прав. У нас в подъезде даже бомжи не ночуют и подростки не бухают.
- Вооот, а я о чем, - подпевает моим мыслям Somebody Else. - Место нехорошее. У нас тут и животные не приживаются. Вон пенсионерка с четвертого каждый месяц новую кошку себе с помойки притаскивает. Дохнут, болезные. Ну или не надо их глистогонить по три раза на дню... А на втором - мальчонке щеночка купили, уж он просил-просил. А щеночек возьми и взбесись. Маме руку прокусил, а мальчонке губу порвал. Мама расстроилась так, пока Тузика от сынишки оттаскивала. Табуреткой от расстройства ему черепушку проломила. Не сыну, конечно, Тузику. Но малому тоже радости мало, шутка ли - мозги своего любимого пёсика с линолеума собирать. Детская травма подъехала, прямо получите и распишитесь. Ну и три шва.
- Сейчас ты мне про древнее капище расскажешь, - говорю я, глядя на огонек сигареты. - На этом месте.
- Какое еще капище? Не было никакого капища, - Somebody Else мотает головой так, что слипшиеся космы чуть не отрываются. - Это из-за меня.
- Как только я сразу не догадался...
- Иронизируешь, дружок? - мурлычет он на ухо. - Это хорошо, это ты молодец у меня. Как домой зайдешь - посмотри на стену, у которой твоя кровать стоит. Ближе к изголовью. Под обоями не видно, но она не совсем ровная.
- А что с ней не так?
- Я с ней не так, - мурлыканье падает до едва слышного шепота. - Меня там в святые девяностые конкуренты замуровали, когда дом еще строился. Скажи спасибо, что не заживо: сначала две пули в затылок из ТТ, а потом уже к стенке и в раствор...
- Бригада, - хмыкаю я, чтобы что-то сказать, но по спине ползет холодок.
- Ага, - сокрушенно подтверждает Somebody Else, - Борзый был, нахрапом вопросы решать привык, по красоте. У меня тогда с братвой на Рижском рынке интересы появились. А его в то время чечены с люберецкими делили. Вот с люберецкими мы и закусились, короче...
Он долго молчит, втягивая воздух с хрипом, а потом вдруг начинает ржать в голос.
Эхо мечется от стены к стене, как ополоумевший голубь.
- Ты прикинь, эти беспредельщики меня вместе с полным лопатником и с мобилой замазали!.. Типа: бабло с собой в могилу взял. С юмором пацаны такие попались. Но бабло, дружок, в жизни не главное, запомни это крепко. Главное, дружочек, это мобила!..
Он хохочет и всхлипывает, гулко шлепая ладонью по стене.
- Они все сдохли, понимаешь? В первый же год сдохли, я еще высохнуть до конца не успел. Кто раньше, кто позже, но сдохли все до единого. Кто спился, кто снюхался, а один себе мозги вышиб. Сам. Знаешь, почему?.. Знаааааешь.
Я. Им. Звонил.
Каждую сука ночь. Каждую ночь. И рассказывал, все им рассказывал. В подробностях. Про себя. И про них. Про то, что их ждет. Как на духу, как по писаному шпарил. Они выли, трубки в стену швыряли, но все равно продолжали меня слышать. Потому что я, дружок, как только помер, так сразу понял. Все понял. И про всех.
И про тебя, кстати, тоже.
Хочешь расскажу?
Не хоооооочешь, по глазам вижу. Ну и хрен с тобой.
Так что, дружок, если вдруг вздумаешь продавать эту квартиру, клювом не щёлкай. Получишь бабло на руки и тiкай з городу, понял? А то мало ли, вдруг новые хозяева вздумают перепланировку замутить. Не согласованную с департаментом культурного наследия, - Somebody Else снова заходится смехом, булькающие нотки в котором сменяются то ли шипением, то ли шуршанием. Словно песок пересыпается внутри бесконечно длинной трубы. Или цементная пыль. - Хотя куда ты... куда ты отсюда денешься, милый, - сгибается пополам, выхаркивает смешки, вытирает масляно блестящие слезы тыльной стороной ладони. - Куда тебе...
- Может, тебя того... похоронить? - ни с того ни с сего спрашиваю я, щелкая зажигалкой.
- Чего, блядь?!
Не то чтоб я горю желанием брать у соседа дрель и высверливать из несущей стены цементную мумию, а потом объясняться с полицией и организовывать панихиду. Мне просто хочется заткнуть это ебучее петросянство, перебить вопросом курлыканье.
Но результат сбивает с толку: Somebody Else действительно замолкает и цепенеет, пытливо уставившись на меня исподлобья. В тусклом мшисто-зеленом глазу ни единой мысли. Второй глаз скрыт сальным клоком волос.
- Чо ты сказал, повтори!..
- Пошел нахер, говорю.
Сработало.
Он отмирает, демонстративно зевая мне в лицо. Из пасти несет чесноком и тухлятиной. Как всегда.
- Вот так лучше. Тоже мне, датский могильщик нашёлся. Мне и тут хорошо. Я - узнал - что у меня - есть - огромная... дааа, миленький, это про тебя, про тебя...
В комнате я подхожу к указанной им стене.
Кладу ладонь на выцветшие обои. Бумага теплая на ощупь и такая ветхая, что на пальцах остается легкая пыль. Я торчу там, как дурак - то ли вслушиваясь, то ли принюхиваясь. Словно и впрямь ожидаю, что мне навстречу начнет выцарапываться нечто, похороненное в слое бетона.
Дергаюсь, когда под пальцами рождается ощутимая дрожь. Но это всего лишь вибрация: под окном грохочет ночной трамвай.
- Да врет он все, - Саша появляется за плечом, тепло жмурится и аккуратно отбирает у меня дотлевшую до фильтра сигарету, - Какие девяностые, какие замурованные братки, Серёж? Дом-то семидесятых годов, панельный.
"Тогда кто он?.." - зачем-то думаю, прижимаясь лбом к спасительно холодному окну.
На меня исподлобья смотрит собственное отражение, всклокоченное, осунувшееся. Ничего нового. Только темные пятна глаз незнакомо отливают мшистой зеленью.